Текст книги "Истории СССР"

Автор книги: Николай Ващилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Законный брак

На дворе шумел красными флагами юбилейный 1967 год, пятидесятая годовщина, как тогда говорили Великого Октября. Сразу после октябрьского переворота, гопники, пьянь и шалопаи бросились во все тяжкие, плевали через губу, грабили буржуев и даже отнимали у них женщин, желая сделать их всенародным общедоступным достоянием. Общество свободной любви, организованное людьми Троцкого и поддержанное большевистской верхушкой насаждало в стране пьянство и разврат. Вольница – одним словом. За это они и боролись. Барские порядки и ограничения были им не по нутру. Когда постреляли последних тружеников, в числе которых был и мой прадед, собрали последние зёрнышки продразвёрстки и продналога, разрушили и разграбили церкви, а жрать стало нечего, началась ежовщина, берьевщина и сталинщина. Кое-как усмирили пролетарских буянов и провозгласили культ семьи. За опоздание на работу расстреливали на месте. На рабочем месте. Эхо этих выстрелов гремело в ушах до пятидесятилетия Октября. Поэтому я решил жениться. Были к тому ещё и другие предпосылки. Девчонок в стране было больше чем парней. Намного. Отдавались они легко и самозабвенно. Как перед расстрелом. Но совдеповская агитация докатилась до того, что народ сам захотел порядка и Закона. В области половых отношений между мужчиной и женщиной в моду вошёл законный брак. Нет, не Таинство Бракосочетания, не венчание перед Богом, а Законный брак. Брак, но законный. До этого момента окружающие граждане тоже знали, кто с кем «живёт». Толковали об этом, выносили суждения. Но брошенных баб с малолетками стало так много, беспризорщина такой волной накрыла страну, что грозила всех затопить на фиг и не дать доплыть до коммунизма. Поэтому большевики придумали этот законный брак. Для мужчин в этом контракте были кабальные условия. Одно неосторожное движение и… ты отец. Или насильник. В первом случае можно свалить через год-другой, оставив половину своего скарба. А во втором случае маячила вышка. Если попадётся добрый адвокат, то червонец строго режима. Власти и родители, желающие добра своим чадам, лгали и убеждали детей в том, что семья это ячейка общества и что в законном браке можно обрести счастье. Счастье совместной семейной жизни, воспитание подрастающего поколения и совместное проведение культурного досуга. Правда путёвки на двоих с женой в дом отдыха не давали нигде и никогда. Оттого в домах отдыха процветал разврат, а потом рушились семьи. Новую семью по второму разу, отягощённую прицепом, а то и двумя, создать было трудно. Алименты, ревность, жилищный вопрос. И вообще. Я надеялся на лучшее. Лет пять беспорядочной, бурной половой жизни и весёлого времяпрепровождения с разными поклонницами набили оскомину. Потом проводы гражданок в разные концы города нарушали спортивный режим. Бабушка шептала на ухо о смертном грехе прелюбодеяния, проповедовала евангельские ценности. Семья, продление рода, две половинки и будут оба одной плотью… Ей вторила комсомольская организация. А тут ещё как назло сочетался законным браком мой дружок, Воха с Элей и ходил с сияющей рожей. Больше всего я завидовал ему, когда после последнего сеанса в кинотеатре, обнявшись как плющи, они с молодой женой бежали домой в тёплую кроватку доживать трудовой день бурной, законной половой жизнью. А я должен был тащится в метро на другой конец города и, потискав через пальто первичные половые признаки подружки, возвращаться полночи домой с большой вероятностью огрести звиздюлей от местечковой шпаны. В жёны я присмотрел скромную девочку из своего института, которая казалась добропорядочной недотрогой и по моим расчётам могла стать верной женой и заботливой матерью. Чтобы как в Евангелие – «прилепиться жена к мужу своему и станут оба одной плотью». Я встречал её летом в спортивном лагере