Текст книги "Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября"

Автор книги: Николай Коняев

После убийства тов. Урицкого был объявлен массовый террор и была расстреляна масса буржуазии и, следовательно, в первую голову, логически, надо было ожидать расстрела замешанных в подготовке и организации убийства тов. Урицкого буржуазных родных и знакомых Каннегисера. Чем это объяснить?» ^{366}

8

После неудавшегося нападения на Гороховую Леонида Каннегисера перевели в Кронштадтскую тюрьму.

Подобно герою «Графа Монте-Кристо», оказался он в тюрьме на острове, и, должно быть, именно это обстоятельство побудило его вернуться к мыслям о побеге.

Тут надобно сказать, что и содержание арестованных по делу Каннегисера заметно отличалось от содержания прочих заключенных.

Сохранилось в деле стихотворное послание, адресованное на волю узниками, привлеченными по делу об убийстве Урицкого.

 
Если б знали Вы, как пылко
Принимается посылка,
Извлекается бутылка
С кипяченым молоком,
Бутерброды, и печенье,
И компоты, и варенье.
Замираем в умиленье
Перед каждым узелком.
 
 
Что верны и справедливы
Эти строки, что прочли Вы,
И что кайф у нас сплошной;
Что в Дерябинском Эдеме
Коротают люди время
За едой и за игрой;
И что шахматы и шашки
Процветают в каталажке,
В нашей камере шестой —
Приложеньем рук десятка
Подтверждаем для порядка
За порукой круговой…
 
 
Рабинович, наш десятский,
Истый вождь коммуны братской.
 
 
Тих, услужлив, мил и скромен
Поддесятский наш Соломин.
 
 
Помпер, даже под замком
Горд своим воротником.
 
 
Примирен с судьбой нелепой
Юлий Осипович Лепа.
 
 
Мандельштам Исай, пиита,
Не лишенный аппетита.
 
 
К медицине сердцем рьян
Мандельштам Максимилиан.
 
 
Полон доблести гражданской
Жизнерадостный Пумпянский.
 
 
В этой лучшей из коммун
Есть и Юрочка Юркун.
 
 
И Алейников сангвиник,
Духом вечный именинник.
 
 
И Рождественский лесник,
Вот какой у нас цветник» ^{367} .
 

На стихотворении сбоку приписка: «Этот документ арестован, когда автор его хотел его отправить из тюрьмы на волю».

Разумеется, можно говорить и о бодрости, и о силе духа узников, но все равно очень трудно свыкнуться с мыслью, что стихотворение отправлено из Дербинской тюрьмы осенью 1918 года.

Особенно, если сопоставить стихотворное послание с теми письмами и прошениями, что составляли в это время в своих камерах заключенные по делу «Каморры народной расправы»…

Поэтому и рассказ о днях, проведенных в заключении Каннегисером, выглядит на этом фоне почти невероятным, словно Леонид в какой-то другой тюрьме сидел, в другое время, при другом режиме…

Снова, как и на Гороховой, придумывает он в Кронштадтской тюрьме новый план побега, и снова попадает в уже испытанную на нем чекистами ловушку.

Снова часовой, которого подрядил Каннегисер носить письма, оказался стукачом. Как сообщает в своих «мемуарах» товарищ Отто, было перехвачено письмо Каннегисера Помперу. Тому самому, который в стихотворном послании «горд своим воротником».

Каннегисер излагал в письме план бегства и говорил, что 85 000 рублей на подготовку побега даст Лазарь Рабинович, который станет в стихотворном послании из тюрьмы десятским.

Участвовали (или не участвовали?) в подготовке побега и другие лица…

Из допроса бывшего прапорщика, а ныне конторщика акционерного общества Крымских климатических станций и морских купаний Григория Константиновича Попова видно, что Каннегисер предполагал привлечь к организации побега и его.

