Текст книги "Рейдовый батальон"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 59 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Через час вертолетчики перебросили всех на следующую задачу, поближе к границе. Взвод Пшенкина ротный отправил к распадку на скалистую вершину, взвод Острогина расположился на склоне горы, а управление роты разместилось на вершине. Командир оставил меня при себе.

На изогнутой высоте находились когда-то давным-давно возведенные «духовские» укрепления. Строить новые было лень, сапер проверил щупом наличие сюрпризов, и солдаты радостно их заняли. «Привязываясь» к карте, Кавун и минометчик поспорили, где мы находимся, и, в конце концов, сориентировались. Ориентирование в горах и пустыне – сложнейшее дело! По нашим прикидкам, получалось – высадили совсем не там. Командир доложил комбату и его заместителю Лонгинову, который действовал с третьей ротой.

– Артиллерист, доложи-ка своим «стволам», где мы сейчас, – приказал Кавун минометчику.

– Товарищ капитан! Что я буду лезть сейчас в эфир, начальник артиллерии занят, да и он наверняка знает, где мы находимся, – ответил лейтенант Радионов.

Его вместе с расчетом миномета придали роте, и он «загорал» на высотке вместе с нами. Лентяй! Корректировщик хренов!

Внизу ущелья стояло какое-то жилище. Довольно высокие стены окружали большой дом: через такой дувал без лестницы не перелезть. Во дворе гуляла скотина, на каменных террасах что-то росло. Вдоль ущелья пролетала пара вертолетов. Когда они промчались над этим хижинами, со двора им вслед вдруг раздалась длинная автоматная очередь. Придурок какой-то. Совсем очумел, наверное, от одиночества. Страх потерял? Или тут край не пуганных идиотов?

– Валерка! Бабахни из миномета по этой хибаре, а то они там охренели от веселой жизни! – скомандовал командир.

Но еще до того, как миномет начал стрелять, «крокодилы» вернулись. Пролетая на бреющем полете, вертолетчики выпустили несколько ракет во двор и по его окрестностям. Снайперы! Все ракеты – в точку. Крыша дома загорелась, а со двора больше не стреляли. Вместо ответной стрельбы раздался дикий женский крик. Крик и вой нескольких голосов нарушили тишину, наступившую после ухода вертолетов. Крыши дома и сарая, а также сено во дворе с треском горели, а женские рыдания перешли в дикую истерику.

– Ну вот, теперь стрелять из миномета не нужно! – глубокомысленно изрек Кавун. – А жаль, мины придется тащить на себе, если, конечно, позже не расстреляем.

Иван был сильно озадачен происшедшим. В доме, оказалось, были женщины и дети. Жители, видимо, не успели уйти. Батальон высадился внезапно, территория мятежная, а наших в этом районе, может, никогда и не было. Старые пустые консервные банки нигде не валялись, говоря об отсутствии «шурави». Гора чистая, незагаженная, но это ненадолго. Скоро этот «недостаток» будет исправлен. Пустые ржавые банки – первый признак присутствия «шурави».

– Чего он стрелял, идиот? Ушел бы, как стемнело. Мы к дому, может, и не спустились бы. Задачи на прочесывание долины пока не установили, – задумчиво проговорил Ваня, почесав рыжую бороду.

– Эх! Дал мужик сгоряча очередь из автомата, теперь ни его самого, ни жилища. Скотина дохлая по всему двору лежит, и все вокруг горит! Чем думал человек? – согласился с ним я. – Рядом целая толпа солдат, а он чудак стреляет! Дурак? Фанатик?

