Текст книги "Фишки нА стол !"

Автор книги: Николай Федотов

Соавторы: Игорь Собецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

(Осмотрели комнату 1430 и поговорили с Кузьминским.)

От Кузьминского добиться толку не удалось. Он был страшно возбужден и ничего не хотел слушать.

– Они, наверное, из КГБ. Они хотели меня убить!

– Да кто они?

– Эти громилы! Они меня ударили и втащили в комнату! Они хотели получить видеомагнитофон с кассетами. Они меня били и пригрозили, что выбросят в окно. Я чудом сумел от них сбежать.

– Сколько было этих людей?

– Меня били трое! И, по-моему, еще двое сторожили в коридоре. Они все были с автоматами.

– Как по-твоему, зачем сотрудникам КГБ, тем более с автоматами, нужен твой видеомагнитофон?

– Да они же из КГБ, как вы не понимаете! – Кузьминского просто трясло.

В конце концов Хусаинов выставил эту ходячую истерику из кабинета, приказав прийти завтра в 10:00 и успокоиться.

Выпроводив Кузьминского, Хусаинов снова взялся приводить в порядок мысли.

"На комитетчиков они совершенно не походили. Те ни в коем случае не станут грозить оружием и устраивать ограбление. Впрочем, автоматы ему, наверно привиделись – воевать у нас тут все равно не с кем. "Соседи" без проблем получили бы санкцию на обыск, спокойно изъяли видик и… кино, что ли смотрели бы у себя в конторе?

Мафия? Нет, слишком умело они работали, слишком хорошее у них снаряжение. Да и зачем им прилагать такие усилия ради какого-то Фотиева и его видика. Для бандитов главное – деньги, а тут, вроде бы, игра свеч не стоит.

Значит, наши? Нет, это просто смешно! Видел я, как менты гоняются за ментами[4]4
  Такое Хусаинов сподобился увидеть в Ленинграде. Там в 1987 году был создан первый в стране полк милиции (формально ВВ) из срочнослужащих. Ребятами усиливали штатные патрули, использовали для оцеплений и другой тупой работы. Носили они обычную милицейскую форму, отличаясь погонами рядовых – таких почти нигде больше не увидишь. Ну, конечно, как все солдаты, ходили в самоволку, а милицейские патрули их, конечно, ловили, а те, естественно, убегали. И Хусаинов своими глазами видел это редчайшее зрелище: по улице мчится один милиционер в форме, а двое других, тоже в форме, его преследуют.


[Закрыть], но чтобы вот так…

Значит, все-таки коллеги Дрожжина. А то и он сам. Появились эти молодцы сразу после того, как я его побеспокоил. Оружие, прыжок из окна… Похоже на спецназ."

Немедленно следовало доложить Валентинову. Но тот уже ждал возле дежурной части.

– Ты где сейчас был?

Вопрос прозвучал как-то странно. Хусаинов не понял, просто ли начальник хочет знать подробности происшествия, или они что-то напортачили, и сейчас последует разнос. Обычно это становилось ясно по тону начальника, но в этот раз понять было нельзя. Пока зам по розыску думал, в каком ключе построить свой доклад – в оправдательном или информативном, начальник под локоток отвел его в угол и сам начал рассказывать.

– Помнишь, вчера у тех грузинов изъяли в машине радиостанцию. Сейчас я ее включил, думал, послушаю, какие волны она ловит. И слышу буквально следующее. Ему, дескать, сообщили, что тот очнулся и рассказал милиции, что в комнате 1252 его могут поджидать, так что давай быстрее заканчивай и смывайся. Другой ответил, что понял, а через минут пять говорит, мол, меня застали прямо в комнате, пришлось уходить через окно. Комнаты с такими номерами в ближайшей округе только в нашем здании. Я спрашиваю у дежурного, он говорит, ты с ребятами на двенадцатом кого-то ловишь.

– Да, именно в 1252! И он ушел через окно! – подхватил Хусаинов. – Значит, у них еще и рации были!

Он подробно доложил начальнику о происшедшем. Мысль о том, что неизвестные прослушивали телефон, пришла к ним одновременно.

