Текст книги "Всадник на вороном коне"

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Максим узнал Юру и Прохора. Солдаты вслед за дядей Левой продвигались по залу, вдоль стен. И не замечали, что Максим идет за ними. Они слушали дядю Леву, смотрели на экспонаты и ни разу не поглядели в сторону, иначе обнаружили бы, что он – рядом. Максим неслышно подошел к Юре и Прохору, улыбнулся себе – вот новость будет! – и тронул Юру за локоть.

– Здорово, дружище! – обрадовался Юра.

Прохор услыхал, обернулся:

– И сюда ты пробрался!

– С дядей я, – объяснил Максим и – вплотную к Юре: – Телеграмму отправил. Вот квитанция и сдача…

– Чего ж ты мороженого не купил себе?

– Что я – маленький?

– Ну, спасибо тебе… А я все-таки написал отцу, – тихо признался Юра. – Все, как есть, рассказал.

– Ну, и правильно, – похвалил Максим. – Я тоже рассказал дяде, что тайком ушел из дому сюда, что через ограду перелез.

Юра улыбнулся:

– Честно мы поступили.

– Честно, – подтвердил Максим. – Хорошо.

Разговаривая, они вслед за взводом шли вдоль музейной стены.

– Где же Прохор? – Юра поискал глазами. – Только что с нами был.

– А там, за щитом?

Максим вернулся, заглянул за щит, что перегораживал помещение:

– Он остался…

Юра пошел обратно, потянул Максима за собой.

Прохор застыл у первого снимка, который им показал подполковник Синев. Может, знакомого или родственника узнал? Так тогда Прохора на свете не было.

Прохор услыхал их шаги, обернулся:

– Никого в живых нет, а смеются. У нас дома есть снимок – мой дядя с друзьями. Хохочут. Перед боевым вылетом снялись. Дядя тогда не вернулся. Сбил два самолета и сам погиб. Меня в память о нем Прохором назвали… Так смеются, что нельзя поверить, что они погибли в том бою…

Видно было, как Прохору трудно оторваться от этого снимка. Он отвел взгляд и медленно пошел вдоль щита. Юра и Максим – рядом.

…У стены, едва возвышаясь над полом, лежала широкая и длинная доска, покрытая черным пластиком. На ней, отражаясь в гладкой поверхности, были расставлены снарядные гильзы, лежали каска советского солдата, фашистский шлем, старые гранаты, разбитый пистолет, патроны. А выше, на стене, – большая цветная карта-схема. Поверху – крупная надпись: «Боевой путь соединения».

Лев Васильевич нажал кнопку возле карты-схемы, кружок, обозначавший город Староморск, вспыхнул красным светом, послышалось шипение, легкое потрескивание, какой-то гул и, точно прорываясь сквозь них, – голос, низкий, хрипловатый, взволнованный:

«Дорогой однополчанин… Я расскажу тебе о боевом пути нашего соединения, о сражениях, в которых оно отличилось особо… Я расскажу тебе о наших героях, твоих однополчанах, о потерях и подвигах, о том, как мы шли к победе, как завоевывали ее…»

– Сами записывали, а мастера мы невеликие оказались, – словно бы извиняясь, объяснил дядя Лева.

Максим не обратил внимания на эти слова. Ему чудилось, что воин, похожий на того гайдаровского всадника, усталый, может быть раненый, заговорил тогда, во время войны, обращаясь к нынешним солдатам, заговорил, едва выйдя из боя, находясь вблизи переднего края, – вместе с его голосом на пленку попали взрывы, выстрелы, грохот танков и самолетов.

Воин рассказывал, и, подкрепляя его рассказ, загорались на карте-схеме стрелы, обозначающие путь соединения, краснели кружочки – большие города, освобожденные и взятые соединением. Славный путь! С юга, от моря, – на западную границу, потом, под натиском врага, – к Киеву, Харькову, Ростову и Сталинграду, затем – Курск и Орел, и снова на запад, на запад, на запад – до Берлина.

