Текст книги "Фишки нА стол !"

Автор книги: Николай Федотов

Соавторы: Игорь Собецкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3

С бланкового не заходи

3-я заповедь "козла"

Тем временем участковый Шпагин, которому было поручено отработать «женскую линию» Фотиева работал в поте лица, стараясь спихнуть с себя это поручение. Для начала он надел форму и посетил деканат и учебную часть биофака, где, судя по записи в блокноте убитого, училась фотиевская подружка. Факультет, к несчастью, находился на его участке, так что эту часть работы свалить все равно было не на кого.

Административные работники (а особенно работницы) Университета то ли потому, что относились в основном к старшему поколению, то ли потому, что постоянно были окружены студентами – народом беззаботным и недисциплинированным – всегда испытывали почтение к представителям власти. Современные нравы в студенческой среде, помноженные на демократизацию, вызывали у них раздражение, что оборачивалось хорошими отношениями с участковым, в лице которого они видели желанный "порядок". Чтобы эффективно пользоваться таким отношением, для всех контактов с администрацией Шпагин старался надевать форму. Пользуясь хорошим расположением, он быстро, без лишних формальностей выяснил, что интересующая его студентка – Дрожжина Екатерина Ивановна, из города Щелково Московской области, недавно отчислилась по собственному желанию и уехала домой. О причине этого поступка в официальных бумагах ничего не было, но инспекторша курса повторила участковому приблизительно то же, о чем ходили слухи в общежитии: что студентка эта забеременела от Фотиева, а тот со скандалом отказался на ней жениться. Переписав установочные данные из личного дела Дрожжиной, участковый отправился беседовать со студентами, знавшими ее.

Щелково ему понравилось, поскольку в его зону ответственности никак не входило, и на основании этого можно было спихнуть работу на кого-нибудь из оперов, а то и еще подальше.

Для беседы с друзьями и подругами Дрожжиной участковый переоделся в штатское. В отличие от сотрудников, студенты на дух не переносили милицейской формы, причем не из-за того, что были не в ладах с законом, а просто в силу господствовавшей идеологии, которая недавно из кухонь перебралась на страницы газет, и которую он характеризовал как "лагерную". Доходило до смешного (это если смотреть со стороны), когда студента приглашали в качестве свидетеля по делу, он начинал возмущаться: "Стукача из меня хотите сделать!"

С женщинами разговаривать было намного проще. Политические веяния на них мало повлияли. Как и раньше, достаточно было сделать вид, что тебе интересна ее болтовня и время от времени поддакивать или, еще лучше, выражать легкие сомнения – и дело в шляпе, оставалось лишь терпеливо вылавливать нужное из обильного потока информации обо всем и обо всех.

О гибели Фотиева студенты уже знали, поэтому сразу же соображали, отчего милиция интересуется его подругой. Кто пытался уклониться от разговора, кто начинал ломать комедию, а иные делали вид, что ничего не знают. Участковый делал вид, что верит и спешил к следующему студенту.

После нескольких бесплодных бесед Шпагин наконец добрался до Лены близкой подружки Екатерины Дрожжиной. Подружку Лену ему удалось разговорить по полной программе. Она выболтала, что после объяснения с Фотиевым Дрожжина долго плакала, всячески проклинала неверного любовника и грозилась сделать что-то страшное то с ним, то с собою. В частности, она говорила (точнее, всхлипывала) примерно следующее: "Я брату скажу!.. Он его… Ему человека убить – что муху!"

Сболтнув последнее, подружка Лена сразу прикусила язычок, сообразив, что, указала на возможного убийцу, то есть совершила грех, именуемый стукачеством. Но сделанного не воротишь, поэтому после непродолжительного колебания она выдала и остальное о брате Дрожжиной. О нем подружка знала немного – со слов Кати, он служил в звании капитана в одной из частей Минобороны около Щелкова, и работа его касалась чего-то секретного.

Полученная информация явно давала версию. Сегодняшнюю работу участкового можно было считать успешной, поэтому он не стал обходить остальных знакомых Дрожжиной, а нашел себе более приятное времяпровождение до назначенного Хусаиновым срока доклада.

