Текст книги "Иван Ефремов"

Автор книги: Николай Смирнов

Глава пятая
МОСКВА (1935–1941)

Сумбурна жизнь, но всё же она полна ощутимого смысла.

Вся она, с её любовью, голодом, смехом, сражениями, – как непрерывные и внятные толчки к созданию самого себя.

К. Г. Паустовский. Романтики

Большой Спасоглинищевский

Прямые, как стрела, проспекты Ленинграда остались словно в прошлой жизни.

Маросейка, Лубянка, Солянка окружают Ивановскую горку – один из семи холмов старой Москвы. Среди разномастных домиков и особняков, взбирающихся по склонам горки вдоль извилистых переулков, стоит пятиэтажное здание, построенное в двадцатых годах XX века. Видимо, в нём планировалось разместить какое-то учреждение. [129]129
  Сын Ефремова Аллан Иванович вспохчинал, что в подвалах их дома было сложено множество чертёжных досок. По-видимому, учреждение, располагавшееся здесь, занималось инженерными проектами.


[Закрыть]Высокие, почти четыре метра, потолки, огромные залы. Фасад здания выходил на Большой Спасоглинищевский переулок.

В начале 1930-х годов почти все дома, находящиеся между Лубянкой и этим переулком, перешли в ведение Центрального комитета партии. Когда в Москву начали переводить институты Академии наук СССР, требовалось срочно расселить людей. Дом 8 по Большому Спасоглинищевскому решено было отдать под квартиры научных работников. Огромные помещения наскоро разделили тонкими перегородками. Получились квартиры с необычайно высокими потолками и окнами. Сюда и поселили несколько семей сотрудников ПИНа.

Квартира из двух просторных комнат на пятом этаже, в торцевой части здания, досталась Ивану Антоновичу Ефремову и его жене Елене Дометьевне Конжуковой. На левой створке высокой двери прикрепили дощечку, на которой значилось: «И. А. Ефремов».

Немало времени потребовалось, чтобы обжить новое место. К обустройству быта необходимо было отнестись серьёзно: Елена Дометьевна, любимый Ежонок, ждала ребёнка.

Иван Антонович, шутя называя жену Ежом за колючий характер, уважал её смелый, резкий ум, обширные знания. Она владела несколькими иностранными языками, увлекалась археологией, культурой Востока, любила стихи поэтов Серебряного века, была страстной театралкой, умела слушать музыку.

Если купеческое происхождение подводило даже Ефремова, то о своём происхождении Елена Дометьевна предпочитала умалчивать. Она родилась в 1902 году в Павлограде, [130]130
  Ныне райцентр Днепропетровской области Украины.


[Закрыть]в семье, корни которой восходили к польским панам и греческим монахам. Отец её рано ушёл из жизни – ему было всего 49 лет. В феврале 1911 года весь Павлоград оплакивал кончину Дементия [131]131
  По неизвестным причинам отчество Елены записано как «Дометьевна», а не «Дементьевна».


[Закрыть]Пантелеевича Конжукова, купца, мецената, церковного старосты и благотворителя.

Конжуков окончил коммерческое училище и получил в наследство от отца чуть больше 350 рублей. Приняв участие в постройке Владикавказской железной дороги, он значительно увеличил своё состояние, а вскоре, поселившись в Павлограде, купил каменноугольные копи. На доходы он начал строить в городе первое шоссе, затем «абиссинский колодец» – скважину для снабжения населения хорошей водой. Он завершил строительство церкви, начатое его дядей Яковом Фёдоровичем Голубицким, построил церковно-приходскую школу, на свои средства содержал хор, много лет был попечителем Александровского высшего училища. В 1898 году, 16 октября, протоиерей Иоанн Кронштадтский во время приезда в Павлоград лично крестил новорождённую дочь Дементия Пантелеевича Надежду, старшую сестру Елены.

…Посвящая учебный год занятиям, Елена ждала лета. Летом снимали дом в Крыму, куда перебиралась вся большая семья, приезжали в гости двоюродные братья и сёстры, друзья и подруги. В саду слышался весёлый смех, обитатели дома устраивали игры и розыгрыши. По ночам любили изображать привидения. Однажды девушки нарядились привидениями, брат стрелял в них холостыми выстрелами, девушки же кидали в него патроны, будто бы пули отскакивают от них. Переполошили всю округу.

Часто выезжали в город – на концерты, в театр, в оперу. Любовь к музыке Елена Дометьевна унаследовала от отца.

Образованная девушка с приданым, вероятно, стала бы женой состоятельного промышленника, очаровательной хозяйкой дома.

