Текст книги "Всадник на вороном коне"

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

9

Пришлось-таки Максиму и в зверинце побывать, и на мотогонках по круговой стене, что возле базара, и даже в кукольном театре. Не сказал бы, что не интересно было. Наоборот, интересно, особенно в зверинце. Особенно там, где звери вроде бы на свободе: в вольере для зебр и оленей, на искусственном пруду, где водоплавающие птицы. Беззаботно играли, попрошайничали, гримасничали в клетках обезьяны, будто не в плену. Что значит – не люди. И не львы, не тигры. Как могли люди от них, несвободолюбивых, произойти?..

А тетя Катя неутомимо придумывала и предлагала новые «мероприятия». Чаще всего такие, какие располагали к покою.

– Он же мальчик, – терпеливо объяснял ей дядя Лева. – Не все ему лежать-отдыхать, не все гулять с тобою. Надо ему и самому побыть, своими делами заняться…

Тетя Катя иронично прищурилась, откинула голову:

– В футбол сыграть?

– И в футбол, – подтвердил дядя Лева.

– Так все футболисты из нашего дома в пионерских лагерях культурно отдыхают, оздоровляются. Или у бабушек гостят, – победно заявила тетя и выдвинула свое: – Давайте на детский курорт поедем. Там золотой пляж…

– Сегодня не выйдет: в часть иду. Могу племянника с собой взять.

– Ага! – обрадовался Максим.

– Никаких «ага», – перебила тетя. – Сказала: сегодня – море!

– Так тебе же нельзя на солнце! – встревожился дядя.

– Ничего, рискну, – решительно заявила тетя и вышла на балкон.

Слышно было, как она позвала Ирину и спросила, не собирается ли та на море? Ирина собиралась. С минуты на минуту ждала подругу, чтобы с ней отправиться на пляж.

– Взяли бы Максима, а? – Тетя боялась отказа и задабривала молодую соседку. – Тебя он станет слушаться…

Ирина долго не отвечала, видно, колебалась.

– Ладно, берем ваше чадо ненаглядное.

Максим поднялся с дивана и пошел за плавками. В конце концов, море есть море. Даже если идешь на него под конвоем.

…Автобусом доехали до улицы Ленина. По теневой стороне пошли к парку. Пересекли его и оказались у причала – отсюда катера ходили на дальний городской пляж.

И в автобусе, и на улице – всюду Ира и ее подруга Лена опекали Максима, будто он малыш-несмышленыш: глаз с него не спускали, норовили за ручку вести. Максим снисходительно уступал им, когда они просили не отдаляться от них, но за руку вести не позволил.

– Что я – дошкольник?

– Разве ты совсем взрослый? – удивилась Ира. – Тогда давай под руку.

– И под руку не хочу, – смутился Максим.

– Не приглянулась я тебе? Может, Елена приглянется?

Максим сердито отвел глаза.

– Ладно, – смилостивилась Ирина. – Шагай самостоятельно, только не потеряйся…

Ирина отвернулась, словно решила больше не замечать Максима. А Лена, хоть и не хватала за руки и ни слова не говорила, все же не выпускала Максима из поля зрения. Да это ничего – пусть присматривает. Лена молчит, идет неторопливо, держится очень прямо – высокая, она из-за этого кажется еще выше. Волосы у нее светлые, а глаза серые, даже темно-серые, может быть, потому, что очень густы длинные ресницы.

Ирина тоже красивая. Шею выгибает, как цирковая лошадка. И волосы ее, «конский хвост» на затылке, колышутся тяжело и красиво. Вот только чересчур насмешливая.

Подошел катер. Купили билеты, по узкому и короткому трапу поднялись на борт. И хоть небольшое суденышко, а все ж морское, все ж плавает, и оборудование на нем, как на настоящем судне. Только поменьше.

Девушки под тент спрятались. Максим на носу, возле самого борта устроился. Правда, на виду у девушек – так они потребовали.