Слегка перекусив, попили чаю, курящие закурили. Я даже на войне не желал начинать курить. Хотя, когда приехал, все курящие говорили – тут закуришь. Но, глядя, как в конце боевых, когда кончаются сигареты, «курилки» начинают из окурков мастерить самокрутки – мне становилось противно. Солдаты собирали «бычки», закручивали собранный табак в газету или в какую-нибудь бумажку, затягивались по очереди. Офицеры стреляли друг у друга курево, курили на двоих-троих одну сигарету. Мучались, бедолаги, без табака, стонали, скрипели зубами, матерились. Ну, уж нет! Обойдусь без этого счастья. К тому же чистые легкие, когда много ходишь по горам, работают гораздо лучше.

Мы с Кавуном легли в лучший СПС. Стены в нем были выложены в два камня толщиной – сделаны душманами на совесть. Бойцы, кому достались места, легли в старые укрытия. Молодые построили для себя пару укреплений. Человек шесть самых ленивых узбеков легли вповалку в лощинке и о чем-то болтали.

– Эй, лентяи, прекратить свои «хала-бала»! – прикрикнул Кавун. – Спать мешаете, бабаи, шайтан вас побери!

Болтовня прекратилась, слышно было негромкое шипение нашей радиостанции и радиостанции арткорреютировщика. Укрытие для ночлега напоминало небольшой колодец. Черное звездное небо над головой – черную дыру. Ветер не проникал сквозь толстые каменные стены. В ущелье давно догорели сено и дом. Выла собака. Женщина продолжала рыдать, но уже гораздо менее истерично. Грусть… Тоска…

* * *

Рано утром сон улетел со скоростью падающих на нас снарядов. Вокруг укрытий горела трава, разрывы вздымались осколками густо по всему плато. Шрапнель свистела в воздухе, с шипением и визгом врезалась в толстые стены СПСа. Спустя пять минут новый, еще более жуткий удар: нас накрыли залпы «Градов».

Казалось, вспыхнула и загорелась земля. Антенну радиостанции перебило осколками, ее верхнее колено упало на мою голову. Земля под нами тряслась и вздрагивала, как живая, от новых и новых разрывов. Но это ведь бьют не «духи» и не пакистанцы, это наши «боги войны» сеют вокруг смерть!

– Болван артиллерийский, убью! Скорей, выходи на КП артиллерии, пусть прекратят стрельбу! – закричал Кавун Радионову.

Минут десять еще падали снаряды, потом огонь затих. Видно, разобрались и поверили нашему артиллеристу, что бьют не туда. Мы вылезли из укрытия и провели перекличку: никто не убит и не ранен. Обалдеть! Во взводе Пшенкина все целы, хотя его вершина полностью выгорела. К счастью, узбеки успели выскочить из открытой лощины и забиться кто куда, по укрытиям. Высота, где ночевала третья рота, горела, как и наша. Оттуда по связи матерился зам. комбата. На Радионова сыпались все шишки.

Командир полка отборно матерился со штабными из дивизии, комбат ругался с полковыми артиллеристами, в эфире стоял сплошной мат. Счастье, что мы не погибли, никого не ранило, не убило. Ни я, ни ротный не могли в это чудо поверить. Мы сидели на стене укрепления, которое нас спасло, и благодарили Аллаха и «духов» за крепкую постройку. Все сухие колючки догорели. Солнце взошло и принялось припекать. Тут в небе появилась пара штурмовиков. Я с интересом и тревогой наблюдал за их приближением. Внезапно самолеты вошли в пике.

– Ложись, – заорал капитан Кавун, и все бойцы рухнули за каменные стены. Две бомбы взорвались между нашей и третьей ротой. Осколки вновь ударили по валунам.

– Козлы, ишаки, мудаки чертовы, – стонал от злости Иван, теребя рыжую бородку.

В воздух взлетели сигнальные ракеты, все взводы зажгли дымы и огни. Штурмовики развернулись и возвратились на второй заход. Каждый из солдат запустил по ракете, получился настоящий фейерверк: жить хочется всем. Самолеты еще покружили чуть-чуть, поверили, что мы – свои, и, помахав крыльями, улетели.

В это время в небе зависли две пары вертолетов. «Крокодилы» прилетели. Это было уже чересчур!

