Текст книги "Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября"
Автор книги: Николай Коняев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)
– П-пишите… – согласился и сам Яков Васильевич. Тут же и сочинили требуемую бумагу. Нетвердой рукой Петр Завихонов написал о героях-хваловцах, написанное заверили волостной печатью, а растроганного Ивана Степановича Чекунова усадили за стол.
Выпив несколько чарок, Чекунов снова принялся врать о подмоге, которая якобы спешит в Новоладожский уезд из Новгородской губернии, а потом, наклонившись к Якову Васильевичу Ермолаеву, громким шепотом сообщил, что и с деньгами все в порядке. Компания дровопромышленников дает на восстание шесть тысяч, а еще три тысячи обещают Пименовы.
Услышав об этом, трезвый, но сильно обеспокоенный возможностью попасть под влияние англичан с их кадетской программой Семен Иванович Кравцов заерзал на стуле, однако, как он потом сам сказал, «к чести комитета на это сообщение он ответил молчанием».
Тут надо сказать, что слово «к чести» Семен Иванович, может быть, и напрасно вставил. Скорее уж нужно было похвалить опять-таки рассудительность Якова Васильевича Ермолаева.
По ценам августа 1918 года девяти тысяч вполне могло хватить на хорошую выпивку… Но сегодня все равно пили бесплатно, а завтра – Яков Васильевич, даже будучи пьяным, не забывал этого! – всем предстояло ожидать в ЧК расстрела… Поэтому-то никакого интереса предложение о грядущей финансовой помощи и не вызвало.
Молча, Яков Васильевич наполнил чашки комитетчиков – заседание военного комитета восставшей волости продолжалось.
Ходу его не помешали даже пришедшие из деревни Реброво крестьяне.
Говорить с ними отправили Семена Ивановича Кравцова как единственно трезвого. Семен Иванович вкратце повторил свою речь об опасности сближения с англичанами, несущими кадетскую программу, о необходимости выдвинуть требование новых выборов в Учредительное собрание…
Ребровские мужики почесали в затылках и пошли восвояси, пообещав прислать приговор сходки.
Пошел домой и Семен Иванович Кравцов.
4
Так проходил мятеж в Колчановской волости.
Примерно так же развивался он в Гостинопольской, Староладожской, Михайловской, Усадьбище-Спасской и Хваловской волостях.
Толпами бродили крестьяне по округе, перерубали телефонные провода, разбирали железнодорожные пути, ловили и избивали комиссаров и, конечно, зорко следили, как бы кто не отсиделся в своей избе. Таких тоже колотили и побитыми волокли на сходку.
Стремление повязать всех круговой порукой было, кажется, единственной ясно осознаваемой задачей восстания.
«Вот, что я видел… – рассказывал на допросе в ЧК студент Федор Коньков, застигнутый восстанием на рыбалке. – Прежде всего крестьяне Песоцкой волости, направляясь на сборный пункт в Новую Ладогу, остановились в нашем селе и решили по примеру других волостей не соглашаться на поголовную мобилизацию лошадей и вернуться домой. Затем, семнадцатого августа, мимо нашего дома проходили толпы частью вооруженных винтовками и топорами крестьян… Это было страшно бестолковое, стихийное движение» {312} .
Студента Федора Федоровича Конькова забрали в ЧК вместе с его старшими братьями: 19-летним фельдшером Василием Федоровичем и 25-летним учителем Иваном Федоровичем. И хотя постановлением ЧК они были приговорены к расстрелу, как организаторы восстания, они силой были вовлечены в него и сами не понимали, в чем заключается его смысл.
«Я был занят рыболовством и снят под угрозой расстрела. Так как я и мои братья – не крестьяне, нами помыкали и велели делать то, что приказывают. По распоряжению поселкового комитета наша семья дежурила в карауле, а я лично под давлением крестьян принужден был делать вид, что рублю телефонные провода» {313} .