Катер на быстром ходу мягко покачивался. Навстречу бежали пологие зеленые и гладкие волны. Далеко впереди они были голубыми, но по мере приближения отчего-то зеленели. А под носом катера вскипали белые усы. И почти все на катере белое. Словно это белая морская птица. И слышно, как постукивает ее сильное сердце. И в ушах отдается гудение легкого ветра: будто слушаешь морскую звучащую раковину.

Максим выпрямился, положил руку на металлический прут, что шел по тонкому бортику. Не держался, а именно положил. Как бывалый моряк, как капитан, что стоит одиноко и думает о своем, пока вахту несут помощники.

Берег был справа. Берег – это узкая прибойная полоса. Потом что-то коричневое, тоже узкое, не поймешь отсюда – что именно. Подальше – сизые камни. А еще дальше – перемежается рыжее с зеленым: то трава, то высохшая на солнце глина – на огромнейшем, залитом солнцем пустыре. Над пустырем низко стлался ветер, теплый, нагревшийся на камнях и глине, как на печи. Он медленно тек, и в его струях причудливо текли очертания горных отрогов.

Сам того не заметив, Максим забыл, что он морской капитан, что его ждут на таинственных островах. Он всматривался в берег, и воображение уносило его в иные времена.

От берега пустырь не резко, но заметно глазу поднимается. Сначала ровно поднимается, а потом, метрах в трехстах, выгибается, вздувается цепью пологих холмов. На самом массивном и высоком стоит памятник – белый, плоский, как лезвие меча, расширяющегося к концу. Максим слыхал, что этот памятник воздвигнут точно на том рубеже, которого во время войны достигли десантники. Они высадились на берегу, под огнем, бросились на сизые камни, на глинистый берег. Вполне возможно, что рыжие проплешины между зелеными лоскутами травы остались с тех дней, когда здесь рвались снаряды и мины, выворачивали землю бомбы. Фашисты изо всех сил старались остановить морскую пехоту, уничтожить, разнести в клочья. Но десантники спрыгивали с катеров в холодную зимнюю воду и бежали к берегу, занимали в строю места тех, кто погиб…

Убитые похоронены здесь, на клочке земли, на котором происходили большие бои и совершались большие подвиги.

За первым рядом холмов тянется второй. Там, выделяясь на синеватом размытом горячим ветром горном фоне, хорошо видны братская могила и памятник павшим – тесная группа десантников на гранитном постаменте. Так они шли в атаку: плечо в плечо, бесстрашно, стремительно, неудержимо… И среди них шел самый молодой морской пехотинец – Максим Синев. С автоматом, в каске, в черном бушлате, в черных брюках-клеш, заправленных в грубые солдатские сапоги. Шел, готовый вынести любые лишения, готовый умереть и не способный отступить.

Берег вдается в море. Катер огибает его, с трех сторон показывая знаменитый пустырь и памятники на нем. И с трех сторон видится Максиму смертельный бой, грозное движение десантников и смелые действия того морского пехотинца пионера Максима Синева-Катер повернул к железным мосткам, на которых толпились пестро одетые курортники-«дикари». Пассажиры подняли гвалт, и Максим не расслышал слов Иры, но по взмаху поднятой руки понял: иди сюда, будем высаживаться. Вяло протискивался он к трапу, не понимая, как можно суетиться, когда ты в таком месте и когда в ушах стоит грохот боя, а перед глазами – мужественные фигуры десантников.

– Укачало тебя? – заботливо спросила Ира, невольно щекоча губами ухо.

Максим мотнул головой: дескать, ничуть.

На мостках – толкотня. Раскаленные тела отдыхающих липнут со всех сторон – сразу не продерешься.

Сойдя с мостков, люди бросаются вправо и влево, чуть не наступая на любителей позагорать.

