Текст книги "Буйный бродяга 2014 №3"

Автор книги: Николай Карамзин

Соавторы: Яна Завацкая,Гюнтер Крупкат,Ия Корецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Но дело даже не в этом! Там люди были все какие-то сильно суровые! Постоянно говорили про пережитую войну, голод, радиацию, болезни. В общем, в их мире было не забаловать. Они там работали не как эти – для интереса, а пахали как папы Карло, чтобы выжить. Хотя в это время уже еды на всех стало хватать.

Наверное, во время войны было большое бедствие. Да ведь и ядерное оружие применяли, и биологическое, и еще какое-то новое – оно оставляло гигантские площади спекшейся земли. Могло бы быть все и хуже! Ядерная пустыня, лунный пейзаж и мутанты бы бегали. Это еще хорошо все обошлось.

К тому же все государства были сначала уничтожены, люди озверели.

Так что те, кто все это пережил, уже не думали ни о какой демократии там, о гуманизме, им бы только выжить как-нибудь.

Сильно этот фильм меня загрузил, даже напиться пришлось, чтобы отвлечься как-то.

Сходил я на те танцы вместе с Мартином.

Вообще красиво было, мне понравилось сначала. Зал сделали с помощью голоэффектов почти необъятным, коллонады какие-то, фонтаны, гирлянды цветов, про эффекты освещения уже молчу – то серебряный дождь в воздухе, то разноцветные всполохи.

Потом оказалось, что на танцы они тут ходят для того, чтобы танцевать.

А я, оказывается, этого не умею.

Нет, у нас я танцевал нормально. Даже там элементы хип-хопа и все такое. Но у них все гораздо сложнее. Кавалеры приглашают дам, дамы – кавалеров. У нас ведь как – выйдет толпа в дискозал и каждый кривляется как может. В ритм попадаешь – уже молодец. А тут надо уметь! Тут больше было похоже на придворный бал веке в девятнадцатом. Танцы либо парные, причем фигуры сложные – с налету вот так не сделаешь, – либо общие, но и тут все слаженно кружатся, прыгают, встают на голову, ручейки какие-то, змейки, фигуры строят, даже пирамиды. Если не умеешь, соваться нечего. На парный я рискнул пригласить девчонку. Мне показалось, вроде вальса, а вальс я умею. Но опозорился – не понял, когда ее нужно подкидывать, а когда нет, на ноги наступал... В общем, по полной программе влетел. А потом еще выяснилось, что девчонке 50 лет, просто она роста маленького, и еще она директор лаборатории и лауреат Курчатовской премии, ведущий ученый центра Наталья Родригес-Петрова.

Позвонил Маше. Она примчалась в тот же день.

Я рассказал все как есть, пожаловался на жизнь. Ничего здесь не умею, не знаю, учиться трудно, никто со мной не общается – поговорят вежливо да убегают в свои лаборатории и аудитории. Досуг проводить негде.

– Ну что ж, – говорит она, – обстановку ты изучил. Изменить ее нельзя, это – данность, в которой ты все-таки хочешь жить. Следовательно, осталось решить – чего хочется в этой ситуации тебе самому!

А чего мне хочется? Я вздохнул. Вдруг увидел себя на палубе яхты в Тихом океане, я такой мускулистый, красивый, в белых брюках, и две девчонки ко мне льнут. Вот только понятно, что девчонки здесь мною вряд ли заинтересуются, а одному на яхте плавать – мало радости.

– Наверное, все-таки на работу надо устроиться, – неуверенно сказал я.

– Что ж, мы можем провести тесты, и ты решишь, чего именно добиваться.

Я согласился. Мы тут же пошли в Субмир, и Маша провела мне тесты – какие у меня профессиональные склонности, чего мне на самом деле в жизни хочется.

– По тестам ты тяготеешь к сфере «человек-человек», – сказала Маша, – это, несомненно, твое призвание. Скорее всего, это различные сферы ухода...

– Горшки выносить? – не удержался я.

– Ну что ты! Ведь и я сейчас ухаживаю за тобой, помогаю тебе. Это психология. Медицина. Спасательная служба – впрочем, туда тебе не стоит. Отчасти педагогика, но об этом тебе думать сейчас рано. Может быть, педагогика раннего возраста...