«Числа около 15 сентября ко мне пришел один господин в военной форме и передал записку от Леонида, в которой он просил помочь в материальном отношении, а также оказать помощь в побеге, который он, Каннегисер, думал совершить. Я передал принесшему записку господину 250 рублей, а также передал два адреса лиц, которые знали Леонида и которые, по моему мнению, могли помочь ему. Принимать участие в организации побега я не намеревался, так как считал это бредом больного человека»

Г. К. Попов тут, мягко говоря, лукавит. Елизавета Савельевна Банцер показала на допросе, что Попов сам приходил к ней и выяснял, кто из родственников Каннегисера остался на свободе, то есть все-таки не ограничился передачей денег, а что-то пытался предпринимать в соответствии с указаниями Леонида из тюрьмы.

Разумеется, об этом можно было бы и не говорить.

Как и в случае разрабатываемого Леонидом нападения на Гороховую, 2, вся «организация» нынешнего побега находилась с самого начала под контролем чекистов, и поэтому ни о каком побеге не могло быть и речи.

Тут Леонид ошибся.

Но зато он не ошибся в расчетах, что с его родными и друзьями ничего плохого в ЧК не случится…

Так и вышло.

Поразительно, но все лица, арестованные за попытку подготовить нападение на Петроградскую ЧК, как и все участники подготовки побега Леонида Каннегисера из Кронштадтской тюрьмы, были освобождены.

И тут понимаешь, как, должно быть, мучился Э. М. Отто, когда со своей эстонской рассудительностью он столкнулся с этой чекистской головоломкой.

Действительно…

Еврей Яков Григорьевич Блюмкин убил человека. И не простого человека, а полномочного иностранного посланника, и не просто убил, а воспользовался для этого документами ВЧК, скомпрометировав тем самым эту организацию (если ее, конечно, еще можно было скомпрометировать). За это он заочно был осужден всего на три года лишения свободы, но и того срока не отсидел, потому что, когда явился с повинной, был немедленно амнистирован и возвращен на ответственную работу.

Зато Леонида Николаевича Боброва, о судьбе которого мы писали, рассказывая о «Каморре народной расправы», расстреляли только за то, что он взял якобы у Злотникова один экземпляр прокламации для ознакомления.

Родственники Леонида Иоакимовича Каннегисера пытались организовать вооруженный Налет на Гороховую, 2, где размещалась ПЧК…

Чекисты считали этот факт доказанным, тем не менее всем арестантам наказание было ограничено теми месяцами, что они уже просидели под следствием.

Зато Василия Мухина расстреляли только за то, что он якобы дал 200 или 300 рублей на печатание прокламаций.

Понять что-либо в этой логике невозможно, если не вспомнить, что и Блюмкин, и Каннегисеры были евреями, а Бобров и Мухин – русскими.

Поэтому, хотим мы того или не хотим, но необходимо признать, что законы для евреев и неевреев, установленные большевиками, были принципиально разными.

Неевреев расстреливали иногда только за то, что человек чем-то не понравился следователю, зато еврей мог застрелить иностранного посланника или напасть на ЧК и отделаться незначительным наказанием.

22 декабря 1918 года Н. К. Антипов сочиняет целую пачку постановлений, каждое из которых по гуманности своей сделало бы честь любому самому гуманному судопроизводству.

«Каннегисер Софья Самуиловна, получив от Леонида Каннегисера записку с просьбой принять меры для организации побега, стала вести разговоры с подателем записки о плане побега Леонида Каннегисера, но ввиду трудности побега отказалась.

Чрезвычайная Комиссия постановила Каннегисер Софью Самуиловну считать виновной в попытке организации побега, но ввиду того, что она действовала без соучастия в этом деле какой-либо политической организации и что она сама отказалась от этой попытки, считать предварительное заключение достаточным за совершенный проступок и Каннегисер Софью Самуиловну освободить, дело прекратить, все отобранное при аресте возвратить» ^{368} .

«Ввиду непричастности Каннегисер Ольги Николаевны к убийству Урицкого (к подготовке нападения на Гороховую она была причастна. – Н.К.) дело о ней прекратить, ее освободить, все отобранное при аресте возвратить» ^{369} .

