Текст книги "От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор"

Автор книги: Николай Пржевальский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Пржевальский Николай Михайлович
От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор

ЛОБНОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ Н.М. ПРЖЕВАЛЬСКОГО И ЗАГАДКА ЛОБ-НОРА

Своё лобнорское, или второе центральноазиатское, путешествие Николай Михайлович Пржевальский считал мало удачным, незаконченным. Он имел все основания не быть довольным результатами этого путешествия, хотя не раз подчёркивал, что счастье удивительным образом сопровождало его и на этот раз, что старая тайна Лоб-нора, наконец, разгадана.

События в Западном Китае, охваченном войной, натянутость в дипломатических отношениях между Россией и Китаем, смерть горячо любимой матери Николая Михайловича, его болезнь – всё вместе взятое заставило свернуть работы экспедиции, и по предложению из Петербурга Пржевальский должен был покинуть пределы Центральной Азии.

В первоначальные планы второй центральноазиатской экспедиции входило изучение Лоб-нора и Тибета, посещение Лхасы и берегов Брамапутры. В 1877 г., когда вспыхнула русско-турецкая война, Пржевальский был в горах Восточного Тянь-шаня. Как солдат, он ждет указания куда следовать. Страшно хочется ехать в Тибет, как предполагалось по плану, а родина зовёт стать в ряды сражающихся. В дневнике от 1 июня 1877 г. имеется следующая его запись:

«Из газет узнаю, что война с Турцией, наконец, началась. Едва ли она ограничится только двумя государствами. Всего вернее, будет свалка общеевропейская. В подобную минуту честь требует оставить на время мирное путешествие и стать в ряды сражающихся. Послезавтра пошлю об этом телеграмму в Петербург. Не знаю, какой получу ответ. Куда придётся ехать? На Дунай или на Брамапутру? Хорош контраст!»

Надо было спешить в Тибет, ибо Лхасу готовились посетить англичане из Индии.

До последней минуты Пржевальский надеялся на осуществление всех планов путешествия, на посещение и изучение Тибета. Хотя все обстоятельства складывались против путешествия, сам путешественник не мог сознаться себе в этом. В нём происходила борьба, где много «за» и ещё больше «против» продолжения экспедиции мучили и не давали покоя. Всегда решительный и не колеблющийся, больной и измученный, Пржевальский колебался, боролся, раздражался, но сам не мог сделать вывода. Между тем, всё подсказывало ему это решение. Когда пришла телеграмма начальника Генерального штаба о необходимости возвратиться в Петербург, – явилось успокоение, ибо такое решение подтверждало скрытые, далеко спрятанные думы, мучившие путешественника длинными бессонными ночами, когда усиливающийся зуд не давал сомкнуть глаз, а раздражение готово было выливаться на всё, на каждого. Мучения, которые не оставляли путешественника в течение нескольких месяцев, изменили характер Пржевальского. Вот его признание, доверенное страницам дневника:

«29 марта. Стоим возле деревни Кендерлык. Погода отвратительная, холод и буря.

Перед вечером получил от графа Гейдена телеграмму, в которой объяснено, что военный министр находит неудобным, при настоящих обстоятельствах, моё движение в глубь Китая. Теперь более уже невозможно колебаться. Как ни тяжело мне, но нужно покориться необходимости и отложить экспедицию в Тибет до более благоприятных обстоятельств. Тем более, что моё здоровье плохо – общая слабость и хрипота горла, вероятно, вследствие употребления йодистого кали. Пожалуй, что самый отказ итти теперь в экспедицию, даже болезнь и возвращение из Гучена – случились к моему счастью. Больной теперь, я почти наверное не мог бы сходить в Тибет. Только сам я не хотел и не мог отказаться от этой мысли, хотя внутренне предугадывал неудачу.

Если же мы прошли бы в Цайдам, то китайцы, в случае ссоры с русскими, легко могли передушить нас. Посмотрим, насколько рассеется это дело в будущем.

С эстафетою послал в Главный штаб телеграмму с просьбою разрешить мне вернуться в Петербург для поправления здоровья».

С самого начала экспедиции, с момента выхода из Кульджи в Тянь-шань, обстоятельства складываются не в пользу экспедиции. Это много раз подчёркивает Пржевальский в отчёте и дневнике. С первых дней пришлось расстаться с одним из помощников Е. М. Повало-Швыйковским, «оказавшимся совершенно не годным для экспедиции по своей умственной ограниченности и неспособности к какому-либо делу…» Это обстоятельство очень переживал Пржевальский: «…я плакал несколько раз, как ребёнок». Но строгий и требовательный начальник, каким был Пржевальский, взял вверх, и Швыйковский оставил экспедицию.