С братьями Коньковыми все понятно, они и молоды были еще, и собственных хозяйств не имели, но ведь и сами крестьяне, которые поднимали восстание, тоже не понимали, что происходит.
«Я был в деревне Свинкино на собрании Михайловской, Спасской, Песоцкой волостей. Там были вооруженные крестьяне, шли слухи о повальных реквизициях. Никакого решения собрание не приняло: одни советовали идти на соединение с другими волостями, другие хотели ожидать Красную армию на месте», – показывал на допросе крестьянин Алексей Соцкий.
То есть крестьяне понимали, конечно, что защищают собственное, потом и кровью нажитое добро, но они не понимали, как им бунтовать, чтобы добиться толку.
Жутковатое ощущение испытываешь, читая показания крестьянина Ивана Петровича Бородовского из деревни Юшково. Строки бегут по листу, сильно наклоняясь вниз, и кажется, будто не на исписанный лист смотришь, а на прорезанное глубокими бороздами поле…
«Восстание у нас произошло из-за мобилизации лошадей, потому что мобилизовали поголовно всех лошадей, но так как крестьянину нельзя жить без лошади, то мы и пошли в Новую Ладогу с Иссадской волости расспросить, почему делают всеобщую мобилизацию, а не то, чтобы брать только у тех, у которых по две-три лошади» {314} .
Не совсем ясно, на это ли беспомощное в своей бестолковости крестьянское восстание и рассчитывал военный комиссар Новоладожского уезда П. В. Якобсон, отдавая приказ ограбить подчистую крестьян, но точно известно, что никаких распоряжений о приостановке всеобщей мобилизации, которые бы сразу успокоили уезд, не последовало.
Зато, как только появились признаки недовольства крестьян, были приняты самые спешные меры. Привели в боевую готовность размещенные в Новой Ладоге красноармейские части, а председателя уездного ревкома А. Н. Евдокимова срочно командировали в Петроград за подмогой.
«Удостоверение.
Дано товарищу Евдокимову (коммунисту), члену уездного Исполкома, посылаемому в Смольный к тов. Зиновьеву, Урицкому, Позерну в спешном порядке ввиду важности военного времени и ввиду осадного положения Новоладожского уезда.
К Зиновьеву, Пазерну, Урицкому пропускать лично.
Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией
в Новоладожском уезде.
П. Якобсон
И. Заваров
Н. Сальников
18 августа 1918 г., ст. Званка» {315} .
Товарищи Зиновьев, Урицкий и Позерн на просьбу откликнулись незамедлительно. Назад в уезд товарищ Евдокимов возвратился вместе с отрядом «Беспощадный», который и принялся за расправу над восставшими крестьянами.
Люди поопытнее догадывались, что этим и кончится дело, и старались держаться подальше…
«К вечеру дня начала движения», – рассказывал начальник гостинопольской судоходной дистанции Андрей Сергеевич Трегубов. – Я спал. Меня разбудили, сказав, что требуют в канцелярию. Войдя туда, я увидел человек десять мне неизвестных, вооруженных крестьян, которые с руганью заявили мне, чтобы я не смел подходить к телефону, находящемуся в канцелярии. На мой вопрос: для какой цели занимают телефон? – был ответ: «Много не разговаривай, а то разделаемся!» После этого потребовали сдать оружие. Я заявил, что такового у меня нет, так как, какое было, уже сдал по приказанию в совдеп.
Когда я вернулся домой, жена попросила меня не выходить на улицу, но на другой день меня снова вызвали в канцелярию, и приказали ехать на собрание в Свинкино.
Там вооруженные крестьяне потребовали, чтобы я шел с ними в железнодорожную контору и выяснил, что говорят по телефону у меня в канцелярии.
Я попросил соединить меня с гостинопольской железнодорожной конторой и спросил, что от меня требовали крестьяне. Мне ответили: со Званки выступают красноармейцы для разгона толпы. Я сообщил это крестьянам и попросил их разойтись по домам. Но крестьяне возбужденно начали кричать: «На собрание! По порядку – выборы председателя и секретаря!» – и вся толпа хлынула на площадь.