«Помни, дорогой однополчанин, имена павших героев, дорожи честью и славой нашего соединения, приумножай их. Будь готов по первому зову матери-Родины встать на ее защиту, как встали мы».

Как бы в ответ, в душе Максима зазвучало гайдаровское:

«– Эй, вставайте! – крикнул всадник».

Всадник на вороном коне. Папаха – серая. Сабля – светлая. Звезда – красная! Максим поднял голову, посмотрел на Юру. Лицо друга чуть побледнело, глаза блестят. Он глядел на карту, он слушал ветерана-воина и больше ничего не замечал вокруг. Будто один стоит тут и к нему одному обращен голос из далекого героического боя. Максим придвинулся к Юре, почувствовал плечом его локоть. Юра, не отводя глаз от карты, положил руку на плечо Максима, сжал его. Они были вместе – пионер Максим Синев и солдат Юра Козырьков. И с ними – герой войны, говоривший хрипловатым голосом, и все другие молодые солдаты, и дядя Лева, и вся армия…

Щелкнула кнопка. Замолк магнитофон. Погасли огни на карте-схеме. Но солдаты все стояли неподвижно. И Максим все стоял меж ними, тихий и тоже неподвижный, и ему еще слышался усталый, низкий и хрипловатый голос, пробивающийся сквозь слитный гул боя. Призывный голос воина. Всадника на вороном коне…

Дядя Лева отошел от карты-схемы, и солдаты как бы очнулись, заговорили. Не ожидая пояснений, разглядывали рисунки, фотографии, карты и портреты на стенах.

– Да, это он, – подтвердил дядя Лева, когда солдаты негромко заспорили, глядя на портреты героев.

– Такой молодой! – восхитился солдат с черными горящими глазами.

– Такой молодой. Ему тогда, как вам теперь, восемнадцать было, – с удовольствием сказал дядя Лева и повел рассказ о юных командирах времен Великой Отечественной войны, о мальчишках, которые стремительно мужали в сражениях, несли на плечах такой груз, который и теперь, через года, кажется немыслимым. Просто ли: вести людей в бой, рисковать ими, выполнять задания, всегда связанные с опасностью!

– А погибло их сколько…

– Война была кровавой. Они знали это и знали, на что идут, – просто сказал дядя Лева.

7

Воздух густел, густела синева неба, и на востоке уже угадывался ночной фиолетовый тон. Вот-вот день угаснет. Вот-вот наступит тьма, появятся звезды. Словно предваряя их, в воздухе рассеялся какой-то неясный блеск. Пахло листвой, цветами, сильно и сладко пахло. На скамейках возле крылечек сидели женщины и негромко переговаривались. Сосредоточенно возились в песочной яме малыши. Выходили из домов и спешили куда-то, видно на свидание или на танцы, парни и девушки. Фонари еще не зажглись, и лишь некоторые окна светились.

В расположении части было по-сумеречному пустынно и тихо. Расстались возле клуба, из которого едва слышно доносилась музыка.

– Через часок давай здесь встретимся, – предложил дядя.

– А как я узнаю, что уже «через часок»?

– Да-да… Но если задержишься, где тогда тебя искать?

– А вы не ищите. Идите домой, я сам приду, – сказал Максим.

Дядя задумался…

– Ладно. Ты все-таки забеги сюда. Не будет меня – шагай домой.

Дядя – в клуб, а Максим повернул к казарме. Он смело вышел на асфальтированную полосу перед казармами. На скамеечках сидели солдаты и офицеры, курили, о чем-то толковали.

Спросить о Юре постеснялся. Заглянул в окно – Козырькова не было. Решил возвратиться к подъезду. Тут они столкнулись лицом к лицу.

– А я думаю – вот бы ты появился! – обрадовался Юра. – А ты вот он! Пойдем погуляем… Как ты?

– Все в порядке, – благодарно произнес Максим и спросил: – А ваш друг где?

– Бембин? В ленинской комнате. «Боевой листок» оформляет. У него почерк красивый.

Максим вздохнул.

– Чего ты? – удивился Юра.