Якуб-бек, глава кратковременно существовавшего государства в Восточном Туркестане – Джеты-шаара – уже в горах Тянь-шаня прислал своих представителей, по существу конвой, которые сопровождали всю экспедицию почти на всём её протяжении и тем самым до крайности осложняли работы, а это вызывало не раз справедливый гнев путешественника. По пути следования экспедиции местным жителям были даны указания не общаться с русскими, не давать им никаких сведений. Пржевальский только украдкой вёл маршрутную съёмку, и это, по его признанию, очень сильно отражалось на точности работ. Пржевальского не допускали в города, не давали возможности итти по избранным им маршрутам, водили трудными и окольными путями, чтобы затруднить работы и заставить его отказаться от путешествия и возвратиться в Россию. О том, до какой степени раздражала Пржевальского такая обстановка, видно из его записи, сделанной на обратном пути из Лоб-нора:

1–4 мая [1877 г.]. Пьём до дна горькую чашу испытаний… Идём из Курли в Тянь-шань под конвоем человек двадцати всякой сволочи, посланной с нами Бадуалетом под предлогом проводов. Не только мы, но даже наши казаки под караулом: сзади и спереди каравана едут солдаты и не дают никому слова сказать «кафирам». На Хайду-голе калмыкам запретили приходить к нам под страхом смертной казни. На обеих сторонах реки были поставлены караулы. Ложь и лицемерие на каждом шагу; нас ненавидят все провожающие, за исключением разве Заман-бека. Последний к нам нелицемерно расположен, но боится высказаться и потому также обманывает нас. Каторга ехать при такой обстановке! В особенности трудно сдерживаться, зная, что это уже последние дни испытаний. Довольно мы уже натерпелись – целых шесть месяцев были «дорогими гостями» во владениях Бадуалета. Восточный Туркестан в этот год переживал трагическое время. Правительственные китайские войска двигались на запад и грозили государству Якуб-бека полным разгромом. Назревала и скоро разразилась русско-турецкая война. Личные дела у Пржевальского складывались также не в пользу путешествия. Вторая часть экспедиции очень тяжело отозвалась на здоровье Пржевальского. Уже в записях от 15 июня 1877 г. он жалуется на то, что различные боли ему мешают. Болит горло и правый бок. «Кроме того, я сильно похудел: нравственные волнения во время лобнорской экспедиции и на Балгантай-голе, голодовки и пешеходный путь на Кунгесе, наконец, постоянная работа – всё это сильно отозвалось на моём здоровье. Хватит ли его, чтобы успешно совершить тибетскую экспедицию?»

Но болезнь, ставшая кошмаром, началась летом 1877 г. Упорный, нестерпимый зуд Pruritus scroii поразил Пржевальского и некоторых его спутников: Эклона, Чебаева. Особенно тяжело досталось Пржевальскому. В течение всей осени и зимы зуд не прекращался, а, наоборот, усиливался, доводя до бессильного бешенства этого энергичного и всегда жизнерадостного человека. В городе Гучене лечил его китайский врач, в дороге больной лечил сам себя, в Зайсане русские врачи, но так и не избавился Пржевальский от болезни до самого конца экспедиции. Временами наступало облегчение, но затем вновь появлялся зуд и мучил пуще прежнего. Нельзя без участия читать жалобы путешественника на болезнь, столь частые во второй половине экспедиции:

«5—20 декабря [1877 г.]. Всё это время было употреблено на переход до Зайсанского поста. Шли без дневок с восхода солнца почти до заката. Всё это время я должен был сидеть в телеге, которая трясла немилосердно, в особенности по кочкам. От такой тряски ежедневно болела голова; боль эту ещё увеличивал постоянный дым в юрте. Грязь на всех нас была страшная, в особенности у меня, так как по несколько раз в день и в ночь приходилось мазаться дёгтем с салом, чтобы хоть немного унять нестерпимый зуд. От подобной мази бельё пачкалось страшно, штаны были насквозь пропитаны дегтярным салом. Холода стояли страшные, пять суток сряду ртуть в термометре замерзала. В юрте ночью без огня мороз доходил до —26°. И на таком морозе в грязи приходилось проводить ночи наполовину без сна. Мёрзлою мазью, в темноте и морозе 5–6 раз в ночь нужно было мазаться. Бррр!.. противно вспомнить о таких тяжёлых временах».

И всё же Пржевальский не оставляет своих наблюдений, он регулярно ведёт дневник, делает записи метеорологических наблюдений, поддерживает дисциплину в своём небольшом отряде. Приходится удивляться выдержке и могучему духу путешественника.