Я остался один и, воспользовавшись этим, сел в лодку и поехал домой» {316} .
Забегая вперед, скажем, что от ответственности за «участие» в крестьянском восстании Андрею Сергеевичу Трегубову уплыть все равно не удалось.
6 сентября 1918 года вместе с Константином Ивановым, как «бывший офицер и ненадежный в политическом отношении», он был отправлен чекистами в Кронштадт. Там его погрузили вместе с другими офицерами на баржу и потопили в Финском заливе.
5
Восстание в Колчановской волости закончилось так же неожиданно, как и началось. Поздно вечером, когда стало известно, что на станцию – не помешали им и разобранные пути! – пришли поезда с красноармейцами, срочно был собран новый сход.
Посовещавшись, колчановцы решили беспорядки прекратить и идти с повинной. Депутатами выбрали Николая Зайцева, Паршина и протрезвевшего к тому времени Петра Завихонова. Остальные комитетчики вместе с молодыми ребятами, которым не хотелось идти в Красную армию, решили скрыться.
Но пока шел сход, красноармейцы подошли к селу и принялись обстреливать его шрапнелью {317} .
«Когда раздались шрапнельные выстрелы, – сообщал в своих показаниях С. И. Кравцов, – всеми овладела паника. Начали разбегаться. Я также пошел домой, а оттуда в лес. Думал идти в Спасскую волость, но наутро узнал, что туда никто из наших не пошел, а знакомых там у меня не было. Тогда, думая еще посмотреть и понаблюдать, яотправился в Хваловскую волость и поселился в деревне Льзя у Александра Матвеева» {318} .
Так было в Колчаново, так было и в других селах.
«Когда красноармейцы стали по нам стрелять, я бросил винтовку и пошел домой, – рассказывал Иван Петрович Бородовский из деревни Юшково, – а утром, 19 августа, пришли за мной комиссар и несколько красноармейцев. Они начали стучать, и мать открыла им. Они спросили, где я. А я в это время спал на чердаке. Когда я спустился, комиссар сразу ударил меня, а когда я перегнулся от удара, ударил револьвером по голове и проломил голову. Только после этого меня отправили в Новоладожскую тюрьму» {319} .
Новоладожский домзак, стоящий на левом берегу канала имени Петра Великого, в эти дни открывал новую страницу своей истории. Еще никогда прежде уездная земская тюрьма (а когда-то в ней сидел и М. И. Калинин) не видела столько арестантов.
Охрану тюрьмы несли бойцы из отряда «Беспощадный», и условия содержания были самыми ужасными. Голод, наступающий на Приладожье, коснулся прежде всего обитателей этого заведения. Температура камер не поднималась выше двенадцати градусов. Ежедневно умирал кто-либо из заключенных.
Дольше всего восстание тлело в Хваловской волости…
Семен Иванович Кравцов, бежавший сюда, чтобы «еще посмотреть и понаблюдать», так описывает его:
«Целую неделю прожил я в деревне Льзя, и чем больше жил, тем больше удивлялся. Мне казалось, что господам-заправилам, вроде братьев Цветковых и Чекуновых или Матвеева и других, стало скучно. И вот для собственного развлечения они, найдя себе сотоварищей, затеяли игру в солдатики. Назначили «главковерха» Григория Цветкова, сельских руководителей – его помощников, и каждому из них дали по отряду. Отряды несли караульную службу, делали набеги, производились смотры. Всем, а особенно главарям, было весело и занятно. О том, что из этого выйдет, куда приведет эта веселая игра, мало кто думал. Когда я указывал на это главковерху и руководителям, надо мной смеялись… Наконец через неделю… прибыли красноармейцы, и все руководители разбежались. Дружинники с Матвеевым поселились в лесу. Мне некуда было деваться, и я совершенно не знал, что делать с собою. Идти и отдаваться в руки властей я боялся, последовать за вожаками к чехословакам, куда направились они, я не мог в силу своих убеждений…
Через несколько дней в лесу ко мне присоединилось еще четверо повстанцев. Мы сделали шалашик и стали жить верстах в трех от реки между Льзями и Хваловом. Другая, большая партия, часть которой с Чекуновым и Цветковым уехала потом в Вологду, жила дальше, возле Сырецкого. Пищу нам приносили женщины в установленные места, но я туда не ходил, ибо ходили всегда свои, хваловские.