"Жучок" на телефонном щитке отыскался довольно быстро. Гораздо больше времени ушло на поиски самого щитка. Валентинов пришел в тихий ужас от созерцания, в каком состоянии находятся провода от телефонов его отделения. В грязнейшем тупике темной лестницы, насыщенной недвусмысленными запахами, в распахнутой коробке, со следами многочисленных подключений… К счастью, ответственными за такой вопиющий бардак являлись не его подчиненные, а то бы им пришлось сильно пожалеть, что вообще на свет родились – устраивать разносы Валентинов умел и где-то даже любил.

Казалось нелишним проверить на предмет прослушивания и саму контору. Для этого начальник связался с Алексеем Петровичем, и тот пообещал прислать наутро специалистов. История с прыжками из окон двенадцатого этажа показалась ему заслуживающей внимания. Валентинов тоже склонялся к версии, что "неизвестные с четырнадцатого" могут быть связаны с Дрожжиным, и хотел попробовать задействовать здесь "соседей".

Но особой надежды узнать что-то по этому каналу не возникало. Комитет оставался верен своему "принципу черной дыры" – они с готовностью выслушивали любую информацию, но дождаться хоть слова в ответ было почти невозможно.

Специалисты от Алексея Петровича прибыли рано утром и, повертев ручки на своем аппарате, уверенно направились в кабинет зама по розыску.

Хусаинову позволили, хотя и со скрипом, присутствовать при процедуре. Микрофон нашелся на самом видном месте – на оконном стекле. Он был замаскирован под пятнышко грязи. На многочисленные вопросы по поводу типа устройства, дальности действия, происхождения, времени установки и т. д. спецы отмолчались.

– Вам сообщат то, что следует, – заявил один из них, стараясь придать голосу весомость.

Зам по розыску сообразил, что здесь спорить бесполезно.

"Ладно, Алексей Петрович потом расскажет, никуда не денется," – подумал он. С куратором у зама сложились свои, пускай редкие, но взаимовыгодные отношения. Снова повернувшись к спецам он ахнул:

– Что ж вы делаете, вашу мать?!

Комитетчики вынимали оконное стекло. Отцеплять микрофон здесь они не захотели. Несмотря на все протесты, одного стекла Хусаинов лишился. На возврат он даже не надеялся. Второе же стекло в окне его кабинета разбили еще весной, и таким образом сейчас в комнате установилась приятная сентябрьская погодка, осенний ветерок весело шевелил документы на столе, а к вечеру в гости пожаловала кошка.

– Под пятно грязи, говоришь? – заметил Валентинов, выслушав отчет зама. Бардак у тебя в кабинете. Я сам такого никогда не допускаю, – он кивнул на окна своего кабинета, как всегда, плотно зашторенные.

И в этот раз доклад начальнику не остался безнаказанным. Найденные "жучки" вызвали проведение очередной ОПЕРАЦИИ, правда, несколько нетрадиционной. В это утро весь личный состав с тряпками и ведрами "обеспечивал безопасность" окон конторы. Начальник приказал, чтобы к концу смены все стекла были идеально чисты. Но накопившаяся с 1953 года[5]5
  Авторы вовсе не хотят сказать, что у нас не было порядка со времен Культа личности. Просто стекла не мыли с момента постройки здания.


[Закрыть] грязь упорно сопротивлялась, явно став на сторону врага.

Кулинич попытался было улизнуть от работы. Он направился в контору Треста озеленения, собираясь задержать кого-нибудь за пьянство на рабочем месте (там труднее было встретить трезвого) и заставить работать вместо себя. Но Валентинов моментально пресек эту попытку, Кулинич был публично обозван "уклонистом" и отправлен на работу. Работали, согнувшись в три погибели, так как окна отделения располагались на уровне земли, а иные даже ниже. Тут Кулинича настиг еще один удар. Пробившись через первый слой грязи на внешней стороне окна своего кабинета, он обнаружил, что это вовсе не его кабинет, а соседняя комната, принадлежащая, кажется, какой-то хозяйственной службе.

