Текст книги "Загадки истории России"

Автор книги: Николай Непомнящий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Предание, хранившееся в семье Маскова, имеет некоторое правдоподобие, но весьма веским аргументом против предположения, что вместо Александра был похоронен Масков, является продолжительность промежутка времени между 4 и 19 ноября. Как могли сохранить и тайно перевезти в Таганрог труп умершего фельдъегеря? Перевезти-то смогли бы, а вот хранить в течение двух недель…

Согласно второй версии, вместо Александра похоронили тело приговоренного к телесным наказаниям солдата таганрогского полка, не вынесшего «шпицрутенов». Это предположение также сомнительно, ибо не соответствует протоколу вскрытия тела.

Третье предположение, которого придерживается историк Шильдер, состоит в том, что похоронено было тело солдата (или фельдфебеля) Семеновского полка, находившегося и умершего случайно в Таганроге, к тому же имевшего некоторое сходство с Александром…

Несомненно одно: похоронено было тело кого-то, умершего за день до 19 ноября, более или менее похожего на императора, скорее всего… менее, если судить по письму княгини Волконской (провалившиеся глаза, немного орлиный нос).

Быть может, какую-то важную роль сыграл доктор Александрович, о котором нигде, кроме частного письма из семьи Шихматовых, не упоминается. Возможно он-то, как «штаб-лекарь», то есть главный местный врач, и подыскал в одном из госпиталей города нужного покойника…

Итак, воля «царственного мистика» была исполнена и сохранена (более или менее) в тайне. Слухи возникли еще почти у открытого гроба, и войска с артиллерией охраняли во время траурного шествия из Таганрога на север эту плохо охраненную тайну.

12

Осенью 1836 года к кузнице, расположенной на окраине Красноуфимска (в то время Пермская губерния), подъехал всадник и, не оставляя седла, спросил кузнеца, можно ли подковать лошадь.

Кузнец внимательно оглядел незнакомца, рослого, плечистого старика, одетого в простую крестьянскую одежду, обратил внимание на красивую, ухоженную лошадь и сказал:

– Отчего ж нельзя? Можно… – И спросил, далеко ли путь держит мил-человек, из каких краев будет, как звать-величать. Старик ответил, что едет мир да добрых людей повидать, а звать его Федором Кузьмичом.

Подошло несколько горожан. Все они с любопытством смотрели на незнакомца, одетого вроде бы по-простому, по-мужицки, но с виду весьма представительного – и по сему подозрительного… Кто-то на всякий случай сбегал за городовым. И повели старика в участок!

Там старик повторил то же самое: странствует, решил мир посмотреть, а родства своего не помнит. Федор Кузьмич – и все. Был суд. За бродяжничество старика приговорили к двадцати ударам плетью да к поселению в далекую Сибирь. Не помнящий родства Федор Кузьмич безропотно перенес телесное наказание и отправился в Томскую губернию – по этапу!

Ко времени допроса в Красноуфимске следует, вероятно, отнести рассказ крестьянки Феклы Степановны Коробейниковой, слышанный ею от самого Федора Кузьмича.

«По какому-то случаю дано было знать императору Николаю Павловичу, и по распоряжению Его Величества был прислан великий князь Михаил Павлович. Он по приезде своем в город прямо явился в острог и первого посетил старца Федора Кузьмича и сильно оскорбился на начальствующих, хотел их привлечь к суду, но старец уговорил великого князя оставить все в забвении. Просил также, чтобы его осудили на поселение в Сибирь, что также было исполнено».