– Младенцам пеленки менять, что ли?

– Нет, это гораздо сложнее, чем менять пеленки. Но нет, пожалуй, уход не для тебя. Тогда различные сферы менеджмента – например, подбор хобби, туристских маршрутов, опека и сопровождение, потребительское консультирование... стоп, ведь ты и в прошлом занимался чем-то подобным! Но у нас это гораздо сложнее. Надо изучить психологию практически в полном объеме. Вначале, конечно, сдать школьный минимум. Все это вполне возможно... тебе неинтересно, Борис?

А я слушал ее и представлял – вот сейчас я засяду и стиснув зубы, выучу этот школьный минимум. Потом целый год или два изучать психологию. За это время я выучу столько, сколько в норме усвоил бы лет за тридцать. Тоскливо, тяжело, но надо.

Потом я становлюсь, значит, крупным экспертом по гаджетам. Если находится какая-то дамочка, не способная по описаниям выбрать себе подходящий комм, появляюсь я, такой белозубый и красивый, анализирую особенности этой дамочки и вместе с ней мы принимаем решение о выборе самого правильного гаджета с набором самых необходимых именно ей функций.

Наверное, эту работу я должен безумно любить. В свободное время я опять же упорно изучаю искусство современного танца. До пота, до кровавых мозолей. Наконец я как равный могу пойти... ну не в физцентр, что мне здесь, с лауреатками и гениями танцевать? В городской обычный клуб. Там знакомлюсь с девочкой из коммуны, втираю ей про гаджеты... нет, лучше про свои подвиги в Космическом Патруле. Она с горящими глазами рассказывает мне про новую экспериментальную пищефабрику, там экологическая цепочка из трех звеньев, а не из пяти, как обычно. Потом мы трахаемся...

Нет, можно, конечно, куда-нибудь съездить, посмотреть мир, даже слетать на Луну. Но ведь я и у нас ездил – был в Праге, Берлине, Таиланде, Турции. А на Луне что я забыл?

– Знаешь, Маша, – сказал я, – я вот тут так подумал... Все-таки тяжело жить без родины. А может, мне лучше домой вернуться?

Провожала меня одна Маша. Мы шли к раме кружным путем, через здания Физцентра, через площадь, которой я еще не видел. На площади торчал памятник. Наверное, опять Ленину или товарищу Смирновой. В общем-то памятников у них немного, но старые они не разрушают.

Я подошел ближе и остолбенел.

На постаменте в позе мыслителя восседал каменный Мурикс!

Я сначала не поверил. Но и надпись там имелась: «Дмитрий Муров. Покорившему время – от благодарных потомков».

Я повернулся к Маше:

– Можешь рассказать своему другу, – произнесла она, – хотя, думаю, ему это безразлично.

– Неужели он такой великий? – вырвалось у меня. Маша кивнула и ответила:

– Он – один из гениев, опередивших время. Наука вашего периода еще не была готова к таким прорывам. Но во время войны, когда уже сформировалась Коммуна, он, смертельно больной, сумел найти ученых и передать им свои записи. Ведь лучшие физические лаборатории были тогда в США, и они уже были почти готовы к разработке тектонического оружия, основанного на теории Дмитрия. Наши ученые смогли благодаря этой теории построить гравитационные энергостанции, совершить переворот в науке. Мы решили проблему энергии – и вместе с тем проблему питания и обеспечения человечества, защиты наших границ с помощью энергетического поля. Этот научный прорыв фактически и позволил нам создать наш мир, вот таким, каким ты его видишь. Что было бы без этого? Неизвестно. Возможно, полное уничтожение всего мира, если не войной, так экологическим кризисом.

– Так он поэтому и вернулся! – понял я.

– Да. Ему было очень тяжело принять это решение. У нас он впервые почувствовал себя счастливым, свободным и равным другим людям. Он был среди своих. Он пожертвовал собой ради нас, понимаешь? Чтобы мы жили. Он вернулся в свое время, где у него была только комнатка в подвале, безденежье, одиночество, насмешки – и впереди война и смерть.