Елена Дометьевна помнила тот день, когда она, восьмилетняя девочка, смотрела в окно на огромную, залившую все улицы пятнадцатитысячную толпу, сопровождавшую гроб с телом отца. Впереди шли духовенство и оркестр местного полка. Таких похорон в городе не было со дня его основания.

Старшая сестра недавно вышла замуж и уехала в Италию, а маленькая Елена и другие сёстры остались с матерью.

Революция и Гражданская война окончательно разрушили спокойный ход жизни, заставили выбирать иную дорогу. После окончания войны, когда Иван из Херсона направился на север, Елена поступила в Крымский университет в Симферополе, откуда только что уехал в Петроград профессор П. П. Сушкин. Окончив в 1926 году естественный разряд физико-математического факультета, она стала зоологом и занялась изучением современных брахиопод, морских донных животных в двустворчатых раковинах, затем заинтересовалась брахиоподами карбона.

Ленинград, Палеозоологический институт Академии наук. Невысокая стройная красавица с ясными внимательными глазами, тонким носом и чувственными губами, с тёмными пышными волосами, зачёсанными на косой пробор, сразу привлекла внимание вернувшегося из экспедиции Ивана Антоновича. Она с интересом слушала рассказы молодого голубоглазого и широкоплечего палеонтолога, вставляла дельные замечания. В её поведении не было легкомысленного кокетства, за внешностью нежной, хрупкой девочки скрывалась страстная, сильная натура.

Как особую драгоценность, Елена хранила «Романтические цветы» – третье издание стихов Николая Гумилёва, выпущенное в Санкт-Петербурге в 1918 году. Цветы гумилёвской поэзии были не блёклыми и слезливо-сентиментальными, но яркими, отважными, устремлёнными к подвигу:

 
Как конквистадор в панцире железном,
Я вышел в путь и весело иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.
Порою в небе смутном и беззвёздном
Растёт туман… но я смеюсь и жду,
Я верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.
 

Елену захватила героика первых советских экспедиций. В 1926 году она сумела попасть на «Персей», первое в СССР научно-исследовательское судно, в качестве лаборантки. В этом году «Персей» проводил океанографические работы в Белом море и Чешской губе. Под звёздно-синим флагом Елена встретила мужественных, сильных и надёжных мужчин, женщин, ставших достойными подругами и соратницами своих избранников. В кают-компании «Персея» она познакомилась с геологом Сергеем Владимировичем Обручевым, автором гимна корабля, перекликавшегося с гумилёвскими строками:

 
На звёздном поле воин юный
С медузой страшною в руках.
С ним вместе нас ведёт фортуна
И чужд опасности нам страх.
 

Сергей Владимирович был сыном знаменитого исследователя Владимира Афанасьевича Обручева. Его брат Дмитрий Владимирович, палеонтолог, работал под руководством А. А. Борисяка. Возможно, благодаря этим знакомствам Елена пришла в палеонтологию. К моменту знакомства с Ефремовым она была участницей нескольких экспедиций, в том числе на Алтай.

Иван, желая стать достойным любви этой молодой женщины, готов был посвящать ей свои научные подвиги. У Елены не на шутку разболелось сердце, когда в 1934 году он пропал в заснеженных горах Чарской котловины, до Нового года не подавал вестей.

Теперь они живут вместе – уже в Москве. И ждут ребёнка.

Елена Дометьевна – рост метр шестьдесят, чёлочка на прямой ряд, косынка «татарочкой» повязана, сумка через плечо, папироска в руке – мечтала не бросать научную работу, не становиться домохозяйкой. Заботы по хозяйству, стирка, уборка, хождение по магазинам, приготовление пищи занимали так много времени. Елена Дометьевна считала, что вести дом – не есть главная женская доблесть.

Пришлось взять домработницу. В семьях многих учёных в то время это было обычным делом. Девушки, приехавшие в город из голодающих деревень, часто нанимались в частные дома ради жилья и питания. [132]132
  А. И. Ефремов рассказывал, что первое его младенческое воспоминание – две молодые женщины, одна из них в русском деревенском сарафане. Они держат его на руках, и от них вкусно пахнет манной кашей.


[Закрыть]

Домработница тогда не была признаком роскошной жизни, особенно если учесть, что жалованье научных сотрудников отнюдь не было высоким. Иван Антонович говорил, что его зарплата меньше, чем у шофёра Борисяка.

Письмо Сталину и восстановление музея

Елене Дометьевне не надо было объяснять, в какой сложной ситуации при переезде оказались Палеонтологический институт и сам Иван Антонович.