Отметим, что никаких других данных, подтверждающих приезд великого князя на Урал, нет…

…Путь был долог. По трудным, грязным, разбитым дорогам шел Федор Кузьмич к месту поселения и прибыл туда только 26 марта 1837 года. Он не затерялся среди ссыльных. Статная фигура, тронутые сединой волосы и борода, голубые, ясные, приветливые глаза, задушевная речь и какая-то мягкость, теплота его голоса – все это обращало на него внимание. Было странно видеть этого человека в толпе арестантов – так казался он далек от кандального звона да грубой ругани. Арестанты сначала посматривали на него косо, но потом привыкли и – полюбили. Да и было за что! Он был внимателен ко всем, шел туда, где видел горе и страдание, ухаживал за больными, со всеми делился тем, что имел сам. К нему обращались за советами, и он каждому находил ласковые слова, ободрял упавших духом…

С 43-й партией ссыльных он прибыл в Боготольскую волость Томской губернии и был помещен на жительство на казенный Краснореченский винокуренный завод, хотя и был приписан к деревне Зерцалы. На заводе Федор Кузьмич прожил около пяти лет, а в 1842 году переехал в Белоярскую станицу и поселился у Семена Николаевича Сидорова. Местные крестьяне, обратив на старца внимание, стали переманивать его каждый к себе, обещая всяческие блага. Эта назойливость утомляла старца и он, прожив у Сидорова несколько месяцев, перебрался в Зерцалы, поселившись в доме бывшего каторжника Ивана Иванова. И здесь стало повторяться то же самое – Федора Кузьмича буквально осаждали почитатели, и тогда Иванов построил для него келью за деревней, куда старец и переселился, но жил там только урывками, постоянно отлучаясь в соседние деревни: владела им тяга к перемене мест!

Переходя из деревни в деревню, Федор Кузьмич делал все, что может делать хорошо воспитанный и образованный человек. Он учил крестьянских детей грамоте, знакомил их со Священным Писанием, историей и географией. Взрослых он удивлял религиозными беседами, рассказами из отечественной истории, а больше всего о военных походах и сражениях, причем незаметно для самого себя вдавался в такие мельчайшие подробности, что возбуждал всеобщее недоумение: откуда мог знать он такие тонкости? В разговорах он знакомил крестьян с их правами и обязанностями, учил уважать власть, и вместе с тем низводил высоких государственных деятелей до уровня обыкновенных смертных.

– И цари, и полководцы, и архиереи, – говорил старец, – такие же люди, как вы, только Богу угодно было одних наделить властью великою, а другим предназначил жить под их постоянным покровительством.

Летом 1843 года он ушел в енисейскую тайгу на золотые прииски и проработал там несколько месяцев. Приисками управлял Асташев, впоследствии известный в Сибири золотопромышленник. Он выделял Федора Кузьмича из числа всех работников и относился к нему с большим уважением.

В келье, построенной Ивановым, Федор Кузьмич прожил шесть лет, а затем богатый и очень уважаемый в округе крестьянин Иван Гаврилович Латышев пригласил его к себе; в двух верстах от села Краснореченское, на самом берегу Чулыма, на пасеке, построил ему келью, где старец и поселился.

У Латышева Федор Кузьмич прожил восемь лет, впрочем – не на одном месте. Так, в 1851 году он попросил Латышева перенести его келью в тайгу, в 1854 году снова перебрался на Красную Речку, где Иван Гаврилович построил ему новую келью – в чащобе, в стороне от дороги.

Популярность Федора Кузьмича была необыкновенно широкой. В старину в Сибири мало интересовались прошлым человека. Русское население вело свою историю от первопроходцев, от ссыльных или беглых отцов, дедов и прадедов. Там было множество не помнящих родства, ими мало кто интересовался, а к бродягам и странникам относились даже с уважением, как к обиженным судьбой. Всякие намеки на знатное происхождение или высокие посты воспринимались либо критически, либо с полным равнодушием… Поэтому человеку надо было обладать редкими качествами, чтобы возбудить всеобщее внимание. Старец был таким человеком!