Недавно кто-то из оперов поделился, что дежурная комната ВОХРа прекрасное место, где можно передохнуть, забить фишки, покемарить часок, а то и пропустить стаканчик, находясь при этом "на территории" и не будучи досягаемым для начальства. Кстати, и партнерами для "козла" вохровцы были неплохими, и, в отличие от оперотряда, в дежурке всегда кто-нибудь сидел. Подойдя к двери, Шпагин услышал характерное бряканье фишек. Он радостно распахнул дверь (стучаться в служебные помещения считалось неэтичным) и остолбенел. За столом с костяшками в руке сидел зам по розыску Хусаинов.

– А, привет! – после некоторого замешательства бросил он Шпагину. – Ну, как успехи?

– Есть кое-что, – ответил участковый, присаживаясь к столу. Но при вохровцах не стал распространяться.

– А как у вас с заходными?! – воскликнул соперник, сидевший справа от Хусаинова, и долбанул костяшкой так, что все остальные подпрыгнули.

– С заходными хорошо, – флегматично отозвался зам по розыску, – без них плохо. – Он легонько постукал уголком фишки по столу.

– Так че ж ты с них заходил, – возмутился его партнер, сидевший напротив, – если у тебя бланковый!

Пока играющие заканчивали партию, Шпагин осмотрелся в дежурке. Стены были увешаны старыми плакатами застойной эпохи, которые ныне смотрелись необычайно прикольно. На почетном месте висел удивительный по своей глупости плакат "Так ли надо строить?" с домиком из фишек домино и окурком вместо трубы.

Партия очень скоро закончилась. Хусаинову с партнером вписали, и немало.

– Ну, ребята, нам пора, – зам по розыску делал вид, что Шпагин зашел сюда за ним. – Давай, Сергей, рассказывай, что выяснил.

Подхватив коллегу под локоток, он поспешил покинуть гостеприимных вохровцев.

Еще не зайдя в контору, коллеги уловили в воздухе запах озона. Из отделения доносились грозовые раскаты. То Валентинов орал на опера Ветрова, грозя всеми земными и небесными карами.

В свое оправдание Ветров не мог сказать ничего вразумительного. Как нашкодивший подросток, он только уставился в пол и обиженно пробубнил:

– А чего она…

После того, как начальственные грозы отгрохотали над опером, закончившись многообещающим "Пишите рапорт!", Хусаинов подошел спросить, а что, собственно, произошло. Судя по накалу валентиновского гнева, Ветров обвинялся, как минимум, в измене Родине в особо крупных размерах.

Оказалось, дело шло всего лишь о необоснованном применении оружия.

– Иду я по подвалу, – рассказывал виновный, – а навстречу мне… Именно навстречу! Прямо по середине коридора! Нахально! Идет! Именно идет, не торопясь! Крыса!!! И, главное, дорогу уступать на хочет, сволочь! Ну, я и не выдержал.

Ветров и не выдержал – пристрелил крысу из табельного оружия. Теперь ему грозила высшая мера – изгнание из органов, если служебное расследование не признает применение оружия правомерным. Неприятность вполне могла отразиться на Хусаинове, который уже и без того являлся кавалером двух строгих выговоров с "неполным служебным". Оценив ситуацию, зампорозыску устремил просительный взгляд на стоявшего рядом Шпагина:

– Сергей Николаич! На тебя вся надежда. Выручать надо.

– А я-то здесь при чем?

– Ну… у тебя же были знакомые на биофаке. Ну, я прошу тебя! Сходи к ним. Сделай заключение, что крыса была бешеной, представлявшей опасность для здоровья граждан. – Он обернулся. – Где это животное?!

– Тут я, – тихо отозвался Ветров.

– Крыса где, я спрашиваю?! Быстро в подвал за крысой! Сейчас Сергей Николаич нам экспертизу организует.

Шпагин вздохнул и хотел что-то сказать, но Хусаинов замахал руками:

– Конечно, конечно! С нас бутылка.

