Текст книги "Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах"

Автор книги: Николай Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Не льзя выразить моих чувств при прочтении сей записки, – еще более усугубилась во мне благодарность к щедротам Всевышнего спасшего меня; и между тем сердце раздиралось при мысли, что оставляю несчастных соотечественников своих томящихся в жестоком рабстве, не будучи в состоянии им помочь; но дал себе слово по возвращении своем употребить всевозможные старания для избавления их.

Я свой долг исполнил, Правительство наше уже о сем уведомлено и без сомнения возьмет по возможности все меры к освобождению несчастных.

К тому же почти времени Давыд привел ко мне бедного старика единоземца нашего, того самого, которой вскоре после первого прибытия моего в Иль Гельди желал со мною видеться, но которому по обстоятельствам тогда принужден был отказать.

Старик сей по имени Осип Мельников уже 30 лет был в неволе, он был солдатской сын, и только одна неделя прошла после его женитьбы, как его схватили Киргизы близь Пречистинской крепости и продали в Хиву; в течении слишком тридцатилетней жестокой неволи, трудясь по ночам, и продавая часть пойка ему положенного, он накопил то число золота, которое требовал от него хозяин для выкупу, но сей последний взял У него сии деньги, вместо обещанной свободы продал его другому. – «Родственники мои продолжал старик со слезами также собрали несколько денег для выкупа моего, и прислали сюда с возвращающимся керваном, но деньги обратили назад, а меня не выдали, меня мучат, бьют, от работы отдыха нет, и я не знаю когда избавлюсь от зверей сих.»

«Я молю всякую ночь Христа Спасителя нашего, мы все Русские, почитаем вас избавителем своим и молим за вас Бога. – Мы будем два года еще терпеть и усердно молиться, во ожидании вашего возвращения; если же вас не будет, то соберемся несколько человек и пустимся через Киргизскую степь. – умирать нам Богом суждено, так умрем; а живые в руки не отдадимся.»

«Мне бы хотелось продолжал он спросить у вас за чем вы сюда приехали; хотя и живу такое долгое время в бусурманской земле, но смысла еще не потерял, и знаю что вы не скажете сего, а мы знаем что думать, дай вам Бог только счастья благополучно возвратиться домой.»

Мельников говорил очень дурно по Русски, и половину слов мешал Турецких; голос и страдальческое лице сего старика, меня крайне тронули, я целый день был грустен при воспоминании вида и слов его.

Во время первого моего пребывания в Иль Гельди, я также видел несколько Русских из Музур{73}

[Закрыть] Астраханских вновь захваченных на промыслах при Мангышлаке и на Эмбе.

Ноября 26. Юз Баши приехал в Иль Гельди, Якуб Бая еще не было, он оставался в Ургендже для устроения домашних дел.

Ноября 27. Я выехал из Иль Гельди, жители крепости сей провожали меня; – старые и малые с чувством приходили со мною прощаться.

Первой ночлег мой был назначен в 11 верстах от крепостцы в Туркменском кочевье в кибитках некоего Амана, поколения Байрам-Ша. Аман был приятель Сеида, и имевши некоторые связи при дворе Ханском, хотя и доставлял мне тайным образом сведения о происходящем в Хиве, но при всем том был великой бездельник; сделавши ему доверие для покупок моих, я так им был обманут, что принужден был его прогнать; перед выездом однако же Сеид привел его ко мне и выпросил за него прощение. – Им хотелось чтобы я у них переночевал, в надежде получить от меня подарок, – у него же жил старый Туркмен лет 80 слишком, фамилии Он-Беги {74}

[Закрыть] которой известен был с молоду своими разбоями, а под старость мудрым советом в затруднительных случаях.

Он действительно показался мне весьма порядочным, Туркмены его уважали, и из речей его виден был рассудок, опытность и познание людей, а иногда даже острота.

Я был так ряд отъезду своему; что всю ночь не мог спать и просидел с сим стариком.