По воспоминаниям знавших старца людей, в еде он был неприхотлив, питался скудно. Почитатели его почти ежедневно приносили ему пищу, по праздникам заваливали пирогами и лепешками. Федор Кузьмич охотно принимал все это, но, отведав немного, оставлял, как он выражался, «для гостей», и затем все раздавал заходившим к нему бродягам и странникам. Однажды одна из его почитательниц принесла ему жирный пирог с нельмой и засомневалась:

– Отведаешь ли пирога-то с нельмушкой? Жирный, однако…

– Отчего ж не отведать? Я вовсе не такой постник, как думают.

Не отказывался он и от мяса, но ел очень мало, а особенным лакомством считал оладьи с сахаром.

– От таких оладий не отказался бы и сам государь… – говорил старец усмехаясь.

Вина не употреблял ни капли, не курил, хотя коренные сибиряки начинали курить с малых лет.

Костюм его состоял из грубой холщовой рубахи, подпоясанной ремешком, таких же штанов, обыкновенных кожаных туфель. Иногда поверх рубахи надевал длинный темно-синий суконный халат, зимой носил старую сибирскую доху. Федор Кузьмич отличался аккуратностью, одежда его всегда была чистой, в жилище своем не выносил никакого беспорядка.

У себя в келье старец принимал всех приходящих к нему за советами, и редко кому отказывал в приеме. Денег «за услуги» никогда не брал, да и вообще не имел их, советы давал безвозмездно. А разговаривал с незнакомцами всегда стоя или прохаживаясь по комнате, положив руки на бедра, или придерживая одной рукой грудь.

Церковную службу Федор Кузьмич посещал очень аккуратно, но никогда не ходил к исповеди и причастию, чем и возбуждал было всех местных духовных лиц. Но позже оказалось, что у старца был постоянный духовник – протоиерей красноярской кладбищенской церкви отец Петр (отец Петр Попов позже стал красноярским епископом Павлом). Он заезжал к старцу два-три раза в году, иногда подолгу оставался у старца, беседовал о нем с крестьянами, просил их относиться к старцу с уважением, так как, по его словам, это был «великий угодник Божий»…

Ко времени пребывания старца у Латышева относится множество рассказов о нем современников и лиц, знавших его.

Преосвященный Макарий, епископ Томский и Барнаульский, со слов одной старицы, лично знавшей Федора Кузьмича, рассказывал: «Федор Кузьмич обладал большой физической силой: так, при метании сена поднимал на вилы чуть ли не копну сена и метал это на стог, не опирая конца вил сперва в землю, как обыкновенно это делают метатели сена, а поднимал всю тяжесть на руках, что приводило в удивление зрителей…»

Крестьянин села Боготол, некто Булатов, который неоднократно посещал Федора Кузьмича, человек весьма почтенный, словам которого можно верить, высказывал о старце мнение как о важном лице, принявшем на себя добровольно обет молчания и со смирением переносившем все наказания и лишения ссыльного. Он нисколько не скрывал бытовавшего в этом краю мнения, что это не кто иной, как император Александр I, но положительных доказательств тому никто привести не мог.

«Преосвященный Афанасий, епископ Иркутский, в бытность свою в селе Краснореченском, пожелал видеться со старцем и попросил у хозяина, Латышева, лошадь. Запрягли лошадь в маленькую одноколку и тотчас же послали за старцем. Когда старец подъехал к Латышевскому крыльцу, владыка вышел встречать его на крыльцо. Выйдя из одноколки, старец поклонился епископу в ноги, а тот старцу, они взяли друг у друга правую руку и поцеловались, как целуются между собой священники. Затем епископ, уступая дорогу старцу, спросил его идти впереди, но старец не соглашался; наконец, епископ, взяв старца за правую руку, ввел его в горницу и начали в горнице ходить, взявшись за руки, как два брата. Ходили они долго, много говорили даже не по-нашенски, не по-русски, и смеялись. Мы тогда стали дивиться, кто такой наш старец, что ходит так с епископом и говорит не по-нашенски».

Афанасий после этой первой встречи неоднократно приезжал к Федору Кузьмичу, останавливался в его келье и проживал у него иногда по нескольку дней.