Много пришлось за это время передумать и вспомнить. Пока я жил в Льзях, мне приходилось как зрителю присутствовать на нескольких сельских собраниях. И там я видел то же, что и в Колчаново, – темноту непроглядную и бессознательность полную.
Три пункта вызывали недовольство крестьян:
1. Берут лошадей.
2. Не дают хлеба.
3. Возьмут народ.
Но первое было только недоразумением.
Второе зависело только от самих крестьян. Видя у себя под боком запасы хлеба у богатых соседей, они позволяли продавать его по четыреста рублей.
И третье – мобилизация солдат – была бы и при другом правительстве, может, еще худшая.
Значит, все эти пункты недовольства происходили от бессознательности народа. А мы, трудовая крестьянская интеллигенция, играли на этой темноте. Позор – но уже поздно»
6
К судьбе Семена Ивановича Кравцова и других участников восстания мы еще вернемся, а пока скажем о том, что крестьянское восстание в Новой Ладоге было одним из первых крупных восстаний, но отнюдь не единственным.
Летом 1918 года крестьянские волнения отмечались фактически по всей территории России. По сводкам Наркомвнудела в июле 1918-го было всего 26 крестьянских выступлений {320} .
Бунтовали не только крестьяне… И не только крестьян и рабочих безжалостно уничтожали большевики.
Мы уже говорили, что В. И. Ленин не собирался передоверять рабочим дело диктатуры пролетариата. От имени рабочих эту диктатуру осуществлял класс местечковых управленцев, в спешном порядке создаваемый большевиками. Русское чиновничество и русская интеллигенция должны были уступить им место.
Считается, что красный террор начинается после покушения на В. И. Ленина и убийства М. С. Урицкого.
Это не совсем верно.
Как писал в своей автобиографии Семен Семенович Лобов: «Меня… послали в ЧК проводить это.(Курсив мой – Н.К.). Я пришел и провел, в одну ночь около трех тысяч арестовали и разрядили атмосферу» {321} .
Это– зачистка Невского проспекта.
Единственно, в чем бы мы поправили тут Семена Семеновича, это в неумеренном выпячивании своего «я». Конечно, заслуг Семена Семеновича никто не отрицает, но все же документы Петроградской ЧК за лето 1918 года неумолимо свидетельствуют, что многочисленные ордера на арест «всех подозрительных лиц на Невском проспекте» были подписаны М. С. Урицким…
А вот с цифрой в три тысячи следует согласиться. Тут преувеличения, как можно судить по косвенным свидетельствам документов Петроградской ЧК, нет…
О судьбе этих трех тысяч можно только догадываться.
Напомним, что 19 августа 1918 года председатель Совета комиссаров Союза коммун Северной области Г. Е. Зиновьев, военный комиссар Б. П. Позерн и комиссар внутренних дел М. С. Урицкий подписали декрет о «немедленном расстреле» лиц, занимающихся контрреволюционной деятельностью.
21 августа, как мы уже говорили, в «Петроградской правде» был опубликован список расстрелянных, в котором перечислены 24 фамилии. 18 из них – проходили по другим массовым арестам, и где искомые 2994 человека, можно только гадать.
Не выпустили же их чекисты назад на свободу!
Ведь Семен Семенович ясно говорит, что когда он провел это– атмосфера в городе разрядилась.
С. П. Мельгунов в своем исследовании приводит ссылку на английского военного священника, который сообщал лорду Керзону, что «в последних числах августа две барки, наполненные офицерами, потоплены и трупы их были выброшены в имении одного из моих друзей, расположенном на Финском заливе; многие были связаны по двое и по трое колючей проволокой».