Со всей необходимостью для кого-то из сотрудников розыска замаячила командировка в Щелково. Приказ об этом, отданный начальником отделения через Хусаинова, однако, ниже уйти не сумел. Зам по розыску не обладал такой непререкаемостью тона, как его шеф, поэтому всем сыщикам удалось отбрехаться от столь выгодного предложения. В результате длительных препирательств по поводу того, кому ехать в Щелково, ехать туда пришлось самому Хусаинову.

Созвонившись накануне с коллегами из Щелково, Хусаинов рано утром, отчаянно зевая, занял место в вагоне электрички. Гонять в такую даль собственную машину он не решился, о служебной же не могло быть и речи.

Перед тем, как повидать Дрожжину с ее братцем, он предпочел собрать о них хоть какие-то сведения. В райотделе ничего узнать не удалось, а вот участковый поделился одной историей.

Два года назад Николай Иванович Дрожжин, 1963 года рождения, русский, военнослужащий в/ч номер 45703 был задержан милицейским патрулем Щелковского ОВД при обстоятельствах, которые хорошо запомнились ввиду их нетривиальности.

Старший лейтенант Дрожжин шел по двору и увидел, как трое ребятишек играют ножичком. Хороший был ножичек, финский, такой, каким, по понятиям старшего лейтенанта, пристало играть не маленьким мальчикам, а взрослым дяденькам. Ребята кидали его, пытаясь воткнуть в дерево, но это у них плохо получалось. Покачав головой, Дрожжин забрал игрушку и сказал: "Эх вы, вот как надо", – и шагов с десяти засадил ее в забор аж по самую рукоятку. В тот же момент с другой стороны раздался страшный вопль. Оказалось, что нож, пройдя сантиметровую доску, вонзился с спину прорабу Степанову, который покуривал, привалившись спиной к забору. К счастью, все обошлось малой кровью, этот инцидент в милиции решили считать несчастным случаем. Дрожжина отпустили, заступничества воинского начальства не понадобилось, хотя оно и изъявило живейшую готовность сделать все для вызволения из неприятностей своего подчиненного. Больше Дрожжин с милицией не сталкивался.

Почерпнув сии ценные сведения, Хусаинов почему-то подумал, что стоит для начала поговорить с сестрой и матерью Дрожжина, которые жили отдельно от него, а потом уже навестить самого секретного военнослужащего. Опер попытался зазвать с собою участкового, но тот, минуту назад травивший байки, сослался на страшную занятость и мгновенно зарылся в бумаги, точно варанчик в песок. Пришлось идти одному.

В доме Хусаинов застал чисто женскую компанию: Екатерину, ее мать и некую родственницу, называемую Верой. Еще на лестнице опер услышал их голоса, все трое не то спорили, не то ссорились, не то просто эмоционально беседовали. Беседа с опером вышла не менее эмоциональной. Для начала ему пришлось около получаса успокаивать всех троих, объясняя, что никто из них ничего не натворил, что он пришел только поговорить. Сообщение о смерти Фотиева вызвало новую бурю эмоций. Как понял Хусаинов, это было для них новостью.

Несколько успокоив женщин, Хусаинов попробовал приступить к допросу.

– Когда вы познакомились с гражданином Фотиевым Павлом Сергеевичем?

– Ваш Фотиев – подлец, каких свет не видел! – взвилась Екатерина. Мерзавец! И вы еще спрашиваете! Зачем вы пришли? Ему мало, что бросил меня как последнюю шлюху!?

– Да что же это такое!? – подскочила Вера. – Как вы смеете обзывать Катю такими словами? Я вот пожалуюсь вашему начальству.

Мать Екатерины тоже стала протестовать, но ее уже не было слышно. Хусаинов с трудом уговорил женщин сесть и продолжить беседу.

– Вы знаете, что Фотиев был убит два дня назад?

– Я сама хотела покончить с жизнью! Что теперь моя жизнь? Образования не будет, семьи не будет… – Екатерина пустила слезу.

– Простите, вы, кажется, не осознали. Фотиев убит. Я расследую преступление, и мне необходимо знать…

– Давно пора! Таких подлецов давить надо!

– Вам что-нибудь известно об убийстве?