Несмотря на все эти обстоятельства, тормозящие работу, H. M. Пржевальский всё же считает, что результаты экспедиции оказались хорошими, ибо она явилась большим шагом вперёд в деле исследования внутренней Азии: «Бассейн Лоб-нора, столь долго и упорно остававшийся в неведении, открылся, наконец, для науки». Свой отчёт по первому этапу экспедиции автор заканчивает строками: «Оглянувшись назад, нельзя не сознаться, что счастье вновь послужило мне удивительно. С большим вероятием можно сказать, что ни годом раньше, ни годом позже исследование Лоб-нора не удалось бы…»

И даже тогда, когда уже было принято решение о прекращении экспедиции, Пржевальский с удивительной жизнерадостностью и оптимизмом, несмотря на понятную грусть, смотрит на будущее, на близкое продолжение своего путешествия:

«31 марта [1878 г.] Перешли из Кендерлыка в Зайсанский пост с тем, чтобы отсюда ехать в Петербург. Верблюды и все экспедиционные запасы останутся на хранении в Зайсане. Рассчитываю вернуться сюда к будущей весне и тогда с новыми силами и новым счастьем предпринять новую экспедицию.

Сегодня исполнилось мне 39 лет, и этот день ознаменовался для меня окончанием экспедиции, далеко не столь триумфальным, как моё прошлое путешествие по Монголии. Теперь дело сделано лишь наполовину: Лоб-нор исследован, но Тибет остаётся еще нетронутым… Я не унываю! Если только моё здоровье поправится, то весной будущего года снова двинусь в путь… Правда, жизнь путешественника несёт с собою много различных невзгод, но зато она даёт и много счастливых минут, которые не забываются никогда. Абсолютная свобода и дело по душе – вот в чём именно вся заманчивость странствований. Не даром же путешественники никогда не забывают своей труженической поры, даже среди самых лучших условий цивилизованной жизни.

Прощай же, моя счастливая жизнь, но прощай ненадолго. Пройдёт год, уладятся недоразумения с Китаем, поправится моё здоровье, и тогда я снова возьму страннический посох и снова направлюсь в азиатские пустыни…»

Эта всепобеждающая уверенность, убеждающая воля, направленная к завершению начатого дела, создали из Пржевальского великого путешественника, сделавшего удивительные открытия в Центральной Азии и обогатившего науку важнейшими исследованиями.

Открытия и исследования, совершённые Николаем Михайловичем во время лобнорского путешествия, вызвали массу откликов в России и за границей, упрочили славу Пржевальского как исследователя Азии, расширили круг поклонников его таланта.

К важнейшим достижениям лобнорской экспедиции следует отнести:

1. Открытие и описание озера Лоб-нора, на берегах которого Пржевальский был первым европейским учёным-путешественником.

2. Открытие и описание громадной горной цепи Алтын-таг, о которой не знали географы прошлого столетия. Это открытие определило границу Тибетского нагорья, которое простирается на 300 км далее на север, чем предполагалось до путешествия Пржевальского.

3. Сбор новых зоологических и ботанических коллекций, среди которых важнейшим экспонатом являются шкуры диких верблюдов, впервые вывезенные из Центральной Азии.

4. Маршрутные съёмки низовьев Тарима, озера Лоб-нора и хребта Алтын-таг, определение их географических координат.

5. Метеорологические наблюдения, впервые разрешившие судить о климате бассейна Тарима и о климате восточной части Кашгарии и Алтын-тага.

6. Этнографические наблюдения над лобнорцами (каракурчинцами) и таримцами, давшие интереснейший материал для суждения о быте, жизни и антропологическом типе этих азиатских племён, заброшенных в самую глушь Центральной Азии.

Высокая оценка этнографических наблюдений на Лоб-норе дана Ф. Рихтгофеном, который пишет: «Описание быта, обычаев и рода занятий лобнорцев и тяжёлых климатических условий, при которых они живут, самая завлекательная и интересная из этнографических картин, нарисованных новейшими путешественниками».

Уже одно это перечисление говорит о богатейших результатах путешествия Пржевальского на Лоб-нор. Опубликование краткого отчёта в «Известиях Географического общества» и выступление с докладами вызвало широчайший отклик у научной общественности. Как раз в этот период H. M. Пржевальский избирается почётным членом Академии наук и Ботанического сада. К своему пятидесятилетию Берлинское Географическое общество учреждает Большую золотую медаль имени Александра Гумбольдта. Первым, кто удостоился этой медали, был H. M. Пржевальский, получивший её за совокупность исследований Центральной Азии, т. е. за монгольское и лобнорское путешествия.