«Старец называл себя бродягой и говорил, что свои картины купил у какого-то князя Волконского».

Картины, о которых говорится в этом сообщении, – две гравюры. Одна из них, изображающая икону Почаевской Божьей Матери, интересна тем, что на ней есть инициалы AI на престольных облачениях в тех изображениях чудес, которые совершались в храме. Гравюра напечатана в 1855 году с дозволения цензора, но где – неизвестно, так как левый нижний угол гравюры сгорел в 1887 году по неосторожности купца Хромова (о нем речь впереди), у которого гравюра хранилась после смерти старца. О каком князе Волконском идет речь – неизвестно; во всяком случае, не о генерал-адъютанте Волконском, так как в конце пятидесятых годов его уже не было в живых.

«Однажды на пасеке Латышева у него был граф Толстой, который приехал к нему утром, просидел до позднего вечера, но о чем говорили они между собой – неизвестно».

«Однажды старец Федор приходит к Парамонову (церковный староста в селе Краснореченском). У Парамонова в это время жил солдат Оленьев. Увидев из окна проходившего в дом Федора Кузьмича, он спросил у бывших в избе крестьян: «Кто это?» Затем, бросившись в избу вперед старца с криком «это царь наш, батюшка Александр Павлович!» – отдал ему честь по-военному. Тогда старец сказал ему: «Мне не следует воздавать воинские почести, я бродяга. Тебя за это возьмут в острог…»

Федор Степанович Голубев свидетельствует, что старец сказал ему: «Многие говорят про меня, что я из архиереев, напрасно они говорят это – я из людей гражданских». В это время в солдатской казарме играла музыка. Старец сказал: «Вот, любезный, нынче и музыка-то другого направления, а в старину была хуже». Видно было, что он хорошо понимал музыку…

За время пребывания у Латышева он мало кого принимал, мало кого посещал, стараясь искать уединения. Особым расположением его пользовались немногие, хотя был он ко всем внимателен, со всеми добр и ласков. Из крестьян он особенно любил бывшего своего хозяина в Зерцалах Ивана Иванова, казака Семена Николаевича Сидорова, крестьянина из села Коробейниково Ивана Яковлевича Коробейникова, жену его Феклу Степановну и особенно их маленькую дочь Феоктисту; затем Ивана Гавриловича Латышева, сына его Архипа, крестьянина деревни Мазули Ивана Федоровича Ерлыкова, дочь его Марью и маленького сына, которого, если верить рассказам, старец выучил грамоте за три месяца. Из высокопоставленных лиц лучшим другом его был преосвященный Афанасий Иркутский, неоднократно приезжавший к нему, и уже упоминавшийся отец Петр, его духовник.

Но самым любимым человеком была Александра Никифоровна, сирота, которой он заменил отца.

История этой девушки в высшей степени интересна.

Проведя свое детство около старца, она переняла от него то, что можно было бы назвать почти религиозной манией, и решила отправиться странствовать по русским монастырям. В 1849 году, снабженная старцем подробными сведениями о маршруте путешествия, о монастырях и лицах, которые могут оказать гостеприимство страннице, она пустилась в далекий путь – в Россию.

– Как бы мне увидеть царя… – говорила она старцу, расспрашивая его о разных высокопоставленных лицах.

– Погоди, – задумчиво отвечал старец, – может, и не одного царя на своем веку увидеть придется. Бог даст, и разговаривать с ними будешь.

Этим словам суждено было сбыться!

Александра Никифоровна по совету старца отыскала в Почаеве (близ Тернополя) графиню Остен-Сакен и, прожив у нее несколько дней, приняла предложение графини поехать вместе с ней в Кременчуг, где находился граф Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Сибирячка очень понравилась и графине и графу, и они приютили ее у себя на несколько месяцев.