– Ну не так уж ему и плохо, – буркнул я. Настроение испортилось.

Опять получается, что Мурикс и они все тут – какие-то Д'Артаньяны, а я как говном облитый.

Не такой уж я плохой человек, между прочим!

– Ты помоги ему там, – попросила Маша, – это очень важно. Он в вашем мире не может приспособиться, он не способен жить для себя. Не бросай его, ведь ты ему друг!

Я попрощался с Машей довольно холодно и без колебаний шагнул в раму.

Отсутствовал я в нашем мире всего десять минут. Так что проблем не возникло. Мурикс, конечно, прыгал вокруг меня с вопросами. Я коротко ему описал ситуацию, не вникая в подробности. Общаться с живым Муриксом, заискивающим маленьким очкариком, этаким шкетом в одежде с рынка, было куда приятнее, чем с ним же каменным. Этот Мурикс меня считал за авторитет и чуть ли не сверхчеловека. Я и дружить-то с ним не собирался – подумаешь, опустившийся бывший однокурсник. Я в жизни кое-чего добился в отличие от него!

На работу вернулся на следующий день, там ничего не изменилось. А вот с Веркой мы вдруг помирились! Она же ребенка хотела, давно уже. Прихожу – сидит ревет. Я подошел, обнял и говорю: «а давай ребенка заведем».

Короче, теперь у нас растет дочь. Я теперь приличный человек – квартира, семья, должность. Дочь у нас классная, похоже, гениальная, и ругаться мы вообще перестали – чего ругаться-то. Кстати, мне как-то приснилось, что я снова в будущем, и там вроде какая-то книга, и в ней – основоположница чего-то там... Катерина Круглова. А может, я правда такое видел? Не зря же мне обязательно именно Катькой нужно было ее назвать!

А Муриксу я подсобку выделил в одном из наших магазинов, там все равно пусто. И устроил к нам программером – работы немного, так что время у него есть, но теперь хоть зарплата поприличнее, он и квартирку небольшую снимает. Хрономовер он уничтожил. Говорит, нет смысла, опасно это. Вместо этого сейчас работает над проектом энергостанции на гравитонах.

Неприятно, конечно, думать, что война будет. Но это и так было понятно – с каждым годом все больше обстановка в мире накаляется.

А может быть, даже и спокойнее стало жить. Вот прихожу я с работы, с Катькой поиграю, потом сажусь резаться в «Ворлдкрафт».

И понимаю, что время сегодняшнее, в которое мы живем – это, может быть, самое лучшее, самое спокойное и счастливое время. И другого такого уже никогда не будет.

Александр Харченко
Мир и его мама

– Ты хоть огурчиков-то поешь на дорожку, – сказала мама, заряжая в стерилизатор целую батарею банок. – Огурчики домашние, с грядки. Пупырчатые! В столовой таких не подадут!

Мир хотел было возразить, что в столовой он и без того не ест огурцы, да и вообще не очень-то нуждается в столовой, но вместо этого промолчал. Спорить с мамой было бесполезно. Физиология питания Мира интересовала её только в тех пределах, в которых она укладывалась в мамины представления. Мир взял в ладонь кривой колючий огурец, обмакнул в солонку, с хрустом прожевал. Огурец был горьким – должно быть, перестоял без воды.

– Бери ещё, – распорядилась мама. – В космосе таких не подадут!

Второй огурец тоже был горек; он имел неповторимый вкус человеческого несчастья. Сородичи съеденных огурцов плавали в огромном прозрачном борокситовом тазу, укоризненно покачиваясь среди струй рассола.

– Теперь укропчиком заешь, – посоветовала мама. – Укропчик полезен для пищеварения. Гонит ветры и препятствует застою в почках. Давай, давай, теперь долго, небось, маминого не попробуешь…

– Спасибо, мама, я сыт. Не хочу больше зелени.

– Ну и дурак! – обиделась мама. – В зелени – самая сила! Плохеровская энергия, слыхал? Такого в промышленных масштабах не получишь, плохеровская энергия – она берётся только от сил природы, и добыть её человек может только своим трудом. Вот недавно профессор Артарян…

– Это которого выгнали из профессуры за спиритические опыты на кафедре? – с невинным видом переспросил Мир.

