Текст книги "Иван Ефремов"

Автор книги: Николай Смирнов

Соавторы: Ольга Еремина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Но вот снова заволновался Туркестан. Громадные подземные волны стали нажимать на поверхность земли Европы и Азии. Ожили каменные массы. Снова из глубин вод, из горных песков стали вырастать горные цепи. Земля стала ломаться, появились громадные трещины. Одни глыбы земли начали опускаться, другие – подниматься, и снова из земли выросли горы: теперь это были знакомые нам хребты. Тогда наш Копет-Даг, как по линейке отрезанный с севера такими трещинами, стал подниматься из глубин. Колоссальные хребты Памира, Алая и Тянь-Шаня поднялись выше снеговой линии. С них потекли мощные реки Аму– и Сыр-Дарья, а на западе морские волны несколько раз набегали, заливая низины, осаждая ракушки и снова убегая на запад». [74]74
  Ферсман Л. Е. Путешествия за камнем. Л., 1956. С. 312–313.


[Закрыть]

Возможно, именно волны этого, последнего моря перемыли кости ископаемых животных, останки которых миллионы лет откладывались в мелких, спокойных потоках, накапливались в тёплых озёрах и болотах. Образовались целые «поля смерти», гигантские кладбища динозавров. А может быть, гибель динозавров была массовой? Сейчас мы имеем дело лишь с остаточными местонахождениями, размытыми в третичное время.

Много лет пройдёт, а загадка динозаврового горизонта Средней Азии будет тревожить Ефремова. [75]75
  Ефремовым будет опубликована статья «Динозавровый горизонт Средней Азии и некоторые вопросы стратиграфии» (Известия АН СССР. Серия геологическая. 1944. № 3. С. 40–58).


[Закрыть]Переживания и мысли учёного обретут художественное воплощение в рассказах «Тень минувшего» и «Звёздные корабли».

Джаркент, основанный генералом А. Н. Куропаткиным на месте уйгурского поселения, как и Алма-Ата, поражал сочетанием несовместимого: казачьи домики с раскрашенными ставнями, резными наличниками и воротами – на фоне парящих гор, за которыми – Китай. Великий шёлковый путь здесь отмечен Дунганской мечетью, деревянный минарет которой трудно признать за минарет – деревянная, нарядно раскрашенная пагода с двумя шестиугольными кровлями, по-китайски загнутыми вверх.

В Джаркенте – возможность передохнуть, сходить на почту и узнать свежие новости. До Китая – меньше 30 километров. Но кто проведёт границу по этим пустынным горам?

Из Джаркента началась южная часть кольцевого маршрута, который привёл Ефремова в исходную точку: Таш-Кара-Су – предгорья Бага-Богуты – Чунджа – Киргиз-Сай – северные склоны Кетменского хребта близ Чулек-Аксу и Ак-Тама – заезд к Такыр-Ачинохо – Киргиз-Сай – Темерлик – горы Куулук – Каркаринская долина – Талды-Булак – хребет Сары-Джас – Талды-Булак – перевал Кызыл-Кия – река Джергалан – река Каракол – район Джеты-Огуз – Каракол – Тюн – Уй-Тал – Сазоновка – Чоктал – Рыбачье – Кок-Майнак (Буатское ущелье) – Джиль-Арык – Токмак – Фрунзе.

Тщательно исследовал Иван долины Кетменского хребта, что протянулся в широтном направлении на восток от Иссык-Куля.

В рассказе «Белый рог» действие происходит именно в предгорьях Кетменя. Ефремов глазами геолога Усольцева так показал эти места: «Долина быстро раскрылась перед ним; иноходец вышел на простор. Ровный уступ предгорий в несколько километров ширины круто спускался в бесконечную степь, затянутую дымкой пыли и клубящимися струями нагретого воздуха. Там, далеко, за жёлто-серой полосой горизонта, лежала долина реки Или. Большая быстрая речка несла из Китая свою кофейную воду в зарослях колючей джидды и цветущих ирисов. Здесь, в этом степном царстве покоя, не было воды. Ветер, сухой и горячий, шелестел тонкими стеблями чия».

Восточная часть Кетменя расположена на территории Китая.