под Одессой. Между нами даже полыхал курортный роман. Но с наступлением холодов чувства приостыли, стёрлись в калейдоскопе новых осенних встреч. После институтского капустника я поехал её провожать, и мы долго обнимались в парадной, пугая возвращающихся с работы соседей и протирая в определённых местах драповые пальто. Моё неожиданное предложение стать моей женой привело её в испуг. Как? Зачем? Я должна спросить у мамы. Тут испугался я. Зачем спрашивать у мамы? Что маме со мной спать? Но фокус крылся в другом. Мы встречались в институте, ходили в кино, ели мороженое. Разговаривали о прочитанных книгах, сданных зачётах, просмотренных кинофильмах. Иногда заходили к моим друзьям, где её девичьи ушки пронзал оглушительный полумат анекдотов и под громовой хохот мне приходилось покидать эти низкие общества. Прогулки по паркам, целования на скамейках, прикосновения в автобусе, прижимания на танцах сделали своё дело. Я в неё влюбился. То есть почувствовал необходимость прижиматься к ней постоянно. Любой разговор с ней прыщавого сокурсника, приглашения её на танец на вечеринках каким-нибудь парнем, залетевшим как осенний лист, вызывали во мне гнев. Её опоздания на свидания вызывали чувство бессилия перед уходящим поездом. А отказ от встречи по какой-нибудь причине, поездка к подруге или поход в театр с мамулей погружали меня в транс и безутешные рыдания. Месяца через два таких упражнений меня пригласили на обед. В горло на таких обедах вряд ли что-нибудь полезет, поскольку подразумевалось официальное знакомство с родителями. Когда я рассказал об этом своей маме, она упала в обморок. Для неё, прошедшей войну, это было равносильно вражескому окружению, удару в тыл, пленению и обезоруживанию. Она просмотрела этот манёвр врага, прохлопала, проспала. Я отвлёк её своими многочисленными подружками, поздними возвращениями с тренировок, бесконечными отъездами на соревнования, дружескими попойками и всякой студенческой кутерьмой. Папа принял известие спокойно, как дезинформацию врага о наступлении. Он считал меня умным и перспективным парнем. Почему они так запротивились моей праведной проштампованной жизни я не понял. Мне казалось, что они должны радоваться. Обузой для семейного кошелька я уже давно не был, приносил в дом свою долю и безбедно гулял на остальные барыши. Стипендия, совместительство в студенческом научном обществе, съёмки в кино и спортивная зарплата намного превосходили оклады родителей. Но огорошило это известие их сильно. Мама две ночи не спала, курила на кухне «Беломор». Потом папа убедил её, что паниковать рано. Всё ещё рассосётся. Обед был знатный. На китайском фарфоре. Жидкий борщ, порционные котлеты с вермишелью и компот. Культа еды в этом доме не было. Мама не любила стоять у плиты. Не любила шить, вязать и ухаживать за мужем. Не любила и не хотела работать. Она любила себя, вечеринки, культпоходы в театр и ужин в ресторане. На голове её извивалась медно-рыжая коса и ярко полыхали помадой толстые губы. Золотые кольца серёг оттягивали уши до плеч. Папа был лысым пузатым полковником ОГПУ в отставке. Проведя последние два года службы в Австрии, он набил дом заграничным добром, навешал жене на шею чернобурых горжеток, не заметив, что её голова уже смотрит в другую сторону. Поэтому, узнав, что моя мама будет согласна разменять свою квартиру, эта дама сказала твёрдое «ДА», опустив ещё одно условие для беседы тэт-а-тэт. Папа, раскрасив водкой своё кувшинообразное лицо, яростно возражал, допытывая меня о состоянии моей материальной базы и тылового обеспечения семьи. Мужчина должен… Дальше шёл длинный перечень обязанностей и ограничений, который я пропускал мимо ушей. Скорей бы на воздух – крутилось в моей голове. Как можно жить в таком нафталине? Только бы не предложил партейку в шахматы. Я слабоват в этой индусской забаве. А, говорят, она обнажает умственные способности. От всяких видов помощи