– Они что, все охренели там?! – заорал Кавун. Капитан выхватил радиостанцию у перепуганного связиста. – Уберите вертолеты, они опять заходят на штурмовку!

Четыре «Ми-24» встали в карусель, немного покружили, наблюдая за нашими дымами и ракетами, а потом улетели. И опять – удача! Бомбы штурмовиков никого не зацепили.

– Не поймешь: то ли нам повезло, то ли бомбить не умеют, – сказал, улыбаясь, Острогин, подходя к ротному. – Артиллеристы все вокруг перепахали, но ни одного прямого попадания. Даже стены не завалило! – продолжил смеяться он.

– Вот и верь после этого в эффективность бомбометания и артналетов по мятежникам! – улыбнулся в ответ Кавун.

Трава и колючки вокруг нас понемногу догорели, ветер погнал огонь вниз по склону. Каменные островки укрытий резко выделялись на этом пепелище. Продолжалась свистопляска по радиосвязи. Командиры всех рангов запрашивали данные о потерях, мы отвечали об отсутствии таковых, нам не верили, переспрашивали. Замполиты узнавали о потерях, о моральном состоянии, тоже не верили в отсутствие жертв.

Пехота ругалась с артиллерией и авиацией, артиллерия ругала своих корректировщиков в ротах и батальонах. Авиация спрашивала: как мы там оказались, мы отвечали, что они нас тут и высадили. Авиация уточняла позиции пехоты, пехота материла авиацию. Перепалка не прекращалась. Приказ на прочесывание местности так и не поступил, а день клонился к завершению. По-прежнему оставалось только вести наблюдение. Это означало: есть, дремать, охранять себя. Сутки завершились распоряжением усилить наблюдение, выставить посты и быть готовыми к прорыву мятежников. Так и пролежали пять дней.

* * *

Однажды утром, еще в предрассветных сумерках, поступил приказ на пеший выход. Авиация, наверное, обиделась на оскорбления за бомбежку, и вертолеты снимать полк с этих далеких и высоких гор так и не прилетели. Выходить самим – это тяжелейший переход. Тридцать километров по горам! А это спуски, обрывы и крутые подъемы. Быстро позавтракали, собрали спальники, уложили по мешкам боеприпасы, остатки пайка. Воды почти не было, так как спуститься за водой нам не разрешило командование. Может, по дороге что-то попадется: родник или ручей. Наша первая рота уходила в замыкании полковой группы. Переход обещал быть ужасным, потому что боеприпасы к тяжелому вооружению почти не расстреляны.

Постепенно взводы вытянулись в цепочки, цепочки взводов растянулись в роту. Солдаты запыхтели и потащили все, что сюда привезли с комфортом на вертолетах. Солнце постепенно вышло из-за вершин в зенит. Промежуток между ночной прохладой и пеклом – считанные минуты. Мы шли медленно, второй час в движении, а наша высокая гора, где мы провели несколько дней, еще не скрылась из виду. Вдруг в ущелье бойцы заметили группу местных жителей: это были двое мужчин и четыре женщины с детьми. Ротный подозвал Мурзаилова.

– Ну-ка, брат-мусульманин, останови аборигенов, окликни на фарси!

Пулеметчик по-таджикски что-то крикнул, женщины присели, сбившись в стайку, как напуганные птицы. Мужчины громко заверещали в ответ.

– Что они говорят? – спросил Кавун.

– Они говорят, командыр, что они – мирный, идет с женами домой.

– Пшенкин! Спустись с двумя солдатами, проверь их на наличие оружия. Если все нормально – мужиков к нам наверх, будут станочки пулеметные нести. А их женщины пусть идут домой или тут ждут. Но будь осторожен, чтоб под паранджой не оказались бородатые рожи.