Возле пивных ларьков, возле ящиков с мороженым и лотков с пирожками – очереди. В глазах рябит от разноцветных купальников и плавок, шапочек, панамок и сомбреро, очков и зонтиков.

В душном зное смешались сухие запахи камней и дерева и влажный запах моря.

И яркое праздничное настроение вдруг охватило Максима. Только что бились тут десантники, только что они победили и теперь идут дальше, у самых холмов идут спокойные и усталые, хорошо поработавшие люди. Идут и говорят: мы победили, мы смели врага с этой земли, купайтесь, грейтесь на солнце – никто вас не тронет, никто не посмеет тронуть. Мы бодрствуем, мы в строю…

Солнце светило в лицо, солнце смотрело в глаза, обдавало многоцветным жаром, сильное, веселое, летнее солнце.

Пот высыпал на Максимкином носу. Голову пекло, и Максим не противился, когда Ира надела на него новенькую матерчатую кепочку – белую, в голубую полоску.

– Рубашку пока не снимай – сгоришь на солнце, – сказала Ира, быстро и ловко обходя лежащих.

Метров сто прошли, пока отыскали подходящее местечко около воды – не очень людное, на чистых мелких камешках. Девушки растянулись на ярких мохнатых полотенцах. Максим пошел к воде.

– Не спеши купаться! – предупредила Ира. – Остынь!

Максим кивнул и осторожно поставил ногу на толстый слой водорослей, лежавших между морем и берегом, – на ту самую коричневую полосу, что была видна с катера. Сколько же надо было прибойным волнам набросать водорослей, чтобы образовалась эта длинная и пухлая подушка! Поверху она слежалась, а внизу была влажной и рыхлой. Чтобы попасть в море, надо пройти по этой пружинистой подушке. Она кажется ненадежной – боязно: вдруг провалишься в сырую скользкую массу, в которой наверняка водятся всякие мелкие морские твари, студенистые и холодные.

Вода смывала темно-зеленые лохмотья по краю, прибивала к ним щепки, окурки, огрызки яблок. В воде, близко к поверхности, лежали плоские пыльные камни, а между камнями метались крошечные рыбешки.

Максим ступил на камни, на которых когда-то, военной зимой, оскальзались подошвы крепких сапог морских пехотинцев. Он вглядывался в воду – никаких следов боя, ни гильзы, ни куска железа. А ведь много оружия было тут утеряно! Все собрано, унесено. Может, в глубине что-то и осталось, но то, что осталось, уже не угрожает людям…

Он повел ногами, стирая с камней ил, взбил неприятную муть. Перебарывая отвращение, вылавливал и выбрасывал на берег мусор. Муть быстро осела, образовался клочок моря совершенно чистый – плавай, ищи пропитание, но рыбки не оценили Максимовой работы, держались на грязном.

«Дуры набитые», – подумал Максим.

Рыбешки не обратили внимания на его слова – кучей спешили к каждому окурку, к каждому огрызку, бросались врассыпную и вновь собирались вместе…

– Максим, я же сказала – не спеши, – полусонно протянула Ира.

Он повернулся к берегу, вскинул руки, будто в них был автомат.

– Ду-ду… ду… ду-ду-ду…

Короткие очереди полоснули по берегу.

– Тьюф, тьюф… Вжью!

Эти пули заставляли врагов прижиматься к земле, визжали, рикошетом отлетая от камней…

– Ду-ду-ду!

Максим выбежал на берег, лег на камни, высматривая врагов, чтобы попусту не тратить драгоценные патроны…

Опасность миновала – враг бежал. Максим приподнялся, сел. Рука нащупала круглый плоский голыш. Еще миг – и голыш полетел в воду по крутой дуге. Дуга следующего была ниже, третьего еще ниже. Четвертый голыш заскакал по воде.

– Максим, – рассудительно заговорила Лена, – а если попадешь в кого-нибудь?