– Известно… Теперь всем известно о моем позоре. Все пальцем показывали: "Вот, ее бросили" В общежитии все друг о друге знают. Кто может выдержать такой позор! Вам не понять! Вы можете только неприятности людям устраивать!

Последовала новаю буря возмущения со стороны родственников. Хусаинов попробовал перейти к другой теме.

– Скажите, ваш брат Николай знал Фотиева?

– Мой брат – настоящий мужчина. Он бы женщину не бросил. Он благородный и никогда не совершит такую подлость! А ваш Фотиев… Мне даже эту фамилию противно произносить! Все они, в Москве, такие! Им только одного надо.

– Так ваш брат знал убитого?

– Что мой брат знает – это военная тайна. У него служба секретная. И вы с вашим Фотиевым ничего ему не сделаете! Руки коротки!

Хусаинов вздохнул и перешел к вопросам о знакомых Фотиева.

– Скажите, с какими людьми Павел поддерживал отношения, вы ведь встречались с его знакомыми?

– Зачем вам его знакомые, если он уже умер? Чем это поможет?

– Вы понимаете, мне нужно установить все связи потерпевшего, чтобы определить, кто мог ему угрожать, какие отношения могли привести…

– Так зачем же вы спрашиваете о пашиных друзьях, если интересуетесь его врагами? Вы хотите свалить убийство на его друзей? Объявить хороших людей преступниками! Да вы…

– Послушайте, зачем сразу такие выводы? В обязанности следствия входит установить все обстоятельства дела. Так вы знали, с кем он поддерживал отношения? Видели, кто приходил к нему в комнату?

– У него и комнаты-то не было! Его все время пытались выселить. Ему просто невозможно было жить. Ни посидеть негде, ни встретиться. Почему человек не имеет права на собственную комнату? Кто придумал такие законы? Сами довели его до смерти, а теперь еще хотите, до его друзей добраться.

Остальное бабье вновь обрушило на опера кучу упреков. Промучавшись еще с полчаса подобным образом, Хусаинов решил завязывать. Для себя он понял, что о смерти Фотиева Дрожжина до сего времени не знала, и мыслей своих скрывать не умела.

С облегчением расставшись с нервными дамами и получив в спину еще десяток упреков, Хусаинов направился к дому Николая Дрожжина, который жил отдельно.

Складывалась вполне правдоподобная версия. Николай Дрожжин, обидевшись за сестру, прирезал подлеца-любовника. Пока из всех проходящих по делу он имел наиболее веский мотив. В армии же, возможно, приобрел привычку убивать.

Поднимаясь в квартиру Дрожжина, Хусаинов на всякий случай переложил пистолет в боковой карман пиджака.

Дверь распахнулась сразу после звонка. На пороге стоял невысокий небритый парень в майке и мятых спортивных штанах. Он хмуро посмотрел на сыщика и неожиданно спросил:

– Документы есть?

Хусаинов разозлился. Этот деятель будет еще права качать! Он, нависнув над Николаем, резко взял его за плечо и втолкнул в квартиру.

– Сейчас я тебе покажу документы!

В следующую секунду Хусаинов обнаружил, что лежит, упираясь лицом в пол, а к его затылку прижат ствол его же собственного пистолета. Сыщик непроизвольно рванулся, но правую руку прострелило мгновенной невыносимой болью. Дрожжин вывернул руку еще сильнее и коротко, без всякого выражения, приказал:

– Замри.

– Вот за это ты сядешь. Я сотрудник милиции! – иногда удавалось взять на испуг.

Дрожжин куда-то убрал пистолет и быстро обшарил карманы поверженного соперника, вытащив удостоверение.

– "Хусаинов Марат Ахметович, капитан милиции, состоит в должности старшего оперуполномоченного УР"… Какое отделение?

Хусаинов ответил.

– Должность?

– Зам по розыску.

Дрожжин ощутимо напрягся.

– Не совпадает.

– Ксиве уже три года. Новую не получал.

Через несколько секунд Дрожжин резко поднялся, отпустил опера и шагнул к телефону. Приподнявшись, Хусаинов отметил, что пистолет направлен ему в солнечное сплетение. Грамотно, черт возьми!