Выезжая из Иль Гельди Петрович встретился с вышеупомянутым Осипом Мельниковым, которой шел с Казаватского базара, он надавал ему насильно хлеба и сухих плодов, потом просил его слезть с лошади, Петрович сперва боялся сие сделать, но по убедительной просьбе Мельникова наконец слез, – Мельников бросился на колени, и умолял его не забыть несчастных невольников. – Бедный старик плакал и обнимал ноги его, Петрович возвратился ко мне чрезвычайно растроганным.

Мы пустились в путь не по старой своей дороге, но по той, которая пролегает как выше было сказано от колодцев Туерь прямо в Ханство, мимо владений Теке. Так, как со мной были Хивинские Чиновники, то и опасаться было нечего на счет разбоев; касательно же воды, мы узнали что по дороге нашей выпал снег, которой стаял, и близь разоренной крепости Шах Сенем составилась лужа, до прибытия же к колодцам Ах Набат{75}

[Закрыть] не имели кроме сей лужи, другой надежды на воду.

Ноября 28. По утру мы еще не выехали из кочевья Амана, потому, что дожидались Якуб Бая. – Я между тем заготовил письмо к Пономареву, которое намеревался отправить переехав последний канал Хивинского Ханства, с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком.

Керван наш состоял из 20 Туркменов, которые все дожидались благополучного окончания дел моих, и выезда, дабы назвавшись моими слугами, пить дорогой чай, есть на мой счет, и в надежде быть избавленными от подати наложенной на них Ханом, многие из них были конные. – Все сии приятели и родственники Сеида кажется и проехали не заплатив никаких пошлин. Они до такой степени наглы были, что приходили просить меня, чтобы купил им платья на дорогу, но я их прогнал.

В числе спутников моих был некто Назар Уста; он ехал с молодой прекрасной женой и двумя сыновьями лет 8 или 9. Лень Туркменов так велика, что он дорогой ни за что не принимался, – жена его и дети смотрели за верблюдами, и совершенно все делали, а он приходил только к моему огню греться и рассказывать сказки, – жена его также нередко навещала меня, принося всегда кусок хлеба, и получая на обмен кусок сахару.

Туркмены мои избалованные хорошей моей пищей каковой никогда еще не пользовались, обленились до крайности, один только Абул Гуссейн, старался мне служить, убирал лошадей, ходил за верблюдами, вьючил их, развьючивал, чинил по ночам оборванные ремни, раскладывал огонь, ходил со мной за дровами, варил пищу и проч. – Мы назад шли гораздо долее нежели в Хиву, потому, что верблюды были тяжело навьючены, и мы редко по ночам шли – поход сей был не менее первого труден, сильные стужи и часто недостаток в лесе, нас очень беспокоили; я сам принужден был не редко убирать свою лошадь, за дровами же всякой день сам ходил и тащил на плечах свою ношу, уходя в степь по версте и более за ними; снабжение всего кервана дровами поручил я Петровичу. Приежая на ночлег, он тотчас, сзывал охотников чай пить и отправлялся с ними за дровами рассказывая им сказки для развеселения, сам же не работал, а хвалил только усердных. Петрович, был так одет что не мог поворотиться, и потому он не таскал дров, а только ломал сухие кустарники, бросаясь на них задом, куст ломался он через переваливался, и без помощи других уже подниматься не мог; он был укутан в шести кафтанах, голова же увязана была в Киргизской шапке. – Армянин мой шутливостью своею очень ускорял всякое дело. Место ночлега моего было всегда окружено с одной стороны вьюками, а с другой дровами, среди редута сего в которой был один только вход, развожен был огонь, а снаружи второй бруствер составлялся из верблюдов, которые ложились друг к другу очень плотно.

К огню моему всегда собиралось множество лентяев. Даже самые Хивинские посланники по свойственной Азиатцам лени сидели всегда без дров не смея приказать людям своим идти за оными; они пользовались моими, также как и кушаньем моим, ленясь сами сварить остатки бедного своего запаса.

Лень, господствующий порок Хивинцев и Туркменов, доходит до невероятия. Они в состоянии по 2 суток быть голодными, не вставать с места, и ничего не делать, скупость их не уступает лени, будучи у них гостем, я всегда кормил их, и за сие соглашались они видеть во мне род своего Начальника.