Случилось так, что в Кременчуг приехал император Николай Павлович и тоже остановился у Остен-Сакенов. Александра Никифоровна была ему представлена и, по-видимому, тоже завладела его симпатией. Император долго беседовал с ней, расспрашивал о Сибири.

Покидая Кременчуг, Николай Павлович посоветовал графу дать девушке записку-пропуск – на случай, если она выразит желание поехать в Петербург.

– Если будешь в Петербурге, – сказал он сибирячке, – заходи во дворец, покажи записку, и нигде тебя не задержат.

Александра Никифоровна, впрочем, в Петербурге так и не побывала. Пожив еще некоторое время у Остен-Сакенов, посетив несколько монастырей, она вернулась в Сибирь.

(Несмотря на, казалось бы, анекдотичность, этот рассказ совершенно правдив, так же как и его продолжение, к которому мы еще вернемся.)

Вот как описывает Александра Никифоровна свою встречу с Федором Кузьмичом (цитируем по книге Г. Василича «Император Александр и старец Федор Кузьмич»):

«Долго обнимал меня Федор Кузьмич, прежде чем приступить с расспросами о моих путешествиях, и все-то я рассказывала ему, где была, что видела и с кем разговаривала; он слушал меня со вниманием, обо всем расспрашивал подробно, а потом сильно задумался. Смотрела я на него, смотрела, да и говорю ему спроста:

«Батюшка Федор Кузьмич! Как вы на императора Александра Павловича похожи!» Как я только это сказала, он весь в лице изменился, брови нахмурил, да строго так на меня: «А ты почем знаешь? Кто тебя научил так сказать мне?» Я испугалась. «Никто, говорю, батюшка, это я так просто сказала. Я видела портрет императора Александра Павловича у графа Остен-Сакена, мне и пришло на мысль, что вы на него похожи, и так же руку держите, как он». На это старец ничего не ответил, а вышел в другую комнату, заплакал и утирал слезы рукавом рубахи».

В конце 1857 года Федор Кузьмич снова отправил свою любимицу – на богомолье в Россию. Она объехала многие губернии, побывала даже на Валааме, и в Киево-Печерской лавре. В Киеве она познакомилась с офицером, майором Федоровым, за которого вскоре и вышла замуж. Прожив с мужем пять лет, овдовев, «майорша Федорова» вернулась на родину, но старца Федора Кузьмича в живых уже не застала. Она поселилась в Томске, где и скончалась в преклонном возрасте, оставив после себя воспоминания.

Федор Кузьмич вел обширную переписку с разными лицами и постоянно получал всякие известия о положении дел в России, но тщательно скрывал чернила и бумагу. Вставал он очень рано, но как проводил свободное время, никто не знал, так как келья была заперта. В молитве? В писании писем? Видимо, было и то и другое…

По рассказам современников, знавших Федора Кузьмича, он обнаруживал прекрасное знание петербургской придворной жизни и этикета, а также событий конца XVIII – начала XIX века, знал всех государственных деятелей и высказывал довольно верные характеристики их. С большим благоговением он отзывался о митрополите Филарете, архимандрите Фотии, рассказывал об Аракчееве и его военных поселениях, вспоминал о Суворове и Кутузове. Примечательно, что он никогда не упоминал имени Павла I…

В 1857 году старец познакомился с состоятельным томским купцом Семеном Феофановичем Хромовым, который настолько увлекся старцем, что построил на своей заимке (в четырех верстах от Томска) отдельную келью и убедил Федора Кузьмича переехать туда.

31 октября 1858 года старец распростился с Зерцалами, где в общей сложности прожил более двадцати лет, и переселился к Хромову.

Накануне он перенес из своей кельи в часовню образ Печерской Божьей Матери (привезенной ему одной из его учениц – Натальей Яковлевной Поповой) и Евангелие. В день отъезда в Томск он заказал молебен, на котором присутствовали местные крестьяне, а после молебна оставил в часовне раскрашенный вензель – букву А с короной над ней.

– Храните этот вензель пуще глаза своего, – сказал он крестьянам.