– Дураки выгнали! Поживёшь с моё – и начинаешь точно чувствовать, что там, за гранью жизни, есть нечто такое, таинственное… Он вообще интересный мужик, Артарян, я его очень люблю. Так вот, он объяснял, что плохеровская энергия – это как бы дух земли, такая особенная земляная сила. Она в каждом из нас есть, она растёт, тянет нас пустить корни в землю, как это делают растения. И растения живут, питаясь ей…

– Не надо, мама, – тихо попросил Мир. – Стоит ли тратить время, пересказывая мне этот бред? Я не так уж часто к тебе захожу.

– И я всякий раз пытаюсь вернуть тебя обратно! – Мама отвернулась от стерилизатора, за жёлтым стеклом которого скрещивающиеся потоки монохроматических лучей жёсткого ультрафиолета обливали кассеты с пустыми двухлитровыми банками. – Ты посмотри на меня, Мирик! Я старуха, мне сто девятнадцать. У меня здесь, на этой планете, дом и три дачных участка: в умеренной зоне, субтропический сад и почти десять гектар на экваторе. Всё своё, кроме мяса: огурчики свои, яблочки свои, даже латекс на матрасы – и тот свой, собственный, без всяких биохимических добавок. Было бы у меня здоровье – я бы и свинок настоящих завела, и птицу бы домашнюю держала… А вот нету: где мне с сорока гектарами, да с домом, в одиночку справляться? Один сын, и тот не помогает!

Мир грустно улыбнулся:

– У меня много больших интересных дел там, – он ткнул пальцем сквозь крышу в абстрактное звёздное небо. – Было бы странно, если бы я вместо того, чтобы заниматься ими, окунулся с головой в занятие мелким частным хозяйством!

– Не частным, а личным! – поправила мама. – Политэкономию не хуже тебя знаем! Частное, это если бы я торговать начала тем, что выращиваю, да и то не сразу, а только когда найму работников. Ну, и тоже неплохо было бы…

– Ага. И столетия социальной эволюции – псу под хвост.

– Так ведь эволюция эта – для человека, а не наоборот, – заметила мама, пробуя огуречный рассол кончиком ложки. – Эх, рассольчик, м-мм… Ты вот меня не учи жизни-то! Классики ваши, небось, писали, что человечество развивается по спирали! Вот спираль нас сюда и вывела, от шумерских пещер до самых звёзд! Какому, собственно, шумеру могло бы такое привидеться: три собственных участка, сорок гектар, отдельная планета под дачи, никакой промышленности, хочешь – яблоки расти, а хочешь – апельсины! Новый виток спирали начинается, а ты, Мирик, не хочешь его раскручивать…

– Чтобы всё повторилось по новой? Все безобразия, все исторические ужасы? Рабство, феодализм, империи, войны – но уже в звёздных масштабах?!

– Ну, во-первых, природу человека не изменить. Всё это и так случится рано или поздно. А во-вторых, кто здесь говорит о таких ужасах? Наоборот, я хочу мирно возделывать свой сад. Это тоже из классиков: каждый человек, как говорят, должен возделывать свой сад… Только ты у меня этого никак не хочешь взять в толк!

– У меня есть сад, который я возделываю, – заметил Мир, вытягивая ноги.

– Ах, это! Да, да! Ну, будь спокоен, с меня этого хватит, этого я наелась за свою жизнь! Пятьдесят лет – слышишь, пятьдесят лет! – я сидела в этих проектных конторах, в этих звёздных экспедициях, в этих бюро автоматизации промышленности… Мне, слава богу, больше ничего этого не надо! У меня есть свой сад, у меня есть сын и, надеюсь, будут скоро внуки… А сколько миров за это время мы, люди, искалечили, изгадили, исколесили вездеходами?! Сколько звёздных тайн мы оплевали?! Нет, я в этом больше не участвую никак…

– Да, осквернять звёздные таинства своим присутствием – это куда как плохо, – вздохнул Мир. – То ли дело сидеть на сорока гектарах, оставшихся тебе от всей Вселенной, солить горькие огурцы и рассуждать про несуществующую плохеровскую энергию!

