Текст книги "Истории СССР"

Автор книги: Николай Ващилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Самая качественная кухня была в «Метрополе». В «Европе» и «Астории» побольше шика и «фирмы». Зато лучше и дешевле завтрака как в «Европе» не было нигде. С восьми утра до полудня за один рубль десять копеек можно было набить живот на целый день. Больше всего удивляло, что появление в этих местах советских людишек никого особенно не «ломало». Гражданам своей страны все двери открыты. Главное – деньги платите. «Фирмы» то в стране было мало. Это уже позже финики поехали гурьбой на «алко-секс-туры» и начала разрастаться тотальная слежка. Дахью взяли когда он уже решил завязать и продавал последнюю партию техники, чтобы накопить заветные 250 тысяч рублей. И все это посредством «стукачей». Стучали все, но лицемерно это осуждали. Стукач стукачу руку не подавал. Они стукачей презирали.

Обещанный ещё Хрущевым коммунизм надвигался на страну при Брежневе тучей импортного изобилия. Вещевой бум порождал неизвестные доселе рецидивы. Всё брали впрок.

– Что это у вас на полке?

– Утюги.

– Дайте два.

Особенно жадно народ набивал свои норы хрусталём, коврами и мехами, щедро откармливая моль и тлю. Эйфория по поводу светлого «завтра» у людей нарастала на концертах «послов мира» – Ива Монтана, Марлен Дитрих и Дюка Элингтона. Дюк с оркестром, приехав на гастроли в Пиртер, жили в «Европейской». В тот день после концерта папашу Дюка с четырьмя друзьями-музыкантами комсомольцы привезли на джэмсейшн в своё кафе «Белые ночи» на улице Майорова. Пройти в маленькое, тесное кафе было немыслимо. На входе командовала Вовкина подружка Жанка Жук. По блату она нас пропустила. Счастливчики сидели за столами. Угощали американских джазменов, как водилось, «Столичной» водочкой. Нам тогда казалось, что этого чуда больше нет нигде в мире. Но чудо было в другом. Запивали водочку, как нигде в мире, портвейном сорта «777». «Полировали» сознание. И вот это было чудо, так чудо. У американцев быстро глаза полезли на лоб, и они начали хвататься за стены цвета модного индиго. Когда Дюк сел за пьяно «Белые ночи» наполнились нездешними звуками, а народ как перед заклинателем змей, вытянул шеи и закачал головами. На столах застыли антрекоты. Наши музыканты, опрокинув по стаканчику, начали пристраиваться к американцам и шуметь на своих инструментах. Осмелев от винных паров, я полез к Дюку целоваться. Пробиться к нему было не легко. Голощёкин и Фейертаг оттесняли меня к туалету, из которого сильно пахло.

– Кто ты такой? – распалялся товарищ Фейертаг.

Стас отвлёк его разговором и я пробился на сцену. Дюк оставил мне свой автограф. Кларк, Норрис и Пол тоже расписались. Держась за рукав его пиджака, я пытался сказать Дюку про встречу на Эльбе в сорок пятом. Он кивал головой, но видно было, что не понимает. Либо у меня был плохой английский, либо он ничего не знал про встречу на Эльбе. Вернувшись, я застал свою Люду в объятиях американца. Норрис не переставая целовал ей руки и заглядывал в глаза. Наши девушки такого ещё не проходили. Люда была вне себя от восторга. Я опешил. Оттаскивать за воротник американца, у которого только что выпросил автограф, было глупо. Упрекать Люду в измене – смешно. Такие красивые парни на дороге не валяются. Даже в Америке. Да еще с саксофоном. «Найду я ещё себе такую Люду», – подумал я.

Как водится, все напились и до утра играли сэйшн. Это было посильнее «Фауста» Гете.

Мне стало одиноко на этом празднике жизни, и я решил «свалить». У входа в «Белые ночи» еще толпился народ, мечтавший прикоснуться к живому Дюку. В толпе я заметил Тоню. Она еще больше похорошела. Её обнимал модный красавец. Вылитый Марлон Брандо! Ба?! Да это же Лёха Павлов. Мне стало совсем неуютно.