Рота заняла оборону, молодежь радовалась передышке. Воды давно не было ни у кого. Если солнце не ослабит свое жжение, у кого-нибудь может случиться тепловой удар. Я двигался в замыкании и подгонял более слабых. Мне, конечно, гораздо легче идти. Ни бронежилета, ни каски, ни мин, ни пулеметных лент. Моя «муха» давно расстреляна, продукты кончились, воды нет. Только свой спальник тащу да боеприпасы.

Я год до Афгана служил в Туркмении и Узбекистане, много лет жил в Киргизии, но к такой жаре все равно трудно привыкнуть. Чувствовал себя скверно. А каково же этим молодым пацанам, особенно из центра России? На почерневших от солнца и грязи лицах, там, где текли по щекам капельки пота, оставались светлые бороздки. Глубоко запавшие глаза, всклоченные волосы, лица перекошены гримасами страдания и усталости. Такое вот лицо усталого русского, да и не русского солдата. Грустно. Кто сэкономил папироску, принялся курить и переругиваться со «стрелками» окурков.

Да! Видок у нас у всех аховый… Оборванцы! Вон, Колесников скатился по камням, теперь идет практически без брюк, задница прикрыта рваными кусками ткани. То-то достанется в полку от армянина-старшины. Веронян, конечно, поорет для приличия, но оденет. А куда денешься? Сфотографировать бы солдата таким, какой он есть на самом деле, да в цветной военный журнал «Советский воин» – в раздел «Тяготы войны», но кто ж такой снимок напечатает? А солдат выглядит очень живописно: снайперская винтовка, пулеметная лента сверху вещмешка, снизу болтается привязанная мина к миномету, и… почти голый исцарапанный в кровь солдатский зад.

Вскоре привели местных мужиков, они шли не сопротивляясь.

– Все нормально, командир. Местные с женами домой возвращаются, – доложил Пшенкин.

– Зачем идут и откуда? Наверное, душманы? – улыбаясь, недобро спросил ротный.

– Нист, нист, душман, – забормотал испуганно один из афганцев.

– Конечно, нет, кто ж признается, – согласился капитан. – Объясни ему, Мурзаилов, мы их не тронем, пусть только помогут нести станок от пулемета, а потом отпустим домой с миром.

Афганцы выслушали пулеметчика и выглядели обреченно. Нам не верили, но что они могли сделать. Не откажешься. Одеты они были в видавшие виды халаты, сандалии на босу ногу, грязные шаровары и такие же чалмы на головах. По лицу возраст их не определишь – тридцать лет или пятьдесят, не понять. Взвалили они на себя пулеметные станки и, улыбаясь, с надеждой смотрели нам в глаза: не убили сразу, жен не тронули, может, отпустят живыми?

* * *

– Рота, подъем! Вперед! – скомандовал Кавун.

Взводные и зам. комвзвода принялись подгонять солдат. Особо и подгонять не нужно, все понимают, спасение в быстром отступлении на броню. Сзади своих нет ни кого, и с воздуха никто не прикрывает, и батальон ушел далеко вперед.

Ну, что же, передохнули, перекусили, перекурили. До чего ж тяжело поднимать измученное тело с земли, когда на тебе имущество весом, почти что равным твоему собственному. Особенно сочувствовал тем, кто несет «Утес», АГС, или миномета. Но минометчики все же по очереди несут свою дурацкую трубу. И до чего же каторжный труд в гранатометно-пулеметном взводе! Сочувствую, но ни чем не могу помочь…

Запыхтели, поднапряглись – встали, сдвинулись и пошли быстрее, быстрее, быстрее. Даже порой бежим трусцой на полусогнутых ногах по крутым спускам. Так и идем.

Вскоре Острогин заметил в бинокль двигающуюся за нами на большом расстоянии группу моджахедов. Командир роты приказал артиллеристу поставить миномет и придержать преследователей. Откуда они взялись? Видно, давно следили за нами. Они у себя дома, а мы на вражеской территории как оккупанты. Миномет выплюнул несколько мин, и противник залег за камнями. Видимый противник опасен, но не так, как невидимый. Главное – не нарваться на засаду.