Мама обиделась.

– Вот ты ко мне приходишь мои огурцы жрать, – сказала она, – оскорбляешь меня, старуху, а кому я в жизни что плохого сделала? Всё свободное время на твоё воспитание положила! Сдала бы в интернат, как предлагали; столько одно время было разговоров, что детей надо воспитывать только в коллективе! А мы, женщины, всё-таки взяли и отстояли тогда своё! Детей своих отстояли, дачи отстоим; бог даст, и запретим ещё все эти новомодные энергомодификации, которые из людей что попало делают! Люди должны жить как люди, понимаешь, Мирик? Как люди должны жить…

В порыве негодования она отвернулась от сына. Нажатием кнопки выдвинула из лучистых бездн стерилизатора держатель с банками; кухонный автомат с готовностью подхватил борокситовый таз, понёс над банками, роняя в каждую из них по очереди изумрудный орнамент огурцов, вишнёвых листочков, корней хрена, сельдерея, перца чили, лука, мускатного ореха. Крышки банок с шипением вставали на место одна за другой. Мама следила за этим священнодействием, и Мир чувствовал, как от напряжения и обиды дрожит её узкая, сильная спина.

– В этом, наверное, и есть наше самое большое взаимное непонимание, – сказал Мир. – Слишком многие думают до сих пор, что люди должны жить как люди. А мы хотим, чтобы люди жили как боги…

Точным движением он отправил недоеденный огурец в люк утилизатора, ласково погладил маму по плечу и растворился в воздухе; только стёкла вздрогнули жалобно и тонко, возвестив о его уходе.

Мама обернулась туда, где секунду назад сидел её сын, но ничего не сказала. Вместо этого, постояв мгновение недвижимой, она полезла на антресоли дома, достала оттуда невообразимо старую бумажную книгу с подклеенными бумажными листочками и вырезками, долго листала её. На странице между рукописной вкладкой «Народные средства против космических лучей» и вырезкой «Ритуалы сансары для преодоления бесплодия» она обнаружила искомое – отпечатанный на каком-то множительном устройстве рецепт под названием «Шампанское белое по-домашнему».

– Вода, дрожжи, сахар, три изюминки на бутылку, – зачитала она сама себе список ингредиентов. – Надо бы тоже поставить. Мирик из дому часто уходить стал, с мамой не сидит; значит, наверняка у него там девушка! Скоро придёт знакомить. А мы тут – и свадебку сразу, как у людей, и шампанское настоящее будет! А там и детишки пойдут у них… Авось, дождусь, когда внучки мои будут мою клубничку кушать; тогда-то и посмотрим, чья возьмёт!

Сказала – и пошла в кладовой отсек дома за дрожжами и сахаром, потребными в это шампанское.

Юлия Лиморенко
Весенние песни земли

Яростный белый свет бил с потолка в глаза, а закрыть их не получалось: только закроешь – нападает приступ жуткой дурноты, да ещё начинает укачивать от движения каталки по коридорам. Бесконечные они, что ли? Осмунд поборол очередную атаку головокружения и с трудом скосил глаза направо. Да, Мэгги всё ещё ехала рядом с ним – хоть не так одиноко...

– Эй, Мэг, – просипел он из-под маски, – ты как?

– Погано, командир, – ответила Марьятта, пытаясь улыбаться, хотя её, кажется, мутило вдвое сильнее. – В прошлый раз было забавнее...

– В прошлый раз ты прилетела на Луну в медицинском танке! Это, по-твоему, забавно?!

– В прошлый раз я проспала в этом танке, как младенец, две недели – всю жизнь мечтала о таком отпуске... А сейчас, – девушка поморщилась, неловко пошевелив головой, – из-за этой дурацкой маски тошнит ещё хуже, чем от отравы, и не знаю, как вы, а я очень хорошо чувствую, насколько мне паршиво!