Однажды с Иваном случилась неприятная история. В одном из селений он зашёл во двор, чтобы спросить воды. Двор был пуст. Иван оглядывался, не зная, что за чужаком внимательно следят недобрые глаза. Лёгкий шорох выдал нападавшего, вилы, направленные Ефремову в спину, отклонились вниз. Резкая боль под коленкой: один зубец вошёл в кожу, задев вену. Ударом кулака уложив противника, Иван поспешил покинуть негостеприимный двор. Проводник качал головой: не надо было ходить туда. Там контрабандисты живут, нехорошие люди, опиум возят. Глубокая колотая рана долго тревожила Ефремова.

Всё выше и выше в горы вела дорога. Вот уже снежные вершины не сияют вдали – они вплотную обступили Ивана. В пропастях, кажущихся бездонными, текут бурлящие реки. На крутых подъёмах он вёл лошадь в поводу, и в памяти возникали строки из «Путешествия к центру Земли» Жюля Верна: чтобы спуститься в кратер вулкана, надо было сначала подняться на колокольню, преодолев страх, а после подняться ещё раз – на склон вулкана.

Слава и гордость Киргизии – Иссык-Куль. Иван стремился обязательно увидеть это дивное тёплое озеро, на берегу которого, в Караколе, завещал похоронить себя кумир его детства – Николай Михайлович Пржевальский. Ему удалось сделать величайшие открытия – благодаря устремлённости к цели и широте интересов (география, ботаника, минералогия, зоология, орнитология). В 1860 году, во время учёбы в Академии Генерального штаба, Николай Михайлович выступил с докладом «О сущности жизни на Земле» (опубликован в 1967 году), в котором высказывал свои суждения в пользу эволюционной теории. Сущность жизни – как раз то, что более всего будет занимать ум Ефремова.

В юности Николай Михайлович, как и – спустя десятилетия – Иван, мечтал об Африке, но судьба привела его в Центральную Азию. Судьба Ефремова отныне также неразрывно связана с Азией.

Николай Михайлович бы прославлен ещё и тем, что во всех его сложнейших маршрутах не погиб и серьёзно не пострадал ни один человек. За три года работы в труднодоступных районах Монголии под руководством Ефремова не будет ни тяжёлых травм, ни человеческих потерь.

Иван жадно всматривался в профиль Пржевальского, закреплённый на серой скальной глыбе, увенчанной распахнувшим крылья орлом. Этот человек, не доживший до пятидесяти лет, абсолютно равнодушный к чинам и наградам, успел совершить так много… Что двигало им, заставляя вновь и вновь отправляться в опасные, никому не знакомые области? Последней мечтой Николая Михайловича было путешествие в Лхасу, столицу высокогорного Тибета, духовный центр буддизма. Именно туда направлялся он, когда смерть встала на его пути. Великий путешественник завещал похоронить себя на берегу Иссык-Куля…

За несколько дней Ефремов исследовал бесчисленное количество крутых склонов вдоль речушек, что стекают в Иссык-Куль с хребта Терскей-Алатау, опоясывающего озеро с юга. Голубая жемчужина в обрамлении белых вершин, память до конца жизни сохранит в сознании твои блистающие закаты.

В отчёте Ефремов написал: «С прибытием 22/VI во Фрунзе маршрут был окончен. Все осмотренные напластования красноцветных толщ не содержат фауны позвоночных. В известных местонахождениях динозавров в этих толщах (урочища Карой, Карачеку, Калкан, Кок-Майнак и др.) кости залегают в нижних частях свиты Trt в виде разрозненных, изломанных и окаменелых фрагментов, мало пригодных для изучения. Образование этих местонахождений, по-видимому, автохтонное и совершенно отличное в фациальном отношении от монгольских находок Эндрьюса и западнокитайских Свен Гедина.

Ввиду того, что на всём протяжении маршрута не было обнаружено соответствующих фаций, можно считать, что вопрос о нахождении цельных скелетов динозавров, по крайней мере в пределах маршрута, разрешён в отрицательном смысле». [76]76
  Отчёт о деятельности АН СССР за 1929 г. T. II. Отчёт о командировках и экспедициях. Л., 1930. С. 167.


[Закрыть]

За два месяца Иван преодолел свыше 1300 километров по грунтовым дорогам и 800 километров без дорог, верхом и пешком. 22 июня маршрут был закончен.