и приданного папа сразу наотрез отказался, вытащив из-под дивана курчавого недоросля и сказав, что они должны обеспечить его. Выходило всё, как бы справедливо. Я не спорил. В будущем всё обещал, ссылаясь на свою молодость и талант. Папе показалось этого мало и он ответил мне отказом. То есть ни руки, ни ноги, ни какой другой части тела своей дочери он мне не даст. Мужчина не только всё должен, но он ещё должен быть мужчиной. Я даже не уловил в этой фразе оскорбления и с облегчением вышел на улицу. Дома обрадовались не на шутку. Мама бросилась на кухню печь пироги и лепить мои любимые пельмени. Достала банку малинового варенья и белых маринованных грибов. Папе разрешила выпить водки. Он светился красками утренней зари и проговаривал скороговоркой «раноещёинститутзакончи». Мне хотелось плакать, как после проигранной схватки на чемпионате Европы. Я поехал к Вохе, оставив родителей пировать вдвоём. Порыдав у Вохи в коридоре, я нашёл у него утешение в музыке, в шутках, в хохоте. Его мать Екатерина Петровна и соседка тётя Нина отпаивали меня корвалолом. Говорили, что не должен я так убиваться из-за какой то девчонки, что на такого красавца они ещё гроздьями будут вешаться. Но я слышал плохо. Думал о ней. Прошло какое-то время. Все мои дела разладились. Тренировки я проводил не интенсивно. Силы куда-то подевались. Руки висели, как плети. В институт я не ходил. Болтался по Питеру, уезжал на залив, бродил вдоль моря и думал, думал, думал. Маниакально-депрессивное состояние. Спасение было на съёмках. На Ленфильме снимали «Белое солнце пустыни» и «Даурию» и мы дурачились там своей спортивной командой. Встречаясь с девчонками, я тупо смотрел сквозь них, а то и вообще начинал им рассказывать «про неё». На танцах я подпирал стены, пока не объявляли белый танец. Случайная встреча с ней в институте выбивала меня из седла на долгое время. В библиотеке, готовясь к семинару, я ловил себя на том, что пялюсь целый день на одну и ту же страницу увлекательной работы Ленина «Шаг вперёд, два шага назад» и не выношу из неё для себя никакой практической пользы. В воскресение на Зимнем стадионе проходил традиционный матч по самбо и дзюдо между сборными Ленинграда и Тбилиси. Меня включили в сборную, как новоиспечённого вице-чемпиона СССР среди молодёжи, который проходил в мае в Риге. У грузин в команде появился новый гигант, двухметровый Гиви Онашвили. Он был моим одногодкой и претендовал на место в сборной СССР. Мне нужно было показать себя во всей красе. Я настроился на схватку, вышел и на первой минуте бросил великана через спину «на иппон». Но судьи, по закону гостеприимства, дали только вазари и Гиви задавил меня в партере своим сто двадцати килограммовым телом. Расстроенный, я плёлся после душа по коридору стадиона, когда увидел свою невесту с мамой и младшим братом. Они пришли наладить отношения. Повод для этого был удачный. Город пестрел афишами, а брат хотел записаться к нам в секцию. Они наперебой начали меня утешать и поражаться размерами грузинского борца. Мне это удовольствия не доставляло и я постарался замять тему, пригласив их в «СЕВЕР». Мы попереглядывались, похихикали и решили пойти в кино. Брат с мамой поехали домой. Прощаясь, её мама отвела меня в сторонку и нежно взяв за руку, полушёпотом сказала, что просит меня поберечь её дочь и не делать с ней ничего предосудительного. Заглянув мне в глаза, она переспросила, понимаю я, о чём она говорит. Я не понимал, но кивнул, что понимаю. Потом она наклонилась ко мне ближе и совсем еле слышно попросила меня поклясться в сдержанности. Таинственность присяги сгущала важность происходящего. Вырвавшись из её цепких ручек, я вздохнул полной грудью и начал обдумывать в чём я поклялся и чего мне теперь нельзя делать. Мне казалось, что они такие праведные, что даже и не догадываются о том омуте разврата, в который давно погрузился советский народ, прихватив с