Он отошел в сторонку, выбрал камень, похожий на пестик, и другой, большой, гладкий. Раскалывал серые, черные, белые, коричневые, пестрые, в крапинку, и полосатые камешки, разглядывал изломы.

– Максим, отлетит осколок, глаз поранит, – с укором произнесла Ира. – Иди полежи возле нас, скоро купаться пойдем.

Это «скоро» растянулось настолько, что у Максима от лежания все мышцы затекли – он вертелся и вздыхал. И девушки вздыхали: вот, мол, неугомонный. Наконец они поднялись, пошли к воде. Осторожно и зябко входили в море, будто оно северное какое-нибудь. Максим сделал шаг-другой и бросился в воду.

Максим плавал, окуная лицо в воду, смело брал медуз в руки, а девушки, натыкаясь на круглые водянистые тела, взвизгивали, будто обжигались. Не успел наплаваться, как девушки выгнали из воды.

Они разлеглись загорать, а он кружил поодаль, оглядывая камни, выискивая замысловатые, необычные, и нашел небольшой голыш с дыркой. Посмотрел на солнце – сквозная!

Девушки заинтересовались.

– Так это «куриный бог»! – воскликнула Ира.

– Почему? – спросил Максим.

– Кто его знает, – пожала Ира плечами. – Говорят, на счастье попадается. Мне ни разу не удалось найти. Ты везучий, береги его.

Максим протянул «куриного бога» Ире.

– Спасибо, ты великодушный мужчина.

А «великодушный мужчина» очень быстро набрал пяток «куриных богов». И потерял интерес к ним: сами в руки лезут, что за поиск!

Максима влекло подальше от моря, за серую россыпь камней, где рыжая глина перемежалась с зеленой, обожженной солнцем травой. Да куда там! Девушки говорили, дремали, оглядывали купальные костюмы и халатики соседок, но умудрялись одновременно следить и за Максимом. Они словно нарочно не позволяли ему делать то, что он хочет, и заставляли делать то, что он не хочет. Когда, разомлевший от жары, он задремывал, они расталкивали его и заставляли лезть в ставшее отчего-то прохладным море. Когда он привыкал к воде, с удовольствием плескался в ней, они вытаскивали его на берег. Когда он удалялся на десяток метров, они приказывали вернуться и лечь.

– Откуда у него энергия берется! – восхищалась Лена.

А Максим никак не мог приладиться к той ленивой и, на его взгляд, бестолковой трате времени, которая нравилась девушкам. Он не только перестал понимать их, он перестал слышать то, что они говорят. И они сердились, кричали, клялись никогда больше не брать его с собой.

Мирно и ладно все было лишь два раза: когда девчонки угощали его мороженым и когда решили закусить пирожками и яблоками, принесенными из дому.

Подзаправились и опять началось: Максим, не уходи! Максим, не лезь! Максим, вернись! Максим, сиди! Максим, лежи! Будто вместо одной взрослой тети появились у него две, совсем молодые, нудные, привязчивые.

Устал Максим от неутомимого внимания Иры и Лены и обрадовался, когда пришла пора возвращаться домой.

Катер был переполнен отяжелевшими от еды, от лежания на солнце пассажирами. Они скучно дремали на скамейках и даже стоя. В движении катера не было утренней свежести и бодрости – он грузно полз по теплой воде. Жаркий берег медленно отдалялся, медленно терял курортный вид и становился тем суровым и обожженным в огне клочком земли, на котором кипела знаменитая битва.

Максим с сожалением думал о том, что в этот день не было на море Юры Козырькова и его товарищей-солдат. Им хорошо было бы тут, на берегу: и покупаться, и обойти пустырь, посмотреть, что там.

На городском причале Ира взяла его за руку, словно угадала тайный замысел: «нечаянно» потеряться и оказаться в части.

– Не обижайся, но я обязана доставить тебя к твоей тетечке в целости и сохранности, доложить, что ты не утоп, не убег!

