Текст книги "Порошок идеологии (сборник)"

Автор книги: Николай Панов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Они заговорили о прошлом. Собственно, говорил только Журбачев. Ротмистр молчал – он как бы нехотя выпил первую рюмку, а затем, разом забыв благое решение, только и занимался ее наполнением и опорожнением. Да, «дикий ротмистр» никогда не церемонился с водкой.

Журбачев говорил теперь о себе. Да, он здорово победствовал здесь первое время. Рассчитывать не на кого, он был, как на мели, что только не приходилось делать. А потом… внезапно улыбнувшись, поручик склонился ближе.

Потом знакомство с дамой – с дамой из высшего круга. С этого пошло все. Где он работает? Сейчас, собственно, нигде. Эта дама требует, чтобы он не утомлял себя работой. Он обеспечен всем необходимым… Конечно, с одной стороны, это тяжело – муж подозревает, вечные сцены, он должен бегать на свиданья бог знает куда.

– А вы, князь, как вы провели эти подлые годы?

Все это время ротмистр сидел неподвижно, слушая, как сквозь сон, подавая односложные ответы.

Не пьяный, нет, он не был пьян – водка только слегка расшевелила его. Нет, он просто устал от тайны. Неожиданно он решил рассказать все.

– А вы, князь? – снова повторил поручик.

– Долг перед родиной – самое святое для офицера! – вдруг веско и неожиданно сказал ротмистр.

– Долг перед родиной? – поручик ожидал не того. Он вдруг обиделся.

– Долг перед родиной? – он покраснел и налил себе рюмку. – Но родина забыла о нас. Россия живет своею жизнью, мы отщепенцы, накипь в европейском котле. Мы мучились достаточно, теперь каждый устраивается, как может. Где она, эта ваша родина?

Он остановился, ожидая ответа. Ротмистр молчал, покачиваясь, положив на стол руки в широких обшлагах.

– Генерал Вихорев! – крикнул поручик возмущенно, и ударил рукой по столу. – Вы помните Вихорева – гения атак и боковых обходов? Он в Лондоне повар торгового пароходства. Полковник Шрамм – ваш друг – герой Перекопа, где он? На деньги жены он открыл тир для стрельбы в цель. Хрущев, Осадчий, Острокидзе – надежда армии, лучшие дворянские фамилии – они работают приказчиками и лакеями в Париже. А вы – разве у вас вид подходящий для офицера и князя?!

– Я? – сказал ротмистр, как-будто он только и ждал этого мгновенья. Он наклонился вперед и схватился за стол, как бы падая в развернувшуюся бездну. – Я… Вы слышали о кондотьерах?

Удивленный поручик откинулся на спинку стула.

– Кондотьеры, – внятно и торжественно сказал князь Львов, – люди, лишенные родины, продающие чужим свое славное оружие. В средние века они появлялись отовсюду – из своих разоренных и нищих государств. Они добивались многого – иногда даже престола. Вспомните Цезаря, Борджиа, Медичи, Сфорцу. Они бились не против всех – только против своих исконных врагов. Мы, русское офицерство, мы теперешние кондотьеры Европы.

Поручик молчал. Он явно не понимал. Кондотьер? Какой высокопарный вздор. Он покосился на смятую кепку ротмистра, на его вдохновенное багровое лицо.

– Вы, князь, вступили в иностранную армию?

– Нет… – князь помотал головой.

– Ведете антисоветскую кампанию?

Ротмистр молчал. Странными, пронизывающими глазами он смотрел на собеседника.

– У кондотьеров были и другие обязанности, – оказал он тихо, – обязанности более деликатного свойства. Они устраняли врагов государства – поодиночке, а не в открытом бою. Им сообщали имя человека, и человек этот исчезал. Я… – ротмистр помолчал и обвел зал глазами, – за последнее время я убил шестерых большевиков, и сегодня, меньше, чем через час, с божьей помощью, должен убить седьмого.

Поручик был бледен. Бледен так, как может побледнеть худощавый, напудренный человек. Только яркие подкрашенные губы и большие глаза резко выделялись на белом лице. В этих темных глубоких глазах зажглось какое-то новое, неприятное чувство.