Возможно, именно из Фрунзе Иван отправил письмо Александре Паулиновне Гартман-Вейнберг, которая была в то время его непосредственным руководителем. Письмо это не сохранилось. Сама Гартман-Вейнберг 28 июня 1929 года писала А. А. Борисяку: «От И. А. Ефремова я недавно получила тревожное, непохожее на его обычные, письмо. Если он не свалился, так как писал о ряде болезненных явлений, то трудности работы и некоторая неудача весьма полезны в его возрасте, шлифуют душу и характер». [77]77
  Личный архив семьи Борисяк и Бодылевских. Материал предоставлен И. В. Бодылевской.


[Закрыть]

Мы можем только догадываться, что путешествие нелегко далось 22-летнему исследователю.

В семье Ефремова существует легенда, что Иван Антонович подхватил странную, периодически повторяющуюся лихорадку, которая мучила его много лет, именно в экспедиции по Семиречью и Джунгарии.

H. М. Пржевальский, выпив речной воды, заразился брюшным тифом и умер. Может быть, именно история его смерти повлияла на создание легенды о возникновении болезни Ефремова. Однако известно, что путешествие 1929 года закончилось 22 июня, а в Ленинград Ефремов прибыл 15 июля. Мы не имеем данных о том, как прошли эти три недели, но письмо Гартман-Вейнберг наталкивает на мысль, что именно во Фрунзе Иван Антонович впервые заболел этой самой лихорадкой.

Столица Киргизии притягивала Ивана незнакомыми прежде ощущениями: «Шумящие арыки, стройные тополя, лёгкая сухая пыль… свист ветра по жёсткой траве, слепящий солнечный свет, тёплые сухие ночи, тёплый сухой, чуть горьковатый воздух – хорошо!» [78]78
  Из письма И. А. Ефремова Л. С. Кучковой от 29 апреля 1961 года. Письмо предоставлено Приморским государственным объединённым музеем им. В. К. Арсеньева (Владивосток).


[Закрыть]

Во Фрунзе молодой искатель испытал необыкновенную лирическую встречу, которая потом отразилась в рассказе «Тень Минувшего». В нём Ефремов будто заново любуется обликом загадочной и притягательной Мириам: «Прямо перед ним выскользнула из тени аллеи, легко перескочила арык и пошла по дороге девушка в белом платье. Голые загорелые ноги почти сливались с почвой, и от этого казалось, что девушка плывёт по воздуху, не касаясь земли. Толстые чёрные косы, резко выделяясь на белой материи, тяжело лежали на её спине и спускались до бёдер своими распушившимися концами».

…Лето приближалось к макушке, и поезд нёс Ивана на север, к прохладе великих рек и новым открытиям.

Медное поле Каргалы

С отчётом приходилось спешить. Впереди ждала новая экспедиция, в задачах которой переплетались интересы палеонтологии и промышленные потребности страны. Ивану предстояло исследовать местность, где были найдены первые на территории России кости ископаемых животных. Ещё в середине XVIII века Василий Никитич Татищев и Виллим Иванович Генин об ископаемых остатках писали как о «куриозных вещах, показывающих премудрость натуры». Татищев сообщал, что рудокопы находят «многие дивные или фигурные камения, в которых закаменелые рыбы, черви, листья от деревьев или травы, раковины и прочая видимы».

И вот уже Иван идёт по степной дороге от Уранбаша к хутору Горный. [79]79
  Уран баш – посёлок в Оренбургской области. Хутора Горный ныне не существует. Место, где он был, находится между хутором Новенький и посёлком Комиссарово.


[Закрыть]Далеко впереди – шлейф пыли. Это телега, что везёт к хутору снаряжение экспедиции, на ней едут коллектор [80]80
  Коллектор – младший техник, низшее звание в геологии.


[Закрыть]и рабочий. Иван решил пройтись пешком, чтобы оглядеться на той земле, из которой русские рудокопы извлекали «куриозные вещи».

Дорога вела вдоль поймы речки Каргалки, празднично-зелёной, украшенной белыми соцветиями таволги. Развесистые вётлы с тёмно-серой, в глубоких продольных трещинах корой росли у воды, узкие серебристые листья тихонько покачивались над быстрым потоком. Слева встал десятиметровый обрыв, крупные угловатые глыбы грозили упасть на дорогу. Затем берег начал выполаживаться, и вскоре он поднимался вверх плавным увалом. Нежно волновались под ветром ещё зелёные, нераспушившиеся ковыли, розовыми шарами готовилось зацвести перекати-поле. В полугоре почти из-под ног Ивана взлетела крупная птица, затрепетала пёстрыми крыльями, тонкий необычный свист доносился до слуха даже тогда, когда птица была уже далеко. Ефремов успел заметить чёрную шею с белым галстучком, по которому сразу узнал стрепета. Вспомнился Пётр Петрович. Иван ясно ощущал, что вера учителя в него, совсем ещё юного учёного, поддерживает его и сейчас, когда надо найти ответ на сложный, ещё никем не решённый вопрос.