Максим удрал бы, да вспомнил, что тетя исплачется. Вспомнил и покорно пошел с Ирой.

Наверно, для первого раза моря было многовато, наверно, и перегрелся Максим. Дома его стало познабливать, клонить в сон. Неохотно пообедал и, когда тетя велела поспать, немедля лег в постель. Даже против того, чтобы она поверх простыни прикрыла его и байковым одеялом, не возражал. Свернулся клубочком, спрятался – один нос торчит. Угрелся, стал засыпать, но мешал сильный грохот. Противник вел беглый огонь и наступал, нахально наступал – с черными знаменами и оркестром. Максим почему-то лежал в окопчике, закутанный в шинель, будто спрятался. Не мог он прятаться, его кто-то спрятал… А он нужен. Вот подскакал и осадил вороного коня всадник в серой папахе. «Кто тут верный друг? Покажите мне верного друга!» Максим узнал в солдате Юру, силился отозваться, но голоса не было, силился встать, но не мог – ноги как ватные. Всадник же почему-то женским голосом крикнул: «Слышь ты, кому говорю!» Максим с тоской подумал: «Тоже насмешничает».

И проснулся. Грохот доносился с улицы: кто-то запустил на полную мощность музыку. Тетя Катя была на балконе и кричала:

– Ирина, слышь, прекрати! – она оглянулась. – Вон и ребенка разбудила!

Музыка оборвалась.

– Этот ребенок, небось, сам о магнитофоне мечтает… Это же, Екатерина Павловна, модерновая музыка, класс! – сказала Ира.

– Ничего, без нее спокойнее! – удовлетворенно заметила тетя и вошла в комнату. – Поспи еще!

Откинув одеяло, Максим опустил ноги на пол, постучал пятками.

– А дядя где?

– Где он может быть – твой дядя? В часть пошел.

– Вот и мне надо.

– Полковник Велих все глаза проглядел, тебя выглядывая.

Максим пропустил подковырку мимо ушей и продолжал деловито одеваться.

– Дядю подождал бы. Он проводил бы тебя. А то все по заборам лазаешь. Подождал бы, а?

Уверенность и деловитость Максима лишали уверенности тетю – она как бы признавала если не полную, то почти полную независимость его.

– Был бы ты племянницей, – услыхал Максим в дверях.

– Еще чего! – крикнул он уже с лестницы.

Мчался как на крыльях. Он был в том состоянии душевного подъема, в котором трудное кажется простым, в котором решаешься на то, на что не решился бы в другое время. Достигнув ограды, Максим пробежал вдоль нее и смело шагнул в проходную мимо сержанта-дежурного.

– Эй, хлопец, задержись-ка! – окликнул сержант.

– Я к полковнику Велиху! – лихо бросил Максим.

– Ну! – изумился сержант, не поймешь: всерьез или притворно, с насмешкой.

– Правда… Он приглашал, – уже с некоторой растерянностью сказал Максим.

– Меня он не предупреждал. Сейчас узнаем.

Сержант подошел к телефону, позвонил кому-то, не спеша растолковал, что один паренек просится к полковнику Велиху, по личному приглашению явился. Потом, наверно, ждал ответа: молча глядел в трубку.

– Есть, – сержант повернулся к Максиму, окинул его взглядом с ног до головы. – Ты, что ли, Максим Синев?.. Приказано пропустить.

Сержант козырнул.

10

Не только Юре казалось, что каждое новое утро начинается торопливее, чем предыдущее, что каждый новый подъем слишком уж напряжен по сравнению с тем, что был накануне. Зачем? Кому нужна эта спешка? Юра думал так, но вслух этих вопросов не произнес: он и так часто попадался на глаза командиру отделения. Да, видно, недоуменные: «зачем? почему? кому нужна эта спешка?» носились в воздухе. Скоро они прозвучали.

Сержант поторапливал ребят:

– Скоренько! Скоренько!