– Князь, вы простите, но я не совсем понимаю.

Он сидел, выпрямившись, до странности пристально глядя на князя.

– Что же здесь не понимать? – ротмистр раздражительно фыркнул. – Ну, да, самые ответственные дела – их выполняю я. Об этом знаю только я и поручивший. А на следующий день весь читающий мир узнает об этом.

– И вы… соглашаетесь… быть убийцей?

– Ну, да, – ротмистр шептал так же доверчиво, – первый из них был Франц Монроу – секретарь стачечного фонда. Вечером он вышел из дому и не вернулся больше. Второй – большевик Седов из России. Третьего – Христиана Герца…

– Господи помилуй, вы убили Христиана Герца? – крикнул поручик, подымаясь.

Он крикнул это так, что оглянулись сидящие за соседними мраморными столиками. Светлый, отделанный позолотой и увитый ползучей зеленью зал был полон посетителей. Все говорили о своем, никто не обращал внимания на соседей. И тем не менее зал стал умолкать, и удивленные лица быстро оборачивались к их столу.

– Сядьте! – прохрипел ротмистр. Его бурая рука до боли сжала руку Журбачева.

Поручик сел. Вокруг снова был смех и шумные разговоры.

– Ну, да, – сказал после молчания ротмистр, и сразу подобрался. – Да, это я убил Герца. Что вы скажете на этот счет?

– Но ведь это… – поручик смотрел с негодованием, – это не было политическое убийство. Я знал Герца – он был только дельцом, тут и не пахло политикой. У него вышла ссора с Гутманом, целлулоидным фабрикантом…

– Вы ошибаетесь! – сказал ротмистр угрожающе и резко. Таким тоном, – это помнил поручик, в былые годы в застенке контрразведки он допрашивал пойманных большевиков. – Вы ошибаетесь – Герц помогал коммунистам Гутман представил мне доказательства… Сам он…

– Так вы договорились с Гутманом? – сказал поручик, начиная холодеть. – Вы действовали от него? Может быть, он и платил вам за это убийство?

– Да, он платил мне, – отрезал князь.

Дрожащей рукой поручик стал надевать перчатку.

– Вам платят частные люди! – перегнувшись через стол, он повысил голос. – Частные люди, вы понимаете это? Платят за что? За убийство их личных врагов. Да, да, только их врагов, не заблуждайтесь. Вы, русский офицер – орудие в их руках.

Он натянул, наконец, перчатку, и почти нахлобучил на голову свою мягкую шляпу. Бросив кредитку на блюдо, он быстро встал из-за стола.

– Стойте! – крикнул ротмистр. – Стойте же, или…

– Белая гвардия, – спасители отечества, кондотьеры! – поручик скривился от горечи и отвращения. – Прощайте, ротмистр Львов! Я не доносчик, но надеюсь, мы никогда не увидимся больше.

– Подождите! – крикнул князь, огибая стол. – Поручик Журбачев, подождите!

Пробегая между праздничными столами, мельком он взглянул на часы. Было без двадцати двенадцать. Еще двадцать минут… Но он догонит этого дурака. Он докажет…

Он выбежал на улицу, в фантастический свет несущихся мимо авто трамваев. Стоя у входа, поручик смотрел на часы.

– Поручик! – сказал ротмистр, злобно задыхаясь. – У меня ведь нет баб, у меня нет женщин, на деньги которых я могу ходить в серебре и в замше…

Поручик густо покраснел. Он с силой отбросил руку князя. Он бросился к медленно идущему автобусу и исчез в его мерцающих недрах. Князь последовал за ним…

В своем пузатом, дрожащем нутре, на мягких, подогнутых лапах, автобус нес их панорамой берлинских улиц. Мало-помалу ротмистр осознал, что едет в нужном ему направлении. Он уже успокаивался – место его назначения близилось с каждой секундой. Он приподнялся, – револьвер болтался в кармане, – «дело прежде всего», – подумал он. Это дикое обвинение – Журбачев пьян или сошел с ума. Но сначала покончить с делом. И он тупо удивился, увидев что поручик впереди тоже встает и делает шаг к выходу.

Они сошли вдвоем на просторной площади, а яркий автобус унесся вдаль.