– У нас в школе тоже не очень хорошо иметь красивый почерк. С одной стороны, хорошо – в тетрадях всегда красиво. А с другой стороны, плохо – поручения дают: то стенгазету пиши, то какой-нибудь альбом заполняй.

– Вот и Прохор, выходит, страдает! А я свое отстрадал! Командир отделения застукал меня за рисованием – и последовали выводы: выполнить заголовки и заставки для «боевого листка»! – с видимым удовольствием сообщил Юра.

Не сговариваясь, они стали искать такое местечко, где народу было бы поменьше, а то и вовсе не было бы. Вышли к спортгородку.

– А у вас как? – осторожно спросил Максим.

– Да так… Мы тут все музей вспоминаем. Особенно сильно там – голос фронтовика, что о боевом пути рассказывал.

– Мне тоже это больше всего запомнилось, – вставил Максим.

– Еще бы… Понимаешь, я по книжкам знаю, что молодым всегда казалось: самые исторические события уже произошли и на долю нового поколения ничего значительного не осталось.

– Так вы же солдат! – Максиму не понятно было, как можно не принимать этого во внимание, как можно забывать об этом хоть на секунду!

– Мне еще предстоит стать солдатом, – сказал Юра и почти явственно услышал слова отца: «Ему еще предстоит стать рабочим».

Вокруг спортгородка проложена гаревая беговая дорожка. По обочинам ее росла трава. По этой траве, огибая спортгородок, и шли Юра и Максим, занятые разговором. Им показалось, что никого поблизости нет, и они говорили свободно и громко. Но вот в гимнастическом углу кто-то появился возле перекладины. На повороте дорожка совсем близко подходила к гимнастическим снарядам. Солдат, который собирался поупражняться на перекладине, помахал рукой:

– Юра, иди сюда!

– Это что за штатский? – спросил Костя, когда Юра и Максим подошли к нему.

– Это наш, – ответил Юра. – Живет по соседству. Он настоящий парень, Максим Синев.

– Будем знакомы, настоящий парень Максим Синев.

Максим лихо хлопнул ладошкой по протянутой руке Кости.

Костя снял ремень, расстегнул воротник, прошелся, разминая плечи, резко разводя руки в стороны, поднимая вверх, отводя назад. Потом стал под перекладиной:

– Считайте!

Удалось ему и теперь подтянуться лишь одиннадцать раз.

– Какое-то заколдованное число! – в сердцах бросил Костя.

– А может, ты просто не способен… пока? – стараясь не обидеть Костю, сказал Юра.

– Как это – не способен? – обиделся Костя. – Сейчас еще попробую.

С трудом подтянулся в одиннадцатый раз и спрыгнул на землю, даже не спрыгнул, а устало сорвался.

– Передохни как следует, – посоветовал Юра.

– Разозлиться надо, – подсказал Максим.

– Во! – подхватил Костя и кинулся на перекладину, и опять после одиннадцати пришлось прервать счет: Костя соскочил, наклонился, уперся руками в колени, уронил голову.

– Не отдохнул ты, рано взялся, – сказал Юра.

Костя согласно кивнул.

Рядом вдруг заговорили:

– А может слабо́?

– Много ты знаешь…

Позади стояли два солдата: Прохор Бембин и с ним другой – крупный и, видно, очень сильный.

– Ты, Прохор, не подначивай, – переводя дух, заметил Костя.

– Так «пятерка» тебе обеспечена! – сказал Прохор.

– Я для себя, – бросил Костя.

– Пари, что ли, держал? – спокойно спросил сильный.

– Не, не держал… Просто хотел больше тебя подтянуться, да вот – жила слаба, – признался Костя, выпрямляясь.

– Ты не с того начал, ты руки сперва подкачай, – посоветовал сильный, будто не его результат старался перекрыть Костя. – С гантельками потренируйся, с гирьками… А так сразу трудно…

Максим догадался, что этот сильный и есть Жора Белей, рекорд которого хотел побить Костя.

Жора огляделся, отошел в сторону и вернулся с большой круглой гирей. Бросил ее на землю, поиграл пальцами, разминая их, взял гирю и стал забавляться ею, будто она совсем легкая: вскидывая перед собой, заставлял ее крутиться в воздухе и ловил.

