Текст книги "Желтая маска"

Автор книги: Николай Мизийски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– На нашу с вами долю выпало вполне реальное счастье, что в этот предобеденный час моя жена отсутствует. Она органически не выносит запаха от сожжения каких-либо органических соединений, а кроме того, она вообще категорически против непроизводительного расходования кухонных припасов.

– Моя бабушка Мария – тоже, – успокоил я его.

Он вынул из буфета фарфоровую банку с сахаром-рафинадом.

– Прежде чем с вами расстаться, мне хотелось бы угостить вас. Сахар – это не только приятное питательное вещество с отличными вкусовыми качествами, но и весьма полезное химическое соединение: сто граммов его содержат девяносто калорий! Как вам это нравится?

– Я этого не знаю. Мы этого еще не проходили.

Профессор положил мне в ладони два куска сахару, еще десять высыпал в мой карман и сказал своим писклявым голоском:

– Я необычайно доволен тем, что вернулся из Будапешта на сутки раньше, чем было предусмотрено программой, предложенной нашими венгерскими коллегами, и что благодаря этому без особого напряжения воли и сознания смог вызволить вас из-под кухонного ареста!

– Я тоже рад.

– Может быть, вы соизволите посетить меня еще раз, так сказать, соблаговолите нанести вторичный визит?

– Если вы приглашаете…

– Но только с одним непременным условием: когда вам будет известно, что мое местопребывание точно дома, не так ли?

– Да.

– Не найдете ли вы возможным прийти сегодня в 18 часов?

– Найду.

– И без… гм… него… Не правда ли?

– Без.

– Любого другого спутника вы можете привести свободно, сообразуясь только с вашим собственным выбором и исходя исключительно из ваших собственных симпатий. Ведь у вас так много соучеников!

– Много.

– А сочтем ли мы необходимым сообщить в милицию об этом э… инциденте, который здесь возник так внезапно и который, к общей нашей радости, не повлек за собой никаких необратимых процессов?

Я сунул в рот кусок сахару и решительно сказал:

– Я обещаю поймать преступника сам! Вас он ограбить не успел, но меня обидел страшно! Даром ему это не пройдет! Он еще и не подозревает, что судьба столкнула его с детективом высшего разряда!

– Браво! Ваша целеустремленность внушает мне глубочайшее и притом совершенно искреннее уважение. И все же будем благоразумны: если в течение трех дней вам не удастся осуществить ваш благородный замысел, мы с вами обязаны проявить гражданскую сознательность и посетить соответствующий отдел внутренних дел.

– Принято, профессор!

Дед вздохнул, снял красную бабочку, стягивавшую ему шею, и встал, чтобы меня проводить. Уже стоя на лестнице, он признался мне, что в моем чистом и ясном лице он наконец-то открыл преемника своих идеалов. И заключил:

– Придя сегодня вечером, вы застанете, вероятно, мою супругу. Я жду ее с послеобеденным поездом. Должен вам откровенно признаться: в отличие от меня она любит строжайшую дисциплину, а гостей предпочитает принимать на безукоризненном немецком языке. Да, представьте себе, она упорно говорит по-немецки даже с теми гостями, которые не знают ни слова из языка Гете, Шиллера и Роберта Коха. Но в порядке компенсации она угощает их превосходным ореховым вареньем, которое, как известно, повышает жизненный тонус. Я и сейчас вас угостил бы им, но мне совершенно не известно, куда она его спрятала.

– Спасибо, товарищ профессор. До свиданья! – сказал я, совершенно усталый.

– До свиданья, товарищ пионер!

Через несколько секунд я был на тротуаре, а через несколько минут – в школе. Учительница геометрии Минкова уже шла по коридору в направлении нашего класса. Я помог ей донести треугольник и большой деревянный циркуль.

– Берите все пример с Саши! – похвалила она меня перед всем классом.

Урок начался, постепенно заглушая беспокойство, овладевшее мною пятьдесят минут назад.