– Поручик, – сказал князь. Он стоял, закинув голову, и выжидательно и просяще смотрел на Журбачева, – мы сейчас расстанемся – я пойду направо, вы налево. В последний раз выслушайте меня, поручик.

Поручик обернулся. Он ждал, опираясь на трость.

– Миша! – князь плотно ухватил его за мягкий обшлаг. – Миша, ты неправильно понял… Даю слово князя и дворянина, я был уверен, я и теперь уверен, что казню большевиков. Да, верно – я беру поручения у частных лиц. Но разве это не все равно? Я брал деньги, но за что? Я должен жить, не могу издохнуть, как пес. Вот и сегодня – разве не большевика, не проклятого советского агитатора я убью сейчас?

Поручик молчал. Князь продолжал возбужденно:

– Миша, подумай, ведь это же риск, даже я не пошел бы на это за деньги. Охотиться за человеком, идти одному, убивать его сзади… Тебе говорят – в такой-то час, в таком-то месте вы встретите такого-то. И больше ничего. Если я попадусь, меня будут судить, как убийцу. Разве можно это сделать за деньги? Разве можно поверить…

Он робко взглянул. И острое бешенство, бешенство жирного человека горячей струей вновь толкнуло его в сердце.

Поручик верил. Он стоял также, опершись на трость, устремив вниз свои большие карие зрачки. Но в этих зрачках князь не прочел ничего хорошего. В них были презренье, гадливость, страх, и только сочувствия себе не видел в них ротмистр.

– Хорошо, – сказал поручик, – я, князь, понимаю, не мне осуждать вас… Может быть, – он подыскивал слова, – может быть, вы правы в своем роде. Но, простите – почти двенадцать. Я должен идти…

Они стояли в самом центре площади, зыбкий свет высоких фонарей с четырех сторон теснил и разгонял мглу. Недалеко были деревья парка.

Неожиданно что-то странное, похожее на жуткое предчувствие, начало зарождаться в сознании князя. Он опустил руки и отступил назад.

– Вы идете в этот парк?

Поручик сделал утвердительный жест.

– Я вам не советую делать этого, господин поручик.

– Вы шутите, князь? – поручик тоже отступил, меряя князя взглядом. – Я иду туда на частное свидание. И я запрещаю вам мешаться в мои дела.

– А я, – крикнул ротмистр, – я запрещаю вам идти в этот парк.

Поручик пожал плечами и пошел к парку.

– Я запрещаю вам это потому, – сказал князь голосом глухим и медленным, – потому что вы противник политических убийств. А через пять минут, ровно через пять такое убийство произойдет в этом парке.

– Но, князь; этого не может быть, – поручик обернулся потрясенный, – в этом парке меня дожидается дама.

Он не видел, как переменился в лице князь Львов при последних словах. Теперь он уже сам схватил его за большую, горячую руку. И эта рука начала дрожать мелкой пугающей дрожью.

– Вас будет ждать дама? – мертвым голосом сказал ротмистр. – Дама в сером авто на третьей освещенной аллее? Вы подойдете к ней и сядете в авто? Так?

Теперь понял и поручик. Совсем другими, расширенными, осознавшими все глазами смотрели они друг на друга.

– Хорошо, – после долгого молчанья сказал ротмистр, – идите.

Но Журбачев не уходил. Он смотрел на ротмистра, и сопоставлял, и думал. Он был безоружен, кругом было пусто, ни одной живой души. Его сердце колотилось коротким, отчётливым стуком.

Ротмистр стоял неподвижно – короткая, упрямая фигура, в долгополом пальто, с руками, засунутыми в карманы. Из-под сломанного козырька кепки маленькие глаза внимательно следили за Журбачевым.

– Князь! – нерешительно произнес поручик. – Князь!

Князь молчал, стоя в той же позе.

– Хорошо, князь, я пойду, – сказал поручик, и его упавший голос неожиданно охрип, – я пойду и не обернусь ни разу. Но помните, моя смерть, именно моя, камнем ляжет на вашу душу. Вы знаете, кто я, каково мое прошлое, и скажу еще – мою любовницу зовут фон-Финк, она жена банкира Финка…

Он оборвал и пошел. Кулаки Львова сжались в карманах; он стоял напряженный, с толстым, багровым лицом, глядя вслед уходящему Журбачеву.