Многих даже я отгонял, но на другой день опять являлись.

Теперь приступлю к описанию обратного путешествия моего по порядку чисел, дней и переходов.

Того же 28 числа выехавши перед полднем от Амана мы прибыли к вечеру за водопровод Буз {76}

[Закрыть] Гемен, последний в Ханстве, проехав около 20 верст. За Буз Геменом кроме ровной степи по которой изредка рассеяны кочевья не обрабатывающие земель, совершенно ничего нет достойного замечания.

Юз Баши с прибывшим Якуб Баем, поехали ночевать верст за 8 в Туркменская кибитки, а я остался с керваном в поле.

В тот же вечер я отправил письмо к Майору Пономареву с Туркменами Хан Магмедом и Джанаком. – Мороз был чрезвычайно силен, так что я всю ночь принужден был ходить, и почти совсем не спать, при всем том ознобил себе обе ноги. К несчастью нашему дров совсем в степи не было, и сверх того в ту ночь ушли у меня в степь три лошади, которых с трудом нашли перед рассветом.

Водопровод Буз Гемен был покрыт льдом и мы взяли несколько кусков оного с собою.

Ноября 29. Поднялись мы довольно рано, и шли степью на которой видно было много развалин строений.

Ноября 30. Мы ехали также по ровной степи усеянной по местам кустарником, дорогой видны были развалины крепостцы Даудан Кала {77}

[Закрыть].

Декабря 1. Мы прошли мимо развалин крепости Кезил Кала {78}

[Закрыть] и не останавливались ночевать потому что с утра 29 числа лошадей еще не поили и посему путь свой продолжали ночью с 1 на 2. – Лошади сии необыкновенного свойства, они могут быть по 4 суток совершенно без воды, я тому сам был очевидцем.

Декабря 2. К рассвету мы прибыли к разоренной крепости Шах Сенем, это были последние развалины по нашей дороге. – Мы долго искали и наконец нашли ту замерзшую лужу, о которой нам прежде сказывали. – Лужа не имела более ? аршина глубины, 4 аршина ширины и 5 сажен длины, – на нее все проходящие керваны полагали свою надежду. – Мы все принялись за работу, иные пошли за дровами, другие стали лед колоть кинжалами, которой и таяли для чаю в котлах; напоив таким, образом лошадей грязною водою, мы пошли далее.

Крепостца Шах Сенем лежала вправо от дороги, мы заезжали ее смотреть; она построена на насыпной горке, внутри видны еще остатки некоторых покоев. Место сие занимательно воспоминанием происшествия известного во всей Азии, которое даже поют в песнях, и рассказывают в повестях.

Шах Сенем была прелестная дочь одного богатого вельможи: Молодой Кариб (бесприютный странник) прославившийся песнопением и бандурою, любил красавицу. Желая испытать постоянство любви его она требовала, чтоб он семь лет провел в странствиях в разлуке с нею. Певец оставляет бандуру престарелой матери своей с запрещением кому-либо касаться струн ее, отправляется в далекий путь проходит многие земли, повергается различным опасностям, коих избавляется помощью судьбы и добрых людей и наконец по истечении семи скучных годов, возвращается с тою же любовию, с большею радостью на счастливую свою родину. Между тем слезы скорби ослепили мать его, Шах Сенем за 3 месяца до его прибытия обещана честолюбивым отцем богатому соседу: сопротивление отчаянной дочери было тщетно. Нещастный Кариб берет свою бандуру спешит в палаты своей возлюбленной, вступает на пиршество. Черты лица его изменились; ни кем не знаем, он ударяет струны, поет свою любовь, странствия, горесть и звуки волшебных струн; повесть его приключений, а более всего знакомый голос и пламень чувства его обнаруживают. Сладость свидания заменила тоску разлуки; невеста возвращена ему и отец соглашается на взаимное благополучие.