Глава VI. Без происшествий

Время в школе прошло благополучно: меня ни разу не спросили. Мои знания по географии и геометрии, оказывается, никому кроме меня не были нужны. А так как последний урок был уроком труда в столярной мастерской у преподавателя Миронова, то напряжение совсем спало. Я только старался не отрезать себе пальцы из боязни, что, когда вырасту, меня не возьмут в армию.

«Удачное утро! – думал я. – И не только утро, а целые сутки: вчера был в гостях у Калинки, сегодня познакомился с профессором Стремским, заслужил похвалу учительницы Минковой. Только две встречи с Джерри Блейком отравили эти сутки, но, в конце концов, и они принесут мне радость и славу!»

Одна стружка пролетела над ухом, ударилась о стену и рикошетом отскочила к спине Крума. Там она, если говорить по-современному, совершила мягкую посадку без каких-либо тяжких последствий. Все же мой друг не остался к этому безразличным и закричал:

– О-о! Мое ребро!

Таким образом, оторвав товарища Миронова от газеты для осмотра ушибленного места, Крум выкроил для себя семь минут отдыха. Для нас – тоже.

– Ничего страшного! – сказал учитель, дружелюбно хлопнув Крума по голой спине. – Но следует быть более осторожным!

– Да, следует! – подчеркнул Валентин, который делает во всех случаях то же, что и хозяйки, добавляющие под конец в приготовленную пищу необходимую приправу. – Безопасность труда – мерило нашей культуры. Так говорит дядя Петя из профсоюза.

А я стоял, облокотившись на столб в середине мастерской, и думал: «Если бы вчера такая же стружка упала бы сверху на наглого Джерри и ударила бы сзади по голове, где натянута резинка от маски, то резинка бы оборвалась, маска бы упала, я бы увидел лицо вора, и мне не пришлось бы сейчас в полном неведении развивать свою детективную деятельность».

«Чук, трак! Скрип, трак!» – пели вокруг меня рубанки и топоры.

Из-за газеты я услышал голос товарища Миронова:

– Эй, Саша, предашься мечтам в перерыве!

Наверное, он вырезал в газете одну из букв «о» и тайно наблюдал за мною, как сквозь замочную скважину. Иначе как бы он мог видеть сквозь газету?

– Прими меры! – шепнул мне Лало Мышка.

Я спрятался за столб. Дырки в нем не проделаешь! Одновременно я продолжал думать: «Как жаль, что именно сейчас дядя Владимир на курорте! Просто не с кем посоветоваться! Если пойду к отцу и расскажу ему про свое приключение, он сразу высмеет: глупости, мол. А мама испугается и начнет водить в школу за ручку».

Зазвенел звонок. Мы убрали инструменты, очистились от опилок и стружек, товарищ Миронов сложил свою газету, и все разошлись по домам, усталые, с повышенным аппетитом.

– На обед мама приготовила котлеты в соусе! – сказал мне Крум так доверительно, как будто бы делился мировой тайной. – А у вас что сегодня?»

– Не знаю, – ответил я.

– Ты не интересовался?

– Нет.

– О чем же ты думал целое утро?

– О других вещах.

– А на десерт будет кислое молоко. Я люблю его с сахаром. Положу грамм сто, не меньше.

– Положи. Сто граммов сахара содержат девяносто калорий.

– Не девяносто, а четыреста девять.

– Ошибаешься, Крум.

– Это ты ошибаешься. Может быть, в других вещах мне не все ясно, а вот что касается калорий – это по моей части. Сто граммов чистого масла, например, содержат 781 калорию, одно яйцо – 160, один стакан овечьего молока – 246…

– Тебе так важно все это знать?

– Конечно, важно! Если не хватает одного продукта, я заменяю его другим. Всегда стараюсь принимать нужное количество калорий. Не худеть же мне в конце концов!

Я подумал: «Наверное, дед Павел Стремский – рассеянный человек, как и все люди науки. Почему утром он о сахаре говорил другое? Я посоветую ему быть внимательнее, чтобы не пришлось краснеть перед студентами».

А своему другу я сказал:

– К шести вечера я приглашен в гости к одному профессору.

– С родителями, да?

– Ну что ты! Он мой личный знакомый. Совсем недавний.

– А почему ты до сих пор не похвастался?

– Просто… забыл.