Вот правая рука шевельнулась, выползла с толстым, коротким маузером. Он поднял руку и вновь уронил ее.

И вдруг уходящий изменил свой размеренный шаг. Он не выдержал. Он странно пригнулся и побежал. На белых плитах, на черном фоне близких деревьев его элегантная фигура делала фантастические зигзаги.

Князь вскрикнул и, выбросив руку, зажмурившись от бешенства и напряжения, два раза нажал упругий, короткий спуск…

…А утром князь получил пухлый пакет.

«Господин фон-Финк, – прочел он, – благодарит вас за успешное окончание дела. Условленная сумма прилагается, за последствия можно быть спокойным. Господин фон-Финк полагает, что дальнейшее знакомство между им и вами не является необходимым».

Подписи не было.

Третья вероятность

I.

Командир сторожевого авиаотряда повесил трубку. Подошел к столу, что-то записал на краю узкого листка. Резко повернулся к красноармейцу, сидевшему на табурете у окна.

– Товарищ Богданов, это смерть. Их бомбовоз вылетел пять минут тому назад. Будет здесь через двадцать. Самое скверное – им точно, известно расположение замаскированных складов. Полдюжины бомб, – и весь западный участок останется без снарядов. И это накануне генеральной контратаки. Ни одного зенитного орудия. Ни одного летчика. Можно ли было раскассировать всех. Вы уверены…

Человек с табурета кивнул головой.

– Я уверен. Двое возвратятся скоро, но не раньше, чем через 40 минут. Произошло недоразумение. Сидоров…

Закоптелая скрипучая дверь открылась. В комнату вошел летчик.

Летчик был одет в черную, истертую и обвисавшую кожу куртки и теплых штанов. На голове – кожаный шлем, облегающий затылок и переходящий в широкие уши, застегнутые под подбородком. На лбу – под коричневой кожей лица, под парой бледно-голубых усталых глаз поблескивали другие, безжизненные глаза – тусклые пилотские очки.

– Товарищ Сидоров.

– Товарищ командир, поручение выполнено удачно.

Удалось кончить на час раньше. Самолет в исправности. Сдан мотористам. Прошу принять рапорт, товарищ командир.

– Товарищ Сидоров.

– Только что получил известие о тяжелой болезни сына. Сюда пробралась жена – достала пропуск командующего армией: Если мое двухдневное отсутствие не может повредить…

Летчик, протянул рапорт. Командир покачал головой.

– Мне очень жалко, товарищ, но я не могу принять его. Вы летите снова. Скажите мотористам, чтобы аппарат был готов. Видите ли, товарищ, через четверть часа здесь будет польский бомбовоз. Задание – разрушить наши склады. Все летчики в отлучке. На вас остается последняя надежда. Вы должны задержать его. Хотя бы на двадцать минут. Напрягите всю ловкость, не жалейте пулемета. Помните, – вся судьба участка в ваших руках.

Летчик повернулся и вышел. По коридору застучали и замерли его уверенные шаги.

Красноармеец у окна – начальник роты обслуживания – заговорил после минуты молчания.

– По-моему… тут две вероятности. Или он будет действовать смело и тогда, возможно, задержит налет, или… Вы слышали его обстоятельства. По-настоящему, женатых нельзя допускать в ряды красвоенлетов. На всякий случай, пойти – расставить ребят с винтовками. Но… возможная высота исключает мысль о такой защите.

Командир сидел у стола, сгорбив спину и опустив на руки остроконечную краснозвездную голову.

II.

Самолет был готов. Приподнявшись на стройных передних лапах-шасси, с круглой, неподвижно устремленной вперед головой мотора, с распростертыми мощными крыльями и опершимся в землю длинным хвостом, он только ждал седока, чтобы отважно броситься вперёд – в голубую неизвестность. Внутри уже билось его мерное стальное сердце – сердце, отбрасывающее назад мелкие дымки сгоревшего бензина. Два моториста возились около, выверяя и исправляя последние неточности машины.