К 10 часам, как и было назначено, в отделение явился Кузьминский. Внеочередной субботник к тому времени уже сошел на нет. Ребята из безопасности тоже отработали. Хусаинов вместе с начальником отделения взялись за центрального персонажа вчерашних событий (впрочем, Валентинов вскоре вынужден был заняться своими делами), а Кулинича со Шпагиным услали опрашивать проживающих на 14-м и 12-м этажах по тому же поводу.

Студенты, живущие поблизости от 1430, которые и в день убийства крайне неохотно отвечали на вопросы, теперь возмущались, что их "уже в третий раз беспокоят с идиотскими вопросами"; доходило даже до непарламентских выражений.

Через некоторое время Шпагин сообразил, что они обходят соседей убитого лишь вторично, в то время как все в один голос повторяют примерно одно и то же: "В третий раз, сколько ж можно!". Сергей осторожно поинтересовался, и выяснилось, что не далее как вчера кто-то уже обходил комнаты и выспрашивал про Фотиева и его знакомства. Посовещавшись с Кулиничем, Шпагин позвонил на всякий случай Валентинову, чтобы твердо увериться, что никто из отделения вчера здесь на работал. Следователь также не мог никого прислать, ибо он звонил вчера же, жаловался на нехватку времени и фактически полностью переложил дело на них. Оставалось одно – связать этот факт со вчерашними действиями двух неизвестных.

Пришлось решиться на непопулярные меры – обходить жилой сектор в четвертый раз и собирать сведения об этом вчерашнем визитере. Вырисовывалась интересная картина: некто, скорее всего, один человек, вчера обошел соседей и знакомых Фотиева, пытаясь узнать примерно то же, о чем спрашивали после убийства связи Фотиева, возможные конфликты, появление посторонних. Он, как выяснилось, представлялся работником милиции и демонстрировал удостоверение, которое никто толком не рассмотрел. Приметы, достаточно скудно описанные студентами, при желании можно было натянуть на одного из напавших на Кузьминского – там и там все было среднее и незапоминающееся. Один из студентов вспомнил, что приходившего к нему человека, он видел часом позже на первом этаже.

Многим из свидетелей показалось подозрительным, что их опрашивают повторно о том же самом, да и спрашивающий имел ряд странностей. Но никто в милицию не сообщил, поскольку в прессе очень много писали о шпиономании в сталинские времена. Прослыть же сталинистом каждый боялся куда сильнее, чем, к примеру, педофилом.

Тем временем в отделении "потрошили" Кузьминского. Допрос вел в основном Хусаинов, в начале участвовал также начальник, а позже ассистировал Муравьев. Кузьминский кололся туго, но без особых проблем. При аккуратном и дотошном отношении к деталям опытный зам по розыску достаточно быстро запутал его и постепенно продавливал, вынуждая сознаваться шаг за шагом. То, что он наплел вчера на этаже, было, мягко выражаясь, не вполне точным изображением реальности.

Двое неизвестных не затолкали Кузьминского в 1430-ю комнату, а застали его там. Оказалось, что наш герой имел довольно тесное знакомство с убитым, в основном делового характера. Узнав о его смерти, он сильно испугался, но чего именно – сам толком не мог объяснить, он называл это одним словом "впутаться". Кузьминский оказался человеком мнительным и даже, пожалуй, трусоватым. Кроме торговых контактов, они с Фотиевым вместе клеили безотказных девчонок-филологов, пару раз вместе выпивали, обсуждая довольно откровенно политические проблемы. Но дело не в этом. После колебаний Кузьминский рассказал, что перед убийством он одолжил Паше одну свою видеокассету не очень пристойного содержания. И боялся, что кассету найдут, по ней выйдут на него и совершат над ним то самое ужасное действие – "впутают". И Кузьминский решил кассету выкрасть.