Крум махнул рукой:

– У меня тоже появился один интересный личный знакомый, но я тоже просто… забыл тебе об этом сказать.

– И тоже профессор?

– Нет. Старшина милиции. Вчера вечером случайно познакомились возле овощного магазина и сразу разговорились. Не задается, хоть у него широкие лычки на погонах. Обещал, что, если мне придется нашкодить, он окажет помощь, спасет от наказания… Конечно, если шкода будет не слишком крупная.

– А в гости он тебя пригласил?

– Еще нет.

– А мой профессор – уже! Очень воспитанный и образованный человек. Сказал, что могу взять с собой кого-нибудь из друзей. Пойдем?

– К ученому? – испугался Крум.

– А почему бы и нет? – удивился я.

– Да знаешь, какие вопросы задают эти ученые? Вспотеешь, пока выкрутишься.

– Но у этого есть жена…

– Ну и что?

– …которая сварила очень вкусное ореховое варенье. И не жадничает: съешь блюдце – дольет, и так по семь-восемь раз. Лишь бы гость попался выносливый!

Мой друг перестал расшвыривать ногами опавшие на тротуар листья.

– Ну, – сказал он жертвенно, – в том случае, если я тебе так нужен…

Мы договорились, что я зайду к нему в полшестого, с тем чтобы ровно в шесть мы были у профессора.

– До встречи, Саша!

– До встречи, Крум. Оставь место в желудке для варенья!

– Не беспокойся, он у меня резиновый!

Я пошел вдоль зеленого здания городского театра. У входа висела витрина, в которой выставлялись обычно фотографии из разных спектаклей. Теперь снимков не было, а по диагонали всего табло было написано:

«ОЖИДАЙТЕ «НАШЕСТВИЕ НИКИФОРА!»

Если бы я был моложе и не понимал значения кавычек, то, наверное, страшно испугался бы. Все у нас против нашествий, все – за мир и разоружение.

– Ага, уже вывесили анонс! – услышал я из-за спины знакомый голос.

Это был Калинкин дядя – побритый, причесанный, в элегантном костюме и новых туфлях. Но разве хорошая одежда определяет хорошего артиста?!

Я кивнул головой. Артист тоже поздоровался, но не сдержанно и сухо, а очень сердечно.

– О! Саша, здравствуй! – сказал он и показал на афишу. – Премьера близится!

– Ах, вот оно что! – вроде бы наивно воскликнул я. – А то я не сразу понял, что за нашествие…

Артист не обратил на это никакого внимания. Только спросил:

– Ты все запоминаешь с таким трудом? Ведь вчера при тебе я репетировал эту драму.

– Репетиция не произвела на меня такого впечатления, как эта афиша.

Я сказал бы ему и более резкие слова, чтобы он не тратил понапрасну время на пьесы, но подошла Калинка. Она появилась из-за моей спины так же неожиданно. Ее новое пальто было отлично сшито. Такого пальто нет ни у одной девчонки нашей школы.

– Добрый день! – улыбнулась Калинка.

– Добрый день! Прекрасная погода! – сказал я.

– Вот потому я и вышла прогуляться с дядей.

– Я что-то тебя не заметил вначале.

– Я заходила в кафе, пила сок.

– А я только что из школы.

Поговорили и о других важных вещах. Можно было бы поговорить и о еще более важном, но артист почему-то не хотел уходить и все время вертелся около нас. Даже высказался, наконец, хотя к нему и не обращались:

– Эй, племянница, на обед опоздаем!

Калинка подала мне руку и опять улыбнулась:

– До свиданья, Саша. Будете с Крумом свободны – заходите к нам.

– Да-да, заходите… – добавил дядя рассеянно.

Только они пересекли улицу и завернули за гастрономический магазин, как из-за угла выскочили мои одноклассницы – Дочка (ее полное имя Евдокия) и Пенка.

– Мы начинаем тебя уважать… – сказала Дочка.

– …если ты в самом деле знаком с Трифоном Маноловым, – дополнила Пенка.

– Были бы рады узнать, как близко вы знакомы…

– …и какого мнения ты о нем.