С тем же хмуро-равнодушым выражением лица, с которым он открыл дверь, хозяин квартиры быстро накрутил номер. Опер попытался определить его на слух, но неудачно. Дрожжину наконец ответили. Однако вместо нормальной речи он понес совершенную абракадабру.

– Алло, это К-25-24-15. У меня скандинав и плюс семь. Хусаинов Марат Ахметович, Москва-шесть… Есть, жду. – Дрожжин положил трубку.

У Хусаинова появились некоторые сомнения относительно виновности этого хмурого типа. Явный профессионализм не очень-то сочетался с поножовщиной в общаге и грязными стаканами. Дрожжин, наверное, мог бы разделаться с Фотиевым просто голыми руками.

Через десять минут, в течение которых, Дрожжин спокойно стоял, прислонившись к столу, в квартиру вошли двое. Один из гостей остался возле двери, а другой, похожий на медведя средней величины, молча забрал пистолет у Дрожжина и протянул его Хусаинову рукояткой вперед. Затем он вынул удостоверение в темно-красной сафьяновой обложке.

Ксива удостоверяла, что Рагозин Андрей Андреевич является инструктором Отдела административных органов ЦК КПСС. Небольшой вкладыш с двумя печатями предоставлял Андрею Андреевичу право прохода на территорию всех учреждений Министерства обороны и МВД. Судя по мозолям на костяшках пальцев, Рагозин инструктировал подведомственные административные органы по карате или чему-то подобному.

– Товарищ Хусаинов, я непосредственно курирую часть, где проходит службу товарищ Дрожжин, и мне докладывают обо всех ЧП. Вы обратились к товарищу Дрожжину по служебной необходимости?

Хусаинов коротко объяснил, почему оказался здесь.

– К сожалению, едва ли товарищ Дрожжин может быть чем-то вам полезен, вздохнул Рагозин. – Тем не менее, он, конечно, постарается ответить на ваши вопросы.

Дрожжин с безучастным видом кивнул.

Заму по розыску несколько полегчало. Могло обернуться и хуже. Больше всего он радовался, что его сейчас не видят сослуживцы.

– Вы знали об отношениях вашей сестры с Фотиевым? – по обязанности поинтересовался Хусаинов. Он уже понял, что тут ничего не получит.

– Нет, не знал.

– А вы вообще поддерживаете отношения с сестрой?

– Я давно уже живу отдельно от сестры, и она ничего мне не рассказывает. У нее своя жизнь, у меня своя.

– Ваша сестра беременна от Фотиева.

– Это ее дело.

Надо было поскорее кончать эту комедию.

– Где вы были во время убийства? – по привычке поинтересовался Хусаинов.

Рагозин громко фыркнул, а Дрожжин лишь спокойно осведомился, а когда произошло убийство. Старый номер не прошел.

Спросив о чем-то еще и получив столь же малозначащие ответы, Хусаинов покинул негостеприимного хозяина.

Выйдя на улицу, он досадливо плюнул и собрался возвращаться в Москву, но профессиональная привычка не позволила уйти просто так. Осмотревшись, нет ли лишних наблюдателей, опер нырнул в заросли неподалеку, откуда просматривался дрожжинский подъезд. Ждать пришлось недолго. Трое спутников вышли через десять минут и забрались в ожидавший их "газик" с военным номером. Через минуту показался еще один субъект с такой же хмурой физиономией. Он вышел из-за угла дома, очевидно, все это время караулил под окнами квартиры. Как только он сел в машину, она резко взяла с места и быстро исчезла. Записав на всякий случай номер, Хусаинов поплелся по направлению к местному райотделу. Он подумал, что прежде чем возвращаться, будет нелишне проинформировать по телефону непосредственного начальника о результатах сегодняшней работы. Хотя бы в общих чертах.

"Да, именно так – в общих чертах", – повторил про себя Хусаинов и принялся мысленно подбирать формулировки для доклада.

Он вернулся в местный ОВД и позвонил оттуда Валентинову. Выслушав доклад, начальник, не отвечая, положил трубку. Это значило, что информация принята к сведению и дополнительных указаний не будет.