Я не могу оставить без замечания сего места покрытого развалинами, во многих местах даже видны еще следы водопроводов. – Не служат ли признаки сии новым доказательством течения Аму Дерьи, в Каспийское море? Мнение сие согласно с преданиями сохранившимися у Хивинцев; река сия по словам их уже 530 лет от землетрясения переменила свое течение на Север.

В ночи со 2 на 3 число мы не останавливались.

Декабря 3. Все конные уехали вперед от кервана дабы поспеть в тот же день к колодцу Ах Набат; но ночь застигла нас на дороге, и мы провели оную в поле, почти без корма для лошадей. Керван тянулся всю ночь, и нагнал нас уже к рассвету 4 числа; оставя позади себя большой керван Теке, которой несколько переходов с нами шел; но не смел на нас напасть, опасаясь Хивинских Посланников.

Декабря 4. До полудня мы прибыли к Ах Набату вся дорога, до самого Туера была устлана падшими верблюдами, и лошадьми, кои были брошены проходящими перед нами керванами сие от того, что Туркмены надеясь что Магмед Рагим Хан отменит наложенную на них с верблюдов подать, долго прожили в Ханстве, и наконец когда, уже настали морозы, они пустились в путь, иные, заплатя подать, иные же тайно убежав, хотя было и мало снегу, но он замерз, кроме гололедицы от которой верблюды портили себе ноги, были они еще и без корму. Нельзя было не содрогнуться видя в многих местах человеческие трупы между верблюдами. Узбеки и Туркмены, узнали по длинным бородам, что это должны быть Персияне, которых везли из Астрабада в неволю и бросили. – Это ничего сказали они этих Кизилбашей,{79}

[Закрыть] всегда половину раскидывают по дороге, и они издыхают от голода или холода.

Вода в колодцах Ах Набата горька, однако лошади, ее пили, мы также за не имением другой принуждены были ею пользоваться. – Колодцы сии окружены сыпучими песками и довольно большое расстояние, притом место сие имеет некоторые не большия возвышения. Не много не доезжая сих колодцев идет влево большая дорога во владение Туркменов Текенского поколения.

Отъехав верст 5 от колодцев, мы остановились ночевать.

Декабря 5. Поднявшись во 2 часу по полуночи мы шли до рассвета, я ехал впереди с переводчиком; перед рассветом начал склонять меня крепкой сон, я слез с лошади, и долго шел пешком за переводчиком своим которой по беспечности своей сбился с дороги в поле, между кустами; ночь была темная и холодная; я уже давно не слыхал голоса Кульчи, которой всегда с керваном ехал и пел; я остановился и не полагая чтобы мы сбились с дороги, думал что керван отстал и севши уснул на бугорке. Стало уже рассветать и я проснувшись увидел что оставлен один среди степи, даже никакого следа не было приметно; я стал кричать, никто не отвечает; мне весьма не хотелось испытать участи брошенных в степи Персиян, и поехал отыскивать дорогу руководствуясь движением светил; но вскоре встретил Кульчу, которой нас отыскивал и довел до привала керванного.

С 5-го на 6-е мы все продолжали путь свой и на рассвете 6-го числа пришли к урочищу, называемому Тюнюклю. Тут мы нашли на отдыхе несколько керванов поколения Ата и остановились подле крутого берега прежней Аму Дерьи. Именем Тюнюклю, называется большой провал, видный недалеко от вышеупомянутого берега; провал сей в ровной степи, имеет до 20 сажень глубины и до 150 в окружности; на самом дне оного, в Северной стороне видна пещера, из которой бежит родник с солено-горькой водой. Я видал на картах название Тюнюклю, приписанное большему озеру, но предположение сие ложно.

Декабря 6. Прошедши верст 6 по левому берегу Аму Дерьи вверх по прежнему течению оной, мы переправились через нее, и вышли в голую степь, на которой не было ни одного кусточка; русло сие называется в семь месте Энгюндж, и не так глубоко как при Беш-Дишике; дно его покрыто мелким лесом.

Ночь с 6 на 7 число мы отдыхали; – я думаю что мороз доходил до 12 или 15 градусов, холод усиливался ветром.