Я небрежно ответил:

– Познакомились мы случайно. Артист он так себе, слабенький. Даже досадно, что он доводится дядей нашей новой однокласснице.

Дочка и Пенка пошли рядом со мной. Они были противоположного мнения. Видели Трифона Манолова в прошлом году в каком-то спектакле с участием выпускников театрального института. Если я желаю, они могли бы доказать, что…

Я не пожелал. А поскольку у меня шаги пошире, я быстро оставил их далеко позади.

Фу! Нашли о чем говорить после занятий, когда все люди думают только о еде!..

Глава VII. Вместо одной – две встречи, но…

Около двух часов у нас дома зазвонил телефон. Я подумал, что меня ищет Джерри, и не обманулся – с другого конца провода донесся насмешливый картавый голос:

– Здорово, коллега! Я звоню, только чтобы проверить, вышел ли ты из кухонных грез.

Я ужасно разозлился, но овладел собой. Ответил бодрым голосом, что спуститься с пятого этажа для меня – раз плюнуть.

– Браво! – засмеялся грабитель. – Я рад, что твои мускулы так хорошо развиты. Когда-нибудь повторим этот номер в Нью-Йорке на небоскребах!

– М-м-м!..

– Впрочем, если хочешь, можем встретиться раньше не для столь возвышенных целей, а просто потрепаться. Когда захочешь, скажи.

– Говорю! – крикнул я и так сильно сжал трубку, что она чуть не треснула.

– Условия?

– Только одно: встреча должна состояться на открытом месте.

– Почему?

– Предпочитаю свежий воздух.

Послышалось смущенное покашливание и царапанье ногтями.

Очевидно, бандит почесывал свой затылок. Я не дал ему долго размышлять:

– Вы боитесь, да?

Моя насмешка вернула ему решительность.

– Не боюсь! – ответил он, тяжело дыша. – Если бы боялся, стал бы бухгалтером, а не гангстером. Жду тебя через двадцать минут в саду перед музеем, за кустом сирени.

– Там, где скамейка влюбленных?

– А ты откуда знаешь, что она так называется?

– От одного парня из техникума.

– Ладно. Днем там, должно быть, свободно.

– О’кей, мистер Блейк!

Мама стирала в ванной на стиральной машине. Она была сосредоточена, как первый пилот гигантского воздушного лайнера. Шум мотора мешал ей слышать разговор. Она и не услышала бы щелчка замка. Но она может заглянуть в мою комнату, и, когда я вернусь, мне попадет. Поэтому без долгих колебаний я подошел к ней и крикнул:

– Я пошел в музыкальную школу!

Она тоже крикнула (так делают все, когда летят в самолетах или стирают на машинах):

– Ты наконец решил возобновить занятия?

– Решил. Сейчас только расписание проверю, а начиная с завтрашнего дня, буду заниматься как следует.

Мама обрадованно погладила меня по голове. Сверху на мой нос упал мыльный пузырь. Я его не трогал – он сам лопнул, когда я сбегал по лестнице.

Только я успел подумать, чем бы заняться эти двадцать минут до предстоящей встречи, как на другой стороне улицы увидел профессора Стремского. Он медленно шел со стареньким чемоданом и жевал губами. Вероятно, повторял какую-нибудь лекцию.

– Разрешите вам помочь? – спросил я, после того как перебежал улицу, испугав одного шофера.

Профессор не обратил внимания на мое предложение, но любезно улыбнулся и сказал:

– Добрый день, товарищ Александров! Как вы себя чувствуете?

Я сказал, что хорошо, и опять предложил понести чемодан.

– Вы так милы! Но, право же, мой багаж не тяжел, – ответил он и переложил чемодан в другую руку. – Здесь лишь десять книг и трехгодичный комплект журнала «Здоровье». Я должен был их вернуть в библиотеку вечером, но вы изволили обещать мне быть моим гостем, не правда ли?

Я подумал: «Вот это настоящий человек – укрепляется и умственно, и физически!»

А вслух я сказал:

– Профессор, когда я вырасту, постараюсь быть таким же трудолюбивым, как вы!

Он засмеялся:

– А почему не сейчас?