Сидоров стоял здесь же – человек в черной коже, человек с голубыми глазами, рыцарь воздуха, снова уносившийся в воздух. Он последний раз стиснул в объятиях дрожащее тело – такое слабое и податливое – и опустил руки.

Из-под синего платка смотрели на него большие умоляющие глаза. В его душу проникал волнующий голос – голос двадцатилетней матери, раздавленной страхом потери единственного сына.

– Костя, милый, ведь, это в последний раз. На полчаса… Ты не будешь рисковать… А потом со мной… Я так устала. Я не могу без тебя, Костя!..

– Товарищ Сидоров, вижу неприятельскую машину. – Молодой моторист выскользнул из-под крыла, протягивая в даль измазанную маслом руку.

– Костя.

Сидоров снова пожал тонкие пальцы и бросился к самолету. Мигом очутился внутри. Ноги на рулях поворота, лопатки – в жесткую спинку сиденья, руки – на руле глубины и на черных рычажках, приводящих в действие привинченный сверху угрюмый пулемет.

– Товарищ Сидоров…

– Костя…

– 20 минут…

– Пускай!

Четыре крика столкнулись с равномерными взвывами и свистом, и, отброшенные, затерялись внизу. Крылатая машина скользнула вперед. Прыжки по земле, земля уходит. Самолет несся вверх и вверх, навстречу неумолимому, быстро растущему врагу.

III.

Они встретились… Парень начинает обстрел… Берет высоту… Ловко, мать его в сердце…

Высоко в ярком безоблачном небе встретились два врага – маленький светлый крестик самолета и большая темная тень с рядами широких крыльев и смертоносными подвесками под фюзеляжем. Бомбовоз был захвачен врасплох. Он начал поворачиваться на месте, стараясь сбить пулеметами кружащегося сзади противника.

Внизу кучка людей, одетых в шинели и шлемы, с биноклями и винтовками в руках. И немного в стороне еще одна фигура – маленькая тонкая женщина, в темном платочке. И все они – и женщина, и шинели, думают только об одном – об одиноком седоке аэроплана, от успешных действий которого зависит победа тысяч – победа Красной армии, может быть, победа единственной в мире свободной страны.

Самолеты продолжали крутиться на месте, вычерчивая сложные, необыкновенные фигуры. То, что снизу казалось веселой и увлекательной игрой, было на самом деле лихорадочным пулеметным боем. Нападал истребитель, хорошо защищенный бомбовоз мог легко отбиваться от легковесного противника. Но время, время…

Тяжелый зрачок командира скользнул по темному циферблату, по медленной (не остановилась ли) стрелке и снова устремился вверх. Прошло пять минут. Еще пятнадцать до возможного прибытия аэропланов. Часы, самолет, часы…

– Смотрите. Мы погибли. Самолет приближается. Смотрите.

Да, тактика бандита резко изменилась. За пять минут перестрелки, угадав желание задержать его во что бы то ни стало, он, не переставая стрелять, начал снова двигаться к складам. Истребитель Сидорова беспомощно вился сбоку.

– Белые морды. Они поняли нашу мысль. Они сбросят бомбы и спокойно уйдут обратно. Кончено. А Сидоров… Что он хочет делать.

Восклицание… Несколько моментов недоумения… Потом…

Напряженную тишину всколыхнул громкий вздох многих грудей. За вздохом – отчаянный крик догадавшейся женщины.

Красный самолет, покружившись над неуклонно идущим вперед бомбовозом, вдруг резко поднялся над ним. Потом начал падать вниз – пропеллером вперед, все скорее и скорее. Бомбовоз рванулся в сторону.

Но было поздно. Маленькая машина врезалась в его расколовшийся корпус.

Высоко в небе сверкнул огонь и громыхнул столб черного дыма. Бесформенная пылающая масса – воздушная могила героя – медленно падала вниз.

Двое красноармейцев склонились над распростертым на земле женским телом. Бледный командир положил руки на плечо соседа, снявшего шлем и вытиравшего обильно проступавший пот:

– Товарищ Богданов, вы, кажется, говорили о двух вероятностях. Но, понимаете ли, Сидоров знал, что будет, если бомбовоз долетит. А относительно семьи – он прежде всего был коммунистом… Я только хотел сказать, что то, что он сделал, было третьей вероятностью.