Вот и вершина плато – по-здешнему «сырта». Здесь, верстах в семидесяти на северо-запад от Оренбурга, располагаются значительные по степным меркам высоты – до 300 метров над уровнем моря. По ним проходит водораздел между реками, текущими в Урал, и бассейном Волги. Сырты по краям словно надрезаны логами – широкими оврагами, в верховьях которых растут колки – весёлые и светлые берёзовые рощицы. В низинах, поближе к воде, стоят небольшие хутора – белые домики издалека кажутся особенно приветливыми.

Добрый друг – степной ветер – дул прямо в лицо. Небо и земля сливались на горизонте. Пространство, не ограниченное видимыми преградами, превращалось в простор.

Когда взгляд насытился зрелищем неоглядных далей, Иван стал внимательнее разглядывать сырт – и сразу понял, почему возница назвал эти земли порчеными. Из окна вагона Иван видел, что почти всё Оренбуржье распахано, покрыто полями. Здесь полей не было, да и трудно было что-то сеять на земле, покрытой бугорками и буграми, ямками и большими провалами – остатками древних и новых выработок, шахтами и отвалами пустой породы и бедной руды. Провалы и пригорки покрылись вишарником – так здесь называли густые заросли низкой дикой вишни с блестящими, будто глянцевыми тёмно-зелёными листочками и сладкими, терпкими, душистыми ягодами. Что-то вздрогнуло в душе юноши, когда он представил, что всё тело сырта пронизано множеством рукотворных подземных ходов, уходящих на глубину до 100 метров. С бронзового века трудились в Каргалах рудокопы, добывая зелёные и голубые камни – малахит и лазурит, из которых потом выплавляли необычайно чистую медь. Затем добыча на много столетий прервалась, чтобы начаться заново лишь в XVIII веке.

В 1740 году симбирский купец Иван Борисович Твердышев откупил земли Каргалы и быстро наладил добычу медных руд по следам так называемых чудских, или ордынских, выработок. Рудники были настолько богаты, что на каждый вложенный рубль Твердышев получал десять рублей прибыли, притом что возить руду для выплавки меди приходилось на южноуральские заводы за сотни вёрст. Выплавку меди на месте производить было невозможно: для этого использовался древесный уголь, а леса в Оренбуржье не росли. До середины XIX века земли Каргалы давали от одной пятой до четверти всей меди Российской империи. Однако к концу века добыча прекратилась: рентабельные по тем временам руды оказались исчерпанными. К тому же отмена крепостного права лишила горнозаводчиков дешёвой рабочей силы, а платить рабочим, которых они совсем недавно считали своей собственностью, владельцы рудников не желали.

Советской стране, которая готовилась к индустриальному рывку, цветные металлы были необходимы. Возможно, в недрах Каргалы таится ещё немало сокровищ. Помочь геологам могли архивные планы и карты, различные данные по рудникам, которые сохранялись в конторах почти полтора столетия. Однако все эти документы погибли во время Гражданской войны. Ивану предстояло открыть для себя и для науки неизвестную страну подземных лабиринтов, обследовать её, нанести на карту шахты, колодцы и штольни, взять образцы руд, определить, пригодно ли месторождение к дальнейшей разработке, и, конечно, отыскать в шахтах и отвалах следы жизни древнейших времён: скелеты и кости животных, отпечатки растений и целые древесные стволы.

Проходя между пёстрыми холмиками рудных отвалов, Иван вдруг увидел прямо под ногами узкий каменный колодец, прямоугольный, со скруглёнными краями, уходящий в чёрную глубину. Каменные стенки колодца были неровными – чётко различались следы ударов кайла. Туда, под многометровую толщу песчаников и мергелей, где температура не поднимается выше семи градусов, предстояло спуститься Ивану. На секунду сосущая пустота возникла в солнечном сплетении, холодок пробежал по спине, но вновь вспомнился с детства любимый образ профессора Отто Лиденброка из «Путешествия к центру Земли», который бесстрашно пустился в небывалый путь – в жерло вулкана. Так неужели же он, Иван, лишь пару месяцев назад поднимавшийся на крутые склоны Тянь-Шаня, побоится ради науки спуститься в подземный лабиринт? «Ты должен приучиться смотреть в бездонные глубины!»