Я тоже засмеялся:

– Сейчас мне хочется играть.

Профессор Стремский пообещал хорошо позабавить сегодня вечером меня и того друга, с которым я приду.

– Я приду с Крумом Петровым, – осведомил я его заблаговременно, чтобы он потом ничему не удивлялся. – Он у нас не самый сильный ученик, но в вопросах питания – крупный специалист. Он знает, например, что в ста граммах сахара содержится…

Ох, извините, я опять забыл, сколько калорий содержится в ста граммах сахара.

– Четыреста девять, – сказал профессор.

Я как можно небрежнее спросил:

– А разве не девяносто?

– О, нет! – живо ответил он. – Утверждать это – значит проявлять полное незнание или феноменальную рассеянность. Итак, жду вас.

При этом он галантно приподнял свою старомодную шляпу и медленно удалился. Я тоже не спеша побрел к городскому саду.

В этот ранний послеобеденный час тут почти никого не было. Даже на главной аллее я не встретил ни одного знакомого, а когда очутился у скамейки Влюбленных, то остался совсем один.

– Здесь приятно, – сказал я сам себе и сел.

Со всех сторон меня укрывали кусты сирени. Как будто я находился в зеленом бункере, откуда была видна только речка. Наверное, весной, когда цветет сирень, здесь еще лучше. Эх, когда же я буду старшеклассником, когда же буду дышать ароматом сирени при луне?

Пока я размышлял, прошло пять минут. И еще пять. И еще пять. Никаких признаков Джерри Блейка.

– Опять обманул, мошенник! – рассердился я. – Или струсил в самый последний момент. Жди его теперь, как будто нету других дел…

Я встал, чтобы уйти, но сразу же опустился на скамейку. Из-за кустов появился милиционер. Он обошел их и очутился передо мною. По званию это был старшина. Под козырьком фуражки виднелись густые брови, а под носом – тонкие усики. Для таких бровей больше бы подходили пышные усы Тараса Бульбы, но, очевидно, у милиционера были свои соображения на этот счет – так он выглядел строже и не казался старым.

– Здорово, парень!

– Здравия желаем! – ответил я, желая ему понравиться.

– Гуляешь?

– Гуляю. Отдыхаю от уроков. Смотрю, как листья желтеют.

– Правда, желтеют! Ну-ка, давай вместе смотреть.

Дядька в зеленой форме, поддернув на коленях брюки, сел рядом со мной и сказал:

– У-Уф!

Воробей сел на ветку липы:

– Чик-чирик! Чик-чирик!

Его глаз, обращенный в нашу сторону, часто моргал от любопытства и страха.

Я был зол и на пищавшего воробья, и на милиционера, который задремал, положив руки на большой живот, и, конечно, на Джерри Блейка, выбравшего для встречи столь оживленное место. Может быть, он сейчас подглядывает со стороны и не осмеливается подойти? Может быть, он думает, что я организовал официальное преследование?

– Ты чего вертишься, парень? – не открывая рта, проворчал мой сосед по скамейке. – Так не смотрят на листья, понимаешь ли, а немного иначе – прищурено, значит!

Он вдруг вздрогнул:

– Ты, сынок, может быть, ждешь девочку?

– Нет! – гордо ответил я.

Милиционер забарабанил пальцами по кожаному ремню:

– Не хотел бы тебе мешать, значит!

– А вы мне и не мешаете.

Он успокоился, склонил голову, блаженно закрыл глаза и захрапел. Один солнечный луч щекотал ему за ухом. Другой пытался забраться за воротник кителя. Напрасно. Его мог разбудить лишь пушечный выстрел.

Здесь мне делать уже было нечего. Я встал и осмотрелся. Никаких следов Джерри Блейка.

– Чик-чирик! Чик-чирик! – насмешливо сказал воробей.

Рассердившись, я кратчайшим путем пошел домой.

– Ну и как? – встретила меня мама.

– Ничего не было, – сообразно, ответил я. – Музыкальная школа сегодня работает с трех часов.

– Наверное, в три часа тебе опять надо выходить из дому по своим делам?

– Нет, мама.