Моросил холодный, осенний дождь. Я возвращался домой по улице Майорова, укрываясь от промозглого северного ветра. Из предутренней мглы возникла громада Исаакиевского Собора. Ветер гнал низкие тучи и гудел в проводах. Может это ангелы плачут?! На фронтоне собора тусклым золотом поблескивало библейское изречение: «Дом мой дом молитвы наречется». В доме том медленно раскачивался маятник Фуко, подтверждая вращение Земли. По ней огромными шагами страна шла к коммунизму. Всё в бухгалтерии этих «башлевиков» было сосчитано и расписано по пятилеткам. Приехал Дюк Элингтон. В Елисеевском продают «Мальборо». Того и гляди дождёмся «Битлз» из Ливерпуля. Жить становилось лучше. Жить становилось веселее. Сомневаться в успехе грандиозных замыслов не приходилось. Да на сомнения и времени не оставалось. Нужно было «крутиться», зарабатывать на еду и, если повезёт, насладиться звуками блюза.

С восьмой Мартой!

Весна пришла рано. На льду канала Грибоедова появились чёрные проталины. Возле них толкались и галдели воробьи и голуби за право пропустить глоток свежей водицы. От метро приятно тянуло мимозой. Я уже от Казанского собора увидел кепку Серёжки Довлатова. Он стоял на самой горбинке моста и возвышался над толпой как ростральная колонна. Серёга на минуту прервал свою речь, пока я здоровался с дружками. Собралось их больше обычного. Чуяли праздник – международный женский день.

Народу на Невском было много. После посиделок на работе, залив за воротник водочки с Шампанским, они высыпали безобразничать на Невский. Стас уже был здесь и обнадеживающе похлопал меня по плечу. Он обещал познакомить меня со своим приятелем, который хотел продать «Доктора Живаго».

Это место у Дома книги было насижено нами, как птичий базар по обмену книгами, пластами и всякими интеллектуальными антисоветскими новостями. Раскрыв журнал «Новый мир», с вложенными туда листками, Серёжа читал вслух документ, обнаруженный им недавно в залах Публичной библиотеки:

ДЕКРЕТ

Саратовского Губернского Совета Народных Комиссаров

об отмене частного владения женщинами

Законный бракъ, имевшiй место до последняго времени, несомненно являлся продуктомъ того социального неравенства, которое должно быть с корнемъ вырвано въ Советской Республике.

До сихъ поръ законные браки служили серьезнымъ оружиемъ въ рукахъ буржуазiи въ борьбе ея с пролетарiатомъ, благодаря только имъ все лучшiя экземпляры прекраснаго пола были собственностью буржуевь имперiалистов и такою собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческаго рода. Поэтому Саратовскiй Губернскiй Советь Народныхъ Комиссаровъ съ одобренiя Исполнительного комитета Губернcкаго Совета Рабочихъ, Солдатcкихъ и Крестьянскихъ Депутатовъ постановилъ:

§ 1. Съ 1 января 1918 года отменяется право постояннаго владения женщинами, достигшими 17 л. и до 30 л.

Примечание: возрасть женщинъ определяется метрическими выписями, паспортомъ, а въ случае отсутствiя этихъ документовъ квартальными комитетами или старостами и по наружному виду и свидетельскими показанiями.

§ 2. Действие настоящего декрета не распространяется на замужнихъ женщинъ, имеющихь пятерыхъ или более детей.

§ 3. За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право въ неочередное пользование своей женой.

Примечание: въ случае противодействiя бывшего мужа въ проведенiи сего декрета въ жизнь, онъ лишается права предоставляемого ему настоящей статьей.

§ 4. Все женщины, который подходять подъ настоящей декретъ, изъемаются изъ частного постояннаго владенiя и объявляются достоянiемъ всего трудового народа.

