Текст книги "Иван Ефремов"

Автор книги: Николай Смирнов

Соавторы: Ольга Еремина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Рождение писателя

В книге итальянца Джованни Боккаччо «Декамерон» десять благородных юношей и дам во время эпидемии чумы собираются на загородной вилле недалеко от Флоренции, чтобы спастись от заразы. Десять дней каждый из них рассказывает по одной истории – получается 100 историй, посвящённых главным образом теме любви. Такую рамочную композицию со вставными новеллами, не связанными друг с другом по содержанию, использовали после Боккаччо многие писатели.

В трагических сорок втором и сорок третьем годах флорентийский сюжет повторился, только теперь чумой – коричневой чумой фашизма – было охвачено пол мира. И так же, как на вилле Пальмьери ведёт беседы цвет культурного общества XIV века, в солнечной Алма– А те спасаются от беды учёные, поэты, актёры, художники.

Культура и искусство соединяют убежавших от флорентийской чумы.

Культура, искусство и наука объединяют живущих в эвакуации, откуда они своими стихами, картинами, музыкой, фильмами и открытиями помогают народу противостоять фашизму.

По вечерам во Фрунзе, в небольшой комнате, где жили четверо: Ефремов, Елена Дометьевна, Аллан и Мария Фёдоровна Лукьянова, – при свете керосиновой лампы Ефремов читал свои первые рассказы. Женщины не были благодарными слушательницами: отмахав в день по 20 километров – по пять в один конец на работу и в столовую, они, измученные, быстро засыпали. В тишине Иван Антонович, словно наяву, слышал, как гудит мотор провалившегося под землю, в пещеру, танка. «Сумасшедший танк» – так должен был называться первый, неопубликованный рассказ Ефремова.

Иван Антонович задумал сразу цикл рассказов, рамкой для которых должен был стать образ картушки компаса, разделённой на 32 румба. Друзья, среди которых моряки, геолог, горный инженер, несколько учёных разных специальностей, рассказывают истории из своей практики.

Пусть для начала этих историй будет семь. Семь румбов – хорошо звучит! Заставить читателя, измученного тяготами войны, обратить своё внимание на удивительные, ещё не разгаданные тайны природы, которыми полна наша земля, проявить неравнодушие – и мир потеряет серые краски обыденности, оденется в «цветной туман» загадки.

Первым румбом стал рассказ «Встреча над Тускаророй». Его ядро – открытие капитана Джессельтона, посвятившего жизнь исследованию океанских впадин. Советский пароход «Коминтерн» в Тихом океане, над Тускарорской впадиной, попадает в неожиданное происшествие: корпус корабля врезается в необычный объект, который оказывается старинным судном «Святая Анна», погибшим 130 лет назад, но не затонувшим благодаря грузу пробки. Старпом, от имени которого ведётся рассказ, надев водолазный костюм, находит в каюте капитана ящик с оловянной банкой, в которой чудом сохранились тетради капитана «Святой Анны». Капитан Джессельтон положил свою жизнь на то, чтобы исследовать океанские впадины. По его убеждению, вода, добытая с самой глубины, должна отличаться от поверхностных вод океана. Джессельтону удалось добыть такую воду – и она оказалась способной залечивать раны. Живая вода – в океанской глубине! Но капитан не успел сообщить о своём открытии людям: судно его потерпело крушение. В Кейптауне, в одном из приморских кабачков, старпом встретил девушку по имени Энн Джессельтон, которая пела песню о живой воде и пропавшем капитане. Но Энн отказалась раскрыть свою тайну русскому моряку. В Ленинграде все, даже профессор геохимии Вересков, отнеслись к этой истории как к сказке.

Если воспринимать произведение линейно, то на этом можно завершить краткий пересказ. Однако в ткани текста зашиты два символа, на которые нельзя не обратить внимание. Пароход «Коминтерн» теряет управление, врезаясь в парусник «Святая Анна». «Коммунистический интернационал» не может двигаться вперёд, ибо ему мешает судно, которого не видно на поверхности воды, но которое тем не менее ещё не затонуло. Святая Анна, в христианстве мать Марии, бабушка Иисуса Христа, может считаться символом терпения, ожидания, но более всего – жизни по законам Ветхого Завета. Спустя семь десятилетий после создания рассказа мы можем говорить, что символика Ефремова оказалась верной: высокая идея коммунистического интернационала наткнулась на непотопляемый остов «ветхозаветных» взглядов и традиций, не изжитых в обществе, и увязла в них. Что может освободить идею? Осознание произошедшего и героическая работа по освобождению корабля, невидимая внешнему глазу, но от этого не теряющая значимости.