Покопавшись в своей папке, Хусаинов нашел захваченную из Москвы шоколадку и вспомнил еще об одном деле, которое следовало выполнить. К счастью, паспортный стол располагался в том же здании, и не пришлось тащиться черт-те куда по пыльным дорогам городка. Шоколадка в сочетании с удостоверением МУРа возымела должный эффект. Через десять минут Хусаинов положил в папку фотографию Николая Ивановича Дрожжина, с помощью которой надеялся выяснить, не видели ли его в Университете в день убийства. Впрочем, на это он уже надеялся мало.

Обратно, тащиться электричкой не пришлось. Хусаинов отправился в Москву в компании местного гаишника на грузовике автостопом, причем, весьма оригинальным.

Конечно, гаишник – не дурак платить за проезд свои кровные. Но и водитель – тоже не дурак бесплатно возить пассажира. Поэтому инспектор расплатился индульгенцией. Она представляла собой его визитную карточку, где на обороте он поставил подпись и цифру "1". Это означало, что на территории района данному водителю прощалось одно нарушение правил. Существовало соответствующее соглашение между всеми инспекторами райотдела ГАИ.

По возвращении из Щелково, не заезжая в контору, Хусаинов навестил Жбана, чтобы отдать ему документы и посоветоваться насчет отношения к Дрожжину, в котором он с некоторых пор небезосновательно предполагал профессионального убийцу.

Не без труда найдя следователя, он поделился своими наблюдениями и соображениями. Жбан на минуту задумался, а потом заявил:

– Ты знаешь, когда я услышал про ее брата, мне сразу вспомнилась одна история. Один знакомый следователь рассказывал. Значит, стояла на их территории военная часть – стройбат. И была там, естественно, жуткая дедовщина. И вот, когда прибыло молодое пополнение, один из солдатиков отказался подчиняться дедам и решил жить по уставу. Был он парень крепкий, имел разряд по чему-то рукопашному, потомственный военный и вообще… Такому бы, конечно, куда-нибудь в ВДВ, но подвело здоровье, и угодил в стройбат. Парень смелый, но дедов было много. Короче, в конце концов его-таки уделали, и закончил он свою службу в госпитале, откуда вышел с инвалидностью.

Эту предысторию следователь выяснил позже, когда стал распутывать события, последовавшие дальше. Началось все с обычного несчастного случая. Один из военных строителей работал на высоте и сорвался вниз. Страховочный пояс почему-то оказался не пристегнут. Ну, ничего особенного, обычный несчастный случай, командир получил выговор, и все пошло своим чередом. Но через два дня другой военный строитель тянул проводку, и его убило током. А той же ночью еще один в пьяном виде свалился в колодец и тоже – насмерть. Причем, все трое деды, как раз из тех, кто обижал нашего паренька. Вот тут уже у начальства появились подозрения. За последующие два дня еще один дедушка угодил под бульдозер, а другой отравился самогоном. Тогда и возникла версия мести.

Пострадавший от дедовщины парнишка еще лежал в госпитале, но следователь узнал, что к нему приезжал брат. Брат оказался офицером разведбата, специалистом, так сказать, определенного профиля. Когда следователь попытался вызвать его на допрос, тот срочно вылетел в очередную командировку. А через день дело забрали в военную прокуратуту, и больше об этом никто ничего не слышал.

– Но в данном случае, боюсь, такой благоприятный исход нам не грозит, заключил с сожалением Жбан.

Он подшил протоколы и засунул папку с делом куда-то в груду бумаг на полу.

Вернуться мыслями к самому делу Фотиева заму по розыску привелось лишь через два дня, когда была отработана и отброшена спекулянтская версия.

Хусаинов еще раз перебирал в уме все известное по делу. Был вечер, самое горячее время в отделении, но среди этого всегдашнего бардака ему удалось выкроить несколько минут, чтобы запереться в кабинете и попить чаю. В спокойной обстановке хорошо думалось.