– Все же в следующий раз придумай другую причину. Я давно поняла, что от твоих скрипичных занятий осталась только одна фотография.

И опять включила мотор стиральной машины.

Глава VIII. Визит с непредвиденным концом

Часы уже показывали полшестого, а я еще не нашел способа улизнуть из дому. Когда светло – легко: можно выдумать тысячу причин, и все будут приемлемы. Но когда начинает смеркаться, тогда остается либо сбежать без объяснений, либо сказать всю правду.

Я уже был готов к старту, но тут пришла бабушка Мария.

Вместо приветствия она сказала, что подаренные мамой цветы она посадила в горшочки и те уже пустили корни. Атмосфера в соседней комнате улучшилась. Я сразу решил прибегнуть к способу № 2, то есть сказать всю правду.

– Мама, – сказал я, после того как поцеловал бабушкину руку и получил свою обычную долю конфет, – я приглашен в гости к одному профессору. Можно пойти?

Мама подумала, что я вру. Она сказала, чтобы я оставил свои шуточки до прихода папы, – пусть он тоже посмеется. Но бабушка Мария сразу поверила. Она оглядела меня с уважением и поощрительно сказала:

– Браво, Сашко! С людьми науки надо поддерживать связи! Умно! Когда захочешь стать студентом, это тебе пригодится.

Мама тоже выразила свое мнение:

– Лучше поддерживай связи с самой наукой, а не с ее людьми.

Но когда я попросил ее написать болгарскими буквами несколько немецких фраз, ее интерес мгновенно пробудился.

– Какие фразы, детка?

– Вежливые, мама. Для жены профессора.

– Может быть, для внучки профессора, сынок?

– Нет, мама. Совершенно вежливые.

– Ага!

Ей стало ясно, что дело серьезное. А поскольку в прошлом году она учила этот язык и держала в туалетном столике объемистый болгарско-немецкий разговорник, то через пять минут галантные выражения были готовы. Когда жена профессора Стремского меня встретит, я должен сказать ей:

– Гнедиге фрау, хойте абендс зеен зи безондерс юнг унд фриш аус!

А когда познакомимся:

– Эс вирд мир зер ангенем зайн цу эрфарен, вас фюр циммерблюмен зи эрцойген.

Все это должно было бы привести профессоршу в восхищение, потому что означало: «Уважаемая госпожа, сегодня вечером вы выглядите особенно молодой и свежей… Мне будет чрезвычайно приятно узнать, какие комнатные цветы вы выращиваете».

Я схватил листок и побежал к Круму. Я сказал ему, что строгая госпожа Стремская очень много говорит по-немецки. Если мы хотим быть хорошими дипломатами, то должны предложить ей учтивые фразы. Это в обмен на ореховое варенье.

– Еще новости есть? – спросил Крум.

– Нет.

Сердце у меня сжалось от моей собственной лжи, но разве я мог ответить иначе? Даже мой ближайший друг узнает о Джерри Блейке не раньше, чем тот будет мною пойман, а я сам буду увенчан лаврами великого детектива.

Крум примирительно вздохнул и взял вторую половину листка для самостоятельной зубрежки.

Благодаря такой рациональной подготовке ровно в шесть мы были перед металлической табличкой квартиры № 13, полностью заряженные учтивостью.

Дзинь!

Дверь открыла полная старушка с седыми волосами, в черном платке и с добродушной физиономией.

Я спросил:

– Дома ли супруга товарища профессора?

– Да, – любезно ответила старушка.

– Можно нам ее видеть?

– Вы меня уже видите.

Я замолк. Надо было прийти в себя. До этого мгновения я думал, что жена столь ученого человека непременно должна быть настоящей светской дамой – высокой, стройной, с орлиным носом, рисованными бровями и с бусами, напоминающими окружную железную дорогу. Да, так я предполагал, но в данном случае вышло все наоборот.

– Вы что-то сказали? – нетерпеливо спросила старушка.

Нельзя было терять ни секунды. Четко поклонившись, я заявил самым благовоспитанным тоном, разумеется, по-немецки, что уважаемая госпожа в этот вечер выглядит особенно молодой и свежей.