Точно такие же «постановления» пишет Н. К. Антипов 22 декабря и по поводу Розы Львовны Каннегисер, Григория Константиновича Попова и других родственников и друзей Леонида, арестованных за попытку организовать его побег.

«Гуманизм» товарища Антипова был столь необыкновенен, что забеспокоилось даже начальство тюрьмы. Уже 21 декабря в Чрезвычайную комиссию полетели тревожные депеши:

«Уведомляю Чрезвычайную Комиссию для сведения, что согласно требования № 317 выданы конвою 20 сего декабря для доставления в Комиссию на допрос к тов. Антипову арестованные

Каннегисер Аким Самойлович,

Каннегисер Елизавета Акимовна,

Каннегисер Ольга Николаевна,

Каннегисер Роза Львовна,

Каннегисер Софья Самойловна,

Помпер Тереза

и обратно в Дом не возвращены.

Каннегисер Софья Исааковна в Доме предварительного заключения не содержится.

Комиссар Дома предварительного заключения» ^{370} .

Поразительно и то, что товарищ Антипов прекращает дела лиц, связанных с убийцей «дорогого товарища Урицкого», единолично, не ставя в известность даже своего непосредственного начальника – нового шефа Петроградской ЧК Варвару Николаевну Яковлеву.

Еще поразительней, что через неделю после того, как все арестованные по этому делу были освобождены (самого Леонида Каннегисера расстреляли в октябре 1918 года), товарища Антипова назначили председателем Петроградской ЧК.

Разумеется, взлет в карьере Н. К. Антипова – а к тому времени, когда его все-таки расстреляли, он был уже заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР – только предположительно можно связать с «гуманным» отношением к судьбе Каннегисеров.

Еще в августе отец его, Иоаким Самуилович Каннегисер, подал прошение украинскому консулу: «Представляю при сем документ о принадлежности моей к дворянству Виленской губернии, покорнейше прошу о зачислении меня в Украинское подданство со всем моим семейством» ^{371} , но после расстрела Леонида надобность в перемене гражданства отпала.

Иоаким Самуилович продолжал жить со своим семейством в Петрограде, не подвергаясь никаким преследованиям.

«Через некоторое время, – как вспоминает Н. Г. Блюменфельд, – старики уехали за границу вместе с Лулу. Счастье, благополучие, почет – все осталось позади.

Знакомый работник советского торгпредства видел потом Лулу в эмиграции, толстую, грубую. Родители умерли, она неудачно вышла замуж и разошлась, очень нуждалась. Все пошло прахом. Таким был конец династии Каннегисеров».

Этому, конечно, можно и посочувствовать, но при этом отметить все-таки, что семьи Каннегисеров никакие репрессии не коснулись.

Благополучно были отпущены все лица, арестованные товарищем Отто.

Отпустили Якова Самуиловича Пумпянского.

Отпустили Юлия Иосифовича Лепа.

Отпустили Максимилиана Эмильевича Мандельштама.

Отпустили Александра Рудольфовича Помпера.

Отпустили Лазаря Германовича Рабиновича.

Отпустили Иосифа Ивановича Юркуна.

Отпустили Рафаила Григорьевича Гольберга.

Отпустили Шевеля-Мовшу Ароновича Лурье.

Отпустили Давида Соломоновича Гинзбурга.

Отпустили Рейнгольда Эдуардовича Розентретера.

Отпустили Александра Давидовича Пергамента.

Отпустили Якова Леонтьевича Альбова.

Отпустили Виктора Хаймовича Фридштейна.

Отпустили Адель Исааковну Натансон.

Отпустили Григория Израйлевича Гордона.

Отпустили Елену Бенедиктовну Блох.

Отпустили десятки других евреев, арестованных по записной книжке Леонида Каннегисера, и все они благополучно продолжали заниматься своими делами, словно и не было никакого красного террора, словно не в кровавой замятие уже вовсю бушующей Гражданской войны жили они, а в каком-то очень уютном, удивительно правовом, как теперь любят выражаться, государстве.

Впрочем, они действительно жили в правовом государстве.