Декабря 7. Ввечеру мы остановились ночевать в голой степи, на ней не видно было даже ни одного кусточка.

Декабря 8. По утру мы опять пустились в путь и прибыли ввечеру к колодцу Дели {80}

[Закрыть]; – Место сие считается на половине дороги от Хивы до Красноводска. – Подле сего колодца видны развалины какого то здания. – Мы тут нашли двух Туркменов поколения Ата, пришедших с верблюдами на смену усталым идущим из Хивы; вышеупомянутые керваны пострадавшие много в дороге были их поколения, и кочевья их расположены около колодцев находящихся в степи на ровне с Дели, но ближе к морю.

Мы хотели напоить лошадей и верблюдов своих из сего колодца, но по несчастью в нем лежал утопший верблюд, вероятно в него поскользнувшийся, почему и нельзя было достать воды; с сего места не было уже совсем почти снегу и стало гораздо теплее.

Хотя с помощью Бога я и свершил уже самую трудную и опасную половину пути своего, и стал на сей счет покойнее, но другие мысли начали меня не без основания тревожить. Я полагал что последнее письмо мое не застало уже корвета, которой по расчету моему нуждаясь в продовольствии и опасаясь льда, должен был возвратится. Мысль что я останусь на берегу брошенный среди Туркменов, почти без денег, имея НА руках Хивинских Посланников тревожила меня. Без денег не хорошо жить между народом имеющим столь мало честности, бескорыстия и гостеприимства. Настало время сна, но я уснуть не мог, будущность меня тревожила и порождала разные мечты. Переехать море, мыслил я, на Туркменской лодке, в которой едва 12 человек уместится могут, во всякое время года а паче зимой было бы не отважное а безрассудное предприятие. Ехать сухим путем через Мангышлак между Киргизами, было бы сопряжено с большими опасностями, но главная невозможность сего пути состояла в денежном недостатке. – Пуститься сухим путем в Астрабад, а оттуда через Мазандеран и Ряшт в Ленкоран было бы возможно, если бы не было со мной Хивинских Посланников, и если б я сам не ездил в Хиву, край Персиянам неприязненной.

Оставаться же всю зиму между Туркменами без денег, невозможно; я потерял бы все уважение их, может быть даже и Хивинской Хан узнавши о том, послал бы меня вытребовать, и меня бы за деньги без сомнения ему выдали; я думал, и решился на следующее.

При выезде моем из Хивы, носились слухи что будто мы в войне с Персией, и что Каджары вывели всю конницу из Астрабада, приказав ей следовать в Тавриз. Слухи сии были привезены Туркменами возвратившимися с Чапаула или грабежа, с невольниками; они советовали единоземцам своим, отправляться на грабеж, потому что никто не защищал Астрабадской области.

Я бы не должен верить сим слухам, но не видевши никакого себе спасения, утешался тем, что они могут быть справедливы, и что в таком случае ежели не застану корвета, решусь собрать отряд Туркменов и напасть на Астрабад; последствия же сего меня мало беспокоили.

Я лежал у огня в грустных сих мечтах, как вдруг Якуб-Бай, закричал мне по Русски, что два человека едут к нам; так как я писал к Пономареву, чтобы он мне выслал кого нибудь на встречу как можно далее, то и полагал что люди сии конечно ко мне от него едут; они поспешно соскочили с лошадей, сели у огня, и начали расспрашивать меня за чем Я куда я еду. Обманутый в ожиданиях своих я погрузился опять в печаль и просил их оставить меня в покое; это были Гюргенские Туркмены, ехавшие в Хиву.

Нетерпение достигнуть скорее до берега и узнать свою участь, заставило меня решиться оставить керван и ехать верхом одному вперед; я посоветовался о сем с Юз-Башой, оставил его, переводчика и деньщика, с керваном дав им приличное наставление для пути, взял с собой Сеида, Кульчи и Туркмена Куввета ехавшего с керваном, отправился с ними, в ночи с 8 на 9 число.