Почти совсем стемнело. Вспыхнули фонари возле казармы, клуба, вдоль дорожек. На небе все сильнее разгорались звезды. А здесь, в спортгородке, ни огонька.

Ребята по очереди тренировались, когда на беговой дорожке появился высокий человек в спортивном костюме. Он бегал – круг, другой… Потом свернул к гимнастическим снарядам. Подойдя, спросил:

– Задумали побить рекорды Василия Алексеева?

– Нет, Жоры Белея, – сказал Костя.

– Белея? Это кто такой? Не знаю такого штангиста…

– А он – среди нас! – показал Костя.

– Ну, чего ты?.. – протянул Жора.

– Признание товарищей – великая вещь, – с улыбкой в голосе проговорил высокий и пожал Жоре руку.

Максиму голос показался удивительно знакомым? Кто же он, этот великан?.. А-а, так это же комдив полковник Велих!

Комдив между тем всмотрелся в ребят и узнал Максима:

– Это ты, Синев? Добрый вечер! Как тебе у нас?

Максим не сразу нашелся, что сказать, но Прохор, который держался с полковником свободнее и непринужденнее всех, вступил в разговор:

– Хорошо ему у нас! И нам с ним – соответственно…

После коротенькой заминки Прохор представился:

– Рядовой Бембин.

За ним другие представились, бросив руки по швам, вскинув подбородки: пусть видит комдив, какие бравые солдаты эти новички!

– Могу я, товарищи сослуживцы, вместе с вами поразмяться?

Полковник склонился над гирей, опустив на чугунную дугу большую руку, задумался, собираясь с силами, резко выпрямился. Гиря вскинулась над ним. Потом он несколько раз выжал ее, покидал, перехватывая то одной, то другой рукой. Силен и ловок полковник!

Комдив аккуратно поставил гирю, шумно выдохнул:

– Занимайтесь, а я еще побегаю…

– Чей-нибудь рекорд побить хотите? – спросил Бембин.

– Куда мне, – засмеялся комдив. – Понимаете, двигаюсь мало – все в кабинете или в машине… Конфигурация… гм… изменилась, центр тяжести сместился: живот вперед, плечи назад! Не годится так командиру. Как вы думаете?

– Не годится, – вежливо согласились солдаты.

– Вот и бегаю, в форму вхожу. Для нас, солдат, это первое дело – форма… Хочешь не хочешь – бегай!

Комдив шагнул было к дорожке, но тут же остановился – Бембин заговорил:

– Все-таки мы слишком напираем на то, что у древнеримских легионеров в чести было. Нам же не придется пешком идти в дальние провинции, не придется тащить на себе тяжелое вооружение!

– Не придется, – согласился комдив. – У нас техника, сами знаете, – наиновейшая. И в достатке ее – чтобы мы пешком не ходили и оружие и боеприпасы не таскали на себе. Однако напряжения в современном бою такие, что не снились ни древнеримским легионерам, ни былинным русским богатырям. Незакаленный, нетренированный человек не выдюжит. Так что физподготовка и шагистика не только для стройности фигуры необходимы…

И побежал по дорожке, рослый и могучий.

А Юра засмеялся.

– Чего ты? – удивился Костя.

– Знали бы вы… Наш сержант, видели, как ходит?

– Ну, видели. Ну и что? – нетерпеливо спросил Костя.

– Он ходит – плечи назад, как у комдива. А комдив, оказывается, не рад этому…

Комдив отмерял круг за кругом: пропадал в темноте, выныривал из нее, пробегал по ближнему повороту. И забывалось то, чего нельзя забывать – он на войне был! Он скоро генералом станет, а спрашивает с себя, как солдат…

Все младшие братья на свете завидуют своим старшим братьям, потому что все мальчишки на свете хотят быть старше, чем они есть. И Максим всегда завидовал своему старшему брату Володе. И никогда не завидовал так сильно, как сегодня. Окажись он сегодня на месте Володи, выбрал бы только одно – армию. И в это теплое и тихое утро поднялся бы вместе с солдатами, вместе с ними сделал бы зарядку, позавтракал и шагал бы на занятия.