Отчёт о лобнорском путешествии был переведён на немецкий и английский языки. В английском издании труд Пржевальского был предварён вступительной статьёй Дугласа Форсайта, главы английской экспедиции в Кашгарию, посетившей государство Якуб-бека в 1870 и 1873 гг.[1]1
  Описание путешествия посольства Форсайта опубликовано в 1875 г.


[Закрыть]. Таким образом, результаты лобнорского путешествия Пржевальского очень быстро стали известны во всём мире.

Важнейшим открытием, вызвавшим большие отклики и положившим начало длительной и оживлённой полемике, явилось определение положения и описание Лоб-нора. Лобнорская проблема в течение долгого времени не сходила со страниц печати, и еще не так давно вновь возвратился к ней П. К. Козлов, когда на страницах Известий Государственного Географического общества опубликовал свою статью «Кочующие реки Центральной Азии»[2]2
  Том 67, вып. 5, Л., 1935, стр. 599–601.


[Закрыть].

В чём же сущность проблемы Лоб-нора и как она представляется ныне, через 70 лет после первого посещения озера Пржевальским?

Озеро Лоб-нор и страна Лоб[3]3
  О названии «Лоб, Лоп» см. наше примечание 39 к настоящему изданию книги H. M. Пржевальского.


[Закрыть] известны уже очень давно. О городе Лоб упоминает Марко Поло. В замечательной книге великого венецианца есть рассказ о Кашгаре, Хотане, Яркенде. В главе 57, озаглавленной: «Здесь описывается город Лоп», указывается, что город лежит в начале великой пустыни. «Лоп принадлежит великому хану. Жители почитают Мухаммеда»[4]4
  Марко Поло. Путешествие. Перевод И. П. Минаева, Л., 1940. стр. 50.


[Закрыть]. Но Марко Поло ничего не упоминает об озере с таким названием. Китайские географы давно знали Восточный Туркестан. Первая, весьма схематичная карта Центральной Азии была составлена в 605–606 гг. Пэйцзюем; вслед за картой он написал также первую географию Таримского бассейна. Китайский монах Цзятань в 801 г. составил «Генеральную карту Китая и варварских заморских стран». Позже этого в Китае, сначала по старой китайской манере, а затем при помощи иезуитов, сделавших много астрономических наблюдений в Китае, составляются новые карты Китая по-европейски. Замечательным картографическим произведением явилась карта Китайской империи 1718 г. на 120 листах, повторное издание её на 104 листах и другие последующие, издаваемые в XIX столетии[5]5
  Сведениями по древней китайской картографии я обязан А. В. Маракуеву, в интересном труде которого «Картография Китая» я почерпнул вышеприведённые данные.


[Закрыть].

Известный геолог и географ Фердинанд Рихтгофен, исследователь и знаток Китая, хорошо знал китайские картографические источники. Высоко оценивая труды Пржевальского по изучению Центральной Азии, Рихтгофен представил нашего великого путешественника к награде медалью Гумбольдта; при этом произнёс речь, где особенно подчёркивал роль и значение открытия Лоб-нора. Речь эта, опубликованная в печати[6]6
  Bemerkungen zu den Ergebnissen von Oberstleutenant Przewalski's Reise nach dem Lop-nor und Altyn-tagh. Verhandlungen der Gessellschaft fur Erdkunde zu Berlin. B. V., № 4, 1878.


[Закрыть], специально отмечает, что Пржевальский с бесстрашием, отличающим гениального путешественника, разрешает вопрос о географическом положении Лоб-нора. Открытия Лоб-нора и Алтын-тага, по мнению Рихтгофена, – величайшие открытия, а наблюдения Пржевальского так разнообразны и многосторонни, что мало кому под силу.

Однако Рихтгофен отмечает, что данные истории и китайской географии[7]7
  Главнейшим таким китайским источником по географии Западного Китая является книга «Си-юй-Шуй-Дао-цзи» в извлечении «О бассейне Лоб-нора», переведённая В. М. Успенским и напечатанная в Записках Русского Географического общества по отделению этнографии, т. VI, СПб., 1880, стр. 93—150.


[Закрыть] указывают на что, что исторический Лоб-нор должен быть в другом месте, а не там, где нашёл его Пржевальский и определил его координаты. По китайским данным, Лоб-нор имеет солёную воду, а не пресную, как отмечает наш путешественник. «Вопреки теоретическим соображениям и историческим известиям, мы узнаём от первого европейца, посетившего Лоб-нор и отличающегося редкой наблюдательностью, что это озеро пресное, а не солёное», – пишет Рихтгофен, отмечая, что Пржевальский, видимо, описал под названием Лоб-нора другое озеро, истинный же Лоб-нор должен лежать севернее. Рихтгофен предполагает, что Тарим изменил направление своего течения, в результате чего небольшой рукав течёт в сторону древнего водоёма, а основная масса воды прорвалась на юг и образовала озеро Кара-буран и Чон-куль. Впрочем, отмечает Рихтгофен, эти соображения не доказаны и требуют исследований на месте.