«Что же это неверное сообщение? – задается вопросом С. П. Мельгунов. – Но об этом факте многие знают и в Петрограде и в Москве. Мы увидим из другого источника, что и в последующее время большевистская власть прибегала к таким варварским способам потопления врагов» {322} .
Возможно, что почти три тысячи пропавших петербуржцев на этих барках и находились.
Одновременно с этим, производя разгрузку городов, большевики очищали Москву и Петроград от наиболее активной и сознательной части пролетариата.
Первый урок рабочим был дан еще в мае месяце, в Колпино, где большевики расстреляли голодных рабочих. Об этом тогда, поражаясь жестокости расправы, писали все оппозиционные газеты.
После убийства Моисея Марковича Володарского и событий 6 июля многие газеты оказались закрытыми, и об уроках, данных большевиками восставшим крестьянам и рабочим, не сообщалось нигде.
Да большевики и не могли допустить, чтобы об этом писали в газетах.
Крестьян некуда было разгрузить, и поскольку крестьянское движение против большевистских порядков становилось массовым, разгружатькрестьянство решено было прямо на тот свет…
Когда 29 июля в печати появился декрет об учете всего способного к военной службе населения в возрасте от 18 до 40 лет, Л. Д. Троцкий, проявляя чудеса организаторского таланта и еще большей жестокости, довел к середине сентября численность Красной Армии до 400 тысяч человек.
В ответ на это в августе 1918 года произошло более восьмидесяти «кулацких» восстаний.
В Пермской губернии, например, в восстаниях принимало участие до 40 тысяч крестьян. Восстания подавлялись с чрезвычайной жестокостью.
Интересно, что восстание в селе Сепыч Оханского уезда началось одновременно с Новоладожской Вандеей —18 августа 1918 года. И причиной его стала та же самая мобилизация в Красную Армию.
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ
ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ГРАЖДАН ГРИГОРЬЕВСКОЙ ВОЛОСТИ
17 августа 1918 года
(В собрании участвовало 1500 человек в присутствии комиссара по мобилизации)
1) Обсуждался вопрос о мобилизации солдат с нескольких годов. Единогласно постановили:
мобилизовывать солдат для ведения войны внутри страны не согласны, но кто желает поступить добровольно, может.
К сему добавляем, что в случае всеобщей мобилизации требуем в первую очередь призывать тех, которые скрывались в бывшую войну с Германией на заводах, на железной дороге, но, однако, опять же не на партийную войну.
2) Единогласно постановили: лошадей, скот и хлеб для Красной Армии не давать, поступившие в Красную Армию должны приобрести все за свой счет.
3) Для связи с соседним восстанием избираем гражданина Дудина С. Ф.
Председатель Онянов.
Секретарь Мезенцев» {323} .
Не трудно заметить, что хотя и имеются некоторые отличия требований граждан Григорьевской волости от требований граждан-крестьян Новоладожского уезда, но в основном они совпадают, как совпадает и само неприятие развязанной В. И. Лениным и Л. Д. Троцким Гражданской войны.
Руководили восстанием в Григорьевской волости крестьяне Василий Иванович Мальцев и Александр Филатович Селиванов. Крестьяне собрали дружину и, напав на продотряд, обезоружили его, и заняли помещения Совета, телефон и почту.
День был воскресный – имевшиеся в селе красногвардейцы были распущены по домам, члены сельсовета находились кто дома, кто в гостях. Выступление крестьян застало их врасплох.
Большая часть сторонников большевиков в селе была выловлена и арестована. Арестованных содержали в подвалах и, как и большевистских наместников в Колчаново и Хлыново, систематически избивали их.
Впрочем, жестокости – отчасти это объяснялось присутствием в Григорьевской волости продотряда – здесь было гораздо больше. Членам совдепа и красноармейцам отрубали руки и ноги, выкалывали глаза, отрезали уши, носы и живыми закапывали в могилы или сжигали на кострах.