Рослый, прямой, внушительный, он широко шагал вдоль ряда коек, и странно было, что именно он вел себя нетерпеливее всех в отделении:

– Скоренько… Время уходит!.. Скоренько!

Ребята старались, но все-таки их умение еще не соответствовало заданному темпу. Они терялись, суетились. Между койками – толкотня. Солдаты мешали друг другу, кто-то чертыхался, кто-то зло одергивал соседа, кто-то просил посторониться.

– И зачем это? – в сердцах бросил Костя Журихин.

Сержант не обратил внимания на вопрос, а Прохор Бембин насмешливо спросил:

– Почему? – даже успел указательный палец поднять.

И Жора Белей тут же пробасил:

– Кому нужна эта спешка?

Сержант и теперь смолчал, точно не при нем был разговор.

Юра рассмеялся бы – совпадение того, что он подумал, с тем, что наговорили ребята, было комическим. Но Юре было не до смеха. Обуваясь, он почувствовал: левый сапог сидит на ноге плохо, в одном месте жмет стопу, в другом – слишком свободен. «Портянка неровно легла», – бессильно подумал Юра – на то, чтобы перемотать портянку, ни секунды не оставалось, к тому же еще неизвестно, лучше ли намотаешь ее в такой запарке? Скорее – хуже.

А командир отделения уже приказал выходить строиться.

«Обомнется», – сам не веря в это, думал Юра.

Мягко припадая на левую ногу, щадя ее, потрусил к выходу. В строй стал не последним – и то неплохо. Ожидающе глядя на сержанта, он двигал ногой в сапоге, постукивал каблуком об асфальт, выворачивая ступню, аж суставу больно становилось – хотел, чтоб «обмялось». Но хлопчатобумажная портянка была как железная – не обминалась.

После того как отделение выстроилось перед ним, сержант Ромкин доказал, что все видит и слышит:

– Значит, зачем, и почему, и кому это нужно? Почему быстро собираемся, а не шаляй-валяй?.. Неужели не поняли, куда вы собираетесь? Не сообразили, куда спешите после подъема? Куда мы спешим, рядовой Сусян?

– На зарядку.

– Так куда мы спешим, рядовой Журихин?

– Сусян правильно ответил – на зарядку!

– Я не спрашиваю, как ответил рядовой Сусян. Я спрашиваю вас, куда мы спешим?

– Не знаю, товарищ сержант.

– Знаете, не можете не знать. На службу спешим, выполнять свои прямые солдатские обязанности. Верно?

– Верно! – удивленно подтвердил Костя.

– А служба, она всяко может обернуться, – продолжал сержант. – Мы думаем, что поднимаемся на повседневную зарядку, а в это время передается приказ: по тревоге выйти в заданный район и приступить к выполнению боевой задачи.

– Ясно, – за всех ответил Прохор. – Только вот непонятно – почему именно столько, а не больше времени на подъем? Чуть бы прибавить…

– Торгуетесь, рядовой Бембин. А противник торговаться не станет, спасибо скажет за нашу неразворотливость!.. Время на подготовку к действию дает вам не командир отделения, не комдив и даже не министр обороны, а вероятный противник! Чем он быстрей, наш вероятный противник, тем быстрей должны быть мы!.. Теперь ясно?

– Ясно!.. Ясно!.. – нестройно ответили ребята.

– Отставить! Ясно?

– Ясно! – в один голос отозвалось отделение.

Сержант повеселел:

– Теперь о сегодняшней зарядке. Будем бегать. Тренировочный кросс по расположению части. Для чего, говорите?

Никто ничего не говорил, но сержант Ромкин правильно угадал вопрос, который был у всех на языке.

– Предстоит кросс на приз имени Героя Советского Союза Владимира Морозова. Сразу после присяги. Времени вроде много впереди, а на деле – мало. Если теперь же начнем готовиться, то едва-едва успеем.