А вот некоторые подробности жизни Федора Кузьмича у Хромова (также со слов современников).

Чиновница Бердяева приехала в Томск искать себе квартиру в семейном доме. Ей указали на дом купца Хромова. Придя туда, Бердяева встретилась со старцем и, вскрикнув, упала в обморок. Федор Кузьмич сказал хромовским работникам: «Приберите эту женщину». Ее унесли и привели в чувство. После этого старец попросил Хромова: «Не надо пропускать эту женщину сюда». Впоследствии Бердяева рассказывала, что в старце она узнала Александра I.

Великий князь Николай Михайлович специально дважды за свой счет посылал в Сибирь молодого человека, Николая Аполлоновича Лашкова, бывшего чиновника особых поручений при новгородском губернаторе. Там, в Сибири, Лашков навел подробные справки и составил весьма интересный доклад о всех сказаниях, толках и рассказах о Федоре Кузьмиче. Кроме того, Лашков посетил несколько монастырей в центральных губерниях России, расспрашивал о старце. Трудностей при этом хватало, духовенство оказывало сопротивление (указание Победоносцева!), – оно либо не доверяло данным великим князем полномочиям, либо опасалось неприятностей при осмотре Лашковым монастырских архивов.

Томский мещанин Иван Васильевич Зайков рассказывал Лашкову следующее.

В пятидесятых и шестидесятых годах в Томске жил советник губернского суда Лев Иванович Савостин. Он часто посещал старца и раза два приводил к нему Зайкова.

«Старец был глуховат на одно ухо, – сообщал Зайков, – потому говорил немного наклонившись. При нас во время разговора он либо ходил по келье, заложив пальцы правой руки за пояс, как это делают почти все военные, или стоял прямо, повернувшись спиной к окошку. Придя в келью и поздоровавшись со старцем издали, мы молча садились. Старец первый начинал разговор, предлагал вопросы, а Савостин отвечал на них. Во время разговора обсуждались всевозможные вопросы: государственные, политические и общественные… Говорили иногда на иностранных языках и разбирали такие вопросы и реформы, как всеобщая воинская повинность, освобождение крестьян, война 1812 года, причем старец обнаруживал глубокое знание всех событий, и сразу было видно, что он был одним из главных действующих лиц…»

Старшая дочь Хромова, Анна Семеновна Оконишникова, любимица Федора Кузьмича, рассказывала Пашкову: «Когда Федор Кузьмич жил в селе Коробейникове, то мы с отцом приехали к нему в гости. Старец вышел на крыльцо и сказал: «Подождите меня здесь, у меня гости». Мы отошли в сторонку и стали ждать у лесочка. Прошло около двух часов; наконец из кельи, сопровождаемые Федором Кузьмичем, выходят молодая барыня и офицер в гусарской форме, высокого роста, очень красивый, похожий на покойного наследника Николая Александровича. Старец проводил их довольно далеко и когда они прощались, мне показалось, что гусар поцеловал ему руку, чего он никому не позволял. Пока они не исчезли друг у друга из виду, они все время друг другу кланялись. Проводивши гостей, Федор Кузьмич вернулся к нам с сияющим лицом и сказал моему отцу: «Деды-то как меня знали, отцы-то как меня знали, дети как знали, а внуки и правнуки вот каким видят».

А вот что рассказывал Иван Григорьевич Чистяков, знавший старца:

«Старец хорошо владел иностранными языками, ему известны были политические события… Рассказывая крестьянам или своим посетителям о военных походах, особенно о войне 1812 года, он как бы перерождался: глаза начинали гореть ярким блеском и он весь оживал; сообщал он такие подробности, вдавался в описание таких событий, что казалось – был их участником. Например, рассказывал он о том, что когда Александр I въезжал в Париж, под ноги его лошади постилали шелковые платки и материи, а дамы бросали на дорогу цветы и букеты, что Александру было очень приятно. Во время этого въезда граф Меттерних ехал справа от Александра и имел под собой на седле подушку… Когда в России появилась ложа масонов, Александр сделал заседание из высших духовных и светских лиц с целью обсудить вопрос: следует ли допустить эту ложу в России или нет. «Александр, – заметил старец, – не был ни еретиком, ни масоном».