Проникнуть в комнату Фотиева оказалось совсем не сложно. Пять минут страха – и Кузьминский держал в руках свою кассету. Вот тут-то его и накрыли двое неизвестных. Появившись в комнате как из-под земли, они напугали незадачливого вора до полусмерти. Сначала Кузьминский подумал, что это милиция, но чуть позже даже у него хватило ума сообразить, что милиция так не действует. Отобрав вырученную было кассету, Олегу сунули под нос пистолет с глушителем и начали втолковывать, что он отсюда живым не выйдет, если сейчас же не сообщит, где остальные кассеты. С трудом соображая, Кузьминский пролепетал, что остальные у него дома – действительно, у него дома лежала еще одна кассета подобного содержания. Далее действие в основном не расходилось с его прежними показаниями: эти охотники до видеокассет повели Кузьминского в его комнату, по дороге он попытался сбежать, но получил по затылку и остался отдыхать в коридоре, где его и обнаружила комендантша. Страшное слово "впутаться " вновь прозвучало в ушах любителя клубнички. И сама собой сложилась в голове стройная, как пакет лапши, версия…

Кузьминский Олег Владимирович, 1967 года рождения, уроженец Москвы, русский, студент философского факультета, постоянно прописанный в Смоленске и проживающий в общежитии, в комнате 1252, ранее уже задерживался за незаконную продажу сигарет, Муравьев поднял соответствующие документы. К тому задержанию приложил руку Крот. По его сведениям, Кузьминский был обычным спекулянтом.

Когда фальшиво раскаивающийся спекулянт покинул кабинет, Хусаинов позвонил Алексею Петровичу. Он надеялся использовать против разведчиков (он уже не сомневался, что двое незнакомцев – из ведомства Дрожжина) возможности КГБ. Как и всегда, из этих планов ничего не получилось.

– Изъятые вчера предметы, по всей вероятности, иностранного производства ("Особенно стекло", – тоскливо подумал Хусаинов). Так что надо произвести ряд специальных мероприятий. О результатах мы вам сообщим.

На предположения Хусаинова о принадлежности вчерашних разведчиков к военному ведомству Алексей Петрович ответил столь же туманно. Понять, что он имеет в виду, как любили писать сыщики в своих рапортах, "не представилось возможным".

На столе у Алексея Петровича лежал поступивший утром запрос. Отдел административных органов ЦК КПСС настоятельно требовал представить все имеющиеся данные на сотрудников 206 отделения милиции Хусаинова М.А. и Валентинова Б.В., в особенности об их побочных заработках и возможных связях с иностранными гражданами. Поверх запроса красовалась резолюция "Окажите помощь" – точно такая же, как и на докладной Валетинова. Рассматривая эти бумаги, Алексей Петрович испытывал беспокойство за свою дальнейшую карьеру и сильное желание уйти в отпуск. Поразмыслив, Алексей Петрович взял обе бумаги, скрепкой прикрепил к ним стопку листовок "СД" и записку "ВИТЯ – СЕКСОТ" и аккуратно засунул собранные материалы в щель за полку в своем сейфе. "Потеряв" таким образом бумаги (причем, без нарушений режима секретности) и опечатав сейф личной печатью, Алексей Петрович почувствовал себя гораздо увереннее.

В отделении тем временем тоже все улеглось. Суматошное утро с уборкой микрофонов, беготней по этажам и выжиманием Кузьминского наконец закончилось. Начальник отбыл в управление (напоследок надавав всем заданий), и по кабинетам ненадолго распространилась благословенная тишина.

Глава 4

Увидел пьяного – отойди

4-я заповедь "козла"

– Ты чего, мать твою, не видел, какие я фишки ставил?!

– А у меня они были?!

Кулинич после разгромного поражения предъявлял претензии своему партнеру сержанту Вощанову, в то время как победившая сторона в лице Муравьева злорадно рисовала под столбцом "ОНИ" жирную букву "К".

– А фигли ты на пустых дуплился?

– Чтоб не отрубили.

– Дурак! Заходчик-то – я!

– Сам зашел, сам и играй!

– Да-а-а… Тяжело играть одному против троих!

– Играете? – в приоткрывшуюся дверь шагнул университетский куратор из Комитета, Алексей Петрович (известный также как Владимир Николаевич). За его спиной мелькнуло лицо Кости Побелкина.

– Давайте с нами, – попытался пошутить Муравьев.