собой и меня. По ложной скромности я ушёл от этой темы, оставив её на уровне недопонимания. Но приставать с поцелуями и объятиями я стал реже и не так рьяно. Мы гуляли, держась за ручки, любовались перьевыми облаками и беседовали о прекрасном. Восхищаясь живописью в Эрмитаже, я старался обойти тот зал Рубенса, где с первого класса наслаждался обнажёнными женскими телами. Данная её маме клятва, делала меня героем рассказа Пантелеева «Честное слово». На вечеринках с друзьями я предусмотрительно предлагал ей пойти погулять, предчувствуя разгул веселия и травли пошлых анекдотов мастерами нецензурного слова Сашкой Кошеваровым и Витей Чистяковым. Чаще всего мы просиживали вечера в тёмных залах кинотеатров, выучивая наизусть каждое движение Катрин Денёв и теребя друг другу пальцы. Ссорились мы часто, но не долго. Я быстро прощал ей часовые опоздания и потайные приветы своим знакомым. Дождаться раскаяния от неё было невозможно. Душещипательные беседы меня самого быстро утомляли, тем более что я был уверен в единообразии мышления всех советских людей. Я глубоко заблуждался. Стоило бы обратить внимание хотя бы на то, как многие сломя голову перебегали улицу на красный свет светофора, вытаскивая свои туфли из-под колёс проносившегося трамвая и утверждая этим свою исключительность. Разговора о женитьбе я больше не поднимал, полагая, что меня исключили из числа претендентов на руку и сердце «Мальвины». Иногда я со спокойной совестью увлекался какой-нибудь красоткой в залах публичной библиотеки и даже вступал с ней в интимную связь. Но после первых же дискуссий по поводу устройства мира и происхождения человека приходилось бежать, оставляя дорогие мне книги и пластинки. Ничего не жалко за глоток свободы и независимости. Когда на деревьях показались первые листочки, толкаться в парадной, провожая девушку после кино, не было необходимости. Можно было постоять у парапета набережной или посидеть на скамейке, нежно обнимая её за плечи. Мест под крышей с уютным диваном не было. Да и там дело доходило только до возгласов «не надо». Я собрался с командой на весенний майский тренировочный сбор в Сочи и хвастался этим самозабвенно. Вскоре после оглашения моих планов, прогуливаясь по Невскому, мы совершенно случайно встретили её маму с подругой. Они тоже гуляли, но вид у них был озабоченный. Подруга этой мамы с прямотой бульдозера спросила меня, как я учусь и думаю ли я подавать заявление во Дворец бракосочетания. По её сведениям там очередь на полгода. Я вытаращил глаза, но ответил, что думаю. И, взаправду, начал думать. Думал не долго. Хотелось быть смелым и решительным. И честным. Хотя я плохо помнил, что и кому я обещал. Да и вообще плохо понимал, зачем им нужно было сочетаться законным браком? Так что ли нельзя, по-простому, по-дружески? Дня через два, гуляя по набережной, мы снова заговорили о совместной жизни и я предложил зайти во Дворец бракосочетаний и разведать обстановку. Из Дворца на набережную высыпали счастливые невесты в белых платьях и раскрасневшиеся женихи. Весёлым табором в предвкушении выпивки прыгала родня. К моему удивлению написать заявления препятствий никто не чинил и мы сделали этот решительный мало обдуманный шаг. Очередь подходила только в июле и можно было ещё сто раз передумать. Такая льгота придавала событию беспечную радость. Мы бросились по домам сообщать родителям. Мама подумала, что я шучу. Всё вроде вошло в нормальное русло. К ней приходили мои знакомые девушки. Она учила их печь пироги, вышивать гладью. И вдруг. Опять – двадцать пять. Оставив ей надежду, разъяснив, что очередь на свадьбы на полгода я уехал на сборы в Сочи. Сочи в мае – рай земной. Народу – никого. Цветут деревья, поют птицы, шуршит волнами синее море. После тренировок мы болтались по набережным в поисках приключений. Мне на них всегда везло. В это время в Сочи приезжали спортсмены со всей страны и было из