В ответ на возражения Рихтгофена, сделанные в полном уважении к Пржевальскому, последний на критику ответил небольшой заметкой: «Несколько слов по поводу замечаний барона Рихтгофена на статью „От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор“[8]8
  Известия Русского Географического общества за 1879 г. т. 15 вып. I. СПб, 1880, стр. 1–6.


[Закрыть]. В этой заметке Пржевальский, не возражая против предположений Рихтгофена, сомневается в правдоподобности китайских карт, – ведь они весьма несовершенны и часто грешат крупнейшими ошибками. К тому же незаметно никаких протоков, идущих от Тарима на восток и питающих древний Лоб-нор китайских карт. Ничего о северном озере не знает и местное население, которое не употребляет названий „Тарим“ для реки, а „Лоб-нор“ для озера. Тарим известен здесь под названием Яркенд-дарьи и Чон-дарьи, а Лоб-нором зовётся весь район низовьев Тарима и прилегающий к озеру. Когда мы пришли в первую таримскую деревню Кутмень-кюль, то местный старшина на мой вопрос: далеко ли до Лоб-нора? – отвечал, показывая пальцем на себя: „Я Лоб-нор“ (стр. 6)[9]9
  Сравним названия страны и города Лоп, упоминаемые Марко Поло.


[Закрыть]».

Что же касается минерализации воды в Лоб-норе, то озеро Кара-буран как проточное, естественно, пресное, а из озера Чон-куль (собственно Лоб-нор) вода уходит в необозримые солончаки и болота, где засолоняется[10]10
  Позже П. К. Козлов показал, что вода в Лоб-норе пресная только у устья Тарима, далее она постепенно засолоняется.


[Закрыть].

Так возникла проблема Лоб-нора, проблема, которая получила удовлетворительное решение только в наши дни.

Пржевальский в 1885 г. во время своего четвёртого центрально-азиатского путешествия вновь посетил Лоб-нор, на этот раз вместе с помощниками В. И. Роборовским и П. К. Козловым. После этого Лоб-нор изучал также в 1890 г. М. В. Певцов с геологом К. И. Богдановичем и теми же двумя помощниками. П. К. Козлов специально уделил время для изучения Лоб-нора в последующей экспедиции Русского Географического общества 1893–1895 гг., проведённой под руководством В. И. Роборовского.

Этим, однако, не исчерпывается список путешественников, побывавших на Лоб-норе в конце прошлого столетия. Интерес, вызванный путешествиями Пржевальского и открытием им Лоб-нора, был настолько широк, что сюда направили свои маршруты иностранные экспедиции. В 1885 г. А. Д. Кэри и Дальглейш прошли из Тибета на Тарим и Лоб-нор. Большой маршрут по Восточному Туркестану совершили Э. Бонвало и Генрих Орлеанский; они почти повторили маршрут Пржевальского, с озера Баграч пройдя к Лоб-нору, а затем и на Алтын-таг. Свен Гедин тогда же дважды посетил Тарим и Лоб-нор: в 1896 и 1899–1900 гг., когда он задался специальной целью разрешить до конца вопрос о Лоб-норе[11]11
  Свен Гедин (Sven Hedin) – шведский путешественник, известный благодаря своим большим и многочисленным экспедициям, главным образом, в Центральную Азию и Тибет. В этих экспедициях Гедин выступает искателем приключений, любителем экзотических картинок и «страшных» явлений природы, в описание которых он вкладывал много субъективного, преувеличивая трудности пути и искажая рассказ в расчёте на большую эффективность рассказа и увлечение читателя. Научными исследованиями Свен Гедин занимался мало и как учёный не проявил себя в противоположность H. M. Пржевальскому, научный авторитет которого был признан во всём мире. В описании путешествий С. Гедин всегда оставался поверхностным писателем-популяризатором; его многочисленные книги удивительно бедны научными фактами, скудны наблюдениями, обобщениями. Чувствуя свою слабость как учёного, С. Гедин привлекал в свои последние экспедиции специалистов – геологов, зоологов, ботаников, которые и осветили географию посещенных районов Центральной Азии.
  Несмотря на большую поддержку Свену Гедину со стороны России при организации его первых экспедиций, во время первой мировой войны он выступал в печати как ярый германофил и проповедник войны. После окончания мировой войны он не раз пользовался гостеприимством Советского Союза, оказывавшего ему всяческое содействие в его планах новых путешествий. Однако во время второй мировой войны он вновь взялся за проповедь милитаризма; с настойчивостью, достойной лучшего применения, он выступает как защитник и пропагандист германского фашизма и агрессии. В Швеции Гедин возглавил те реакционные круги, которые вели неудержимую кампанию против Советского Союза.