§ 5. Распределенiе заведыванiя отчужденныхь жснщинь предоставляется (Сов. Раб. Солд. и Крест. Депутатовъ Губернскому, Уезднымъ и Сельскимъ по принадлежности.

§ 6. Граждане мущины имеютъ право пользоваться женщиной не чаще четырехъ разъ за неделю и не более 3-хъ часовъ при соблюденiи условiй указанныхъ ниже.

§ 7. Каждый членъ трудового народа обязан отчислять оть своего заработка 2 % въ фондъ народнаго поколения.

§ 8. Каждый мущина, желающiй воспользоваться экземпляромъ народнаго достоянiя, долженъ представить оть рабочезаводского комитета или профессюнального союза удостоверенiе о принадлежности своей къ трудовому классу.

§ 9. Не принадлежащiе къ трудовому классу мущины прiобретаютъ право воспользоваться отчужденными женщинами при условм ежемесячнаго взноса указанного въ § 8 в фондъ 1000 руб.

§ 10. Все женщины, объявленныя настоящимъ декретомъ народнымъ достояниемъ, получаютъ изъ фонда народнаго поколенiя вспомоществованiе въ размере 280 руб. въ месяцъ.

§ 11. Женщины забеременевшiе освобождаются оть своихъ обязанностей прямыхь и государственныхъ въ теченiе 4-хъ месяцев (3 месяца до и одинъ после родовь).

§ 12. Рождаемые младенцы по истеченiи месяца отдаются въ приють "Народные Ясли», где воспитываются и получаютъ образованiе до 17-летняго возраста.

§ 13. При рожденiи двойни родительницы дается награда въ 200 руб.

§ 14. Виновные въ распространеiи венерическихъ болезней будутъ привлекаться къ законной ответственности по суду революцюннаго времени.

Читал Серёжа нарочито громко и выразительно, явно на публику.

– Тише, Серый! Мусора придут – попытался образумить Довлатова Лёвка Фельгин. Довлатов работал в студенческой газетёнке Корабелки и своим местом, видимо, не дорожил.

– А что? Я большевистской пропагандой занимаюсь. Я – политинформатор.

Громко гогоча, он рассказывал про свой очередной сексуальный подвиг с девушкой Наташей. Эти рассказы товарищей подрывали веру в магические свойства моего отражения в зеркале. Каждый второй, резюмируя свои подвиги, останавливался на цифрах, далеко переваливающих за сотню. Когда, открывая скобки тайн своих совокуплений, товарищи хвастались количеством подходов за одну ночь в пределах двадцатки, то этот алгебраический многочлен и вовсе путал мне мозги. Послушать их, так они могли сутками кидать палки и ставить пистоны, не прерываясь на обед. При таких показателях передовиков половой нивы я загибал свой седьмой палец и, уставившись в мокрый асфальт, погружался в гнетущую думу – «Как же так? Как же так?»

– Ну вот, Коля, а ты расстраивался – хлопнул меня по плечу Стас.

Стас был моим приятелем и уговорил меня снять с ним в складчину квартиру в Весёлом посёлке. Он там жил, а мне давал ключи при необходимости интимных свиданий. К его счастью, ключи я брал очень редко.

– Я же говорил, что придёт! Знакомься, это Ося.

Передо мной стоял невзрачного вида паренёк в английской кепке.

– Бродский – протянул он мне руку.

– Коля – буркнул я, отвлекаясь от моих половых угрызений. Принёс? – спросил я.

– Принёс, принёс.

Стас говорил, что Оська оттянул срок за тунеядство и светиться с ним на людях не хотелось. Сказывали, что он был на плохом счету в КГБ. А те смотрители за такую дружбу могли и в Болгарию не выпустить в турпоездку.

– Покажи.

– Тише ты, показатель! Пойдём в метро.

Мы спустились в метро, и уже на эскалаторе Ося вынул из внутреннего кармана пальто толстенькую книжечку, величиной с ладонь.

– Сколько? – прохрипел я сиплым голосом.