Отчасти жестокость объяснялась стремлением повязать крестьянский миркровью, но задачи этой достигнуть не удалось. Когда была перехвачена телеграмма, что на подавление восстания движется батальон Красной армии с артиллерийской батареей и пулеметами, было проведено новое собрание селян, на котором переизбрали выдвинутых повстанцами представителей местной власти. Потом освободили арестованных совдеповцев, а активных участников восстания арестовали.
Их и выдали вошедшему в Сепыч карательному отряду.
Чекисты долго избивали их прикладами, а когда притомились, расстреляли.
«Следственная комиссия вынесла несколько постановлений о расстреле 83 человек, главных виновников и участников восстания, приговоры приведены в исполнение тут же на месте» {324} , – докладывал начальству член Оханской ЧК Воробцов.
На само село была наложена контрибуция в 50 000 рублей.
7
Говоря о жестокости, с которой большевики расправлялись с восставшими крестьянами, не получается ограничиться перечислением одних только фамилий расстрелянных…
Десятки женщин и детей помимо самих повстанцев гибло под шрапнельным огнем большевистской артиллерии.
Но это тоже еще не все жертвы…
Несколько лет назад я отправился в Волховский район, включающий в себя прежний Новоладожский уезд, чтобы своими глазами увидеть места, где разворачивались события Новоладожской Вандеи.
И, конечно, хотелось разыскать родственников тех людей, голоса которых услышал, перелистывая пожелтевшие страницы протоколов допросов восемнадцатого года.
И как-то странно совпадало все.
Сохранилось и Колчаново, и Хвалово.
И даже прежнее понятие «волость» сменило ставшие привычными сельсоветы. И разговоры здешних жителей, их настроение тоже как-то неуловимо совпадали с теми, что владели жителями Новоладожского уезда в августе восемнадцатого.
– Душа щемит, выщемливает, столько народу уходит… – рассказывал мне бывший директор бывшего совхоза. – Всего 1480 жителей в Хваловской волости осталось, а еще три года назад две тысячи только взрослых было…
– Уехали? – спросил я. – В Питер, небось?
– Может, и в Питер… Только не в ваш…
– А в какой?!
– Есть у нас тут свой Питер… На кладбище…
И только одно не сходилось…
Напрасно я колесил по Хваловской и Колчановской волостям в поисках потомков участников Новоладожской Вандеи – Петра Завихонова, Сергея Большева, Ивана Бородовского, Михаила Мелескина, братьев Чекуновых, Семена Кравцова, Ивана Колчина, Сергея Вострякова, Семена Гамазина…
– Нет, не слышали про таких… – качали головами мои собеседники. – Цветковы? Цветковы есть, но они приезжие…
Это, конечно, огорчало. Обидно было, что срывается такой превосходный замысел: от прадедов к правнукам, через судьбы нескольких поколений перекинуть мостик из той эпохи в нашу.
И, может быть, из-за этой досады не сразу и сообразил я, что ведь совсем не случайно исчезли эти фамилии из здешних волостей. Дела участников крестьянского восстания долгое время хранились в местном НКВД, и, должно быть, не раз возвращались следователи к роковым спискам в поисках недостающих врагов народа.
Да и местные комбеды, составляя списки на раскулачивание и выселение, тоже небось не забывали о страшном пятне, легшем на эти семьи.
Нет-нет…
Я не собираюсь утверждать, будто все эти Чекуновы, Колчины, Востряковы были репрессированы и высланы. Несомненно, что многие родственники участников Новоладожской Вандеи не стали дожидаться страшной участи и, снявшись с насиженных мест, подались на стройку…
Но ведь по сути дела это ничего не меняет.
Для своих деревень они исчезли, стерлись из памяти, как и те, кто был выслан на поселения, в лагеря… И об этой казни, уготованной всем их семьям, вряд ли догадывались ожидающие расстрела узники Новоладожского домзака в восемнадцатом году.