Декабря 9. На рассвете мы отдохнули с час, и поехали далее, обгоняя множество керванов, поколения Ата, местоположение становилось несколько гористым.

От сего места до самого берега мы ехали почти без отдыха, и не более 2 1/2 или 5 часов в сутки останавливались, лошадиной корм состоял из нескольких пригоршен Джюгану, а мы – я и не знаю чем питались, взял несколько баранины и сухарей, которую проводники мои в первой день съели, не взявши ничего с собой, а остальные два дни я почти совсем не ел и не спал.

В ночи с 9 на 10 число мы проехали мимо колодца Тонгра, до которого не доезжая одним днем находится в левой стороне, в расстоянии одного часа от дороги колодезь и кочевье Ах Кун {81}

[Закрыть] в котором, живут Туркмены поколения Ата. Тонгра отстоит на три перехода или на 90 верст от Дели; тут нашли мы в колодце утопшего оленя. От Тонгра, остается только 30 верст до колодцев Туер, где сходятся две дороги из Хивы.

Декабря 10. Перед рассветом я прибыл в Туер, и застал керван Ата на водопое. Так как у нас не было ни кожанного мешка на веревки для черпания воды, то и принуждены были поить лошадей своих из ямы, в которую Ата налили воду для своих верблюдов; они хотели нам воспретить сие, но мы назвались поколения Джафар Бай и невзирая на их множество, силою приступили; поколение сие столько страшно по многочисленности своей, храбрости и родственным связям, что тотчас они отступили, достали нам деревянной ковш и сами черпали воду, извиняясь в грубости своей, тем что не знали племени нашего.

В колодцах Дели и Тонгране, нашли мы опять утопших верблюда и оленя, а в одном из колодцев Туера слышали блеяние барана плавающего еще по дну оного.

Ввечеру мы остановились на отдыхе в овраге не подалеку от дороги, – в овраге сем нашли мы шалаш сложенный из сухих прутьев, мы поспешили разобрать его для разведения огня и нашли под оным два верблюжьих вьюка. Туркмены мои обрадовались, развязали их, достали от туда изюму, табаку коего у нас не было и Джюгану, которым тотчас наполнили торбы, и хотели кормить лошадей, я им приказал оставить вьюки, и не касаться их. – Вот хорошо отвечал мне Сеид, вьюки эти принадлежат Ата, которых мы не иначе считаем, как скотами и невольниками своими, не думаете ли вы что они пощадили бы наши вьюки, если бы где нибудь нашли их? – Делай как хочешь отвечал я Сеиду, но лошадь моя не съест ни одного краденого зерна, – потому что оно ей во вред обратится, а я лишиться ее не хочу, мы с собой взяли мало корма на дорогу сказал Сеид; – это не дает нам права брать чужого отвечал я впрочем ежели ты так презираешь Ата, то за чем не отобрал у них из керванов то, что тебе нужно было. – Сеид остановился, а другие отнесли обратно корм и положили его опять во вьюки; правда что бесчестно чужое брать сказал мне Куввет, но Мурад Бек, ты может быть не знаешь что эти самые Ата прежде на Балкане жили откуда мы их вытеснили, что они сожгли 10 лет тому назад два судна купеческие пришедшие из Астрахани торговать в Красноводск, и увели всех людей в Хиву, где и продали их; от того купцы перестали ездить к нам, и мы принуждены, отправляться да хлебом и другими изделиями в Хиву и Астрабад; сам рассуди не заслуживают ли Ата нашего наказания?

Видя повиновение их, я положил два реала в найденной вьюк, и позволил им взять корму только на один привал; но они воспользовались сим, реалов не тронули, а взяли весь изюм и табак, которым меня и потчивали дорогой, говоря что это уже не краденое и потому не поганое, а чистое.

Декабря 11. На рассвете, мы пустились в дорогу и переехали цепь гор Саре Баба; я видел днем озеро Кули-Дерья, о коем выше упоминал. После привала мы ехали всю ночь с 10-го на 11-ое число, и 11 го к полдню напоили лошадей своих у колодцев Демур Джема, откуда прежде находящееся кочевье удалилось; я вспомнил сон виденный мною на сем месте, когда ехал еще в Хиву, и усердно благодарил Всемогущего, что оный не исполнился.