В этом рассказе Чистякова любопытна, между прочим, следующая деталь: знаменитый австриец Меттерних известен вообще под своим княжеским титулом, и только лицо, действительно хорошо знакомое с событиями и лицами начала XIX столетия, могло – в глухом местечке, где-то в Сибири! – знать, что Меттерних носил титул графа, хотя, впрочем, при вступлении союзников в Париж он уже был возведен в княжеское достоинство.

Некто Скворцов, который жил невдалеке от кельи старца, рассказывал:

«Жили у него два ссыльных, бывшие царские истопники. Один из этих истопников заболел, и второй пошел к старцу просить его молитвы. Войдя в келью старца, истопник бросился перед ним на колени и, опустив голову и дрожа от страха, начал рассказывать о цели своего прихода. Старец слушал его, стоя к окну спиной и лицом к истопнику, не перебивая его. Окончив свой рассказ, истопник смолк и слышит, что старец приближается к нему, и чувствует, как он обеими руками поднимает его с колен, и одновременно слышит знакомый ему голос:

– Успокойся.

Встает, поднимает голову и, взглянув на старца, с криком, как сноп, валится на пол и теряет сознание: перед ним стоял и говорил с ним сам император Александр I со всеми его отличительными характерными признаками, но уже в виде седого старца с длинной бородой…»

А вот рассказ Ольги Максимовны Балахиной: «Однажды я пришла в келью старца Федора Кузьмича и увидела в ней Семена Феофановича Хромова, который из ящика с вещами старца вынимал какие-то бумаги. Взяв одну из них, он сказал мне: «Старца называют бродягой, а вот у него имеется бумага о бракосочетании Александра Павловича с императрицей Елизаветой Алексеевной». Бумага эта была синеватого цвета, толстая, величиной с целый обыкновенный лист. На бумаге некоторые слова были напечатаны, а некоторые писаны. Помню, что в этой бумаге Александр I назван еще великим князем. Внизу листа находилась черная печать с изображением церкви. Что это было так, я готова принять присягу хоть сейчас».

Наталья Яковлевна Попова (уже упомянутая выше) спросила однажды старца о его родителях, чтобы помолиться за них. Старец ответил: «Это тебе знать не нужно. Святая Церковь за них молится…»

М.И. Ткачева (урожденная Ярлыкова) приводит следующие слова Федора Кузьмича: «Когда в 1812 году француз входил в Москву, Александр приходил к мощам Сергия Радонежского и помолился ему со слезами и услышал голос угодника: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет бог изгнать француза из Москвы».

Среди рассказов современников о Федоре Кузьмиче следовало бы отвести значительное место запискам самого Семена Феофановича Хромова. Но, к сожалению, девять десятых своих рассказов Хромов посвятил всевозможным чудесам, якобы совершенным старцем. Тут и дар «провидения», и «исцеления», и «пламя над домом в момент смерти старца», и «чудодейственная водица»… Наверняка Хромов добивался канонизации своего таинственного жильца, и основная цель его записок состоит в том, чтобы доказать необходимость причисления старца к лику святых.

Федор Кузьмич скончался в своей келье в 8 часов 45 минут 20 января 1864 года.

Перед смертью он сказал жене Хромова на ее просьбу «объявить хоть имя своего ангела»: «Это Бог знает», а самому Хромову завещал похоронить его скромно («Ты меня не величь!»), подтвердил, что он «не монах» и указал на маленький мешочек, висевший у изголовья кровати: «В нем тайна моя…»

Из вещей старца в келье остались черный суконный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши да черный шерстяной пояс с железной пряжкой.