чего выбрать собеседника. В мае нужно сдавать пять зачётов и пять экзаменов. Учитывая то, что полгода гуляешь и откладываешь всё на завтра, время это не лёгкое. В основном приходилось сидеть в публичке или в общаге и читать чужие конспекты. За месяц мы ни разу не встретились. В июне родители невесты предложили встретиться с моими и обсудить план женитьбы. Приехали в нашу новенькую квартиру на Гражданке. Вернувшись вечером домой, я не узнал свою маму. На ней не было лица. Она не хотела со мной разговаривать. Просто не могла. Папа только объяснил мне, что это был трудный разговор. Скорее торг. Требовали с будущего мужа отдельную квартиру и содержание семьи. Свадьбу сыграть решили пополам, а дальше сами. Если мужик женится – должен семью содержать. Помощь молодым не планировалась. Маму это огорчило больше всего. Она считала меня ребёнком. Но свелось всё к тому, что их папа оказался полковником ОГПУ. Тупым и принципиальным. А ОГПУ расстреляло маминого отца и деда. Радушные родственные отношения не складывались. Было над чем задуматься. В ювелирной мастерской я заказал кольца из николаевского червонца, подаренного бабушкой. Я был уверен, что именно из этого червонного золота кольца и отольют. Но мастер положил на одну чашу весов новенькие кольца, а на другую – мой червонец. Я так удивился его простоте, что проглотил финт, как должное. Но восторга у меня это не вызвало. К тому же моё кольцо не налезало на мой палец и он его раздвинул какой-то фомкой. Кольцо при этом дало трещину, но мастер в упор её не видел. Объяснил, что мне мерещится и что я привереда. Я поехал к невесте похвастаться обновой и пока мы примеряли к своим пальцам брачные символы пришёл её папаша, слегка вдевший, учинил мне допрос и выдвинул претензии. Я к этому не был приучен. Встал, пожелал ему здоровья и успехов и с шумом открыл выходную дверь. Встревоженные дочь и мама бросились за мной. Оказалось, что они разводятся и папа вымещает на ситуации свою злобу. Небрежным жестом я бросил кольца и ушёл не попрощавшись. Товарищи по спортивному клубу собирались вылетать на съёмки в Махачкалу. Владимир Мотыль снимал «Белое солнце пустыни». Это было очень кстати. Я улетел на съёмки. Восторг от свободы и весёлой компании закончился, когда поднялась песчаная буря. Когда десять дней воет ветер, засыпая всё колючим песком, когда кроме чёрной икры закусить водку нечем, когда гарем живёт рядом, но никому не даёт – хочется в родной город с белыми ночами и пленительной прохладной Невой. Когда я объявил, что уезжаю жениться, поднялся гомерический хохот моих товарищей. Шутка им понравилась. Всерьёз они от меня такого слышать не могли. В мои двадцать лет они считали меня большим ребёнком, сыном полка. Приехав и позвонив невесте, чтобы извиниться и попрощаться навсегда, я услышал раздражённый голос её мамы, причитающий, что родственники уже едут со всей страны, белое платье и фату уже купили, а жениха нет и нет. Я онемел от наглости и не смог сказать, что они его и не увидят. Узнав, что невеста поехала в парикмахерскую, делать причёску, я решил встретить её там и поговорить начистоту. На Литейном, в окно парикмахерской я увидел свою невесту с пластмассовой кастрюлей на голове, завыл от жалости и прыгнул на ходу в трамвай. Мама смотрела на меня не моргающими глазами, как будто я корчусь в предсмертных судорогах. Папа, зная о течении времени не понаслышке, заказал на работе путёвки в Дом отдыха ВТО в Мисхоре, оправдывая свой поступок тем, что отдых сыну всё равно не помешает. Год действительно выдался тяжёлый. Вовка и Лёня помогли мне купить билеты на самолёт до Одессы, а оттуда на теплоход до Ялты. Так выходило романтично. Потом мы заказали свадебный ужин в кафе «Гренада» на Тихорецком, выбрав его исключительно из-за близости к дому. Меню было обычным, но народу набралось прилично. Так что в четыре сотни еле вписались со своей водкой. Костюмчик я себе