В том государстве, вход в которое неевреям был закрыт…

Но если влияние сионистской организации в Петроградской ЧК было столь сильным, то отчего же все-таки расстреляли самого Леонида?

Так ведь потому и расстреляли, что Леонид сам переступил через запрет еврею убивать еврея, а, переступив, сам вывел себя из зоны гарантированной для евреев безопасности.

Он как бы перестал быть евреем…

Если бы Моисей Соломонович Урицкий был русским или на худой конец каким-нибудь французом, англичанином или немцем, может быть, и судьба Леонида Иоакимовича Каннегисера сложилась бы иначе.

Блюмкину-то, как мы знаем, ничего не сделали и за убийство немецкого посла Мирбаха…

Но Леонид Иоакимович не немецкого посла графа Мирбаха убил, а еврея Моисея Соломоновича Урицкого.

Этого Каннегиссеру Сионистская организация простить не могла.

Уместно поэтому будет напомнить тут, что по заключению Генеральной прокуратуры РФ от 20.11.92, в соответствии со ст. 4-а Закона «О реабилитации жертв политических репрессий», Каннегисер Леонид Иоакимович не реабилитирован ^{372} .

Поразительно…

Реабилитированы чекистские палачи, руки которых по локоть в крови, а Леонид Иоакимович Каннегисер, избавивший Россию от одного из них, по-прежнему, числится среди преступников.

А с другой стороны, посмотрите, что сейчас, когда возвращены прежние имена почти всем улицам, городам и поселкам переименованным в честь деятелей Советского государства и героев войны, улиц, поселков и городков, названных именем Урицкого, волна переименований не коснулась.

Увы…

9

И все-таки надо сказать, что и среди евреев не было единодушия в осуждении поступка Каннегисера.

Мы уже приводили свидетельство Марка Алданова, оценивавшего поступок Каннегисера отлично и от интернационалистских палачей Зиновьева, и от Сионистской организации.

Имеются в деле об убийстве Урицкого подобные свидетельства и из восемнадцатого года.

«При первой встрече, которая была после убийства т. Урицкого, у нас зашел разговор на политическую тему, причем Грузенберг не знал, кто я такой. Грузенберг стал говорить о большевиках и Советской власти самые грязные вещи, – доносил в ЧК член Петросовета Абрам Яковлевич Шепс. – Я ему не возражал с целью вызвать его на откровенность.

В следующий раз Грузенберг сказал: «В скором времени я (то есть Грузенберг) буду стоять во главе карательного отряда и поголовно всех причастных к Советской власти вырежу без всякой пощады…»

В ответ на мой вопрос, кто такой Каннегисер, который убил Урицкого, Грузенберг ответил: «Это из самой лучшей семьи Петрограда, и даже священный долг его был убить Урицкого. Я даже не остановился бы благословить моего сына, чтобы он убил такого мерзавца» ^{373} .

Из допроса арестованного Моисея Иосифовича Грузенберга выяснилось, что Абрам Яковлевич Шепс и сам был далеко не ортодоксальным большевиком:

«Около недели назад перед моим арестом я был приглашен к детям мне неизвестного Шепса в качестве врача. При разговоре жена Шепса говорила о пользовании ее сына врачом, который во время тяжелой болезни сына нередко заводил разговоры о нарастающем в известной части русского общества антисемитизме.

На это я ответил, что и я среди своих русских пациентов замечаю резкое недовольство евреями, и ответил, как противоположность, что дело Бейлиса, напротив, произвело в свое время в известной части русского общества сдвиг в пользу евреев.

Провожая меня, Шепс продолжил разговор о деле Бейлиса, говорил о его советах моему брату, одному из защитников Бейлиса. Для меня было ясно, что это не соответствует действительности, ибо Шепс моему брату никаких советов не давал.

Тогда же Шепс стал говорить, что собирается отправить свою семью обратно в Швейцарию, и у нас зашел разговор о средствах. Шепс сообщил, что кроме службы в качестве председателя Контрольной комиссии он продолжает службу в предприятиях Бажолина… И Бажолин все возместит, потому что он, Шепс, состоя на советской службе, всячески старается отстоять интересы предприятий Бажолина» ^{374} .