"Кажется, одну вещь мы упустили из виду. – сообразил Хусаинов. – Фотиев проживал в своей комнате нелегально. Учебу он уже закончил. По списку проживающих в комнате 1430 значились Гринберг и Пчелкин. Первый был налицо, а о втором никаких сведений не собирали. Сперва подумали, что это простая ошибка."

Давно прошли те времена, когда документация на проживающих содержалась в относительном порядке и всегда была к услугам милиции и администрации общежития. Нынче никто бы не удивился, если бы списка проживающих не оказалось вообще. Поэтому сначала подумали, что просто ошибка в документах, поменялись комнатами, например. Но затем выяснили, что Фотиев уже не студент, не аспирант, а что же он тогда делает в общежитии – эта мысль как-то никому в голову не пришла. Сейчас зам по розыску старательно восполнял интеллектуальный дефицит в расследовании.

"Судя по его торгово-демократическим связям, Фотиев просто решил обосноваться в Москве, благо, возможностей для предприимчивых людей сейчас хватает. За комнату дал на лапу коменданту или купил "мертвую душу". Сейчас это в порядке вещей, и никто его не заложит."

Торговля мертвыми душами с некоторых пор прижилась в Университете. Огромное общежитие, которым распоряжалось, с одной стороны, специальное Управление общежитий, а с другой – администрации двух десятков факультетов и подразделений, даже в лучшие советские времена порядка не знало. А уж с наступлением Перестройки воцарился полнейший бардак. Руководство Университета было озабочено исключительно вопросами самосохранения, ибо сверху прозвучало, что такой большой бюрократический аппарат нам не нужен. Студенты же, прослышав о неприкосновенности жилища и прочтя в прессе, что институт прописки не соответствует демократическим нормам, заключили, что теперь милицию, администрацию и оперотряд можно посылать подальше, и многие так и делали.

Те студенты, которые имели родственников в Москве, предпочитали жить у них, а свои места в общаге сдавали многочисленным желающим вроде Фотиева. Это называлось торговлей мертвыми душами. Стенды "куплю-продам" пестрели объявлениями типа "Куплю мужскую мертвую душу в ГЗ".

"Значит, скорее всего, Пчелкин – мертвая душа, – продолжал рассуждать Хусаинов. – Возможно, что-то удастся раскопать по этому направлению. Надо будет провести…"

Мысли прервал телефонный звонок. Забыв, что "его нет", Хусаинов привычно схватил трубку и ответил.

Звонил дежурный. Несколько минут назад комендант корпуса сообщила, что на 14 этаже в коридоре лежит человек. Поднявшийся туда наряд милиции нашел молодого человека без сознания, но не пьяного. Последнее обстоятельство сержантов насторожило. Они привели пострадавшего в чувство, и тот, очнувшись, заявил, что на него напали двое вооруженных людей, которых он заметил в комнате 1430, что они угрожали ему и что-то от него требовали. Когда его спросили, где он живет, он еще сильнее испугался и сказал, что в свою комнату не пойдет, потому что они его там поджидают.

Поскольку найденный молодой человек явно не был пьян, значит, находился в наркотическом опьянении. Так бы и решил дежурный, если бы не услышал упоминания о комнате, где недавно произошло убийство. И он посчитал необходимым немедлено поставить в известность зама по розыску, несмотря на то, что Хусаинов заперся у себя, то есть, не желал, чтоб его беспокоили.

Да, упоминание комнаты убитого превращало бред наркомана в заслуживающее тщательной проверки заявление гражданина. Хусаинов, выскочил в коридор, прихватил подвернувшегося сержанта Вощанова и поспешил на 14 этаж, где, по сообщению дежурного, ожидал и разрешения ситуации пострадавший и двое сотрудников. По дороге, рассказывая сержанту вкратце суть дела, он сообразил, что если и могло там случиться что-то неприятное, то уже случилось.

Лифт, как назло, стопорился почти на каждом этаже. Когда он остановился на двенадцатом, Хусаинову пришла в голову мысль, а не заглянуть ли сперва в комнату пострадавшего, уж коли он уверен, что его там поджидают. На четырнадцатом ждет наряд милиции, там вряд ли что случится до его прихода.