пошил ещё в апреле. У Винокурова. Светло-серый. На одной пуговице с длинными американскими лацканами. Туфельки ещё как новые. Вовка подарил авансом кримпленовые носки. Вроде всё готово. Регистрация брака была назначена на три часа пополудни. Полдня коту под хвост. Ни читать, ни писать ничего не мог. Пошёл погулять – не гуляется. Мама перестала плакать и стала наряжаться. Приехавшая родня толкалась по квартире. Соседи сновали, предлагая свою помощь, приглашая родню переночевать у них. К двум часам нервы натянулись у всех и поехали на трамвае до площади Труда, нарвав цветов на клумбе у дома. Дворец бракосочетания жужжал как улей. Женихи с невестами сидели по своим комнатам с родственниками и волновались. Пара, вызванных на регистрацию, поднималась по мраморной лестнице в залу и вскоре вылетала оттуда с выпученными глазами. Волги с кольцами развозили всех на свадебный пир и дальнейшую семейную жизнь. До того момента, когда по радио позвали на регистрацию нашу пару, я воспринимал происходящее, как шутку. Потом меня начали торопить и подталкивать. Вся в белых кружевах моя невеста в страхе вцепилась в мою руку и непрерывно оглядывалась на свою мать. Торжественные звуки марша Мендельсона организовали процессию. Мы поднялись по лестнице и оказались в огромной зале. За дубовым столом сидели депутат и регистратор. Гости распределились вдоль стен и смотрели на меня с плохо скрываемым злорадством. Регистратор, миловидная женщина в малиновом платье, начала свой допрос. Согласен. Да. Согласна. Да. Она любезно предложила подойти и закрепить свои «да» росписью в книге. Я чиркнул ещё не устоявшейся подписью и надел невесте на палец обручальное кольцо. Потом пришла и моя очередь, но кольцо не налезало. Я сообразил, что надо надеть его на мизинец и посмотрел на депутата. Он таращился на меня, но думал о своём. Депутат был из рабочих. Костюмчик на нём уже блестел. Объявляю вас мужем и женой. Так мы официально «расписались». Она в своей прагматичности, а я в несусветной глупости. Все бросились нас обнимать и целовать. Моя мама безутешно плакала. Говорила всем, что от счастья. Праздновали в «стекляшке». Ужин долго не начинался. Гостей подвозили не равномерно. Я чувствовал себя идиотом, вытолкнутым на сцену без штанов. Невеста, то есть жена, глупо улыбалась всем, демонстрируя счастье. По русским обычаям свадьбу начинают обрядом песен и танцев. Но совки это отменили и сразу, изголодавшись, бросались к жратве. Обряды у них начинались в конце, когда, нажравшись до поросячьего визга, гости начинали выяснять отношения. В дверь заглянул негр, студент из Политеха. Понял, что ошибся и исчез. Начали выбирать тамаду. Папа налил стакан водки, звонко постучал вилкой по тарелке и, не дожидаясь, когда все притихнут, провозгласил здравицу молодым и выпил водку залпом. Кто-то вскрикнул «Горько!» и все дружно завопили. «Горько! Горько!» Свадьба началась. Мы сбежали быстро и облегчённо вошли в пустую квартиру. Бабушка перед уходом убрала стены полевыми цветами, которые источали нежный аромат. Я вдруг понял, куда меня занесло и растерялся. Всё было не так, не привычно. Не было куража. Не было беспечности. Не было воли. Я поставил пластинку Фрэнка Синатры и одел халат. Говорить было не о чем. Невеста жалась в уголочке на диване и тоже не знала, что делать. Ни пить, ни есть не хотелось. Я взял с полки книгу и почитал стихи. Потом прочитал «Суламифь» Александра Куприна. Потом мы обсудили завтрашний отъезд в Одессу. Потом начали целоваться. Она смущалась и оттягивала соитие. Потом решилась и сказала, потупившись: – Я не девочка. Точка отрыва была пройдена. Вихрем пронеслось всё в голове. Мама, дворец, родственники, путёвки, друзья, подруги, марш Мендельсона. Хлопнуть дверью и уйти? Весело получится?! Вечеринка удалась! – Но ведь и не мальчик?! – задумчиво протянул я. Светало. Вот тебе, Коленька, и законный бряк. До свидания, мама!