Вторая символическая нить: чтобы излечить раны современности, необходимо добыть воду из океанических впадин, понимаемую как первоначала жизни. Океан в психоаналитической традиции символизирует человеческое подсознание. Значит, стремясь познать тайны души, сокрытые в таинственнейших глубинах психики, мы обретём – не вечное блаженство, нет, но инструмент эволюции.

«Чем невероятнее и чудеснее встреченная в жизни случайность, тем труднее убедительно рассказать о ней…» – размышляет Евгений Николаевич, старпом «Коминтерна».

Что же поможет читателям поверить в существование загадки, побудить желание разгадать её? Надо оправить фантастическую идею в рамку подлинных фактов, логически обосновать размышления героев, побудительные мотивы их действий.

После погружения в морские пучины – погрузиться в ещё не познанные пучины человеческого сознания, постичь таинственные проявления работы мозга. В рассказе «Эллинский секрет» профессор Израиль Абрамович Файнциммер, изучающий физиологию мозга, столкнулся с явлением, которое назвал «памятью поколений, или генной памятью». Но обстоятельства открытия были столь удивительны, что их невозможно было доверить научной статье или докладу.

Героем его истории стал получивший тяжёлое ранение в правую руку лейтенант Леонтьев, скульптор, который мечтал изваять из слоновой кости статую своей любимой. Теперь, с неработающей рукой, он страдал от невозможности воплотить красоту своей Ирины. «Мысль его металась в поисках выхода, беспокойство всё дальше проникало в глубину души, и росло нервное напряжение. Недели шли, и психическое возбуждение всё развивалось, что-то поднималось со дна души, заставляя мозг напрягаться, и билось в поисках выхода, неосознанное, большое».

Леонтьеву стали сниться сны о древней Элладе. Во сне он увидел мастерскую скульптора и запомнил буквы отрывка, записанного на листе меди. Этот текст оказался древнегреческим рецептом размягчения слоновой кости, и с его помощью мечта изваять прекрасную девушку становилась реальной.

Какой высоты должен достичь дух человека, чтобы пронзить тысячелетия, совершить духовный подвиг ради воплощения идеала красоты!

И не меньшей высоты должен достичь человеческий дух, чтобы с риском для жизни запечатлеть красоту природы… Зерном третьего румба стала картина Григория Ивановича Чорос-Гуркина «Озеро горных духов» – её именем был назван рассказ. Иван Антонович хорошо запомнил беседы со старым художником – осенью 1925 года в Геологическом музее Ленинграда. «Озеро горных духов» было написано как раз с таким риском. Ефремов любил эту картину, где острая белоснежная вершина, как страж, возвышается над неподвижным горным озером.

Рассказ свой Иван Антонович тоже писал на грани жизни и смерти: в 1937 году Чорос-Гуркин был расстрелян как «враг народа», и написать о нём рассказ было серьёзным вызовом власти.

В середине 1930-х годов Елена Дометьевна участвовала в палеонтологической экспедиции на Алтай. Её описания произвели огромное впечатление на мужа. Иван Антонович изучил геологию великой горной страны в сердце Азии. Как в первом рассказе он описывал Кейптаун, ни разу там не побывав, так же он смог описать Алтай – точно и живо, с полным эффектом присутствия.

Зерно – произведение искусства, а содержание – безупречная логика научного поиска, сопрягающая данные разных наук для раскрытия тайны красных огней, светящихся по берегам озера в хорошую погоду. Результат – находка богатейшего месторождения ртути. Художественная изюминка рассказа – великолепная светопись. Иван Антонович описывает множество оттенков цветов, которыми играет картина художника, озеро и пластинка шлифа под микроскопом.