Конфликт между Грузенбергом и Шепсом возник вовсе не из-за оценки поступка Каннегисера. Эмигрант из Швейцарии, сразу поступивший на ответственную советскую службу, Абрам Яковлевич Шепс был неумеренно самовлюблен, хвастлив, а главное – неприлично жаден.

«Прощаясь, Шепс просил разрешения зайти за рецептом на белую муку для его больного сына…

Я написал ему рецепт на муку.

Шепс указал, что по такому рецепту он получит муку в ничтожном количестве, и попросил переписать рецепт на спирт… сказал, что за спирт можно получить муку в таком количестве, что он охотно бы уступил мне значительную часть».

Разумеется, Грузенберг расценил это предложение примерно так же, как если бы Абрам Яковлевич предложил ему сообща стащить чей-нибудь кошелек, и немедленно выгнал Шепса.

Тогда обозленный Абрам Яковлевич и написал донос в ЧК.

Историю эту мы рассказали для того, чтобы показать, у каких евреев мог найти Каннегисер понимание, а у каких – нет.

Если большевиков охватил шок от сознания, что теперь евреи стреляют в евреев, то и в либеральном лагере переживали не меньший шок от сознания, какие формы обрело «равноправие» местечково-большевистского еврейства, за которое они всю жизнь боролись.

Донос Шепса показывает, что рано или поздно – вспомните слова Моисея Иосифовича Грузенберга: «Я бы благословил своего сына, чтобы он убил такого мерзавца» – Леонид Каннегисер должен был появиться. Евреи-большевики, захватившие власть в стране, сами вызывали его.

И опять-таки, в сентябре 1918 года жадные, малообразованные, малокультурные евреи образца шепсов, зиновьевых, урицких, хотя и держали в своих руках власть, были заинтересованы в еврейской взаимовыручке гораздо больше, нежели евреи, принадлежавшие к среде Каннегисеров или Грузенбергов.

Это потом, когда укрепится большевистская власть, начнутся перемены и во взаимоотношениях групп еврейства.

В тридцатые годы, когда уже вовсю разгорится еврейско-кавказская война, красный террор настигнет и эти семейства.

Многие из тех, чьи фамилии привели мы в списках освобожденных Антиповым по делу Каннегисера арестантов, снова будут возвращены в камеры НКВД, чтобы уже больше не покидать их…

Глава двенадцатая
ФИАЛКИ ДЛЯ ИЛЬИЧА

Нам, как израильтянам, приходится строить царство будущего под постоянным страхом…

Мартин Лацис

Если до настоящего времени нами уничтожены сотни, тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который сможет уничтожать десятками тысяч.

Л. Д. Троцкий

Я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу.

Ф. Э. Дзержинский

Календарный разрыв 1918 года прошел по жизням людей…

Перебираешь архивные документы, перечитываешь свидетельства очевидцев и видишь, как разрываются жизни…

Тринадцать пропавших дней…

Где они? В какие вмещаются календарные даты?

И перебираешь, перебираешь в поисках их недели восемнадцатого года…

Время деформируется, с ним происходит что-то непонятное, необъяснимое, и нужно снова и снова вспоминать хронологию событий, поскольку в клубке событий, завершающих лето самого короткого в мире года, трудно становится разобраться в очередности и взаимообусловленности событий, на долгие десятилетия определивших нашу жизнь…

1

22 августа Ф. Э. Дзержинский снова был назначен председателем ВЧК, которая состояла теперь исключительно из коммунистов.

Предшествовало возвращению Ф. Э. Дзержинского – объединение под властью народного комиссара по военным делам Л. Д. Троцкого всех Вооруженных сил Республики.

Троцкий, как известно, тотчас же ввел в Красной Армии систему «децимария», согласно которой расстреливали каждого 10-го красноармейца из отступившей части. Для расстрелов были созданы специальные латышские части. «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», – с восторгом телеграфировал в Саратов в те дни В. И. Ленин.