– Доигрались уже! – Алексей Петрович был явно не в лучшем расположении духа и, по-видимому, собирался испортить настроение всем остальным. – Вы ЭТО видели?

Он извлек из портфеля мятый листок бумаги, вложенный в прозрачную пластиковую корочку. То была листовка Союза демократов, призывавшая студентов и сотрудников Университета на митинг, "посвященный памяти члена Союза Павла Фотиева, убитого палачами коммунистического режима за свои убеждения". Митинг должен был состояться сегодня. Подписала листовку Стародомская.

– Ого, – мрачно заметил Муравьев, проглядев бумажку.

– Что "ого"?

– Митинг не успел начаться, а вы уже знаете.

Алексей Петрович возмущенно всосал воздух, собираясь разразиться ругательствами, но в разговор вовремя встрял Кулинич, одновременно пихнув молодого коллегу в бок:

– Из города силы будут, или мы сами обеспечиваем?

Куратор начал инструктаж.

Через час вернулся Хусаинов, ходивший вместе со Шпагиным осматривать комнату Кузьминского, и застал в отделении Алексея Петровича, распоряжавшегося как начальник. Валентинов уехал вовремя.

Митинг не был разрешен, но разгонять его самочинно не рискнул бы ни Валентинов, ни тем более оставшийся за начальника зам по розыску. От Алексея Петровича при всех стараниях не удавалось добиться инструкций, как действовать в отношении нарушителей Указа о митингах и шествиях. Звонили в ректорат. Там были уже в курсе, но ректору срочно понадобилось в Академию наук по делам, а остальные дружно кивали на него. В районнном управлении мямлили нечто вроде того, что надо действовать в строгом соответствии с законом, но в то же время в духе демократизации и гласности и ни в коем случае не допустить провокаций экстремистов и тому подобное. Короче, приказа на разгон не поступило, но и допускать несанкционированный митинг начальство тоже не велело.

Рассерженный Шпагин неофициально предложил поручить митинг Кроту или Галкину – с них все равно спрос невелик. Однако предложение было отвергнуто как антисоветское и пораженческое, а также слишком жестокое по отношению к участникам митинга.

Митингу придавали значение не только демократы, но и власти. Его даже удостоил своим посещением один из руководителей "Пятерки", курировавший подобные мероприятия.

Этот специалист по митингам был известен под кличкой Ватсон. Каждый раз, когда собирался или только планировался митинг или какое-нибудь подобное безобразие, он прибывал на место на своей машине, которую неизменно узнавали по номерам. Номера, конечно же, каждый раз менялись, но жуткие разводы от гаечного ключа на них из-за многократной перестановки бросались в глаза всем. Собравшихся милиционеров он, верный комитетовскому высокомерию, приветствовал иронически: "Привет, холмсы!" Естественно, ему отвечали: "Здравствуйте, Ватсон!"

Однажды демократы каким-то чудом смогли его провести. Ватсон определил, что митинг "СД" планируется на площади Маяковского. Своевременно ее оцепили, стянули соответствующие милицейские силы на случай, если митинг все же попытаются провести. Пришло время, но манифестантов не наблюдалось. Ватсон в раздражении вышагивал по площади, стараясь походить на штатского, но это у него плохо получалось, потому что на всей оцепленной площади он был один. А митинг тем временем шел на Пушкинской.

На сей раз вышел тоже в некотором роде конфуз. Стянутых сил оказалось явно больше, чем участников митинга. Вокруг оратора толпилось десятка два студентов, и еще примерно столько же стояло группками поодаль. От Большой Конторы кроме Ватсона с помощником присутствовал также Алексей Петрович, рядом с ним стоял командир взвода ОМОНа, а его бойцы ждали в автобусе в ста метрах от места митинга. Трое сыщиков, не считая самого Хусаинова, были в штатском и еще два сержанта в форме сидели на лавочке неподалеку. Разумеется, замполит Незлобин влез как дурак в самую гущу студентов и внимательно слушал оратора. Конечно же, приперся Крот со своими ребятами. Проректор по режиму невдалеке болтал о чем-то с секретарем парткома, а четверо их сотрудников, почтительно обступив, внимательно слушали руководство. Еще двух мужиков в строгих костюмах не удалось идентифицировать, раньше Хусаинов их не встречал. Комсомольское начальство старалось держаться поближе к партийному и в то же время не слишком дистанцироваться от основной массы студентов. Первого секретаря вузкома Слонова сопровождали четверо комсомольских деятелей, в их числе Костя Побелкин, который, заметив Крота, заскрипел зубами.