К тому же это даже не жерло вулкана, а рукотворное подземелье, где до него работали тысячи рудокопов, которые спускались в шахты ежедневно на протяжении всей жизни. Трёхмерность пространства звучит, словно колокол, осознанием глубины времени. (Эту многомерность приобретут позже художественные произведения Ефремова.)

Хутор Горный, где жили рудаши – дети и внуки горных рабочих, – Иван увидел сверху. Несколько домов прятались в садах, где росли яблони, вишни, смородина и крыжовник. Выделялось несколько стройных клёнов, не характерных для этой местности. В низинке, в полосе клёнов, бежала речка Усолка, которую на родине Ивана, в Вырице, и ручьём бы назвать постыдились.

Иван спустился в хутор, когда телега с его товарищами подкатилась к дому рудашей Самодуровых. [81]81
  В 1950-х годах местные краеведы установили в посёлке Горном на доме Самодуровых мемориальную доску с надписью «В 1929–1930 гг в этом доме останавливался известный геолог и писатель Иван Антонович Ефремов». До нашего времени дом Самодуровых не сохранился.


[Закрыть]Возница посоветовал остановиться у них: горница просторная, и место для снаряжения на дворе найдётся. Но Иван отказался жить в горнице, он поселился в амбаре: так он и хозяев не побеспокоит, и ему свободнее.

Большая семья Самодуровых приняла молодого учёного как родного. Правда, хуторяне жили небогато. Как-то соседка Самодуровых, Анна Егоровна Камнева, пришла к молодому инженеру подзанять ржаной муки из экспедиционных запасов. Посулила отдать более дорогой пшеничной, из нового урожая.

– Не надо белой, я ржаной хлеб люблю, – ответил Иван.

Этот ответ Анна Егоровна помнила много лет спустя.

Иван с живостью вглядывался в жизнь народа, запоминал яркие слова, приметы, желая проникнуть в то, что потом с лёгкой руки Алексея Николаевича Толстого стали называть «русский характер». В 1969 году, беседуя с оренбуржцем Вильямом Савельзоном, приехавшим в Москву, Ефремов спрашивал гостя:

«– У вас всё ещё говорят: «ничё»? Я это оренбургское «ничё» на всю жизнь запомнил. Едем как-то с возницей, лихим казачиной. Очень крутой спуск, мостик через ручей, за мостиком село. Я говорю: «Держи, дядя! Лошадь понесёт, телега раскатит – и дров, и костей наломаем!»

Посмотрел, подумал: «А, ничё!»

А какое «ничё» – лошадь помчалась, телега прыгает, прёт на неё. Чудом удержались, одним духом пролетели мостик, вышибли ворота. И встали. А хозяин уже бежит из дома с топором. Ну, конец! Подбежал, сверкнул глазами. А увидел, как нас на полуразвалившейся телеге смешно разметало, – засмеялся, бросил топор: «А, ничё!». [82]82
  Савельзон В. Путями старых горняков // Уральский следопыт. 1977. № 4. С. 54–55.


[Закрыть]

В работе потекли дни за днями. Сбывались детские грёзы о путешествии к недрам Земли, навеянные романом Жюля Верна.

Спустя тридцать с лишним лет Ефремов вспоминал:

«В шахты я обычно спускался прямо на канате, закреплённом залом, вбитый в край воронки, образовавшейся вследствие осыпания земли вокруг устья шахты. Спуск производили коллектор и рабочий. На конце каната привязывалась палка, обычно ручка от кирки, закреплённая в большой петле. Я пролезал в петлю, усаживался на палку и, держась руками за канат, пятился назад в воронку шахты. В самой шахте нужно было всё время отталкиваться ногами от стенки шахты, так как канат полз по одной из стенок, а не был закреплён в центре над шахтой. Подъём производился в обратном порядке. В этом случае приходилось как бы идти по стенке шахты лицом вперёд, что менее неприятно. Были случаи, когда из особенно глубоких шахт мои помощники были не в силах вытащить меня обратно и извлекали только при помощи лошадей. Огромная сеть выработок под землёй нередко не могла быть обследована за один раз, и я проводил в подземных работах дни и ночи, иногда по трое суток не выходя на поверхность. Помощники мои обычно отказывались спускаться вместе со мной из страха перед обвалом, и в большинстве случаев я работал один.