Институт разместили в наскоро оборудованных помещениях по Большой Калужской улице, 16, на окраине Москвы, возле Нескучного сада. Выбор места объяснялся тем, что в 1934 году особняк в Нескучном саду занял президиум Академии наук и остальные институты планировалось устроить поблизости.

В 1936 году академия начала подготовку к грандиозному мероприятию – Всемирному геологическому конгрессу, в рамках которого должна была работать и палеонтологическая секция. В начале сентября Ефремова выбрали учёным секретарём института. Иван Антонович, только что вернувшийся из Каргалы, вынужден был оставить почти всю собственную научную работу – написание статей, подготовку к печати научных сборников – и сосредоточиться на организационной деятельности: «Бросить все дела и всеми силами вывозить институт». [133]133
  Письмо И. А. Ефремова А. Н. Рябинину от 22 сентября 1936 года. – В кн.: Ефремов И. Л.Собрание сочинений: В 8 т. Т. 7. М., 2009. С. 355.


[Закрыть]

В Ленинграде тщательно упаковали и отправили в Москву бесценные экспонаты Палеонтологического музея, но в новой столице музею пока не находилось места. Ящики гнили в подсобках, вызывая в учёных чувство беспомощности и досады. Часть коллекции оставалась в Ленинграде.

Трудности возникали на каждом шагу. Многие сотрудники не получили нормального жилья. Академия наук оказалась неспособна оперативно решать жилищные проблемы. Год спустя Новожилов, спутник Ефремова по Чарской экспедиции, ценный раскопщик и образцовый препаратор, оказался в особо сложном положении: московская прописка, в то время чрезвычайно строгая, у него кончилась, без прописки его не селили даже в общежитие, и некоторое время он на нелегальном положении жил в квартире Ивана Антоновича. Спал на снятой с петель двери, положенной на ванну. Без жилплощади и прописки его могли выслать из столицы. Ефремов хлопотал, пытаясь добыть для него жильё. В конце концов Нестор Иванович получил небольшую комнату возле Курского вокзала.

Необработанные коллекции хранились в ящиках, не было помещений для препаровки и изучения находок. Негде было развернуть библиотеку института, упакованная, она была практически недоступна. Проблемы возникали даже с хорошими машинистками: статью об амфибиях, которую Ефремов отдал на перепечатку, подготовили настолько скверно, что пришлось искать новую машинистку. Ею стала М. П. Климовицкая, которая жила в том же доме, что и Ефремов.

Грамотных машинисток передавали по знакомству, как несомненную ценность.

Иван Антонович отчётливо видел, как плетутся бумажные сети, как опутывает живое дело бумажная волокита, как страдает труд великих подвижников науки. Музею срочно нужно было собственное помещение. Отчётливо осознавая происходящее в стране, Ефремов понимал, что быстро разрешить ситуацию мог только один человек – Иосиф Сталин. И созрело письмо – простое, ясное, в котором учёный секретарь Палеонтологического института, кандидат биологических наук Ефремов подчёркивал неоценимое значение коллекций и предлагал передать музею пустующее помещение графских конюшен в Нескучном саду, рядом со зданием Президиума АН СССР. [134]134
  Текст письма в архиве писателя не сохранился. Возможно, его ещё удастся найти среди документов Политбюро ЦК КПСС, ныне хранящихся в Архиве Президента Российской Федерации.


[Закрыть]

Конюшни и манеж составляли единое здание, входившее в ансамбль Нескучного сада. В середине XIX века корпус был перестроен в зал для загородных царских приёмов, ныне заброшенный и разрушающийся.

Когда писалось письмо, в манеже были сложены ящики с экспонатами музея здравоохранения. Их собирались вынести, а здание передать академику Ферсману для развёртывания Минералогического музея. Та же часть, в которой находились конюшни, пустовала. Просторное помещение и высокие потолки вполне подходили для монтировки скелетов крупных динозавров. Конечно, все экспонаты музея здесь развернуть было невозможно, однако это лучше, чем ничего.

Письмо подписали ведущие специалисты института.

Иван Антонович с женой напряжённо ждали ответа. И рождения ребёнка.

В сентябре родился сын, которого Иван Антонович назвал Алланом – в честь любимого героя детства Аллана Квотермейна.

К октябрю стало известно, что письмо дошло до вождя народов, и бывшие конюшни графа Орлова-Чесменского переданы музею. [135]135
  Ныне в этом здании располагается Минералогический музей им. А. Е. Ферсмана РАН.