Эта немыслимая жестокость, возвращенная большевиками из древних веков, очень точно характеризует отношение ленинской гвардии к русскому народу, и остается только дивиться бесстыдству Максима Горького, говорившего, что «когда в «зверстве» обвиняют вождей революции», он рассматривает «это обвинение, как ложь и клевету, неизбежные в борьбе политических партий», ибо «жестокость форм революции» объясняется не зверством большевиков, а «исключительной жестокостью русского народа».

Видимо, эта «исключительная жестокость русского народа», не желающего добровольно защищать Льва Давидовича Троцкого и Якова Михайловича Свердлова, и обусловила возвращение Феликса Эдмундовича Дзержинского в ВЧК.

Отметим тут другое, воистину мистическое совпадение…

Накануне возвращения Феликса Эдмундовича Дзержинского в ВЧК в «Петроградской правде» было опубликовано сообщение о расстреле курсантов Михайловского артиллерийского училища в Петрограде, которое, как известно, и подтолкнуло Леонида Каннегисера к убийству Моисея Соломоновича Урицкого.

Выстрел Каннегисера прозвучал 30 августа в 11 часов дня, и Ф. Э. Дзержинский, только-только успевший разобраться, кого следует расстрелять в первую очередь, а с кем можно немного подождать, сразу же выехал в Петроград.

Пока доехал, в Москве прогремели выстрелы на заводе Михельсона.

Совпало (совпало?), что именно в этот же день был издан Приказ № 31 наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого о строительстве концлагерей. Лев Давидович продолжал, подтверждая слова Максима Горького, демонстрировать дикому и исключительно жестокому русскому народувысокую культуру и истинный местечковый гуманизм.

В Петроград Ф. Э. Дзержинский приехал ночью с 30 на 31 августа.

Поскольку Я. М. Свердлов сообщение о покушении на Ленина отправил в 22 часа 45 минут, почти за час до покушения, оно уже должны было поступить в Петроград, когда туда приехал Дзержинский.

Какое-то время ушло на уточнение обстоятельств покушения и результата. В любом случае, даже если Дзержинский и знал о предстоящем событии, для него было неожиданностью, что Владимир Ильич остался жив.

Теперь, после выстрела в Ленина и после того как В. И. Ленин все-таки остался живым, Феликсу Эдмундовичу еще важнее стало понять, ктостоит за выстрелом в Урицкого?

Но, Дзержинский, как мы уже говорили, полистав изъятые при обыске Каннегисера бумаги, от обстоятельного допроса фактически уклонился.

К сожалению, точное время допроса Леонида Каннегисера неизвестно, и мы не знаем, когда, до или после допроса, Дзержинский побывал в Смольном. Известно только, что 31 августа Дзержинский связался из Смольного по телеграфу с Я. Х. Петерсом и обсудил с ним возможность ареста Локкарта.

А на Гороховой в этот день, помимо допроса Каннегисера, Дзержинский оформил бумаги на освобождение своего агента Филиппова, потом – лично проинструктировал группу чекистов, которая должна была участвовать в налете на английское посольство…

Вот тут-то и становится исключительно важной очередность событий, без этого не понять, как они связаны.

Но – увы! – с очередностью и возникают проблемы.

То, что мы знаем об августовском вояже Ф. Э. Дзержинского в Петроград, свидетельствует только о его феноменальной способности уклониться от малейшего участия в наиболее важных событиях этих дней…

Действительно…

Так и не допросив толком Леонида Каннегисера, Дзержинский вернулся в Москву, чтобы… опоздать на допросы Фанни Каплан.

Аресты работников английского посольства в Москве прошли без участия Ф. Э. Дзержинского, но не участвовал Феликс Эдмундович и в налете на английское посольство. Около 17 часов, когда петроградские чекисты оцепили здание на Французской набережной, Дзержинский уже ехал в Москву…

Все это можно было бы объяснить случайными совпадениями, но поскольку речь тут идет о разведчиках и террористах, правило, согласно которому совпадения больше двух совпадениями уже не считаются, не позволяет нам свалить события 30 и 31 августа в корзину случайностей…

И приведенная нами хронология последних дней августа 1918 года свидетельствует прежде всего о том, что самые важные события пропущены в ней, и мы можем только догадываться, что они были.