Глубочайшая тишина и темнота старых заброшенных выработок имеет какое-то своеобразное очарование. Работа настолько затягивает, что не замечаешь, как бегут часы. День или ночь там высоко на поверхности – совершенно всё равно: здесь переходишь на другой счёт времени. То проходишь по высоким очистным работам, где гулко отдаются шаги и теряется слабый свет свечи, то ползёшь, еле протискиваясь, в узких сбойках, то карабкаешься по колодцам, восстающим на другой горизонт. Иной раз проходишь по широкому штреку, и вдруг тебя подталкивает каким-то инстинктом; резко останавливаешься – и вовремя: в двух-трёх шагах впереди чернеет огромная круглая дыра большой шахты, уходящей на более глубокий горизонт. Вверх в бесконечную тьму также уходит тот же колодец, и свет свечи слабо освещает отвесные стены без малейших следов давно сгнившей или вынутой крепи. В древних очистных выработках иногда натолкнёшься на высокие чёрные столбы старых крепей, уходящие вверх в темноту. Если ткнуть пальцем, палец влезает совершенно свободно, как в масло, в берёзовую или в кленовую крепь. Иногда журчат ручейки по дну водоотливных выработок, громко звенят водопады, сбегающие вниз на затопленные горизонты. Часто в потолке на стенках выработок обнажены гигантские (до двух метров в поперечнике) стволы хвойных деревьев пермского времени, окремненных и ожелезненных. Встречаются иногда пни с корнями и сучья. Большая радость встретить непосредственно в стенке выработки торчащую кость и, работая киркой в этом месте, обнаружить целое скопление крупных гладких зеленовато-синих от медных солей костей пермских пресмыкающихся. Или разбивать хорошо раскалывающуюся на плитки мергельную руду, отыскивая на зелёной поверхности её чёрные кости амфибий, скелеты рыб, отпечатки крыльев насекомых и остатки растений – все эти следы прошлого животного и растительного мира на глубине 60–80 и более метров под землёй, в глубочайшей тишине и мраке…» [83]83
  Запись беседы с Ефремовым, сделанная в июле 1960 года писателем Е. П. Брандисом.


[Закрыть]

Проводником Ефремова по заброшенным рудникам стал потомственный штейгер Корнил Корнилович Хренов. Иван Антонович описал его в своём рассказе «Путями старых горняков» под именем Корнила Поленова, «девяностолетнего, но ещё крепкого старика, бывшего крепостного владельцев рудников графов Пашковых».

Иван Антонович рассказывал о нём: «И бодрый старик был, дрова рубил, по хозяйству работал. Выходил со мной на сырт, показывал старые шахты, следов которых уже и не осталось. Он помнил их местонахождение, глубины помнил. И я от него очень много записал. Мудрый был старик, настоящий горняк. Он к жизни вдумчиво подходил, не мелочился, видел самую глубинную суть…» [84]84
  Савельзон В. Указ. соч. С. 54–55.


[Закрыть]

Сначала старик неохотно беседовал с молодым учёным: «Я понял, что в глубине души Поленов затаил обиду на торопливых и поверхностных геологов, побывавших в районе и вместо подлинного исследования ограничившихся расспросами, вытягивая кое-какие сведения из старика путём безответных посулов». Когда же Иван завоевал прочное уважение среди местных жителей, штейгер сам начал заводить речь «о тех или иных особенностях руды, упоминая несколько новых для меня названий шахт».

К концу лета, когда у Ивана был вчерне готов план расположения рудников, Корнилыч сам решил спуститься в шахту с Иваном, чтобы показать ему самые глубокие горизонты. Поход этот описан Иваном Антоновичем в рассказе, где соединились наблюдательность учёного и художественное видение писателя. Повествование об опасном пути по подземным выработкам, который пришлось преодолеть исследователям после обвала породы, закрывшей вход в шахту, переслаивается с историей жизни горняков на излёте крепостного права. Благородство крепостных рабочих, решимость отстаивать своё достоинство и сила чувств оставляют в сердцах глубокое впечатление.