Хусаинов приметил даже появление Индуса – многократно судимого рецидивиста-карманника, лицо которого он хорошо помнил по ориентировкам МУРа. Этот щипач специализировался на массовых мероприятиях, а митингов сейчас проводилось предостаточно, и народ на них увлекался до такой степени, что Индус ходил по чужим карманам, как по своим собственным. Для него настали золотые времена. Более того, стало значительно безопасней. Скажем, в транспорте или на рынке в случае провала вор рисковал поплатиться собственной шкурой, и даже при задержании сыщиками граждане норовили устроить над ним самосуд. На митинге же расклад был совершенно иной. Стоило крикнуть что-нибудь о преследовании агентами КГБ, как возбужденная толпа бросалась на выручку и отбивала вора у оперативников[6]6
  См. Милицейские байки. Вторая сотня. – «За идею».


[Закрыть].

Индус покрутился минуту и, видимо, не сочтя данное вече достойным своего внимания, исчез.

Едва подошли первые слушатели, на постамент памятника рядом с Ломоносовым вылез Гринберг. Яростно размахивая руками и поминутно рискуя свалиться, он начал речь. Руслан Аркадьевич то срывался на фальцет, заливая первые ряды слушателей потоками слюны, то понижал голос до интимного шепота. Хусаинов понимал лишь отдельные слова: "Мировое сообщество… тяжелая утрата… тоталитарный режим… чудовищное преступление… наглая провокация КГБ… мировое сообщество… борцов за права человека… преследования по убеждениям… присутствующие здесь осведомители… уедем все… не потерпим… массовые убийства свидетелей…"

Вскоре Гринберг пошел уже по третьему кругу и, видимо, поняв это, остановился. Митинг начал потихоньку рассасываться. Инцидентов не случилось. Хусаинов направился к отделению, вслед за ним пошли проректор и мужики в костюмах. До Хусаинова донеслись сказанные вполголоса слова кого-то из них: "Да сколько же с ними цацкаться будем, товарищ подполковник?!" В отличие от выступления Гринберга, эта речь звучала куда эмоциональнее.

Алексей Петрович выглядел довольным, и сыщики надеялись, что он на этом основании не станет докучать им своими дурацкими поручениями. Его пригласили в отделение на чашку кофе, хотя имелся в виду несколько иной напиток.

За стаканом Алексей Петрович ударился в воспоминания, припомнив далекие блаженные годы, когда он мог позволить себе несколько месяцев искать автора одной антисоветской листовки, поскольку за все это время ничего более значительного не случалось. И любого крикуна типа Гринберга турнули бы из Университета моментально и без оглядки на всякие там митинги да "голоса".

Алексей Петрович припомнил курьезный случай из тех времен. Как-то в одном из учебных корпусов появилось объявление: "Такого-то числа в такой-то аудитории состоится встреча студентов Университета со старым членом партии, участником Октябрьской революции Львом Давидовичем Бронштейном". Алексей Петрович даже не стал выяснять, чья это шутка, поскольку посчитал ее безобидной. Самое интересное, что многие из студентов пришли на встречу. На двери аудитории их встретила записка: "Встреча с тов. Бронштейном отменяется, поскольку он умер"; кто-то, не обладавший столь тонким чувством юмора, приписал: "…в 1940 году".