Порошок идеологии

I.

Нефтяной трест предписывает.

НЕБЫВАЛОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ!

СЕКРЕТ МИРОВОГО ГОСПОДСТВА!

ФУРМАН ГОВОРИТ – «НЕТ!»

Нам сообщают, что последние опыты профессора Фурмана дали изумительные результаты. Найдено, наконец, соединение, обеспечивающее его эксплуататорам безграничное господство над человечеством. Суть изобретения: комбинация химических веществ дает излучения, действующие на человеческий мозг. Подпавшие под влияние «Фурманита» навсегда теряют свои прежние склонности и способности. В течение короткого времени им может быть привита любая новая идеология. Излучений одного грамма «Форманта» хватает на три тысячи субъектов. Изобретатель отказывается вести переговоры о продаже. Подробности в вечерних телеграммах!!!

– Мы должны торопиться Дэрби! Вот уж и газеты пронюхали про изобретение «Фурмана».

Старый джентльмен в золотых очках опустил на колени чернеющий сенсационным известием номер «Дейли Ньюса».

Джентльмен в кресле, напротив, молчал. Он робко-робко кашлянул и устремил вопросительный взгляд на третьего собеседника – Дангрэва.

Председатель Нефтяного Треста Дангрэв был еще совсем молодым человеком. Его стройная безукоризненная фигура выделялась странным, почти нелепым пятном на фоне мрачных и неуклюжих фигур его собеседников. В линиях его четырехугольного подбородка и в холодных черных глазах заключалось то, что приносило ему неизменную удачу во всех предприятиях и подчиняло его воле всех соприкасавшихся с ним людей.

– Послушайте, Мэдженс! пальцы Дангрэва нервно перебирали бумаги: я снова повторяю, что мы не должны жалеть никаких затрат на покупку изобретения. Этот порошок… Вели мы разбросаем один килограмм его по объятой угаром большевизма России, нам удастся установить равновесие. От пролетарской идеологии ничего не останется, и о революции не будет и речи. Понимаете ли вы, что значат эти слова теперь, когда наши рабочие могут восстать ежеминутно!

– Но вы забываете самое главное, Дангрэв! Изобретение Фурмана не продается. Почему вы думаете, что он сделает исключение именно нам?

– В данном случае вопрос только в сумме. И, вообще, этот спор я считаю излишним. Мы всегда сможем сговориться с профессором…

Рука Дангрэва метнулась к стройному ряду металлических кнопок. На стене, над кнопками висело шесть круглых каучуковых кружков. Три члена Правления приставили по кружку ко рту и уху. Шестиугольный желтый экранчик на стене вспыхнул матовым светом. Пальцы Дангрэва продолжали бегать по кнопкам. Беспроволочный телефон заработал.

– А, может быть, Фурман отлучился из своей африканской лаборатории?

На вспыхнувшем ярко экране выделились бледные очертания: – широкое обезьянье лицо с четырехугольным подбородком под огромным выпуклым лбом. В маленьких глазках светились ум и звериная хитрость. Таков был химик Фурман – слава и гордость ученого мира второй трети двадцатого века.

Три трубки плотнее прижались к напряженно-слушающим ушам. Три пары глаз внимательно впились в желтый шестиугольник.

– Мистер Фурман, с вами говорят члены Правления Американского Нефтяного Треста.

– Вижу! – голос Фурмана звучал глухо и неприветливо.

– Вы знаете… слухи о вашем новом изобретении…

– Эти слухи не преувеличены.

– Мы хотели-бы сговориться о покупке…

– Это невозможно. «Фурманит» не будет продан частным организациям.

– Трест не остановится перед затратами, мистер Фурман. Вы сами можете назначить нужную сумму…

– Бесполезно. Ко мне с утра до вечера пристают с подобными предложениями. Мое изобретение не продается. – Изображение на экране потухло. Фурман отошел от аппарата.

– Дьявол! – Мэдженс с силой бросил на стол каучуковый кружок: – он продаст его рабочим России!!!

Дангрэв оставался невозмутимым.

– У нас есть и другие возможности. – Пальцы Дангрэва снова вошли в соприкосновение с кнопками телефона.