Похоронен старец на кладбище томского Алексеевского мужского монастыря. Могила старца была обнесена решеткой – простой, деревянной, крашенной белой краской, по углам посажены были четыре кедра, крест белый, на кресте вывели надпись: «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». По распоряжению томского губернатора Мерцалова слова «Великого Благословенного» замазали белой краской, но от времени краска слиняла и буквы проступили вновь…

Небезынтересны рассказы, относящиеся к смерти таинственного старца, а также к обстоятельствам, имевшим место в последующие за его кончиной годы.

Протоиерей Илья Иоаннович Изосимов рассказывал (со слов Хромова), что Федор Кузьмич всю жизнь тщательно скрывал ото всех свое настоящее звание, так что на прямой вопрос Хромова: «Молва носится, что ты, дедушка, не кто иной, как Александр Благословенный, правда ли это?» ответил: «Чудны дела твои, Господи, нет тайны, которая бы не открылась». Это было накануне смерти старца, а на другой день, то есть в самый день кончины, он сказал Хромову: «Панок, хоть ты знаешь, кто я, но ты меня не величь, схорони просто».

Тот же Изосимов, также со слов Хромова, рассказывал о свидании томского купца с министром двора графом И.И. Воронцовым-Дашковым.

«В зале (у графа Воронцова-Дашкова) вокруг стола сидели восемь генералов. На вопрос, правда ли, что старец есть император Александр I, я ответил им: вам, как людям ученым, это знать можно лучше меня. Потом между ними завязался спор. Одни говорили, что этого быть не могло, другие же, наоборот, доказывали, что все это могло быть. Спор был продолжительный, дошло даже до того, что один из генералов сказал мне: «Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, вы наживете себе много неприятностей». Много говорили, но ни к какому соглашению не пришли…»

Иван Денисович Митрополов, служивший в Синоде при К.П. Победоносцеве, получил в подарок от барнаульского мещанина Е.Ф. Сдобникова книгу с надписью – «Книжица, заключающая в себе акафист Воскресению Христову и сказание об антихристе». Книгу эту русскими буквами, но славянским слогом писаную, подарил, по словам Сдобникова, старец Федор Кузьмич одной благочестивой чиновнице в Томске. Чиновница, проживая затем в Бийске, перед своей смертью в 1876 году передала «Книжицу» одной своей знакомой, келейнице Таисии. А келейница, в свою очередь, передала ее Сдобникову… И.Д. Митрополов в С.-Петербурге в публичной библиотеке сличил эту рукопись с некоторыми писаниями Александра I. Оказалось, что некоторые буквы схожи. Был тут генерал Н.Ф. Дубровин, который сказал Митрополову: «Покажите мне эту «Книжицу», я знаю почерк Александра Павловича и тотчас же скажу, он ли писал это». Увидев первую страницу акафиста, генерал воскликнул: «Это писал Александр Павлович!» Затем смотрел подлинные письма, заметки и пр., писанные несомненно рукой Александра I, сличал некоторые буквы. Сходство было, но показалось, что в акафисте почерк изменен намеренно – одни и те же буквы писаны различно.

13

В. Барятинский, автор «Царственного мистика», задает вопрос: какой же беспристрастный вывод можно сделать из всего вышеизложенного?

«Во-первых, таинственный старец был безусловно человек очень образованный, воспитанный, прекрасно осведомленный в вопросах государственных, исторических (в частности, эпохи царствования Александра I); знал иностранные языки, когда-то прежде носил военный мундир, бывал при дворе, хорошо знал петербургскую жизнь, нравы, обычаи и привычки так называемого высшего круга.

Во-вторых, он самовольно принял на себя обет молчания относительно выяснения собственной личности; он удалился от мира в целях искупления какого-то тяжкого греха, мучившего его всю жизнь; не принадлежа к духовному званию, он был очень религиозен, но не в «церковном» смысле слова, не в обрядовом, а именно в мистическом.