Возвращаясь мыслями к морю, Ефремов пишет рассказ «Катти Сарк» – о чайном клипере, являвшем собой величайшее произведение искусства кораблестроения. Повествование ведётся от имени капитана Лихтанова, в котором легко узнать образ Дмитрия Афанасьевича Лухманова, моряка «летучей рыбы» и прославленного русского капитана.

На момент написания Ефремов знал историю клипера лишь в общих чертах и придумал в заключение, что знаменитый парусник ставят в специально построенный для него музей. Позже, в 1952 году, благодаря публикации рассказа Ефремова в Англии образовалось общество сохранения «Катти Сарк», и корабль был реставрирован и поставлен на сухую стоянку, где его до сих пор посещает множество туристов.

В рассказе «Путями старых горняков» отразились месяцы, посвящённые автором изучению Каргалинских рудников. Необыкновенными здесь стали потрясающая способность старого штейгера Корнила Хренова ориентироваться в гигантских системах подземных выработок и его поразительная память, которая помогла девяностолетнему старику и молодому горному инженеру найти путь наверх после обвала в шахте. И не менее поразительными стали женская любовь и мужская дружба горняков, память о которых не тускнеет, несмотря на прошедшие десятилетия.

Рассказ «Олгой-хорхой» отмечен знаком горькой утраты. На нашей Земле ещё много неизведанного, и часто встреча с этим неизведанным бывает опасна для человека. Два участника экспедиции в великую пустыню Монголии поддались желанию поймать неизвестных гигантских червяков, которые убили людей то ли ядом, то ли разрядом тока высокого напряжения. За простой историей, рассказанной картографом, скрывается мудрое предупреждение: тайны природы нельзя схватить голыми руками, к их разгадке надо подходить во всеоружии научных знаний и опыта.

«Атолл Факаофо» («Телевизор капитана Ганешина») вновь возвращает нас к мысли, что наша Земля ещё мало исследована, что в недоступных людям морских пучинах могут скрываться неизвестные пока ещё существа. Капитан Ткачёв доложил учёным о морском чудовище, увиденном им во время сражения в Баренцевом море, и этот доклад оставил впечатление «схваченной, но ускользнувшей тайны моря».

Выступление знаменитого океанографа, призывавшего расширять знания о море, вдохновило капитана Ганешина на создание прибора, способного видеть на больших глубинах. Мечта познать морские пучины стала реальностью. Уже в мирное время с помощью этого «телевизора» советским морякам с глубины три тысячи метров удалось спасти батисферу с двумя американскими учёными.

Ефремов пишет о том, что мечта приподнимает и соединяет самых разных людей. «А мечта умного и сильного человека – это уже очень много…»

Эвакуация: Фрунзе

Апрельский Фрунзе встретил пиновцев цветением плодовых деревьев и начинающейся жарой. После ликвидации Сталинградского котла и наступления советских войск некоторые эвакуированные учреждения начали собираться назад, в столицу. Но Алексей Алексеевич Борисяк не спешил с возвращением руководимого им института в Москву: на лето были запланированы полевые работы в Казахстане и Киргизии, обещавшие дать интересные результаты.

Борисяк испытывал редкое воодушевление: в марте ему за многолетние заслуги перед наукой присудили Сталинскую премию – 100 тысяч рублей. Воспринимая премию как подтверждение правильности выбранного советской палеонтологией пути, Борисяк все средства передал в особый фонд Верховного главнокомандования Красной армии, как говорилось в телеграмме, «на строительство вооружения». В ответ он получил приветственную телеграмму Сталина с благодарностью за заботу о вооружённых силах.

Иван Антонович, Елена Дометьевна и Аллан сняли жильё в частном доме, который охранял пёс Степан. Однажды этот довольно мирный пёс яростно накинулся на Ефремова, разорвал штанину, прокусил ему ногу. Оказалось, собака взбесилась. Пришлось колоть Ивану Антоновичу уколы – и опять постель. И тут работа над рассказами вновь стала подлинным спасением от марева бездеятельности.

Жизнь между тем шла своим чередом. Сотрудникам выделили участки под огороды, и все активно начали высаживать что возможно: лук, чеснок, картошку, разрезанную на несколько частей, фасоль…

К июню ПИН разместили в здании Киргизского пединститута, в котором для палеонтологов выделили просторный (200 квадратных метров) гимнастический зал. Его перегородили ящиками, создав некие подобия кабинетов.