Поразил Ивана и сам Корнил Корнилыч: «Многолетняя, с детства воспитываемая практика работы под землёй выработала у Поленовых особое чутьё, про которое старик рассказывал так:

– Теперь пошли эти теодолиты, буссоли… Сорок раз вычисляй и исправляй, пока уверишься, что правильно наметил выработку. Если жилу какую-нибудь нужно проследить, куда она, родимая, ушла, начинают горную геометрию разводить, чертят, вычисляют. А вот мы – мой отец да и я – как работали? Походишь под землёй, примеришься и чувствуешь, куда подкоп вести, особенно если на сбойку со встречной или старой работой. Это чутьё горное нас никогда не обманывало. Сам небось видел, какие выработки прокладывали. У меня-то его меньше осталось – с буссолью заставляли работать, – но и то иной раз знаю: врёт инструмент; ошибки найти не могу, а знаю – врёт. Походишь, породу пощупаешь, куда прожилки направлены, куда зерно укрупняется. Начнёшь раздумывать, и такая уверенность придёт, что прямо приказываю: бей квар-шлагом сюда вот! И всегда правильно угадывал, а почему – сам объяснить не могу. <…> Так же точно и воду чувствую под землёй, где к водяному слою ближе, где под песчаником вап лежит. Много чего знаю…»

Не просто наблюдательность, но и своеобразную духовную остроту ощутил Ефремов в старом штейгере и других рудашах. Понял он, что ему посчастливилось встретиться с людьми, являющимися носителями глубинной, сокровенной культуры, которая стремительно уходит из современной жизни, понял её самобытность, ценность – и невосполнимость. Недаром на первой странице своей фундаментальной работы «Фауна медистых песчаников» (1954) он написал: «Посвящается безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралья – первым открывателям фауны медистых песчаников».

К началу осени перед Ефремовым лежала карта рудников, масштабы которых поражали воображение. Линза распространения медной руды, вытянутая с северо-запада на юго-восток, занимала 500 квадратных километров. Ивану удалось обнаружить и нанести на карту местоположение нескольких старых шахт и рудников, которые упоминались в связи с находками ископаемых костей. И хотя принципиально новых находок сделать не удалось, Иван осознавал, что карта и описания рудников ценны сами по себе – как историко-культурный феномен. [85]85
  Ныне создан ландшафтно-исторический заповедник «Каргалинские рудники». Он расположен в юго-западной части Октябрьского района Оренбургской области и охватывает ряд урочищ в верховьях реки Каргалки и её притоков общей площадью 1298 гектаров. Проект разработан Оренбургским филиалом Русского географического общества. С 1990-х годов на этой территории работает экспедиция Института археологии РАН.


[Закрыть]

Жизнь Ефремова в Горном казалась спокойной и размеренной: спуски в шахты, вычерчивание схем, беседы со старыми рудознатцами. Однако в душе и уме его шла серьёзная работа. В Средней Азии Иван мощно ощутил величие геологических преобразований, бездонную глубину геологического времени. Здесь, в тишине Каргалинских рудников, в постоянном ощущении опасности, в безусловной, физически ощутимой близости к недрам Земли, ткань времени стала утоньчаться, делаться всё более прозрачной. Вот первая её складка – его собственная жизнь, в которой всего 21 год. Вторая складка – жизнь штейгера Хренова, в пять раз длиннее его собственной жизни. Ему, сейчас девяностолетнему, было меньше, чем Ивану сейчас, когда он помогал своему другу бежать от хищника-управляющего. И всего за 100 лет до рождения Корнилыча Каргалинские рудники возобновили свою работу после двух тысячелетий забвения.

Двадцать – двести – две тысячи… Когда Иван проползал по гладким наклонным ходам доисторических времён, ему казалось, что жители бронзового века где-то совсем рядом. Такими близкими представлялись два тысячелетия на фоне 250 миллионов лет, когда образовывались медистые песчаники, когда водные потоки несли с высоких Уральских гор рудные растворы, замедлялись и осаждали их в низинах, где обитали хищные диноцефалы, [86]86
  И. А. Ефремов обычно писал диноцефалы,сейчас принято написание дейноцефалы.


[Закрыть]растительноядные венюковии и горгонопсии.

Время расслаивалось, но не разрывалось, всё яснее вырисовывалась кровная связь человека с глубинами Земли – и с космосом, частью которого является наша планета. В Каргалинских рудниках вызревали не только темы будущих научных работ палеонтолога Ефремова, но укреплялись основы мировоззрения, благодаря которым исследователи творчества Ефремова отнесут его к плеяде русских космистов.