Лампы проплывали сверху в ритме сумасшедшего вальса, и Осмунд привычно попытался перебить это навязчивое кружение, от которого мутило и болели глаза. «Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоёт...» В ритме этой старой песенки запускали на холостом ходу двигатели катеров, прогреваясь перед стартом. Четыре серии по четыре пуска – и можно лететь... Маршевая мелодия помогла, головокружение отступило и навалился сон.

Рядовая тренировка по атмосферному дайвингу обернулась для команды «Острэлиан Свифтс» аварией и госпитализацией двух пилотов из трёх. Штурману Эржену повезло (впрочем, его тоже отправили на тщательный медосмотр), а вот капитан Осмунд и пилот Марьятта повредили полётные скафандры, и им довелось хлебнуть ядовитой венерианской атмосферы, попавшей внутрь пробитой машины.

Таких тяжёлых последствий на вылетах в истории австралийской команды ещё не бывало, но и опыта у «стрижей» было всё же поменьше, чем у постоянных конкурентов – ветеранов «Ольстер Чериотс» из Ирландии и мексиканских «Трес Санчес». Тем, что команда всё же появилась на свет, Осмунд Валлё гордился особо: её рождение нарушало устоявшуюся традицию. Большинство дайверских групп существовали на средства отдельных регионов: «колесницы» финансировал округ Ольстер, «Санчесов» – штат Тамаулипас, норвежцев «Стуре» – округ Берген, китайских «Бао Лунь» – провинция Шаньси... Никакой вид спорта, пусть даже такой зрелищный и престижный, как атмосферный дайвинг, не мог, конечно, спорить по важности с экономическими нуждами регионов, поэтому ресурсы дайверам доставались довольно скромные. А вот «Стрижи» не были региональной командой: их содержала вся Австралия. Четверо членов команды (три дайвера и директор) отрабатывали свой хлеб сполна: испытывали во время вылетов новые образцы австралийской технической промышленности, в интервью для новостей и спортивных журналов честно и с радостью благодарили страну за помощь, увлечённо рассказывали о своих родных штатах, приезжали на все официальные мероприятия, куда их приглашали, устраивали показательные выступления на День Австралии, на добровольных началах тренировали детей в пилотской секции... А ведь помимо дайвинга нужно было ещё и работать! Из-за расписания тренировок, солидная часть которых должна была проходить вне Земли, пилоты трудились практически без выходных по четыре месяца подряд, потом брали длинные отпуска, летели на Венеру и жили по полтора-два месяца там, на орбитальной базе «Калавинка», посвящая тренировкам каждую свободную минуту. График попроще имел только директор команды, Мик ван дер Тиссен, но работу свою он любил до фанатизма: тренер технических дисциплин и по основной профессии, и по роду занятий, он практически не отдыхал – ему это было не нужно. Марьятта Янссен и Эржен Балдано ещё учились в Политехнической академии, и специальным решением ректората, принятию которого бурно радовались все фанаты дайверов, им было разрешено сдавать экзамены по своему, отдельному расписанию. Осмунд, научный сотрудник природного парка-музея «Большой Барьерный риф», мог обрабатывать результаты наблюдений и опытов по любому графику, потом оставлял лаборантов проводить новые эксперименты и улетал на Венеру. Лаборанты, которым тоже вечно хотелось в жизни чего-нибудь экстремального, ворчали и завидовали, но работали на совесть: не хватало ещё не выполнить задание шефа, если он один из самых популярных спортсменов материка! А спорт для истинного осси11
  Осси – разговорное название австралийцев.


[Закрыть] – это святое...

Всё складывалось удачно: у всей команды к весне набралось по два месяца отпуска, а у директора – даже больше, Эржен сдал сессию, а Мэгги перенесла её на лето, так что в сумме получалось четыре недели тренировок и ещё две дополнительных – для доработки катеров. И тут, на третий же день – такая авария! При этом серьёзно повреждена одна из двух машин, а для ремонта её придётся везти даже не на Луну, куда отправились пострадавшие пилоты, а на Землю. Лунные доки – не для катеров, там очередь на ремонт грузовых транспортов и дальних кораблей выстроилась на три-четыре месяца вперёд. Ван дер Тиссен всю ночь думал, как теперь быть, чтобы затраты на очередной выезд не оказались напрасными. Без наблюдения капитана тренироваться не разрешала техника безопасности, а Осмунд, по заключению врачей, пролежит не меньше двух недель, а после этого отправится, конечно, не на ядовитую Венеру, а на Землю, в горный санаторий. Правда, Эржен обещал вернуться в венерианский базовый лагерь, как только врачи отпустят, и он, конечно, заместитель капитана, но как быть с ТБ? За вопиющие нарушения команду могут дисквалифицировать, а это не идёт ни в какое сравнение с потерями от одной аварии. Страховка, конечно, покроет некоторые расходы, но только на ремонт машин, транспортные затраты ничем не восполнить...