Бойцы роты, осознавая, что нас преследуют, заметно прибавили ходу, не желая отставать друг от друга. А мне опять ползти сзади с выдохшимися, тянуть, подгонять, помогать. И тут выдохся этот коротышка пулеметчик. Как я его ненавидел в эти часы отступления! Чертов недоросль, маломерок в больших сапогах…

… Уже когда мы форсировали речку и окончательно оторвались от «духов», рота сбавила беспорядочный бег на шаг. Хотя скорей это они нас отпустили: не хотели вступать в бой. «Уходят, ну и уходите, Аллах с вами», – думают, наверное, бородатые мятежники.

Горы стали пониже, лагерь с техникой полка все ближе и ближе. Командир объявил привал и подозвал офицеров:

– Ребята! Афганцев отпускаем, пусть топают к женам, а то они ис-стонались. Детей куча и одеты бедно, может, и правда, они мирные крестьяне. Вообще-то – бедные-то они бедные, а жен по две-четыре на каждого. Вот халява, разлюли малина. Мне б так.

– Не справишься, – засмеялся я, – ты же после гепатита, наверное, и с одной не сладишь.

– Но-но, «зелень», не сметь думать плохо о начальстве! – улыбнулся мечтательно Кавун. – Ислам что ли принять, есть хорошие моменты в их религии. Хватит болтать, «бачи» свободны, а то увидит какой-нибудь начальник из штабных, что носильщики-афганцы пулеметы тащат, так нас затрахает, спасу не будет!

– Или чего доброго их какой-нибудь болван контуженый застрелит, – поддержал я.

Командир гранатометно-пулеметного взвода Голубев неодобрительно посмотрел на нас и, сплюнув, произнес:

– Лучше бы шлепнуть. Все они «духи»!

– Вот видишь, зам! Контуженый Голубев говорит шлепнуть, а там, на позициях дивизии, контуженых точно будет гораздо больше. Эй, идите сюда! «Буру бача!» «Замполь», дай им пинка под зад, пусть бегут быстрее, не будем брать грех на душу, пусть живут.

Я через переводчика таджика объяснил старшему мужику о решении командира. Что тут началось! Афганцы бросились целовать мне руки и благодарить добрых солдат, офицеров, восхвалять Аллаха. Затем, осмелев, более старый принялся мне что-то толковать, показывая на свою руку и стуча по моим наручным часам.

– Мурзаилов! Что он хочет? – спросил я солдата.

– Да, все нормально! Ничего страшного, часы свои просит, обратно чтоб отдали.

– А кто забрал, ты, «абрек»? – грозно спросил я у переводчика.

– Нет, не я, – отвернулся, насупившись, он.

– А кто? – продолжал я допрос, хотя краем глаза заметил, что один из сержантов снял с руки часы и положил их в карман.

– Худайбердыев! Ко мне! Вытащи то, что сейчас в кармане спрятал.

– Нет ничего там, товарищ лейтенант!

По бегающим глазам было видно, что врет. Понятно, пока абориген помогал ему тащить станок, этот сержант у него часы стянул. Я сунул руку в карман сержантских брюк и вынул хорошие японские часы «Seiko». Сержант злобно посмотрел на меня, что-то пробормотал про «дембель».

– Сгною, гад, за мародерство, а главное – за твой злобный взгляд и вранье. Ну-ка, быстро схватил станок пулемета и вперед.

– У, сволочь! Он еще в нас стрелять будет. Посмотрите. Застрелить его надо, – прорычал сержант.

– Ага, а часы тебе как трофей вернуть надо. За часы человека готов убить?

– Они все не люди, а «духи»! Ничего, еще жизнь вас тут попинает. Скоро изменишься, лейтенант, – прошипел сержант и побрел, согнувшись под тяжестью станка.