– Выходим, – бросил он Вощанову, и они свернули из лифтового холла налево, в плохо освещенный коридор, где была расположена комната 1252, та, в которую опасался возвращаться подвергшийся нападению неизвестных гражданин… его фамилию еще предстояло выяснить. Комната находилась как раз в начале перпендикулярного коридора, так что ее дверь смотрела вдоль коридора основного и была хорошо видна издалека. Когда Хусаинов с Вощановым миновали половину пути, дверь неожиданно отворилась, и оттуда показался человек, рассмотреть которого они не успели, поскольку он, бросив быстрый взгляд на идущих по коридору, моментально подался назад и захлопнул дверь.

Подбегая к комнате, Хусаинов оценил реакцию незнакомца: тому потребовалось никак не больше секунды, чтобы заметить их двоих в полутемном коридоре, понять, кто они и куда направляются (сам Хусаинов, как обычно, был в штатском, а шедший чуть позади сержант – в форме). Надо отдать должное Вощанову, ему не пришлось объяснять, он сообразил на лету и тоже ринулся к двери. Но она была уже заперта.

Интуиция подсказывала Хусаинову, что они зацепили что-то существенное, и выломанная дверь им простится, в крайнем случае, ее можно будет свалить на тех неизвестных, с 14 этажа.

Дверь поддалась после шести-семи ударов. С оружием наготове они с Вощановым ворвались в комнату и увидели только распахнутое окно. Сержант кинулся смотреть вниз, опер же поступил более осмотрительно – отступил назад и приготовил пистолет: злоумышленик мог затаиться в комнате и тогда бросившийся поспешно к окну полетел бы наружу вверх ногами.

– Вон он! – воскликнул сержант, перевесившись через широченный подоконник. – Вон, на трубе!

Поколебавшись секунду, Хусаинов тоже выглянул в окно, жестом приказав коллеге прикрывать тылы; ему не верилось, что можно вот так запросто вылезти из окна 12 этажа. Но на водосточной трубе несколькими метрами ниже действительно виднелась темная фигура, поспешно спускавшаяся к земле. Подняв взгляд по трубе вверх, Хусаинов опешил: труба проходила на изрядном расстоянии от окна; от одной мысли о таком прыжке у него перехватило дух.

Так и не решив для себя, мог ли неизвестный сигануть из окна, или на трубе они видели кого-то другого, опер, тем не менее, понял, что догнать его они уже не смогут. Принимая необходимые меры предосторожности, они осмотрели комнату на предмет спрятавшегося здесь человека, но никого не нашли.

Следовало идти на четырнадцатый, разбираться с нападением. Сержанту Хусаинов приказал связаться с ближайшего телефона с дежурным, известить его о происшедшем, а затем ждать его или сыщиков возле этой комнаты; ее следовало осмотреть подробнее.

На сержанта он мог полностью положиться.

Встречаются еще энтузиасты в нашем деле! Вощанов был из их числа. За первые же полгода службы весь энтузиазм у большинства улетучивается. Меньшинство составляют те, у кого душа лежит к милицейской работе. Еще большая редкость – когда работа отвечает взаимностью. В 206-м отделении подобных уникумов водилось двое – начальник отделения Валентинов и старший сержант Вощанов.

Наблюдая такой неподдельный служебный энтузиазм Вощанова, начальник отделения спал и видел, как бы поскорее надеть на него офицерские погоны и сделать своей верной рукой и зорким оком в должности инспектора службы роты ППС. С этой целью под угрозой дисциплинарного взыскания Вощанов регулярно направлялся для получения высшего образования в ведомственный юридический институт. Вощанов же, напротив, спал и видел, как бы подольше оставаться в сержантах. Ибо сейчас он отвечал только за себя, а к ответственности за кого-то другого он был не готов. Особенно к ответственности за таких разгильдяев, что водились в их роте. Незначительная разница в жаловании никак не компенсировала подобных моральных проблем. Поэтому каждый год он на экзаменах проваливался. Хотя весьма затруднительно провалить экзамены при условии, что количество рекомендованных в институт сотрудников по традиции в точности равнялось числу мест.