Ефремов устроил себе кабинет в тамбуре между дверями – в узком пространстве он создал себе необходимое для спокойного хода мыслей уединение.

Наконец у Ивана Антоновича под рукой были нужные коллекции и библиотека. Работа над рукописью монографии пошла полным ходом. Всё прочее было отодвинуто в сторону. Правда, оказалось, что для учёных не нашлось обычных канцелярских принадлежностей. Иван Антонович вышел из положения: тонкой проволокой прикрутил к карандашу настоящее птичье перо, макал в чернила и писал.

Елене Дометьевне удалось раздобыть банку густой коричневатой патоки. Благодаря содержащейся в ней глюкозе она хорошо подкрепляла силы. Иван Антонович разводил патоку водой – получался сладкий сироп – и прихлёбывал его в духоте своего кабинетика. Мысль его устремлялась к бескрайней степи с огромными грядами перемытых древними морями динозавровых костей.

В это время в другой степи, на возвышенности, где берут начало Ока и Сейм, тугим луком изогнулась линия фронта. Там грохотали орудия, лязгали гусеницы танков и тысячи людей шли в атаку, чтобы завоевать право быть хозяевами истоков русских рек. Чтобы завоевать право любить и познавать свою землю.

Ефремов писал так, словно он защищал право советской науки быть на переднем крае человеческой мысли. Писал азартно, не считаясь с рабочими часами. Так была создана книга «Тафономия и геологическая летопись».

Положения её казались в то время во многом еретическими.

В новой отрасли палеонтологии – тафономии – Ефремов соединял собственно палеонтологию и геологию, говорил об их одинаковой важности для формирования захоронений. В это же время А. А. Борисяк, настоявший на вхождении ПИНа в биоотделение АН СССР, мечтал о том, чтобы переименовать Палеонтологический институт в Палеозоологический, дабы отвадить геологов.

Позже Ефремов написал популярную статью «Что такое тафономия?». [161]161
  Опубликована в журнале «Природа» в 1954 году.


[Закрыть]

Такое же название дал одной из глав профессор П. К. Чудинов в своей книге «Иван Антонович Ефремов». Пётр Константинович подробно рассказывает о формировании палеонтологического и геологического аспектов тафономии, прослеживает научную мысль своего учителя.

Палеонтологам необходимо исследовать не только добытые ископаемые остатки, но и подробно изучать, где и как они захоронены, в каких слоях. Это поможет ответить на многочисленные вопросы: почему в данных слоях оказались захороненными именно эти остатки, откуда они были принесены водными потоками, подвергались ли размыву. Только так можно будет восстановить полную картину ушедших от нас миров, представить их обитателей, образ жизни древнейших существ в ландшафте, восстановить климатические особенности. Тафономия, исследуя местонахождения ископаемых животных, может и должна помогать поискам и разработке полезных ископаемых.

Летом на семинаре ПИНа Ефремов сделал первый доклад о методике тафономических исследований. Он продолжил свои наблюдения и мысли 1929 года над осадочными толщами Казахстана и Киргизии, в которых встречаются лишь разрозненные фрагменты костей динозавров, и пришёл к выводу, что Монгольская Гоби должна дать более полную картину истории динозавровых фаун Центральной Азии. Появилась и статья в «Известиях АН СССР». Так был проложен ещё один мостик к осуществлению будущей Монгольской экспедиции.

Из Москвы, куда уже уехал Ю. А. Орлов, пришли радостные вести о защите Д. В. Обручевым докторской диссертации по палеонтологии. Это означало, что научная работа в ПИНе, несмотря на военные условия, не заглохла. Успешная защита товарища сняла обычное напряжение московской жизни.

Академия выделила на ПИН несколько мест для аспирантов и докторантов. Так, сразу по окончании института был принят в аспирантуру «на позвоночных» Анатолий Константинович Рождественский, которому суждено будет стать учеником Ефремова.