К утру у директора созрел план спасения команды от перерасхода бюджета. Он позвонил Эржену, изложил свою мысль и попросил раскритиковать её в пух и прах – устранив недостатки задуманного проекта, они вдвоём составят новый, более подходящий план. Эржен взялся за дело с привычным азартом, подключил к делу нескольких однокурсников на Земле, целый день вертел идею так и сяк, а к вечеру показал директору доработанный вариант плана «Как заработать на неудаче». Мысль Ван дер Тиссена состояла в том, чтобы извлечь пользу из записей тренировок команды, в том числе той последней, что закончилась аварией. Из этих записей с подробными комментариями должен был получиться новый, современный учебный фильм по технике безопасности при погружении в бурные плотные атмосферы. Старые учебные видеокурсы снимались в других условиях, на другой космической технике и, честно говоря, сейчас имели разве что историческую ценность. Инструктаж с реальными кадрами, а не с компьютерным моделированием полётов был бы полезен не только спортсменам, которых на Земле было не так уж много, но главным образом профессиональным космонавтам. Венера с её бешеной атмосферой считалась «освоенной» только относительно, а впереди ещё внешние планеты с их спутниками! Они нужны Земле, их будут осваивать и застраивать, и если команде с её фильмом удастся предотвратить смерть хотя бы одного десантника, старания и неудачи «Стрижей» будут не напрасны.

К следующему утру творческий коллектив будущего шедевра собрался в полном составе: Эржен выступал главным режиссёром, директор – директором картины, Марьятта обрабатывала первичный материал и просматривала архивы видеозаписей начиная с прошлого века, её приятели из академии нашли студию, где можно монтировать фильм на хорошем оборудовании, и взяли эту работу на себя, а Осмунду, который только что пришёл в себя после баротерапии, оставалось лишь благословить инициативу – больше он пока ничем помочь не мог. Оставаться на Венере теперь не было никакого смысла, и команда улетела домой – остаток отпуска, по замыслу Ван дер Тиссена, должен был уйти на эту новую работу. С космосом пришлось попрощаться до нового отпуска...

Осмунда оторвал от аудиокниги телефонный вызов: с Земли позвонила жена. То ли в силу привычки, то ли по наитию он догадался, что разговор будет для него неприятен, но отклонять вызов не стал – бессмысленно. Биргитта только раскалится добела от ярости и обиды и, позвонив в следующий раз, выльет на него столько яда, что телефон расплавится...

– Когда это прекратится? – в голосе Биргитты звучали пока что печаль и укор; гнев и праведное возмущение будут позже.

– Спасибо, что спросила, мне лучше, – ровным тоном сказал Осмунд. – Поедешь со мной на Кавказ, когда вернусь? Меня врачи отправляют на месяц в горы, советуют ехать в Армению.

– Ты что, решил меня игнорировать? – А, вот и обида появилась. Скоро наступит черёд слёз и упрёков. Сценарий разговоров с Биргиттой Осмунд знал уже наизусть, жена редко от него отклонялась.

– Я отвечаю так, как если бы мы с тобой в самом деле разговаривали. Поскольку ты меня не слышишь, не всё ли равно, что я скажу? И да, ответ на твой любимый вопрос не изменился: нет, не брошу. И особенно сейчас.

Биргитта решила пропустить следующую фазу и сразу перешла к обвинениям:

– Ты обо мне подумал? Ты грохнешься там в своём космосе, а я останусь... одна.