[Закрыть]. В журнале Берлинского Географического общества он напечатал статью под претенциозным названием «Das Lop-nor problem»[12]12
  Zeitschrift, te 31. 1886, pp. 305–361. Те же данные приводятся этим автором и во многих других его изданиях на немецком, английском, шведском и русском языках.


[Закрыть], где, не выдвигая собственных соображений по поводу положения Лоб-нора и не опровергая открытий Пржевальского, этот путешественник старается подтвердить фактами остроумную гипотезу Рихтгофена об изменении русел в низовьях Тарима и в связи с этим об изменении положения Лоб-нора. Однако Свен Гедин не окончил, вопреки его убеждению, полемику о Лоб-норе; наоборот, она вновь возторелась на страницах географической печати, причём русские географы, во главе с учеником Пржевальского П. К. Козловым, не соглашались с Гедином, считая его положения недоказанными. Гедин нашёл следы озера севернее озера, обнаруженного Пржевальским, считая, что это и есть настоящий Лоб-нор.

П. К. Козлов в 1898 г. напечатал большую статью под коротким названием «Лоб-нор»[13]13
  Известия Русского Географического общества, т. 34, вып. I, СПб 1898 стр. 60—116.


[Закрыть], а также посвятил ему специальную главу в своём отчёте помощника начальника экспедиции по Центральной Азии[14]14
  Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии под начальством В. И. Роборовского, ч. 2-я, СПб., 1899, стр. 85–98.


[Закрыть]. Как в статье, так и в этой главе Козлов разбирает положения Рихтгофена и сведения, приводимые Гедином. П. К. Козлов считает, что озёра, открытые Свеном Гедином севернее Лоб-нора Пржевальского, образовал не Тарим или Лоб-нор, «а река Конче-дарья в своём непрерывном стремлении к западу, озеровидная же местами старица Илек и сопровождающий её вдоль восточного берега „пояс соляных лагун“ и болот представляют жалкие остатки вод опять-таки не Лоб-нора, а уклонившейся странницы-реки»[15]15
  Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии под начальством В. И. Роборовского, ч. 2-я СПб., 1899, стр. 98.


[Закрыть].

Интерес к Лоб-нору сохранился и в XX столетии. В бассейне этого озера работала английская экспедиция Ауреля Стейна[16]16
  A. Stein. Innermost Asia (Сокровенная Азия. Oxport, 1924).


[Закрыть], которая больше всего уделяла внимания археологическим и историко-географическим исследованиям и сделала ряд интересных пересечений Восточного Туркестана, в частности, изучила долину Конче-дарьи и её притоков. Топографы, сопровождавшие Стейна, засняли район древнего Лоб-нора, некогда имевшего значительно большую площадь распространения. Впрочем, о больших размерах древнего Лоб-нора впервые указали еще русские исследователи, особенно же К. И. Богданович, который считает долину нижнего течения Тарима молодым образованием, возникшим на площади древнего Лоб-нора[17]17
  Труды Тибетской экспедиции 1880–1890 гг. под начальством М. В. Певцова, ч. 2. СПб., 1892, стр. 95—100.


[Закрыть].

Некоторые факты по гидрографии Тарима и Лоб-нора приведены в небольшой статье Р. Шомберга[18]18
  R. С. F. Schomberg. River changes in the Eastern Tarim Basin. The geogra-phical Journal, vol. 74, № 6, London, 1929, pp. 574–576.


[Закрыть], где автор поделился своими впечатлениями 1928 г. о наблюдавшемся им изменении течения низовьев Конче-дарьи, прорвавшейся на восток и почти потерявшей связь с низовьями Тарима и тем самым переставшей снабжать водой Лоб-нор. К статье приложены небольшие схемки гидрографии бассейна Тарима и его низовьев, которые мы воспроизводим в нашем издании.

Миграция главного русла полноводной Конче-дарьи – вот одна из существенных причин изменения контуров Лоб-нора, перемещений его положения.

Ныне уже общеизвестно, что в Средней, Центральной и Восточной Азии реки «кочуют» на равнинах. Примером таких изменений своего течения может служить великая китайская река Хуан-хэ на Восточно-китайской равнине, Аму-дарья в своих низовьях, окончание в Гоби наньшанской реки Эдзин-гол. На отмершем рукаве последней некогда процветал ныне мёртвый город Хара-хото, открытый П. К. Козловым.

У Конче-дарьи, у места поворота её на юг к слиянию с Таримом, лежало сухое, но отчётливое русло, которое местные жители называли Кум-дарья, или Курук-дарья, что в переводе значит «песчаная или сухая река».