К августу из столицы начали писать о необходимости скорейшего возвращения: опасались, что другие учреждения, оставшиеся без крова из-за бомбёжек, займут пустующие помещения. Так же обстояло дело и с квартирами сотрудников: пустые квартиры занимали жители, чьи дома были разбиты бомбами; при возвращении хозяев их переселяли в другие пустые квартиры. Ясно было, что тот, кто вернётся последним, будет иметь право на свою квартиру, но жить ему будет негде.

Москвичи волновались, узнав от Обручева, что сахар, масло и другие продукты во Фрунзе дешевле в два, три, а то и в четыре раза. Во Фрунзе масло стоило 300 рублей, а в Москве его можно было достать только из-под полы – уже за 1200 рублей.

Приезжающие рассказывали, что если близ Аральского моря купить соль (за 20–25 рублей ведро), то в районе между Волгой и Рязанью её можно обменять на масло и яйца. За четыре килограмма соли дают килограмм масла! Баснословная выгода!

Москвичи стали с оказией передавать во Фрунзе деньги и тару.

В начале августа А. А. Борисяк, узнав, что на 20 сентября намечена сессия Академии наук, решил срочно возвращаться. Все пиновцы были в поле, во Фрунзе оставались лишь Ефремов и больной Родендорф. Ефремов был назначен уполномоченным по укладке вещей и организации переезда.

13 августа произошло важное событие – открытие Киргизского филиала Академии наук, ставшее итогом двухлетнего пребывания сотрудников академии в эвакуации. Столичные учёные за годы эвакуации существенно двинули вперёд науку среднеазиатских республик.

25 августа закончилась научная работа в учреждениях Академии наук. К 1 сентября всё имущество институтов было в ящиках. Похудевшие научные работники возвращались из экспедиций.

Сотрудники собирали урожай на личных огородах, укладывались, готовясь к дальней дороге. Иван Антонович перечитывал и правил готовую «Тафономию», в свободное время обдумывая сюжеты новых рассказов.

Тревожным звоночком в письмах пиновцев из Москвы прозвучал рассказ о книге Т. Д. Лысенко «Наследственность и её изменчивость». На семидесяти трёх страницах автор догматически высказывает одни и те же положения, несколько раз полемически перефразирует их, но не доказывает. Написанная неряшливо, порой даже безграмотно, без чётких формулировок, эта книга принадлежала перу академика, директора Института генетики!

ПИН теперь относился не к геологическому, а к биоотделению Академии наук, и если подобные книги поднимаются на щит, надо быть начеку…

В начале сентября А. А. Борисяк и ещё несколько академиков и членов-корреспондентов с семьями выехали в Москву в отдельном вагоне. К 18 сентября они уже были в Москве, где, казалось, ничего не изменилось: те же стенографистки, те же аппаратчики, та же «холодноватая», официозная атмосфера.

Оставшимся во Фрунзе пиновцам удалось выехать в одном поезде только в начале октября. Поезд вёз на фронт бойцов, выздоровевших в далёких госпиталях. До Аральского моря ехали весело – питались в вагоне-ресторане, пели, рассказывали истории, ели дыни.

По мере приближения к Аралу путешественников охватывало волнение. Выходили из вагонов, тревожно осматриваясь по сторонам. И вот на одной из станций к поезду подъехали телеги, наполненные крупной коричневой солью. Многие, схватив вёдра и сумки, кинулись покупать соль. Брали, сколько могли унести, чтобы обменять потом на масло и яйца. Паровоз давал гудки, но толпа возле телег была так велика, что отправление пришлось надолго задержать.

Иван Антонович кипел возмущением. Нельзя же задерживать отправление поезда, везущего на фронт бойцов, ради наживы! Он не пустил Елену Дометьевну покупать соль, а вернувшимся коллегам, только что пережившим «соляную лихорадку», резко и категорично высказал своё неприятие.

Он недоедал так же, как все, он понимал желание обеспечить пропитание себе и семье, но импульсы жадности и наживы, в которые переросло это желание, были ему отвратительны.

Все чувствовали справедливость слов Ефремова, но, как часто бывает, стыдясь собственной слабости, долго не могли простить этого тому, кто оказался её лишён.

Ехали 16 дней. В Москву, где было уже восстановлено вечернее освещение, вернулись в середине октября. Однако не все приехали здоровыми – некоторые заболели желтухой и малярией.