Максим стоял под деревьями и смотрел, как рота, в которой служит Юра Козырьков, возвращается из столовой. Сейчас солдатам разрешат сделать перекур, а потом построят снова и…

Произошло неожиданное. Рота остановилась перед казармой. С крыльца сошел командир роты капитан Малиновский и недовольно сказал что-то. Максим слышал строгий и резкий голос, но не мог разобрать слов. Потом солдат растянули в цепочку вокруг казармы, и они пошли в стороны от нее, наклоняясь и что-то поднимая с земли. Что они там растеряли, что собирают?

Скоро Максим понял, в чем дело, но не поверил себе: солдаты поднимали бумажки, щепки, обломки камней и складывали в кучки. Да разве это солдатская обязанность?

Он пораньше выбрался из дому, чтобы вместе с друзьями начать новый солдатский день – и на тебе!

Он слышал, что в армии в наказание дают наряды – мыть полы или еще что там. Так то отдельным солдатам, когда они провинятся! Не могли же целую роту наказать! Наряд целой роте – это невозможно… Невозможно, а вот же – убирает рота мусор!

Охваченный недоумением и огорчением, Максим пошел к скамейке в тени, сел, отвернулся.

Тут его и обнаружил Юра Козырьков, когда уборка закончилась и объявили перекур.

Здороваясь, Максим встал и внимательно посмотрел на Юру – тот был совершенно спокоен. А Жора Белей, который накануне вечером невозмутимо отнесся к тому, что хотят побить его рекорд, мрачно прошел мимо. Рядом с ним, что-то горячо втолковывая, шел Костя Журихин. Он тоже не заметил Максима.

– А за что вас всех? – осторожно спросил Максим: слово «наказали» не слетало с языка.

Юра и так понял, мотнул головой:

– Нет, не наказали нас. Выговор, правда, был от командира роты, за то что намусорено вокруг казармы. Ну и приказ: убрать и впредь не сорить…

– Так, выходит…

– Ничего не выходит… Кто за нас тут порядок наводить станет? Чужой дядя?

– Но вы же не уборщицы! Вы солдаты!

– Жора Белей то же самое сержанту говорил. На том заводе, где Жора до армии работал, пьянчуг и прогульщиков из слесарей и токарей в уборщики переводили. Ему и обидно стало…

– А вам?

– Да и мне, – признался Юра. – Сначала.

– Значит, сначала неохота было?

Максим вспомнил, как нудно было убирать класс после уроков. Староста и дежурные заставляют, а пацаны стараются увернуться. Лазят между партами одни девчонки, а пацаны, которых все-таки задержат в классе, увиливают, волынят…

– Приказ есть приказ, – сказал Юра. Наверно, он чьи-то слова повторял. – В армии так: не умеешь – научат, не хочешь – заставят. Все правильно.

Максим видел: Юра согласен с этими услышанными от кого-то из старших словами.

Да, в солдатской службе есть и такое, чему не очень-то обрадуешься, но иначе нельзя. И это надо понимать, если хочешь быть хорошим солдатом.

Приказали строиться. Если бы Максим сейчас оказался в строю и если бы роту снова послали убирать мусор, он не стал стыдиться. Пришлось бы – один всю территорию полка убрал…

8

Сержант Ромкин многого достиг – по его команде ребята вертелись на месте из стороны в сторону, вертелись быстро и четко, упруго вертелись, не теряя равновесия и не цепляясь сапогами за землю. Все это поначалу было: и равновесие теряли, и землю ногами загребали, но через все это сержант Ромкин провел молодых солдат, провел решительно, настойчиво, уверенно. Теперь и на сто восемьдесят градусов, то есть кругом, ребята поворачивались, будто были вставлены в прочные и устойчивые приборы на шариках-подшипниках. Поворачивались лихо и картинно, строго по уставу – не придерешься. Некоторые из ребят выполняли приказы с артистическим блеском. Почти как сержант Ромкин. Если бы положить на ноты команды, поданные сержантом Ромкиным!