Древнее русло Конче-дарьи видел сухим ещё в самом конце прошлого столетия П. К. Козлов, который в следующих словах передаёт свои впечатления:

«…мы скоро достигли древнего ложа реки Конче-дарьи. Оно мертво; вид его печальный; уцелевшие берега наполовину низменные, наполовину возвышенные. По всему бывшему течению разбросаны сухие стволы тополей; многие ещё продолжают стоять, будучи наполовину занесены песком, залегающим по обоим берегам древнего русла, в виде невысоких (10–15 футов) барханов»[19]19
  Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии под руководством В. И. Роборовского, ч. 2-я. Отчёт помощника начальника экспедиции П. К. Козлова, СПб., 1899, стр. 74.


[Закрыть]. Из этой характеристики совершенно ясно, что Курук-дарья некогда обладала водой, что она была живой рекой, несущей жизнь пустыне, и было это не так давно, в исторические времена. Иначе как же объяснить наличие хорошо сохранившихся и засыпаемых песками остатков тополей, растущих в пустыне Лоб только у берегов рек, в их разливах.

В 1923 г. произошло возвращение Конче-дарьи в старое сухое русло. Великое событие в пустыне – новая река. Вода устремляется в старое мёртвое ложе, заполняет его, уходит всё дальше в пустыню. Сухие земля и песок жадно впитывают живительную влагу; вместе с водой глубоко внутрь пустыни идёт и жизнь, появляется новая растительность, и вот уже щебетание первых птиц оглашает ещё вчера мёртвые пространства.

В песках, окружающих новую реку, всё чаще попадаются следы диких зверей, по ночам издалека приходящих на водопой. Часто оглядываясь и чутко прислушиваясь к ночным шорохам, долго, с перерывами, пьют живительную влагу редкий дикий верблюд и пугливая антилопа-джейран.

Вот как описывает Шомберг свои впечатления от воскресшей реки, появившейся в пустыне всего за 5 лет до его поездки на её берега:

«Мы увидели реку с руслом до 200 шагов ширины, с довольно быстрым течением; недавний же уровень был выше, и ширина русла вдвое больше. Интересно было видеть, как новая растительная жизнь пробуждалась в мёртвой долине, тишину которой нарушали шум волн, разрушение берегов, падение песчаных дюн в воду, движение сухих тополей тограков. Всё это было словно в сказке»[20]20
  Привожу в переводе П. К. Козлова. См. его «Кочующие реки Центральной Азии», Известия Государственного Географического общества, т. 67, вып. 5, Л., 1935, стр. 599–601.


[Закрыть].

В чём причина поворота Конче-дарьи и возвращения её в старое русло? Шомберг, а затем и П. К. Козлов, с ссылкой на работу этого автора, видят причину поворота Конче-дарьи в деятельности человека. У поворота Конче-дарьи к Тариму в течение длительного периода человек строил ирригационные сооружения, создавал новые каналы, идущие на восток вдоль русла Курук-дарьи. По каналам уходила вода на восток, орошая поля трудолюбивых земледельцев. Но осенью, когда река несла еще много воды, а нужда в поливах уже отпадала, вода сбрасывалась в Курук-дарью и тем самым вновь разрабатывала старое русло, предопределив поворот главной ветви Конче-дарьи с юга на восток. Ныне Курук-дарья (воскресшие низовья Конче-дарьи) имеет течение на восток-юго-восток.

Тарим же, в своей нижней части лишившись воды Конче-дарьи, стал худосочным; он даже не всегда доносит свои воды до озера Лоб-нор Пржевальского, которое стало постепенно уменьшаться в размерах, исчезать, заменяясь болотами и солончаками. Жители в низовьях Конче-дарьи стали уходить вверх по реке, населять долину Конче-дарьи выше её поворота в Курук-дарью.

В 1928–1930 гг. Центральная Азия, в частности, Внутренняя Монголия и Синь-цзян, были посещены большой шведско-китайской экспедицией. Участники последней, особенно Норин, Гауде, Бергманн, Чен, посетили Курук-таг, долины Конче-дарьи, Курук-дарьи, Тарима и Черчена, а также Лоб-нор Пржевальского и Лоб-нор китайских карт. Данные обследования этих учёных подтвердили, что, в связи с поворотом Кончё-дарьи, вся гидрографическая система низовьев Тарима претерпела существенные изменения, постепенно стал меняться и ландшафт районов, прилегающих к Лоб-нору, что вызвало миграцию населения, тесно связанного в своей деятельности с рекой и озером.