Страшным было это открытие, и, конечно, ради него и стоило приехать сюда, невозможно было додуматься до этого, сидя в питерской квартире. Только, разумеется, уже не о мостике между эпохами следовало теперь говорить, а о пропасти, разверзшейся на пути русского народа в первые десятилетия советской власти.
8
10 августа 1918 года. В. И. Лений наркомпроду Цюрупе:
«В каждой хлебной волости назначить 25–30 заложников из богачей, отвечающих жизнью засбор и ссыпку хлеба…Инструкция назначить заложников дается комитетам бедноты, всем продотрядам».
14 августа. В. И. Ленин – в Пензу Минкину.
«Получил на Вас две жалобы. Первую, что Вы обнаруживаете мягкость при подавлении кулаков. Если это верно, то Вы совершаете великое преступление против революции…»
17 августа. В. И. Ленин – в Задонск Болдыреву.
«Действуйте самым решительным образом против кулаков и левоэсеровской сволочи. Необходимо беспощадное подавление кулаков-кровопийцев».
19 августа. В. И. Ленин – в Здоровец, Орловской губ., Бурову.
«Необходимо соединить беспощадное подавление кулацко-левоэсеровского восстания с конфискацией всего хлеба у кулаков и с образцовой очисткой излишков хлеба полностью».
20 августа. В. И. Ленин – в Ливны исполкому.
«Проведите энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо, пока горячо, и не упуская ни минуты конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков…»
24 августа. В. И. Ленин – в Вятку Шлихтеру.
Вы остались в Вятке в главном для энергичнейших продовольственных операций в связи с успешно идущим подавлением кулацких восстаний к югу от Вятки в целях беспощадного истребления кулаков и конфискации у них всего хлеба».
29 августа. В. И. Ленин – в Петровск Карпову:
«Составить поволостные списки богатейших крестьян, отвечающих жизнью за правильный ход работ по снабжению хлебом голодающих столиц».
Эти телеграммы зачеркивают малейшие надежды русских крестьян на лучшую долю. И, может быть, поэтому, когда читаешь бесхитростные показания рядовых участников крестьянских восстаний, начинает щемить сердце.
Все они были, в общем-то, хорошими, смелыми, честными и работящими людьми. К беспорядкам их подтолкнуло отчаяние. Но, подняв восстание, они сразу преобразились, их словно подменили всех. Недоверчиво смотрел сосед на соседа, как бы не свильнул тот, не убежал, не спрятался, не отсиделся дома. Стремление повязать всех круговой порукой участия в беспорядках сразу же, с первых часов, заслонило подлинную цель восстания – оказать давление на власти, чтобы те отменили свои губительные для крестьян мобилизации.
И, конечно, восстание провалилось. Взаимная настороженность как бы подтачивала движение изнутри, не позволяла ему проявиться в реальной силе.
Восстание, конечно, провалилось бы и без этого. Не было у крестьян ни руководителя, способного повести за собой их, ни единого, ясно осознаваемого плана.
Ну, а « трудовая крестьянская интеллигенция», о которой любил поговорить Семен Иванович Кравцов и которая и могла, и должна была создать идеологическое обеспечение восстания, миссии своей не выполнила.
Даже напротив…
Судя по действиям того же Семена Ивановича Кравцова, она все сделала, чтобы восстание провалилось.
Из его собственных показаний видно, что его роль в восстании была не столько организующей, сколько дезорганизующей.
Ведь это именно своими рассуждениями об англичанах, несущих кадетскую программу, о выборах в Учредительное собрание сумел Кравцов заговорить колчановскую сходку и говорил до тех пор, пока крестьяне сами не почувствовали, что и это восстание – не их восстание, и энтузиазм их не начал падать…
Сам Семен Иванович Кравцов и на шестой месяц сидения в Новоладожском домзаке так и не понял этого. Не сумел понять, что, получив возможность идейно возглавить восстание, возможностью этой не воспользовался. И в тюрьме – это очень русская черта в его характере! – он даже и не пытался проанализировать собственные просчеты, а как-то сразу и окончательно объяснил причины неудачи восстания темнотою крестьян и их несознательностью.