От страха у меня пересохло горло. Менты часто хватали торгующих и волокли в отделение. Потом оформляли привод и сообщали на работу, для перевоспитания в коллективе. На одного торговца, даже дело завели. Но он книги спёр в библиотеке. Обычно сделки совершали, уходя подальше во дворы домов и прячась в парадных. Ленивцы шли в Дом книги и, попросив у продавщицы какую-нибудь книжку, под шумок продавали свою. Можно было зайти в пивной ресторан «Чайка» рядом в подвальчике и сев за столик, делать вид, что заказываем еду и выпивку. Там работала мать Серёжки Соловьёва и с пониманием относилась к нашему бизнесу. Но могла и выслужиться, стукануть. Когда к пятидесятилетию большевистской революции открыли эту станцию метро, мы придумали хитрый способ торговать, спускаясь на эскалаторе. Это было более безопасно, но мандраж всё равно присутствовал.

– Как договаривались, двадцать пять. Стас сказал, что ты хочешь и так далее, и так далее…

Я не любил торговаться, особенно когда в руках держал давно желанную вещь. Вынув из кармана приготовленный четвертак и сунув его Бродскому, я поспешил перейти на эскалатор, поднимавшийся наверх, в суете забыв с ним попрощаться. Открыть и посмотреть книгу было страшно. Вдруг менты заметят. А вдруг Оська меня обманул?! Всучил «куклу». Такое у нас бывало часто. Купишь книжечку Фридриха Ницше, убежишь в страхе, за углом разворачиваешь, а там Фридрих… Энгельс. В ментовку же не будешь жаловаться. Так книжечка разоблачителя кровососов потом и пылится на одной полке вместе с запрещёнными вольнодумцами Камю, Сартром и Кафкой.

Повернувшись к стене, дрожа от предвкушения, я всё-таки достал книгу. «Доктор Живаго» – красовалась надпись на затёртой обложке. Тогда я не знал, что за эти буквы можно присесть в тюрьму лет на пять, и очень обрадовался. Хотелось тут же уютно устроиться на диване и углубиться в чтение обо всём, что уже сто раз переслушано от товарищей, о чём грезил под звуки вальса Мориса Жарра.

Не в меру возбуждённый, я подошёл к дружкам и стал отрывками слушать речь Серёжи про то, как секс-символ большевизма – Шурочка Коллонтай совратила революционного матроса Павла Дыбенко и они занимались любовью в сполохах революционных зарниц. И как они с подружками Розой Люксембург и Кларой Цеткин сколотили при Кремле общество «За свободную любовь». Как демонстрации голых, но свободных женщин под кумачёвыми знамёнами ходили прямо по Невскому проспекту и Красной площади.

Внезапно повисла тишина и все повернули свои головы в одну сторону. По Невскому в длинном чёрном пальто, полы которого, распахиваясь, обнажали стройные ноги, шла красотка с гривой распущенных рыжих волос. Вперед, как ростр корабля, выступали её обворожительные груди, туго обтянутые шерстяной кофточкой. Даже в канун женского праздника для нарядных тружениц это было вызывающе. Она несла себя плавно и величаво, бессмысленно вглядываясь вдаль.

– Девушка! – дал «петуха» Серёжа. Ответа, естественно, не последовало. Девушка знала себе цену.

Тишина становилась зловещей. Никто не решался броситься за ней, оценивая свои возможности и опасаясь публичного пролёта. Сделать такой шаг на виду у товарищей было равносильно прыжку с пятиэтажного дома. А девушка между тем удалялась, исчезая в толпе. И только копна её рыжих волос сияла пламенем на весеннем ветру, освещая серую стремнину невского потока городских «обивателей».

– Вперёд! Взять её! – больно ткнул мне в бок ключами Стас.

– А ты? – замямлил я в надежде, что кто-то рванёт за красоткой, а я смоюсь домой читать «Живаго». Так нет же. Все уставились на меня.