Другая история, дошедшая до Алексея Петровича, проходила не по его ведомству, а через партком. В недавние застойные года жили в одной комнате общежития два первокурсника с Кубы и с ними один наш парень. Он был спортсменом, каждое утро вставал в шесть, делал гимнастику, пробежку вокруг корпусов и так далее. И ему обидно было смотреть, как соседи сладко дрыхнут чуть не до девяти, в то время как он поднимается с гимном. Тогда наш спортсмен придумал и кубинцев тоже поднимать чуть свет, утверждая, что гимн Советского Союза полагается слушать стоя. Кубинцы – ребята дисциплинированные, послушно вставали и стоя выслушивали гимн. Эта патриотическая идилия продолжалась целый семестр, а потом несколько освоившиеся иностранцы решили выпросить себе поблажку. И отправились в партком с нижайшей просьбой. Мы, говорят, очень уважаем вашу страну и все ее символы, готовы выполнять все установления, но ввиду больших учебных нагрузок, не могли бы вы в порядке исключения, если это только возможно, разрешить нам по воскресеньям не вставать в шесть утра слушать Государственный гимн СССР. Парня отчислили моментально. Алексей Петрович выразил сожаление, что люди в парткоме оказались совершенно без чувства юмора.

Кулинич в ответном слове вспомнил, как он в те же благословенные застойные годы сдавал в КГБ агента марсианской разведки. Некий воришка вздумал разыгрывать из себя психа. Он утверждал, что прилетел с Марса, отказываясь под этим предлогом сообщать свою фамилию. Бить задержанных в университетском отделении всегда было не принято (что поделать, "с кем поведешься…"), поэтому Сергею поручили расколоть мужичка, ибо сдавать его в психушку – дело муторное и заведомо безвыигрышное. Кулинич пришел в дежурную часть и поинтересовался у задержанного, кто он и откуда. Услышав, что перед ним марсианин, опер деловито осведомился: "Паспорт попрошу! Виза, надеюсь, в порядке?" "Какая виза?" – опешил марсианин. "Как, какая виза? Вы же прибыли с Марса – из-за границы, значит, должны иметь визу на въезд. Нет визы? Очень жаль. Вынужден вас задержать. Дела о нарушении госграницы подведомственны Комитету государственной безопасности, туда я вас и передам" Поскольку воришка рассчитывал в худшем случае на психбольницу, но никак не на следственный изолятор КГБ, он предпочел признаться в своем земном происхождении.

После того, как Алексей Петрович ушел, воспоминания на комитетовскую тему продолжились, но уже не столь беззлобные. Кто-то припомнил видеокамеры в сортирах – старую мозоль Хусаинова.

Несколько лет назад, во времена застойные, теперь почти былинные, в туалетах Главного здания были замечены надписи и изображения фашистского содержания. В отличие от традиционных голых баб и непристойных стишков, коими непризнанные творцы испещрили в уборных все вертикальные поверхности, данное явление заслуживало, по мнению компетентных органов, пристального изучения. Комитетчики установили в туалетах скрытое видеонаблюдение, пытаясь поймать неонацистов. Как раз в тот же период опера отделения занимались кражами сумок у библиотек, в смысле, искали, кто ворует сумки. В последнее время вещи стали пропадать чаще, некоторые заявители настояли на возбуждении дел, потом дошло до ректора, и там тоже настоятельно попросили принять меры. Короче, очень надо было поймать хотя бы одного сумочного вора, дабы представить пред светлы очи ректората, а также списать на него имеющиеся заявления. Как назло, сумочный вор не ловился. Тут совершенно необходима была техника. Опера обратились к "соседям" с просьбой одолжить хоть одну видеокамеру, но так ничего и не получили. С тех пор Хусаинов свое мнение об Алексее Петровиче и его службе изменил к худшему, хотя старался этого не выказывать. Кстати сказать, сумочного вора они через пару недель таки поймали при помощи иного технического средства. Через муровских знакомых опера достали армейский взрыв-пакет и, заделав его в "дипломат", сели в засаду. Громыхнуло тогда здорово. За использование опасного для здоровья окружающих устройства Хусаинов схлопотал выговор и надолго распрощался с мечтой о майорском звании.

На другой день Валентинов прибыл в отделение после двенадцати. С утра он ездил на совещание к начальнику РУВД полковнику Сидорчуку. Дело Фотиева имело уже широкую известность, не столько общественную, сколько среди верхов. Благодаря активности «Союза демократов», им заинтересовались в МГК. Как всегда, заинтересованность верхов выразилась в понуканиях милиции и требовании ежечасных отчетов. Полковник, видимо, уже получил «накачку» и теперь наседал на Валентинова. Добрую половину совещания он говорил о том, как важно поскорее раскрыть это «дело с политическим душком».