В 1935 г. Нильс Гернер и Паркер Чен опубликовали статью «Блуждающие озёра», где они сообщают новые данные об озёрах Центральной Азии, меняющих своё местоположение[21]21
  Nils G. Hörner and Parker С. Chen. Alternating Lakes. Hullningsskrift tillagnad Sven Gedin. Stockholm, 1935, pp. 145–166.


[Закрыть]. В этой статье авторы анализируют изменения в положении Лоб-нора и озёр Гашиун и Сого, лежащих в Гоби, близ границ Монгольской Народной Республики, и питаемых рекой Эдзин-гол. Эти последние озёра в прошлом также имели другие очертания, размеры и другой, более высокий, уровень воды. На карте упомянутые авторы показывают размеры и положение нового Лоб-нора. В 1930–1931 гг. Лоб-нор Пржевальского превратился в обширные солончаки и болота с мелкими и маленькими окнами чистой воды, остатками некогда обширного водоёма, описанного нашими русскими путешественниками конца прошлого столетия. На другой карте видна затейливая густая сеть древних и современных русел в дельте Лоб-нора. Всматриваясь в эту карту, можно представить гигантские масштабы былой деятельности речных вод, прихотливо разливавшихся по плоской приозёрной котловине и часто меняющих направление главных и второстепенных потоков. Учитывая это, делаются легко объяснимыми частые находки древних развалин городов и селений в сухой пустыне, заносимой песками[22]22
  Здесь уместно воспомнить о развалинах в Хорезмской низменности, за пределами оазиса, на восточной окраине Сарыкамышской котловины, изрезанной древними руслами р. Аму-дарьи. В годы, исключительные по высокому паводку, в эти русла прорываются амударьинские воды, уходящие далеко в пустыню. По одному из таких русел – Куня-дарье («Старая река») в 1855 и 1878 гг. воды Аму-дарьи прошли до центра барыкмышской котловины, в 1878 г. был залит находящийся здесь солончак, где образовалось озеро глубиной более 8—10 м. Вообще можно заметить много общего в гидрографии Дельт Аму-дарьи и Тарима.


[Закрыть].

В изменениях гидрографической сети Тарима и Конче-дарьи ключ разгадки Лоб-нора, разгадки, подсказанной самой природой. Пржевальский был совершенно прав, когда утверждал, что он открыл, описал и правильно определил координаты Лоб-нора, но и Рихтгофен был прав, когда выдвинул своё остроумное объяснение расхождениям в положении Лоб-нора Пржевальского и Лоб-нора китайских карт. Лоб-нор оказался кочующим водоёмом, ибо он полностью зависит от положения рек, снабжающих его водой.

Как же представляется ныне география Лоб-нора, этого замечательного озера, своеобразного географического феномена, вызвавшего такой оживлённый спор, такую научную страсть, которые привели к осуществлению ряда экспедиций в этот очень труднодоступный и тяжёлый в климатическом отношении район Центральной Азии? Можно без преувеличения сказать, что полемика о Лоб-норе явилась стимулом дальнейшего изучения бассейна Тарима и очень способствовала расширению географических познаний Восточного Туркестана.

Представьте себе, читатель, обширную пустынную плоскую котловину. В отдельных низких участках её блестят на солнце белые солончаки или сереют участки топких илистых грязей. Чуть повыше располагаются сухие «пухлые» солончаки. Когда по их поверхности проходит человек, проваливаясь через хрупкую корочку, из-под неё маленькой тучкой взлетает тонкая солёная пыль. Кругом солончаков пески, глинистые площадки – такыры, каменисто-галечные равнины, на которых редко-редко растёт какой-либо колючий кустарник, хвощ, солянка. Если к такой котловине устремляется вода с окружающих гор, дно котловины превращается в озеро. Но это озеро не обычное. Это – болото-озеро, не имеющее чётких берегов. Оно мелко, на нём часты островки, берега заросли тростником, растущим по мелководью прямо в воде и ещё более усугубляющим картину болота. Кругом пески, сквозь которые пробираются дельтовые протоки, часто меняющие свои направления. Одни русла заносятся илами, песками; рядом возникают другие. Равнина, окружающая такое озеро-болото, плоская, по ней ничто не мешает разливаться реке, которая не имеет чётких возвышенных берегов. Легко размываемые рыхлые грунты облегчают работу реки. Куда течёт главный речной поток, там, по пути такого потока, в наиболее низко расположенных плоских впадинах, образуется озеро; повернул главный поток в сторону, изменил направление своего течения, – и озеро, лишившись питания, высохло, но зато оно возникло где-то по соседству, в другой впадине, где воды широко разлились и стали поглощаться грунтами и расходоваться на испарение, очень сильное в Центральной Азии с её знойным и сухим летом.