– У меня не прокатит – завершил Стас. Я ей по плечо.

– А Серёга? Он высокий.

Серёга опустил голову, делая вид, что разглядывает свой журнал. Стая товарищей провокационно смотрела на меня. Все жадно ждали моего «облома». Я взял у Стаса ключ и бросился вдогонку.

Приблизившись к красотке, я замедлил шаг и стал обдумывать тактику нападения. Она плыла с той же вальяжностью и, казалось, ни на что не обращала внимания.

– Девушка – срываясь на крик, возопил я.

Мой крик больше был похож на зов раненного о помощи, чем на призыв озабоченного самца. Она даже не повела бровью, продолжая своё шествие среди толпы верноподданных прохожих.

– Девушка – пискнул я во второй раз. Как из под земли, среди плотных рядов праздно марширующих по Невскому граждан, вырос шумный хоровод цыганок и одна из них стала хватать меня за руку:

– Дай погадаю, красавец! Скажу что было, что будет. Позолоти ручку.

Пока я отмахивался от них, красотка скрылась в толпе. Я вздохнул с облегчением и нащупал в кармане «Доктора Живаго». Тихая радость, что цыганки не спёрли книгу, наполнила моё сердце. В голову лезли планы скорейшего возвращения домой, в свою тёплую уютную норку, где мягкий свет торшера даст мне подробно разглядеть историю любви Юрия Живаго и Лары.

А что же я завтра скажу товарищам? Ладно, навру что-нибудь. Я начал вертеть головой в поисках подходящего сюжета для своей завтрашней рассказки и обмер от ужаса. Прямо передо мной, небрежно разглядывая витрину ювелирного магазина, стояла рыжеволосая красотка. Я чуть не сбил её с ног. Смахнув удивление с лица, я снова закричал нечеловеческим голосом

– Девушка!

– Она томно подняла свои веки и посмотрела на меня, как смотрят на упавшую грушу. Её молчание и долгий взгляд в пространство, заставили меня сделать следующий ход, за которым капканы, обычно, захлопываются:

– Пойдёмте, поужинаем! – ляпнул я с наигранной беспечностью.

Мы стояли на углу Невского проспекта, прямо у входа в самый дорогой в Питере ресторан гостиницы «Европейская».

– Пожалуй?! Очень хочется есть! – пропела она сладкозвучным контральто и решительно направилась к входу в «Европу».

Швейцар с галунами бросился ей навстречу, как родной брат. Я судорожно сунул руку в карман брюк, где грелась осиротевшая трёшка, и обрадовался, что её тоже не спёрли цыганки. Хотя погоды на предстоящем пиру она не делала, но всё равно приятно напоминала о моей недавней финансовой независимости. Книги здесь в уплату не принимали. Надежду оставляли сверкавшие на левом запястье швейцарские часы «Атлантик», которые я недавно купил за полтинник у метрдотеля этого ресторана – Паши.

Бывал я тут довольно часто. Мы ходили сюда танцевать под диксиленд Колпашникова. Вот клёво! У него-то я и займу червончик на ужин с красоткой. Мысль о побеге домой тут же улетучилась и, откуда не возьмись, нахлынуло веселье. И вера в успех!

Красотка плавно извивалась перед зеркалом. Проворные гардеробщики, маявшиеся от безделья в этот неурочный час, крутились возле неё, угождая любой её прихоти. Мы поднялись по белой мраморной лестнице и вошли в пустой, полутёмный зал ресторана. Только жёлтый лунный свет витража «Похищение Европы» лукаво сулил нам праздник. Из-за угла лениво выполз метрдотель Паша и криво мне улыбнулся. Мои частые посещения этого заведения не сделали нас друзьями. От них Паше не было никакого «навара», а одна лишь головная боль. Танцевали мы много, а заказывали только чебуреки с «Боржоми», вместо которого втихаря наполняли стаканы принесённой водкой. Вот Паша нас и недолюбливал. Но деваться ему было некуда. Мы же были гражданами страны, строителями коммунизма, посетителями заведения общепита. А Паша – работник сферы обслуживания. И он, сжав свои пломбированные зубы, должен был организовать наш досуг.