В самом деле…

Если в убийство Моисея Соломоновича Урицкого, о котором мы рассказывали в предыдущей главе, кроме мотива убийства все ясно, то ведь с покушением на В. И. Ленина дело обстоит иначе.

2

Ленину 30 августа достались две пули, и только необыкновенная хазарская живучесть ^{375} спасла ему жизнь.

Одна пуля, войдя над левой лопаткой, проникла в грудную полость, и вызвав кровоизлияние в плевру, повредила верхнюю долю легкого. Эта пуля застряла в правой стороне шеи выше правой ключицы.

Другая пуля проникла в левое плечо, раздробила кость и застряла под кожей левой плечевой области.

Третья пуля угодила в кастеляншу Павловской больницы Попову и, «пройдя левую грудь, раздробила левую кость».

Ленина сразу повезли в Кремль. А Павлову перевязали и в грузовике Красного Креста отправили в тюрьму на Лубянке, туда же были посажены, как заложники, муж Поповой и ее сыновья.

Почему арестовали раненную вместе с Лениным кастеляншу – не ясно.

Вероятно, опасались, не разглядела ли она человека, который и стрелял в нее и Ленина.

И вот тут-то и начинается самое удивительное…

В толпе людей, окружавших главу государства, не нашлось больше ни одного свидетеля, который видел бы стреляющего террориста…

Стефан Казимирович Гиль, водитель машины В. И. Ленина, успел только заметить женскую руку с браунингом…

«Когда Ленин был уже на расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, на расстоянии не больше трех шагов протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли, стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе» ^{376} .

Самому Ильичу показалось, что в него стрелял мужчина.

– Поймали его или нет? – спросил он первым делом, когда очнулся.

Ильича успокоили, объяснив, что террористка арестована.

– Кто такая? – спросил В. И. Ленин.

– Эсерка… Фейга Хаимовна Каплан.

Так и прозвучало это имя, которое по-еврейски обозначает – фиалка.

Разумеется, и Фанни Каплан с оружием в руках тоже никто не видел.

Очевидец происшедшего военный комиссар 5-й Московской пехотной дивизии С. Н. Батулин ^{377} , находился «в десяти или пятнадцати шагах от т. Ленина, шедшего впереди толпы». Когда прозвучали выстрелы и Ленин упал, Батулин принялся кричать: «Лови, держи!» – и только в этот момент и увидел женщину, которая «вела себя странно».

«На мой вопрос она ответила: «Это сделала не я». Когда я ее задержал, из окружающей толпы стали раздаваться крики, что стреляла именно она. Я спросил еще раз, стреляла ли она в Ленина. И она призналась».

Что странного было в поведении Каплан, из показаний Батулина не ясно, но обстоятельства задержания действительно выглядят очень странно. По свидетельству Батулина получается, что он начал беседовать с Фанни еще на заводском дворе, но само задержание произошло уже на Серпуховской площади, когда Фанни остановилась и начала рыться в портфеле, роняя из него бумаги…

Как остроумно заметил В. Воинов в очерке «Отравленные пули»: «Фанни Каплан была схвачена комиссаром Батулиным поодаль от места покушения лишь по классовому наитию: Фанни стояла с зонтиком под деревом в вечернем полумраке, чем и вызвала подозрения комиссара»…

Тем не менее, когда из разговора выяснилось, что задержанная – 28-летняя эсерка Фанни Ройдман Каплан, считала, что «дальнейшее существование Ленина подрывало веру в социализм», у преследователей отпали последние сомнения.

Тогда, в горячке расследования, как-то и внимания никто не обратил, что эта полуслепая еврейка не то что попасть в Ленина из револьвера не могла, но едва ли сумела бы и разглядеть его в кромешной тьме августовского вечера…

3

Покушение на В. И. Ленина удивительно напоминает убийство товарища Володарского.