Районный начальник вообще любил поговорить по случаю. К несчастью, существовали люди, по должности обязанные его выслушивать.

– Меня переставили перед фактом, – распространялся полковник. – Обычную уголовщину превратили в политическое дело. И это дело висит над нами как мандоклов меч!

Один не в меру образованный капитан, не сдержавшись, прыснул, после чего судорожно зашуршал бумагами.

Валентинов робко заметил, что расследование – вообще-то должен вести следователь прокуратуры, но Жбан пока что пальцем не шевельнул, крутятся только опера.

– Ваша работа, она тоже оставляет желать быть лучшему, – огрызнулся полковник. Но следователю пообещал "прописать стимул".

Сидорчук, надо сказать честно, был не таким уж дубом. Сам он начинал с участкового инспектора, от "земли" оторвался не так давно и до сих пор еще имел представление о том, что службе помогает, а что – нет.

Сразу от начальника Валентинов поспешил в свою контору.

Подойдя к дежурной части, он хотел уже приказать вызвать к себе Хусаинова с докладом, но дежурный его опередил:

– Еще одно убийство, товарищ майор!

Новость подействовала ошеломляюще.

– По сообщениям граждан, некто Кузьминский выброшен из окна прошлой ночью. Возможно, и сам выбросился, но заявители настаивают на убийстве. Работает бригада с Петровки.

Из всего, что произнес начальник, цензурным было только одно слово:

– Где?

– В северном дворике.

Валентинов тут же направился к выходу из отделения, намереваясь увидеть все лично, однако навстречу ему уже шел следователь дежурной бригады ГУВД. После представления гость сразу взял быка за рога:

– А куда вы девали труп?

– А с чего вы взяли, что мы его куда-то девали?

– А с того, что его там нет!

– А он там был?

– Очевидцы утверждают, что был. И кровь на земле…

"Вот незадача! – подумал Валентинов. – Неужто из моих кто-то учудил? Не должны бы. Все знают, что на месте происшествия трогать ничего не положено. Сказать, что не трогали? А вдруг действительно наши? Выяснять при следователе неудобно…"

В памяти тут же всплыла давнишняя история, происшедшая, к счастью, на территории другого отделения, хоть и в общежитии Университета. Какой-то местный кузьминский навернулся тогда с шестнадцатого этажа. Пролетая, зацепился головой за подоконник на полпути. Голова, естественно, оторвалась и отлетела метров на тридцать, а тело упало прямо под стеной. Дежуривший там молодой сержант сообщил в отделение, а сам отправился охранять место происшествия. Неизвестно, отчего ему взбрело это на ум, то ли решил оказать помощь следствию, то ли подумал, что так удобнее охранять, но он разыскал голову пострадавшего, невозмутимо взял ее за волосы и подтащил к телу. Над сержантом смеялись все окрестные отделения.

Конечно, везде может найтись подобный деятель, но Валентинов, подумав, решил, что у него таких нет.

– Наши не брали. Может, кто из студентов… Решили, например, что он еще жив. Кто охраняет место происшествия? – последняя фраза адресовалась дежурному.

– Я Семена направил, – отозвался Петрович. – Но только мы поздно сообщение получили. Наверное, бригада даже раньше приехала.

Валентинов чувствовал себя неуютно. Он привык знать на своей территории все. Во всяком случае, знать все лучше городских. Увидев, что на этот раз оплошал, он немедленно развил кипучую деятельность. Кому-то влетело, и сотрудники под строгим взглядом начальника забегали на полусогнутых.

Достоверно было установлено следующее.

Неизвестный гражданин позвонил в "02" и сообщил, что некто Олег Кузьминский выброшен из окна своей комнаты в общежитии. Прибывшая бригада обнаружила под окнами на асфальте бурое пятно, вокруг которого толпились студенты, возбужденно обсуждая преступление.