«А если я грохнусь в своём море, кому-то будет легче?» – мог бы сказать Осмунд, но обижать жену сейчас не видел смысла. Вместо этого прежним ровным тоном он сказал совсем другое:

– Ты ведь знала, на что шла, когда сказала «да». Я не зря тебя предупреждал ещё задолго до свадьбы: ты меня не переделаешь, есть вещи, которыми я занимаюсь, потому что это необходимо.

– Кому необходимо?!

– Мне. Этого для тебя должно быть достаточно. Хотя есть немало других людей, которым это нужно не меньше. Ты знала, что выходишь за дайвера, и ты согласилась на эту жизнь. За что я тебя и ценю. Ты терпеливая сильная женщина, Бритта, и я тебя люблю. В Ереван поедем?

– Не заговаривай мне зубы, – сейчас она заплачет, потому что очень жалеет его и себя. И Нильса, конечно. – Что мы будем делать, если ты разобьёшься?

– Мы не вечны, Бритта. – Когда она плачет, хочется обнять её, погладить по роскошным светлым волосам и ничего больше не говорить, пока она не перестанет плакать и не потянется к его губам своими... Но когда она так далеко, у экрана, там, дома, на Земле, как её успокоить, чтобы не повторять горькую, жгучую правду, которую она знает и так?

– Никто не вечен, – ну вот, всё-таки заплакала, слезинка ползёт по бледной щеке, бедная маленькая одинокая Бритта... – Все могут попасть под поезд, но никто не лезет под колёса нарочно! Все нормальные люди...

А вот это подло! Это запрещённый приём. Мне жаль тебя, малыш, но на это я должен ответить.

– Я не собираюсь жить как все нормальные люди. Я говорил тебе это ещё давным-давно. И ты согласилась. Ты взяла на себя этот груз – жить со мной, с моими мечтами и делами, с тем, что мне нужно и дорого. И я согласился взять на себя то, что составляет твою жизнь. – Так, только не надо с ней резко, она вспыхнет и такое начнётся... – Разве я хоть раз упрекнул тебя за твою работу? За то, что ты неделями не бываешь дома? За то, что Нильс, когда был маленьким, успевал забыть твоё лицо и пугался незнакомой тёти, когда ты возвращалась из командировок? За то, что тебе надо было проходить практику и поэтому приходилось откладывать отпуска на зиму? За то, что тебя выдёргивают из постели в три часа ночи и ты бросаешь семью и бежишь к своим больным?

Осмунд помолчал – говорить долго было ещё трудно:

– Я согласен на это: это твоя жизнь, она дорога тебе. Почему ты отказываешь мне в таком же праве?

– Потому что я со своими больными не рискую жизнью на дырявом космическом корыте, – всхлипывала Биргитта. – В моей работе нет опасности большей, чем опрокинуть пробирку с анализами. А ты мог умереть!

Осмунд улыбнулся:

– Да не мог я умереть, ну что ты говоришь такое. Это же Венера!

– Ах да, это же Венера, там безопасно, как у дома на лужайке! – передразнила Биргитта, но плакать перестала. – Я не пристаю к тебе с твоими морскими экспедициями, Олле, я знаю, что тебя от моря за уши не оттащить. Но то – работа, а это...

– Бритта, – Осмунд вздохнул. Опыт говорил ему, что разговор приближается к финальной фазе. Сейчас жена или успокоится, или хлопнет дверью на два-три дня. – Бритта, мои морские экспедиции – это заменитель той работы, которой я заниматься не могу. Это я тебе тоже говорил. Наука, погружения, кораллы всякие – это всё очень интересно, но это не моя жизнь. Моя жизнь – там. За атмосферой. Я уже расстался с большой мечтой, а теперь ты хочешь отнять у меня всё остальное?

– У тебя останусь я, – тихо, уже без слёз в голосе сказала жена. – И Нильс.

Осмунд молчал. Сказать, что ему этого мало? Что жизнь, замкнутая в кругу семьи, не для активного мыслящего мужчины? Что космос он полюбил раньше, чем жену? Всё это будет правдой – и всё это подкосит Биргитту. Она знает это, но не хочет, чтобы эти слова прозвучали вслух: это значило бы, что выбор сделан окончательно.