– А разве всем надо? Не все же пойдут на кросс? – с надеждой поинтересовался Жора Белей.

– Я считаю, что наше отделение должно полностью попасть.

– Ну, а если кто не попадет? Ну, допустим, кто-то не попадет? Может же такое случиться? Может же, товарищ сержант? – напирал Прохор Бембин.

Сержант задумался:

– Не должно бы… Но может.

Ребята выжидающе молчали – понимали, что сержант не все сказал. Он и вправду заговорил снова:

– И тому, кто не попадет, наши тренировки на пользу пойдут – здоровее станет! Так?

– Так, товарищ сержант, – мгновенно отозвался Костя Журихин. – Но не все мы чемпионы-марафонцы и прочие спринтеры..

– Понял вас… Не все. А никто и не требует, чтобы вы олимпийские рекорды ставили. Победитель будет один, а бороться должны все! Все!.. Напра…

Сержант не успел произнести «во» – Прохор Бембин помешал:

– Товарищ сержант, а какой будет трасса, где она прейдет?

Вопрос был дельным, сержант разрешил стоять вольно и объяснил:

– Соревнование будет проводиться за пределами расположения части – в роще, что за дорогой. Когда ехали сюда после бани, должны были заметить. Трасса ровная, без больших подъемов и спусков. Грунт – асфальт на шоссе и утоптанная земля на тропинках в роще. Условия тренировки, в общем-то, совпадают с соревновательными. Напра-во!.. Шагом… марш!

Сержант легко обошел отделение и побежал впереди, побежал легко и ровно, словно был в трусах и тапочках, а не в брюках и сапогах.

Веселый разговор перед тренировкой и какой-то летящий, широкий и свободный бег сержанта будто зарядили отделение. Но Юре было не по себе. Он начал скованно, ноги ставил косо, мышцы скоро загрубели. Дыхание стало судорожным. Было жалко себя и было стыдно за себя. Казалось, что впереди целый день такого тяжкого движения, которого тебе ни за что не выдержать. А не в твоей власти прекратить это движение. Свесив голову, Юра продолжал «бежать» – падал на заплетающиеся ноги и едва успевал убирать их из-под себя. Ступня в левом сапоге горела, точно под портянкой тлел уголек.

Сержант сделал шаг в сторону и пропустил ребят мимо себя. Какое-то время он бежал замыкающим: сквозь топот сапог по сухому грунту, сквозь звон и буханье в ушах, сквозь жалкий свист собственного дыхания Юра слышал раскованное дыхание и невесомый и четкий бег сержанта.

Затем сержант стал подтягиваться – с каждым шагом все ближе и ближе. Юра насторожился – за ним наблюдает сержант! Никогда прежде Юра так не переламывал себя: все, что было в нем, – волю, терпение, самолюбие, – собрал. Одно необходимо – бежать не хромая. Не жалея себя. Не обращая внимания на боль в ноге. В глазах потемнело, Юре почудилось на миг, что он не бежит, а летит и почему-то воздух под левой ногой крепок и остер, как стальное лезвие.

Сержант держался в шаге за спиной. Юра старался, старался, не веря себе – не думал, что может этак стараться!

Неужели сержант обманулся? Должно быть, ведь перегнал! Теперь он был впереди – тоже в одном шаге. Может, секунду, может, целую вечность сержант бежал впереди, и Юра не сомневался: следит!

Не уследишь! Выдержу! Пусть потом нога отвалится, но сейчас не поддамся!.. Кто-то, упорный, кричал в нем сквозь темноту в глазах, сквозь буханье в голове, сквозь обжигающую боль.

Сержант снова сделал шаг в сторону, бежал рядом, косился и вдруг приказал:

– Шагом – марш!

В первый момент не поверилось, что можно не бежать. Однако ноги сами перешли на шаг. В первый момент не стало лучше – быстрый шаг был не менее труден, чем бег.

– Реже! – крикнул сержант.