По предварительно намеченному плану, Крум должен был обрадовать ее своим изречением только через 10 минут. В светском разговоре нельзя выкладывать все сразу, здесь необходима постепенность. Но мой друг решил проявить инициативу тотчас после меня. Так же вежливо и так же по-немецки он пролепетал, что ему будет очень приятно узнать от госпожи профессорши, какие комнатные цветы она выращивает.

Симпатичная пожилая женщина ответила тихо и стыдливо:

– Ах, мальчики, я ничего не поняла. Иностранными языками я не занимаюсь уже со времен первой мировой войны. Тогда я сдала экзамен в гимназии – и то, представьте, по французскому языку. А по-немецки знаю только «я», «найн» и «гутен таг». Не много, правда?

– Не много, – согласились мы.

– Давайте тогда говорить по-болгарски.

– Давайте.

Крум с укоризной посмотрел на меня. Как будто говорил: «Зачем ты заставил меня зубрить это глупое предложение? Зачем утомил?»

Я тоже был зол. Думал: «Профессор воспитанный человек, но его поступок похвальным не назовешь. Приписывать своей жене качества, которых у нее нет!..»

Чтобы не обидеть старушку молчанием, мы сразу представились ей. Потом сказали, зачем пришли. Коротко, без прикрас. Но почему-то профессорша ничего не поняла.

– Мой муж пригласил вас в гости? – подняла она брови, и морщины на ее лбу образовали нотный стан. – Вы уверены, вы не сомневаетесь в том, что говорите?

– Уверены, товарищ Стремская, не сомневаемся.

– А это не сочинение на свободную тему, как на экзамене по литературе?

– Нет, товарищ Стремская, – сказал я. – С вашим супругом я знакам лично, более того, мы очень хорошие приятели. Хотя познакомились недавно.

Из-за двери соседней квартиры № 14 донесся насмешливый женский голос:

– Смотри, смотри! Она еще держит их у порога, как нищих.

Слышимость была отличная.

– Ах, как я рассеянна! – воскликнула вдруг жена профессора. – Я думала, что мы разговариваем уже в прихожей. Заходите, дети, заходите! Мне очень приятно.

Я и Крум поспешили войти в квартиру, пока соседи профессора еще не успели покинуть свой шпионский пост. И все-таки мне не хотелось, чтобы нас приняли за навязчивых людей, а потому еще в коридоре, у оленьих рогов, я сказал:

– Товарищ Стремская, я уже у вас был.

– Неужели? – снисходительно улыбнулась она.

– У вас в гостиной большой полированный стол, четыре тяжелых красных кресла и кружевные шторы.

Старушка посерьезнела.

– Откуда ты знаешь? – удивилась она.

Я продолжил, оставив ее вопрос без ответа:

– Налево вход в кухню, а в самой кухне – электроплита, белый кухонный шкаф, стол, два стула. Спинка одного стула шатается, потому что болт развинтился. Стеклянная дверь на балкон…

– О!

– Сахар вы держите в фаянсовой банке, разрисованной зайчиками.

– А!

– Из этой сахарницы товарищ профессор угостил меня десятью кусками…

Старушка страшно испугалась:

– А он сам ел?

Я ответил совершенно откровенно:

– Нет.

– Хорошо, что не ел! Восьмой год у него сахарный диабет, а он все еще любит сладкое! Потом весело добавила: – Теперь я совсем поверила в то, что ты симпатичен моему мужу. И что ты приходил сюда, когда меня не было дома. Мне только непонятно, как это тебе удалось настолько расположить его к себе, что он пригласил тебя вторично. И не одного, а с приятелем, которого он совсем еще не знает…

– Ну и что же, что не знает? – вмешался Крум. – Если ваш муж друг Саши, а Саша – мой друг, то это значит, что я и ваш муж тоже друзья. Наша учительница арифметики сказала: «Две величины, равные по отдельности третьей, равны и между собой». Я полностью с ней согласен.

Крум вытер со лба капли пота, пролитые ради общего дела. Он был очень доволен собой.