– Вот подумай-ка. Казах, мусульманин, а единоверца готов за паршивые часы расстрелять. Хлопнуть человека, как назойливую муху. Ведь дома в мирное время, наверное, и мысли такие б не возникли в его голове. Что сделала война с людьми!

Сзади на почтительном расстоянии, которое постепенно сокращалось, передвигалась группа «духов». Артиллерию после ошибочного обстрела ротный вызывать побоялся. «Духи», может, не догонят, а свои, точно, снарядами завалят.

* * *

Мы сидели вместе с Пшенкиным на башне и жевали галеты, заедая апельсинами. «Броня» разворовала склад с апельсинами. Когда техника стояла в саду, то бойцы неожиданно заметили ящики с апельсинами. Они живо загрузили ими все десанты и кабины. Охранял склад только один сторож. Он выстрелил в воздух из ружья, а в ответ раздалась очередь из автоматической пушки. Больше он не появлялся. Пропал урожай.

Потом неделю, пока мы лазили по горам, тыловые и технари жрали апельсины и дристали. Вот теперь десяток этих апельсинов катался в коробке возле пулемета на нашей башне.

– Сашка! А как ты попал к нам? Ты ведь в третьем батальоне служил.

– Почему служил, я к вам на один рейд. Случайно загребли, в наказание. Сволочи, стукачи заложили. Катьку-пулеметчицу помнишь, застал?

– Ну, помню. Когда приехал, то пили вместе за одним столом с заменщиками. Она тогда сидела, пила, плясала, орала. Чокнутая баба!

– Вот-вот. Я в сентябре из отпуска приехал, ну с ней и переспал. На заставу вернулся, оказалось, триппер подхватил. Лечиться там на посту, нереально, пост-то далеко на дороге, вот комбат и отправил в полк. Я уже выздоровел, а тут как-то пьяный сидел у женского модуля и попался на глаза начальнику штаба Ошуеву. Наш Герой меня и загреб. Выбирай: или гарнизонная гауптвахта, или взводным в рейд в вашу первую роту. Чего я на гауптвахте забыл? И надо же было вашему Корнилову ноги повредить. Черт! Устал я с вами, совсем устал. Приедем домой, сразу вернусь на родную заставу. Начальства – никого, тишина, спокойствие. Ешь, спишь и дни до замены считаешь. Ты только про триппер – никому! Хорошо?

– Значит, не останешься у нас?

– Нет-нет. Спасибо за такое счастье. Вы тут сами загибайтесь. Жаль, что Катька уехала, я ей даже морду набить не успел. Зараза ходячая!

Я только весело засмеялся, слегка сочувствуя несчастью Пшенкина.

Капитан Кавун принес большой мешок с трофейными апельсинами, в нашу комнату, и строго на строго мне приказал:

– Витаминчики не трогать! Это мне для поправки здоровья!

– А как же дружба и войсковое товарищество? – возмутился я. – Где доля заместителей?

– Да никак! Тебе, «замполь», один, нет, даже два апельсина в день выделяю! И то, как не курящему. А бухарик Грошиков и водкой обойдется.

Я, конечно не удержался, и самостоятельно, в два раза увеличил суточную норму апельсинового довольствия.

– Что-то резерв фруктов быстро сокращается. Грабишь? – поинтересовался Иван, спустя несколько дней, явно что-то подозревая.

– Как можно? Просто помогаю замениться. С последним съеденным тобою апельсином прибудет сменщик! Я тебе это обещаю.

– Так какого же черта ты их за день не сожрал?

Я доел апельсины, и он действительно вскоре уехал домой. Без замены. Где-то затерялся его сменщик. Замену ему нашли в батальоне в лице старшего лейтенанта Сбитнева. На мое горе комбатом окончательно утвердили Подорожника и Василий Иванович начал поедом меня кушать и с аппетитом и в отсутствие оного! А за что? Кто знает…