– Бюро сыска Нефтяного Треста. Вышлите немедленно четыре номера…

– Каких? – Безразлично… Да. Дда… Наиболее умных и мужественных… 5, 12, 26 и 40? Отлично… Через пять минут? Отлично.

… Через пять минут алюминиевый блестящий лифт выбросил на площадку двадцатого этажа Правления Треста четырех изящно одетых молодых джентльменов. Четверо смертных вошли и неподвижно встали у дверей перед тремя земными богами – в креслах, вокруг стола.

– № 5.

Человек атлетического сложения шагнул вперед.

– Хорошо. № 12.

Вперед вышел маленький человечек с лисьей проницательной мордочкой.

– Отлично. № 26 и № 40.

Человек с красивыми печальными глазами на загорелом лице и толстый низенький человечек переступили с ноги на ногу.

– Вы четверо командируетесь Трестом на ответственное дело. Необходимо доставить сюда секрет одного изобретения.

Подробные инструкций и чековые книжки найдете в обычном месте. Отправляйтесь сегодня-же. Изобретение должно быть здесь через неделю. Можете идти. Помните, что Трест надеется на вас!

Четверо поклонились и молча, как по команде, вышли из комнаты.

II.

В порядке партийной дисциплины.

Курили все присутствующие, но воздух комнаты оставался по-прежнему свежим и прозрачным. Табачный дым уходил в автоматические вентиляторы, устроенные в потолке. Сквозь высокие окна комнату заливали потоки света, и лучи теплого весеннего солнца вырезали квадраты на гладком полу. Вдоль стен стояли четыре закрытые белыми чехлами кровати.

Высокий, худой силач – товарищ Дымов нервно шагал из угла в угол. Товарищ Нибур лежал на кушетке, закинув руки за голову. Низенький, бородатый Волков прямо, по-военному, подняв голову, сидел у стола среди комнаты.

Дымов вдруг остановился.

– Но это-же невозможно, товарищи! Если изобретение Фурмана попадет в руки капиталистов, они сумеют оттянуть еще на двадцать лет дело мировой революции. Что вы улыбаетесь, Нибур? Может быть, вы сомневаетесь в справедливости известий наших заграничных агентов?

– Дымов прав, – заговорил Волков, – конечно, идеология не прививается через внушение, а определяется общественным бытием, теми производственными отношениями, которые существуют в данный момент. В конечном результате изобретение Фурмана свелось-бы к нулю, так как рабочие, даже потеряв свою идеологию и приобретя новую через внушение, – все-же, после нескольких лет жизни в условиях капиталистической действительности, вновь переформировали бы эту идеологию на пролетарскую. Но Дымов прав, когда говорит, что это грозит нам оттяжкой на несколько лет и может повлечь за собой утерю политической власти на некоторое время. Возникает так же вопрос – продаст-ли Фурман им свое изобретение? По сообщению «КОМТА» он наотрез отказал Правлению Нефтяного Треста Америки…

– Фурман очень странный и загадочный человек. Вы знаете, он живет в Африке, в ее необитаемой части. Говорят, его мастерские охраняют дикие звери, специально дрессированные им, и отряды немых негров. Вот, помните мое слово: имя Фурмана еще будут произносить в иной обстановке и, во всяком случае, не среди других ученых имен.

– Да, он несомненно выжидает чего-то.

– А мы… Наше правительство… Мы переговаривались с ним?

– Это держится в тайне… ВЦИК… Я слышал вчера…

Волков задумчиво покачивался на стуле.

– Мы должны получить это изобретение! Зачем? Конечно, нам оно не так важно, как им. Но это ускорит наши победы. Мы деклассируем всех капиталистов на Западе.

Вдали захлопали поспешно отворяемые двери. Все ближе и ближе. Хлопнула последняя дверь, и в комнату ворвался белокурый человек, с гладко выбритым лицом и парой веселых, голубых глаз под густыми бровями. Он облокотился на стол и торжествующе оглядел собеседников.

– Товарищи! Сейчас в Цека разбирался вопрос о «Фурманите». Профессор отказался вести всякие переговоры. Ведение дела поручено четырем товарищам. В порядке партийной дисциплины… Даются неограниченные полномочия… Эти товарищи – мы!