Не доезжая сих колодцев случилось со мной странное приключение. – Перед рассветом я ехал один, проводники мои все отстали, иной дремал сидя на коне, другой спал в степи у ног лошади своей, а я встретился с одним Туркменом ведущим двух верблюдов, подъехал к нему и спросил кто он, и откуда идет? – На сей вопрос он спрятался за верблюда и выбежав с обнаженной саблей, закричал мне замахнувшись ею, убирайся отсюда или изрублю, и так поспешно что я едва успел выхватить пистолет свой из за пояса, и остановить его уставив на него дулом. Кто ты таков сказал я ему, говори или убью; бедняк испугался, опустил саблю, хотел что то сказать, но задрожал, и не мог ни слова произнести; я его держал в сем положении наступая на него, а он отступая и отмахиваясь саблей, пока не наехал Сеид, которой все дело объяснил. – На мне была Киргизская шапка, и он меня принял было за Киргиза{82}

[Закрыть]. Когда Туркмен отдохнул и опамятовался от своего испуга, мы его расспрашивали не слыхал ли он чего о нашем корвете, и он утешил меня известием, что судно благополучно лежит на якоре и дожидается меня.

Мы ехали весь день 11 го числа, и остановились перед вечером на отдых в кустах, не подалеку от колодцев Сюйли.

Усталость одолевала нас, мы давно уже не спали, я кое как перемогался и мысль о скором возвращении, придавала мне новые силы; беспечные же проводники мои дремали на лошадях, и часто сонные падали с них; если кто нибудь из нас отставал, то уехавшие вперед, дабы не терять времени для сна, в ожидании отставшего слезали с лошадей, и засыпали у ног их; я кричал, будил их, упрашивал торопиться, но пока одного будил, другой опять засыпал; ночь с 11-го на 12-ое число была последняя нашего путешествия.

Я просил Сеида и товарищей его воздержаться еще от сна одну ночь, дабы скорее поспеть в его кочевье; все обещались, но никто не мог исполнить данного слова; в сию ночь мы проехали колодцы Сюйли, откуда находившееся прежде кочевье удалилось. Скоро Туркмены мои стали мало по малу отставать; Кульчи первой уснул на дороге; я ехал без них довольно долго и видя что не едут, лег на дорогу с Кувветом в ожидании их, и оба заснули; но проснувшись через несколько времени, и не видя остальных товарищей своих, полагали что лошади провезли их дремлющих мимо нас; почему и поехали далее. Прошло уже довольно времени, но ни они нас, ни мы их еще не нагнали; почему и думали уже что сбились с дороги, как вдруг увидели перед собой двух человек. – Один ехал на верблюде, а другой на лошади; приняв их по случившемуся со мной прежде сего происшествию за злоумышленных, я выхватил пистолет и наставя против конного, спросил, кто он таков; но он в ответ, скинул шапку и обняв меня приветствовал несколькими Русскими словами. – Я несказанно обрадован был узнав в нем молодого Якши-Магмеда, сына Киат-Аги, – живучи на корвете он выучил несколько Русских слов, и девять дней только как от туда отправился и имел письмо ко мне от Пономарева. Он жил все это время в кочевье Сеида, где влюбился в одну Туркменку на которой хотел жениться; отец же его с почетнейшими старшинами, был выслан ко мне на встречу, но поехал по другой дороге. – Товарищ Якши Магмеда был Туркмен Вель Уста, которой во время пути моего в Хиву, от Геким-Али-Бая перешел ко мне. – Куввет оставался назади; я пересадил Вель-Усту на лошадь, и послал его отыскивать Киата, а Якши Магмеда на верблюда, которого повел сам в поводу.

Скоро нас нагнал Куввет, и мы увидели в лево от дороги огонь, к которому поехали для прочтения письма; – там ночевало два семейства Туркменов переходящих к Северу. Огонь был далеко от дороги, мы сбились с оной, и едва к рассвету с помощью Куввета прибыли к колодцам Сюльмень, у которых нашли Сеида и Кульчи.