Раскатистое «кру», выразительная пауза, а затем мягко и изящно выстреленное «гом», в котором вместо «о» едва-едва слышится этакое форсистое «ё». Впрочем, в подобной передаче красота команды сержанта Ромкина утрачивается почти полностью. Жаль!

Когда ребята «дозрели», пришел черед другому действию – движению, точнее, движению шагом, а еще точнее – движению в строю.

Не простое это дело, как мы порой думаем. Даже ходьба вообще. Иной до седых волос доживет, так и не научившись ходить как полагается. Он кое-как передвигается, убежденный, что врубает в землю свой след. Поставь его в строй – окажется, что он элементарно не владеет собственными ногами…

Сержант Ромкин вывел ребят на плац с той же деловитой торжественностью, с какой молодых космонавтов выводят на стартовую площадку космодрома.

Построил отделение в одну шеренгу и приказал:

– Строевым шагом – марш!

Миг недвижности и тишины, как перед великим событием. Затем шеренга колыхнулась, выгнулась, ощетинилась нестройно выброшенными руками и двинулась вперед. Так двинулась бы гусеница, если бы она вздумала двигаться боком.

– Отделение, стой!.. И это движение в строю? – трагически тихо сказал сержант и шагнул к Косте, остановился перед ним. – Стараться, рядовой Журихин, надо разумно. Вы и теперь напружинились, будто вас судорога схватила!

Прохор Бембин тихо пискнул – похоже, хотел рассмеяться и подавил смех.

– А рядовой Бембин, – повысил сержант голос, – под ноги смотрит, чего-то ищет на асфальте… Не оправдывайтесь, рядовой Бембин!

Прохор открыл и закрыл рот. Ромкин внимательно посмотрел на солдата, подождал – действительно ли замолк? – и перевел взгляд на Жору Белея.

У того в глазах ни радости, ни печали – полнейшее спокойствие: мол, мне все равно.

– Что вы так плечи опустили? – поинтересовался Ромкин. – Тяжело их вам нести? Подтянитесь – легче станет… Старайтесь, старайтесь – все равно ведь придется освоить все, что положено! Так вот!

Жора повел плечами.

– Так вот, – удовлетворенно повторил Ромкин – и к Юре: – А вы, рядовой Козырьков, раскачиваетесь в строю…

– Как – раскачиваюсь? – удивился Юра: за ним это раньше не замечалось, а теперь он считал, что шагал если не элегантно, то, во всяком случае, правильно. – Как это – раскачиваюсь?

– Как маятник, – пояснил сержант.

При других обстоятельствах солдаты встретили бы этот ответ одобрительным смехом – они ценили чувство юмора.

– Вы, как тот повар, – задумчиво произнес сержант и после паузы уточнил: – Как незадачливый повар, который в отдельности хорошо очистит картошку, нашинкует капусту и все остальное, а собрать борщ из всего этого… не соберет…

Сержант коротко вздохнул, будто рычажок переключил, заговорил в обычной своей строгой и суховатой манере:

– Пока стоите или в одиночку шагаете, вы еще похожи на солдат. А вместе… Тронетесь шеренгой – расхлябанность демонстрируете. Забываете все, чему обучены. Никакой красоты. А красота – в единообразии, четкости… Будем учиться!

Это «будем учиться» прозвучало не как обещание, а как предупреждение: себя не жалеть, на время не оглядываться, пока не выучимся.

Юре казалось, что надо бы небольшой перерыв сделать, собраться с силами, он подумал, что сержант зря так проявляет свою командирскую волю. Однако никто теперь не смог бы что-либо изменить – это Юра ощутил с тоскливым сознанием собственного бессилия.

Сержант Ромкин раз за разом возвращал ребят к краю площадки. Он заметил: солдаты явно устали. Он верил: его воля сильнее их усталости. И требовал: идти легко и внушительно! идти экономно и мощно!

И они пошли легко и внушительно, экономно и мощно.

Пошел и Юра, откровенно пораженный тем, что проделал Ромкин.