Через час четыре человека, одетые по-дорожному, с небольшими свертками в руках, сели на трамвай, идущий к Ходынскому Полю. И еще через час – большой серый аэроплан плавно поднялся с Ходынского аэродрома, унося в центр Африки четырех молчаливых людей. Это – четыре члена Коммунистической Партии отплыли в неизвестность, на охоту за чудовищным изобретением профессора Фурмана.

III.

Из биографии Людвига Фурмана. «Начинаем действовать»…

Профессор Людвиг Фурман, бывший приказчик одного из Нью-Йоркских химических магазинов, а теперь величайший ученый эпохи и специалист по неорганический химии был, как это показывает самое его имя, человеком германского происхождения. Происхождение это сказывалось как в фигуре, так и во всех поступках профессора. Он был потомком одного из представителей прусского юнкерства, но никто из современников не считал профессора представителем этой презренной и выродившейся касты. Он был «единственный и несравненный». Далеко уйдя в себя, уединившись в своем имении в центре Африки, профессор, время от времени, потрясал человечество небывалыми, ошеломляющими открытиями…

Прошло уже две недели со дня изобретения «Фурманита», а профессор хранил гробовое молчание, отвечая резкими отказами на все самые выгодные предложения. Он чего-то ждал. И двери его дома оставались крепко закрытыми для всех посетителей. Говорили даже, что один репортер дешевой американской газеты, вообще, не возвратился из своего путешествия к профессору и исчез неизвестно куда; хотя очень возможно, что это были просто вздорные слухи.

В это утро профессор был в необыкновенно хорошем расположении духа. Потирая руки, он расхаживал среди странных стеклянных и металлических приборов своих обширных лабораторий. Сегодня его намерения должны были прийти к блестящей, долгожданной развязке. Профессор и не подозревал, что два дня тому назад в горную лощину, не особенно далеко от его дома, опустился матово-голубой четырехместный аэроплан. Он не знал, что четыре пронырливых, энергичных человека с чемоданчиками в руках часто появлялись у строений усадьбы, занимаясь какими-то приготовлениями и что-то передавая его мрачным чернокожим телохранителям. Не знал он так же, что вчера вечером в противоположном углу его владений опустился второй – серый аэроплан. Ничего этого не знал профессор. А если бы знал, то вероятно, не стал бы так беспечно и весело разгуливать по своим апартаментам…

А часов в одиннадцать утра председатель Нефтяного Треста Дангрэв, вызванный тревожным сигналом, подошел к своему домашнему радио. Он нажал кнопку и на большом стенном экране загорелись желтые, пропитанные солнцем африканские пески. Возле высокой стальной мачты плашмя лежал человек в черном: «№ 12» – вспомнил Дангрэв. В отдалении подстреленной птицей распростерся голубой аэроплан. Самопишущая машинка сбоку Дангрэва записывала слова радио:

– Предварительная работа выполнена, – читал Дангрэв рапорт; передаваемый через тысячи верст: – звери ликвидированы, негры тоже. Старика изолируем в кабинете. Серьезных препятствий пока нет. Место хранения бумаг знаем. Ждем инструкций…

Изображение на экране погасло. Аппарат умолк. Дангрэв, присев к сигнальному столику, простукал лаконическую инструкцию:

«Начинайте. Ждем бумаг. Дангрэв».

IV.

Что произошло в кабинете профессора.

– Мне кажется, что мы могли бы сговориться, профессор. Вы ведь не особенно хорошо отзываетесь обо всех этих акулах капитализма. Мы уверены, что втайне вы сочувствуете нам – рабочему классу. Мы все уверены, что вы поможете нам, профессор…

Профессор Фурман все еще не мог приди в себя. Среди его многих талантов и достоинств не было одного – способности быстро ориентироваться в событиях. Потому теперь он был буквально сбит с толку. Уже прошло минут пять, как четыре запыленных, загорелых человека неслышно и беспрепятственно вошли в его кабинет. И все эти пять минут эти странные люди безостановочно говорили… – говорили о революции, о пролетариате, о будущих веках… Профессор был поражен.