– Хорошо, хорошо! – окончательно сдалась старушка. – Не хочу с вами спорить, но это мне не мешает удивляться. Потому что к нам, милые детки, приходят только профессора, научные сотрудники и электротехники, чтобы починить проводку.

Через ее плечо я заглянул в гостиную. Это было не слишком прилично, зато с намеком – старушка вспомнила, что нас надо пригласить:

– Проходите, проходите! Почему такая неуверенность? И, разумеется, садитесь. Я так люблю, когда нас посещают люди, но их так мало бывает здесь! И угощать люблю. Вам будет нелегко угадать, что я вам предложу.

– Ореховое варенье! – облизнулся Крум.

– А вот и не угадал! – засмеялась профессорша. – Не такой ты ясновидец, как твой приятель. Такого варенья я не делала никогда в жизни. Не люблю его.

Мы уже сидели в гостиной. Хорошо сидели: в таких креслах и спать можно было бы, если б сверху не свисала четырехламповая люстра. А пироги, которыми нас угостила наша любезная хозяйка, оказались вкусные, мягкие, в них было много орехов и почти не было скорлупы. Тему разговора мы тоже избрали единодушно: каждый пусть говорит о том, в чем больше разбирается. Так мы с Крумом были осведомлены о лицевой и изнаночной сторонах вязания, о кружевной и английской вязке, а старушка Стремская – о положении футбольных команд в классе «А» и об английской тактике на мировом чемпионате.

В половине седьмого кто-то хлопнул дверью. Послышалась песня «Грудь свою розой укрась».

– Профессор! – сказал я.

– О, да! – согласилась старушка и потерла щеки так, что на них появился румянец.

Я выглянул в коридор со словами:

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! Мы вас заждались!

Там стоял человек – пожилой, бородатый, в черном костюме и красной шелковой бабочке на белом крахмальном воротничке. Точно, как профессор Стремский, но это был не он! У этого плечи были сутулее, а борода – белее.

– С кем имею честь? – спросил человек, щурясь от сильного света гостиной. Точно такой же писклявый голос, как у профессора, но это был все же не он! Этот голос звучал слабо, как-то неуверенно. Примерно так, если бы Жора Бемоль на своей скрипке взял верхнее «до» после Паганини и сказал бы, что тон один и тот же.

– Это не профессор Стремский! – крикнул я и предусмотрительно переместился за полированным столом.

Человек вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Потом вперил взгляд в хозяйку:

– Что это значит, дорогая Кети? Кто эти незнакомые посетители?

Она, видимо, подумала, что он шутит, и невозмутимо ответила:

– Это твой друг Саша и его друг Крум, который тоже должен быть твоим другом, потому что две величины, равные третьей по отдельности, равны и между собой.

Человек фыркнул:

– Первая часть твоего высказывания не имеет ничего общего с истиной, а вторая вообще меня не касается. Если бы меня интересовала математика, я стал бы математиком, а не медиком!

Он был очень рассержен. Он стал двигаться вокруг стола, как велосипедист по велотреку. Крум испугался явно, а я – тайно. Только старушка Стремская ничуть не была взволнована. Она остановила его в конце второго круга и кротко сказала:

– Не сердись, Павел! Вышло недоразумение!

А мне заявила:

– Ты знаешь своего профессора недавно, а я своего – сорок лет. Поверь мне, это – настоящий.

Я ей поверил. Крум тоже. Наше удивление было грустным.

– Не могу отказать себе в удовольствии выпроводить вас, мои самозваные друзья! – сказал профессор. – Наш сын в раннем детстве тоже пытался скатиться на скользкую стезю мелких инсинуаций, но мы своевременно приняли радикальные меры нравственной переориентации начинающего мошенника. А о чем думают ваши родители?

Он поправил галстук-бабочку. Лицо его уже было спокойным. Так же, как и его длинные руки. Только глаза его то и дело загорались гневом, но это было безопасно.

Когда мы дошли до лестничной площадки, профессор Стремский полностью овладел собой. С высоты пятого этажа он указал нам вниз и сказал мягким, даже любезным тоном:

– Геет цум тойфель, фрехе буршей!

Позже мы поняли, что в переводе с немецкого на болгарский это означает: «Идите к черту, хулиганы!»