Красотка выбрала уютный столик в кабинете у правой стены и, устроившись в кресле, торопливо листала меню.

– А мы сегодня не работаем для посетителей. У нас банкет сотрудников ГУВД – напугал меня Паша.

– А где Саша Колпашников?

– Оркестр сегодня – выходной.

– Эта новость для меня была пострашней, чем встреча с работниками ГУВД за праздничным столом.

– Ну, спасибо тебе, Паша!

– Не за что! Всегда к услугам посетителей! – съязвил Паша.

– А червончик до завтра не одолжишь?

– Нету – цинично наврал он, глядя мне прямо в глаза.

Паша был похож на витрину ювелирки, которая смотрит якутскими бриллиантами на нищих прохожих Невского проспекта.

– Можно идти, Паша?

– Идите, Коля! Так вот идите, идите и идите.

– Помогите, Паша, хотя бы девушке всё объяснить.

– Девушке я всё объясню. Это мой служебный долг.

Я пошёл и сел за столик. Красотка была не в меру весела.

– А как вас зовут? – оживилась она при моём появлении.

– Коля – сказал я правду.

Настроения врать и выискивать какое-нибудь интригующее имя вроде Роланд у меня уже не было.

– А вас? – поддержал я затухающий диалог.

– Марта.

– Как, как? – переспросил я.

– Марта! А что вы удивляетесь?! В России со времён Петра Великого много немцев живёт. И Екатерину, жену его, Мартой звали до крещения.

– Нет, я ничего. Просто я первый раз слышу.

– А сколько раз спрашивали?

– Семь!

– Не густо! Вас что, девушки не любят? – ударила она по больному. – А где вы работаете?

– Студент я, учусь в ЛИАПе.

– Фарцуете? – спросила она, мельком взглянув на мои часы.

– Немного. Только для себя. У меня папа – директор базы.

– Какой базы? – загорелись глаза у Марты.

– «Лентара».

– Да-а-а? А он может…

В эту ответственную минуту оформления заказа на итальянские сапоги подошёл Паша и сказал, что к великому сожалению ресторан сегодня для одиночных посетителей не работает, но есть ещё зал на «Крыше». Марта изменилась в лице. Видимо очень хотела кушать. Но слово «Крыша» её напугало. Весна хоть и была ранней, но не настолько.

Мы оделись в гардеробе и вышли на улицу. Марта шла молча, собираясь с мыслями. Было видно, как её «выбило из седла». Напротив гостиницы стояла шайка таксистов и смотрела на нас своими голодными зелёными глазками.

– А поедемте ко мне, Марта! – разыграл я экспромт. Родители на даче. Полный холодильник еды. Икра, крабы, сервелат! Шампанское! У меня много пластов и есть журнал «Плейбой»!

– Правда? – устало улыбнулась Марта.

– Почти – сказал я.

– Вы всё шутите, Коля. Я юмор люблю. Ну, тогда, поехали. – обречённо согласилась Марта. – А это далеко?

– Да за углом!

Мы сели в такси, и я тихо шепнул шофёру адрес квартиры на углу улиц Дыбенко и Коллонтай.

Шофёр резво помчал по Невскому, оживлённо просвещая нас об истории революционных подвигов героев Павла Дыбенко и Александры Коллонтай. Марта не поняла, откуда взялась эта тема, но слушала с неподдельным интересом. А я, давясь от смеха, думал, что Серёга нашёл бы, что возразить шофёру и у них бы состоялся научный диспут «Свободная любовь в стране победившего социализма». Но больше всего меня занимала мысль о том, чтобы хватило моей трёхи доехать до этого Весёлого посёлка на краю географии.