[Закрыть]

Перед проведением Всемирного геологического конгресса надо было специально подготовить залы для размещения коллекций, сделать полный ремонт вплоть до настилания новых полов, соорудить постаменты и витрины, а затем заново смонтировать разобранные скелеты древних чудовищ.

Переехавший из Ленинграда институт насчитывал 16 научных и 13 научно-технических сотрудников. Воссоздание экспозиции воодушевило небольшой коллектив палеонтологов. Коллекции высвобождались из ящиков. К Всемирному геологическому конгрессу монтировались новые экспонаты.

В начале лета 1937 года Ефремов оказался действующим лицом сцены с новым препаратором Марией Фёдоровной Лукьяновой. В ПИН тридцатилетняя женщина с тремя классами церковно-приходской школы, член ВКП(б), пришла по совету двоюродной сестры после работы в фабричной библиотеке, где она попала под сокращение. Владимир Самуилович Бишоф обучал препараторов научно-технической обработке скелетов. Работа пыльная, грязная, кругом одни мужчины. Да и боязно: шутка сказать, настоящая наука! Привлекало Марию Фёдоровну ещё и то, что в ПИНе занимались образованием сотрудников: в кружках обучали палеонтологии, зоологии, физиологии, немецкому языку.

Мария Фёдоровна с белыми после работы в библиотеке руками старалась вовсю, хотя сотрудники подшучивали, что такую грязную работу нельзя делать такими нежными ручками.

Заходил в препараторскую Ефремов – вежливый, уважительный; красивое благородное лицо, синий костюм, всегда белоснежный воротничок, из рукавов – белые манжеты. Только вот заикается сильно.

В конце мая Лукьяновой поручили взяться за скелет – метра два длиной и полтора шириной. Над ним работали всю зиму и всю весну – поковыряются и бросят. Только и видно – песок плотный, а в нём череп и кости. Мария Фёдоровна вспоминала: «Я с ним быстро разобралась, тем более что конечностей не было. Рёбра сложила на лоток, песок мне уборщица помогла вытащить. Вёдрами таскали… Принялась работать над черепом. Владимир Самуилович и предлагает: «Не могли бы вы сверхурочно поработать? Надо успеть смонтировать скелет к конгрессу». <…> Вот для него я и старалась. Конечно, и денег хотелось подзаработать сверхурочно, тогда ведь мало платили. Быстро управилась, череп положила на лоток, работаю над ним. А тут Иван Антонович заходит. Он любил приходить к нам, не то что некоторые учёные – дадут работу и забудут. Владимир Самуилович докладывает: «Вот, мол, Мария Фёдоровна отпрепарировала скелет». Иван Антонович прямо удивился и недоверчиво так спрашивает: «Так быстро?» Я прямо похолодела: ведь конечностей нет, многих позвонков тоже нет. Наверное, думает, что я половину костей для скорости выкинула. Ноги подкашиваются, но всё-таки встала и лепечу: «Иван Антонович, здесь все свидетели. Я ничего не выкидывала, даже песок чуть ли сквозь сито не просеяла. Ног у скелета не было, а рёбра и череп – вот они». <…> Как он хохотал! Схватился за живот и чуть не до полу согнулся. Глядя на него, все в препараторской захохотали. И я смеюсь, как дурочка». [136]136
  Ахметов С. Ф. Тридцать пять лет рядом с И. А. Ефремовым // Сверхновая. 2008. № 41–42. С. 148–149.


[Закрыть]

После этого случая Иван Антонович пригласил Марию Фёдоровну в свой отдел низших позвоночных, которых он ценил более всего, называя ископаемых беспозвоночных «минералогией», «щебёнкой», «плесенью». Расхаживая по препараторской и потирая пальцами лоб, он предупредил женщину, что работа у него в отделе трудная, по твёрдым породам, но интересная. Лукьянова сразу согласилась. Она станет незаменимым работником, единственной женщиной, прошедшей три года Монгольской экспедиции, и до конца жизни останется верным другом семьи Ефремова.

Монтировка скелетов продолжалась даже поздно ночью. Позже в рассказе «Тень Минувшего» Ефремов описал эту работу так:

«Металлические удары глухо разносились по огромному залу. Никитин остановился у входа. В двух стоявших друг против друга витринах приземистые ящеры скалили чёрные зубы. За витринами пол был завален брусьями, железными трубами, болтами и инструментами. Посредине на скрещённых балках поднимались вверх две высокие вертикальные стойки – главные устои большого скелета динозавра. К задней стойке уже присоединились сложно изогнутые железные полосы. Два препаратора осторожно прикрепляли к ним громадные кости задних лап чудовища.