9
«Приговор Новоладожской ЧК о расстреле Семена Ивановича Кравцова утвердить, исполнение приговора возложить на Новоладожскую ЧК, за которой числится Кравцов и содержится там же» {325} .
Под этим постановлением дата – 23 января 1919 года.
И вот, такое редко бывало у чекистов, но наступило лето, а Семен Иванович был жив.
«Я не могу быть врагом своего народа, – писал 11 июня 1919 года все еще числящийся за Новоладожским исправительным домом подследственный Семен Иванович Кравцов, – не могу быть врагом революции и социализма уже по одному тому, что сам вышел из крестьянской среды и являюсь единственной опорой и кормильцем семьи недавно умершего слепого отца, состоящей из четырех детей и матери, оставшейся без всяких средств, ибо все, кончая одеждой, распродано за последний год. Ради нее и детей, воспитать которых может лишь социалистическое государство, я не могу быть против того, что происходит сейчас. Я пролетарий в буквальном смысле этого слова уже только по своему материальному и классовому положению» {326} .
Оно, конечно, и верно.
Кравцов вырос в этих краях. Получив специальность агронома, сделался сельским интеллигентом с эсеровским уклоном.
В родное село он вернулся в роковые годы перелома всей русской жизни.
У него были свои взгляды, как должно переустроить мужицкую жизнь. И хотя попал Кравцов во враги советской власти, взгляды его не очень-то отличались от большевистских.
Провокационный приказ П. В. Якобсона о поголовной мобилизации крестьянских лошадей Кравцов называет «недоразумением» – кстати сказать, за это недоразумение, оплаченное сотнями человеческих жизней, товарищ Якобсон не получил даже служебного взыскания.
Совершенно искренне не понимал Кравцов, почему это крестьяне покупают хлеб у богатеев, вместо того чтобы просто отобрать его. Совершенно искренне Кравцов считал, что идти против советской власти крестьянам не нужно.
Кравцов готов простить большевикам все…
Но эта готовность принять большевистские порядки, все эти доказательства «родства» – ничего не значили для чекистов. Разгадку столь гуманного отношения их к Семену Ивановичу надо искать в другом…
Ожидая расстрела, Семен Иванович Кравцов давал чекистам обширнейшие показания, называя все новые и новые имена участников восстания. Назвать Кравцова «стукачом» не поворачивается язык, но очевидно, что фамилии многих участников восстания чекисты узнали именно от Кравцова.
Не понимать, что произойдет с упоминаемыми им людьми, Семен Иванович, конечно, не мог.
Но он как бы не придавал этому значения.
Он напряженно думал в тюрьме. Собственные раздумья заслоняли для него судьбы конкретных людей. Собственные мысли казались ему более существенными и важными, нежели жизни товарищей по восстанию.
«Германская революция, – писал потом начальник Новоладожской ЧК тов. Т. Е. Быстрое, – произвела на него (Кравцова. – Н.К.) столь сильное моральное воздействие, что он попросил меня о скорейшем окончании его дела и расстреле его. И, между прочим, говорил он, что можно грубо ошибиться в ходе политического развития, как сделал это он. И если бы снова оказался свободным, то положил бы все силы на строительство рабоче-крестьянской Революции и, обратившись к своим единомышленникам, показал бы, как грубо они ошибаются, выступая против Советской власти…» {327}
Судьба других участников восстания была решена скорее.
Многие погибли при столкновении с красноармейскими частями. Особенно отличился в расправе с крестьянами присланный Зиновьевым и Урицким батальон «Беспощадный».
Многие участники восстания бежали в Вологду, где уже начало развертываться белогвардейское движение, многие были схвачены и или умерли от голода в Новоладожском домзаке или были расстреляны.