Грузный и почти обессилевший, плелся Юра, и шедший последним Прохор Бембин наступал на пятки, подтрунивал:

– Без каблуков останешься – не жалуйся! Я готовлюсь к кроссу, и мою прыть все поймут!

– На месте!

Юра ждал следующую команду и упрямо имитировал ровный бег на месте. Выходило что-то кривое: одна нога грузно падала на землю, другая ставилась осторожно, боязливо.

– Отделение, стой!

Ах, какими прекрасными, какими музыкальными, какими приятными для исполнения бывают команды! Они доносятся до твоего сознания, и ты начинаешь понимать, как они умны, благотворны, метки! Во что превратилась бы жизнь солдата без этих отточенных временем команд, без этих миллиарды раз повторенных и вечно неповторимых команд!

– Нале-во!

Повернемся налево. Там стоит командир отделения, добрейшая душа – сержант Ромкин.

Юра стоял вытянувшись, словно ничего не случилось, словно ничто не мучило его. Единственной заботой было: держаться, как все, затеряться среди ребят, ничем не выделяться.

– Рядовой Козырьков, снимите левый сапог…

– Какой?

– Тот, в котором ноге больно. Левый.

Юра наклонился, приставил каблук левого сапога к носку правого.

– Сядьте, нечего акробатикой заниматься!

Юра опустился на землю, морщась от боли, стянул сапог, с облегчением сбросил свернувшуюся в жгут портянку.

Сержант оглядел стопу:

– Как же вы так?

– Да вот – портянка…

– Она сама наматывается на ноги, портянка? – рассердился сержант. – А если бы в кровь растерли? Какая тогда с вас служба? Ноги, как оружие, надо беречь!

– Для отступления? – съязвил Бембин.

– Отставить, рядовой Бембин!.. А у вас что с ногой? – спросил Ромкин Журихина.

– У меня? У меня вроде все в порядке…

– Вроде? Посмотрим – разувайтесь.

Костя неохотно сел, снял сапог, пистолетом выставил ногу, на лице изобразив беззаботное: говорил же – все в порядке!

Раздражение снова накатило на сержанта, он нахмурился и процедил сквозь зубы:

– Тоже мне! Сапоги перепутали! Толчетесь там, этак еще головы перепутаете! Разменяйтесь!

Костя и Юра обменялись левыми сапогами. Юра переобулся – нога в сапоге была как влитая, хотя набитое место и болело.

– Вы мне эту стыдливость бросьте, – выговаривал сержант. – Мученики сыскались, молчуны! Что бы ни стряслось – надо командиру доложить. Без утайки!.. Я на вас рассчитываю, а вы теряете боеспособность. Да еще помалкиваете. Я так считаю: лучше самое строгое наказание получить, чем скрыть недостаток и подвести товарищей! Верно я говорю, рядовой Бембин?

– Верно.

– Так-то, – удовлетворенно закончил сержант, перестроил отделение и опять повел бег.

Трудно было начинать бег снова – с первых шагов пришлось подстегивать себя. Но метров через полтораста ноги «разбежались», дыхание установилось, и все уже представлялось не таким страшным. Когда отделение начало растягиваться, сержант опять переместился в замыкающие.

– Подтянуться, подтянуться, – приговаривал он. – Не отпускать переднего, держаться за него, иначе тяжелее…

Юра «вцепился» в Сусяна, который с упорной деловитостью отмерял метр за метром. Он был сильный и стойкий человек, и хорошо было следовать за ним, одолевать дистанцию в том ритме, который задавал он. Впрочем, в этом ритме бежало все отделение. И сержант, который снова вышел вперед.

Юра не смотрел по сторонам, ни слова не говорил – он весь сосредоточился на беге: толчок, еще толчок, секунда, еще секунда – все короче дистанция, все ближе конец, все ближе отдых.

Толчок, еще толчок. Секунда, еще секунда. Метр, еще метр…