Задолго до покушения начинаются разговоры о возможности покушения.

Известно, что в 14 часов 17 минут В. И. Ленину позвонил секретарь МК РКП(б) В. М. Загорский. Он предупредил о грозящей опасности и просил воздержаться от поездок на митинги.

Так и осталось неясным, знал ли что Загорский, или же его встревожило покушение на Урицкого. Хотя, если бы речь шла только о тревоге, вызванной выстрелом Каннегисера, логичнее было бы предостеречь Ф. Э. Дзержинского…

Так же, как Володарский перед смертью, В. И. Ленин переезжал в этот вечер с митинга на митинг. Стреляли в него на заводе Михельсона в Замоскворецком районе, а до этого В. И. Ленин выступал вместе с А. М. Коллонтай и Емельяном Ярославским на другом конце города, в Басманном районе, в здании Хлебной биржи.

Обстоятельство это существенное и совсем не случайное.

Ораторское воодушевление, возбуждение, которое возникает при общении с большими массами слушателей, – притупляли бдительность…

Рассуждая на свою любимую тему «Две власти. (Диктатура пролетариата и диктатура буржуазии)», В. И. Ленин говорил, что – о, ужас! – местечковые «большевистские деятели отданы на растерзание чехословацким наймитам и российским белогвардейцам».

– У нас один выход, победа или смерть! – возбужденно выкрикивал В. И. Ленин.

Он не уточнял, у кого это у нас…

Не до того было.

Не до того было охваченному возбуждением В. И. Ленину, и как-то и не обратил он внимания, что с хлебной биржи они уехали без охраны.

Более того, охраны не оказалось и на заводе Михельсона.

«Как-то получилось, что никто нас не встречал», – свидетельствовал С. К. Гиль, водитель машины Ленина.

Ответив на вопросы, Ленин направился к выходу. Едва он вышел, как в дверях возникла давка. Во дворе гранатного цеха было темно. Ленин направился к автомобилю, и тут прозвучали выстрелы.

Часы показывали тогда…

Увы…

Времени покушения мы тоже не знаем…

Странные дела происходят с временем последних августовских дней 1918 года. Оно как бы размывается…

В. Д. Бонч-Бруевич уверяет в своих воспоминаниях, что он узнал о покушении в 18.00, когда Ленин выступал еще на Хлебной бирже.

Официальные историки, основываясь на опубликованном в «Правде» обращении Моссовета, долгое время утверждали, что покушение произошло в 19 часов 30 минут.

Фанни Каплан на допросе показала, что пришла на завод Михельсона около восьми часов вечера.

Водитель В. И. Ленина С. К. Гиль на допросе 30 августа 1918 года, сразу же после покушения, сказал, что они приехали на завод Михельсона около 22 часов. Выступление Ленина длилось около получаса, и получается, что выстрелы раздались примерно в промежутке 22 часа 30 минут – 23 часа 00 минут. В принципе, показания Гиля подтверждаются и тем, что первый допрос Фанни

Каплан в ближайшем Замоскворецком военном комиссариате состоялся в 23 часа 30 минут ^{378} .

Когда же тогда стреляли в Ленина и почему, если стреляли около десяти вечера, Яков Михайлович Свердлов знал об этом заранее?

Еще более запутанным выглядит вопрос об оружии.

Мы уже приводили свидетельство Стефана Казимировича Гиля, который утверждает, что заметил женскую руку с браунингом, а потом ему под ноги бросили револьвер, который он тоже почему-то не подобрал…

Обыск арестованной Каплан в Замоскворецком комиссариате производила чекистка Зинаида Легонькая вместе с Д. Бем и З. Удотовой ^{379} .

В вещах Каплан нашли железнодорожный билет в Томилино, иголки, восемь головных шпилек, сигареты и брошку.

Ну, а в портфеле у Каплан Зинаида Легонькая обнаружила браунинг.