Никитин скользнул взглядом по плавному изгибу трубы, обрамлявшей каркас сверху и щетинившейся медными хомутиками. Здесь будут установлены все восемьдесят три позвонка тиранозавра по контуру хищно изогнутой спины.

У передней стойки Мартын Мартынович [137]137
  Прототип Мартына Мартыновича – Ян Мартынович Эглон.


[Закрыть]с большим газовым ключом балансировал на шаткой стремянке. Другой препаратор, мрачный и худой, в холщовом халате, карабкался по противоположной стороне лестницы с длинной трубой в руках.

– Так не выйдет! – крикнул палеонтолог. – Осторожнее! Не ленитесь передвинуть леса.

– Да ну, что тут канителиться, Сергей Павлович! – весело отвечал сверху латыш. – Мы – да не сумеем? Старая школа!

Никитин, улыбнувшись, пожал плечами. Мрачный препаратор вставил нарезку трубы в верхний тройник, которым заканчивалась стойка. Мартын Мартынович энергично повернул её ключом. Труба – опора массивной шеи – повернулась и повлекла за собой мрачного препаратора. Он и латыш столкнулись грудь с грудью на узенькой верхней площадке стремянки и рухнули в разные стороны. Грохот упавшей трубы заглушил звон стекла и испуганный крик. Мартын Мартынович поднялся, смущённо потирая свежую шишку на лысой голове.

– Падать – это тоже старая школа? – спросил палеонтолог.

– А как же ж! – подхватил находчивый латыш. – Другие бы покалечились, а у нас пустяк – одно стекло, и то не зеркальное…

– Леса-то придётся передвинуть, неладно же, – как ни в чём не бывало закончил Мартын Мартынович.

Никитин надел халат и присоединился к работающим. Наиболее медленная часть работы – предварительная сборка скелета и изготовление железного каркаса – была уже пройденным этапом. Теперь каркас был готов, оставалось собрать его и прикрепить на уже припаянных и привинченных к нему упорах, хомутиках и болтах тяжёлые кости – тоже результат многомесячного труда; препараторы освободили их от породы, склеили все мельчайшие отбитые и рассыпавшиеся части, заменили гипсом и деревом недостающие куски.

Каркас был прилажен удачно, исправления в ходе монтировки скелета оказались незначительными. Учёные и препараторы работали с энтузиазмом, задерживаясь до поздней ночи. Всем хотелось скорее восстановить в живой и грозной позе вымершее чудовище.

Через неделю работа была закончена. Скелет тиранозавра поднялся во весь рост; задние лапы, похожие на ноги гигантской хищной птицы, застыли в полушаге; длинный выпрямленный хвост волочился далеко позади. Громадный ажурный череп был поднят на высоту пяти с половиной метров от пола; полураскрытая пасть напоминала согнутую под острым углом пилу с редкими зубьями.

Скелет стоял на низкой дубовой платформе, сверкающей чёрной полированной поверхностью, подобно крышке рояля. Косые лучи вечернего солнца проникали через высокие сводчатые окна, играя красными отблесками на зеркальных стёклах витрин и утопая в черноте полированных постаментов.

Никитин стоял, облокотившись на витрину, и придирчиво оглядывал в последний раз скелет, стараясь найти какую-нибудь не замеченную ранее погрешность против строгих законов анатомии.

Нет, пожалуй, всё достаточно верно. Огромный динозавр, извлечённый из кладбища чудовищ в пустыне, теперь стоит, доступный тысячам посетителей музея. И уже заготавливаются каркасы для других скелетов рогатых и панцирных динозавров – великолепный результат экспедиции».

Дома тоже ждала радость – Аллан, драгоценный Лучик, рос не по дням, а по часам.

Елена Дометьевна не стала домоседкой. Они вместе ходили в театры, в консерваторию, принимали гостей, оставаясь в гуще молодой, бурлящей жизни.

Геологический конгресс должен был пройти на высоте.

Но экспедиционную работу ПИН свернуть не мог. Ясно, что середина лета для экспедиций будет потеряна, посему весной 1937 года Ефремов вновь поехал в Ишеево. Твёрдый песчаник постепенно поддавался, открывая перед учёным всё новые и новые научные сокровища. В плохую погоду, сидя в палатке, Иван Антонович писал свой будущий доклад. Разрозненные факты соединились в стройную систему, и теперь ход его размышлений стал спокоен, холоден и глубок.