Декабря 12. Нам уже не далеко оставалось до кочевья Сеида, почему и послали 12 числа Кульчи вперед, чтобы, нам изготовить по есть, а сами поехали в след за ним; – перед вечером мы прибыли в Сеидово кочевье (которое перешло ближе к дороге). Жена и дети проводников моих обступили нас, собралось множество стариков в мою кибитку и накормили нас, после чего я написал несколько строк к Майору Пономареву и уснул мертвым сном.

Декабря 13. Мне надобно было посетить жен прочих проводников моих, после чего часу в 11 м до полдня, я отправился к берегу в сопровождении Сеида, сына его и человек трех посторонних. Нам оставалось верст 35 езды. – Верстах в 5 от берега я заехал в кочевье Муллы Каиба, у которого на пути в Хиву пил верблюжье молоко. – Я поехал далее; впереди видны были горы, с которых спустясь открывались море и корвет. – Я получил записку от Пономарева в ответ на письмо мое и успокоился; но еще более обрадовался когда спускаясь со скал, составляющих почти берег моря, открылся мне совершенно залив и трех мачтовой корвет наш; – я скинул шапку и надев ее на пику, махал ею, дабы дать знать о своем прибытии; – моего знаку никто не приметил; однако я вскоре увидел что с корвета плыло гребное судно ко мне, а в след за ним и другое; корвет стоял верстах в 3 от берега. Я пристал к кибиткам на берегу расположенным; не знаю билось ли мое сердце так сильно когда нибудь, как в ту минуту когда я стоял уже почти в воде морской.

Гребные суда наши причаливали всегда около колодца Балкуи, лежащего почти с версту по выше сего кочевья; – я туда поехал и был встречен матросами, приехавшими наливаться водой, которые узнав меня бежали ко мне по берегу. – Матрос Калюк, Татарин родом, прежде всех меня встретил.

Вскоре прибыло за мною первое гребное судно, а там и второе, на котором приехал ко мне на встречу Майор Пономарев, и тот же час меня с собой увез.

Легко можно представить с какою радостью я прибыл и принят был на корвете.

Я начал исполнением первого долга своего, принесением благодарственного молебствия Господу Богу; после того, окружили меня товарищи и заставили рассказывать свои происшествия.

Корвет также находился в бедственном положении. – Вскоре после отъезда моего в Хиву, забравши со шкоута Св. Поликарпа весь провиант, его отправили обратно, не полагая чтобы мое отсутствие так задлилось; недостаток в продовольствии заставил их целый месяц держать людей на половинной порции, и из 140 матросов, не более 20 оставалось совершенно здоровых; 5 умерло, 30 лежало без движения от цинготной болезни, а остальные перемогались кое как. – Лекарь был без аптеки, и не мог помогать больным. – Такое положение понудило Лейтенанта Бассаргина просить у Майора Пономарева предписания отплыть обратно; к сему, кроме сказанного, понуждал его еще показавшийся в заливе лед; первое сие требование Бассаргина было сделано в половине Ноября, Пономарев положил еще две недели срока, после которого отложили снятие с якоря еще на одну неделю, и наконец на один день; – на кануне назначенного утра для отплытия, во время вечерней зари, Туркменской Киржим причалил к корвету; – посланные мною Хан Магмед и Джанак, вошли по приказанию моему в Капитанскую каюту не объявляя ничего, и там отдали письмо мое Пономареву. Общая радость и веселие тотчас водворились между нуждающимися матросами, ропот прекратился, и решились еще меня дожидаться.

Геким Али-Бай, о котором я несколько раз письменно, просил Пономарева чтобы его захватили, не являлся на корвет, а прислал чрез другого данную мною ему монету; сколько его ни звали он не являлся отговариваясь болезнью; монету мою узнали, но полагали что Геким-Али-Бай убивши меня, нашел ее и послал на корвет для оправдания своего; болезнь же, которой отзывался, приписывали ране мною ему нанесенной во время защиты.