После Охтинского моста фонари на дороге закончились. Стало темно и жутко. Марта опять заволновалась и принялась расспрашивать шофёра куда мы едем. Я морочил Марту глупыми вопросами, но услышав, что она учится на филфаке ЛГУ – заткнулся. Самые модные девушки Питера учились на филфаке и я частенько туда захаживал. Общие знакомые мне сегодня были не нужны. Водитель, как из рога изобилия, выворачивал леденящие разум, факты революционной борьбы этих двух героев, отвлекая нас от ужасов дороги. Из его сообщений мы узнали, что вспыльчивый матрос Паша Дыбенко убил из ревности множество революционных командиров, а Шурочка, застав его с другой бабой, усомнилась в теории свободной любви и настучала на Пашу товарищу Сталину. Вождь, имея на Шурочку свои виды, приказал «шлёпнуть» развратного Дыбенко. Когда на двадцатом съезде КПСС Хрущёв отыгрался и заклеймил Сталина его же культом, Паша Дыбенко восстал в помрачённых умах строителей коммунизма революционным героем, как Феникс из пепла. А Шурочка тихо рыдала о нём в ранге советского посла в промозглой Швеции. Их память молодые комсомольские романтики решили увековечить в жилых кварталах новостроек Ленинграда.

Наконец мы приехали. Кругом темнело поле и по-волчьи выл весенний ветер. Проспекты Дыбенко и Коллонтай только начинали обретать очертания улиц и ещё не отражали своими формами чистоты высоких отношений революционных влюблённых. На счётчике тускло высвечивался итог «свадебного путешествия» – 2 рубля 95 копеек.

– Ух ты! Ещё на чай водиле оставлю – с облегчением выдохнул я.

Перепрыгнув две огромные лужи, мы вошли в парадное и втиснулись в лифт. Марта была не на шутку подавлена. Во мраке городских окраин её рыжая шевелюра перестала светиться, а экстравагантное пальто висело на спине больничным халатом. Глаза пристально смотрели в одну точку. Бог, знает, о чём она думала? Лифт, как нож гильотины, медленно и надрывно урча, поднимался на седьмой этаж. Молчание становилось тягостным. Стараясь развеселить Марту я чуть было не спросил её о самочувствии? Казалось вот-вот тросы лифта лопнут и мы с облегчением грохнемся вниз.

От предвкушения соития руки у меня дрожали и ходили ходуном. Я с трудом вставил свой ключ в узкую скважину замка. Ключ изгибался, выскальзывал и ни за что не хотел проникать в узкое не знакомое отверстие. После долгих усилий и судорожных фрикций замок со скрипом открылся. Когда Марта вошла в дверь нашей сиротской однокомнатной квартиры, единственной мебелью в которой был плакат с обнажённой Брижит Бардо, она поняла, что мышеловка захлопнулась.

Я отыскал у Стаса в загашнике только бутылку Шампанского. Он всегда прятал от меня что-нибудь в авоське за окном. Искоса поглядывая на поникшую Марту, я включил проигрыватель. Марта с интересом разглядывала страницы из Плейбоя, расклеенные по стенам в тех местах, где обои были оторваны ураганом молодецких оргий. «Ол ю нид из лав, ол ю нид из лав» – дружно и настойчиво твердили на своём английском парни из БИТЛЗ непреложную истину. Все нуждаются в любви! Под растерянные междометия Марты я исчез в ванной комнате и, скинув одежду, встал под душ. Пусть сама выбирает себе приговор. Тёплые, ласковые струи воды вселяли надежду, что мои объятия покажутся ей меньшим кошмаром, чем поиски «мотора» в этой глуши и обратная дорога домой. Когда я появился перед ней полуголый, она гомерически захохотала… От неожиданности. Её рыжая грива рассыпалась по плечам манящим пледом. Я налил Шампанское в бокалы и тоже захохотал… От облегчения. Путь был трудным. Красотка прошлась по комнате, постояла возле двери, взглянула на Брижиту, подняла бокал и с улыбкой Джоконды произнесла сладкозвучным контральто:

– С восьмой Мартой, Коля!

И распахнула… кофточку.