– На сегодня хватит. Перерыв!

«На сегодня хватит». Значит, еще не все! Да бог с ним. Главное – перерыв! Ребята повалились на траву возле плаца. Они обессилели настолько, что заядлые курильщики не закурили, а говоруны не заговорили.

Сержант остался на ногах, как напоказ:

– Не поверите, но когда пойдете всерьез, то усталость отступит, сапоги полегчают вдвое. Обмундирование мягче шелка покажется. Тогда услышите: идет отделение, и все вокруг звучит в одном ритме с его шагом. И все, кто поблизости, свой шаг приноравливают к шагу отделения…

– Да вы поэт, товарищ сержант! – восхитился Прохор.

– Я – командир отделения, а что в нашем деле есть поэзия, то это факт, – ответил сержант без улыбки.

От плаца до казармы – рукой подать. Но отсюда ее видно плохо – деревья мешают. Наступил час, когда приносят письма. Никто из новичков еще не получал весточек из дому – родные не успели ответить, вернее, ответные письма не успели прибыть в часть. Но со дня на день должны прибыть, и молодые солдаты следят за почтой с нетерпеливой надеждой, при каждой возможности подходят к столу дневального: вдруг недосмотрел, а письмо уже лежит, ждет. Так вот, наступил час, когда приносят письма, и все сто солдат, отдыхая на траве, ищут прогалинку между стволами, высматривают – не появился ли письмоносец? Он не заставил ждать, скорым шагом, который присущ всем, кто спешит доставить весть, направился к казарме, скрылся в ней.

Ребята дружно обратили взоры к Ромкину.

– Идите вы, рядовой Бембин, – распорядился сержант.

К казарме Прохор мчался, а обратно развалочкой шел – ему письма не было.

– Чего плетешься? – крикнул Костя.

– Зачем нехорошо поступаешь? – обиделся Сусян.

– Поторапливайтесь! – сержант даже рукой взмахнул.

Прохор затрусил, пряча руку за спиной. Приблизившись, остановился, наигранно тяжело перевел дух.

– Устраивать коллективный танец? – поинтересовался Костя.

– А как же, – ответил Бембин.

Пляс был бурным и коротким. Прохор царским жестом вручил письма – всего три на отделение, одно – Юре Козырькову.

Юра отошел под дерево, сел, разорвал конверт по краю, достал письмо, узнал крупный разборчивый почерк отца и круглые буковки, выведенные материнской рукой в самом конце письма. Мама целовала тысячу раз, просила беречь себя, уговаривала почаще писать – хоть открыточку в два-три слова, но почаще.

«Здравствуй, дорогой сын! – писал отец. – Спасибо, что телеграфировал: сообщил адрес, дал знать, что прибыл на место и все в порядке, жив-здоров. Мы тут надеемся, что все это ты подтвердишь письмом. У нас все хорошо. Мы скучаем по тебе, хотя понимаем – служба есть служба. Ты, конечно, уже военный человек, но жизнь твоя лишь начинается, все у тебя впереди. У тебя может оказаться любая профессия, но есть профессия, обязательная для всех, дело, которым обязаны владеть и музыканты, и учителя, и строители, и все другие. Это военная профессия. Каждый из нас обязан быть воином, настоящим, на нынешнем уровне.

Помни, мой сын, нельзя служить Родине вполсилы. Ей надо отдать всего себя. Желаю тебе стать грамотным и надежным защитником Родины, от всего отцовского сердца желаю.

Я воевал и не хочу, чтобы и тебе досталась эта тяжелая доля. Но верю, что, если придется, ты смело пойдешь, в бой, будешь сражаться честно, не щадя врага, не боясь отдать за Родину жизнь.

Скоро настанет день присяги. Я хочу, чтобы, произнося торжественную клятву, ты вспомнил свой дом, свою мать и меня, твоего отца, бывшего солдата, чтобы вспомнил своих друзей, школьных учителей, родной город, нашу улицу. Тогда слова присяги наполнятся для тебя конкретным смыслом. Я верю, что ты будешь хорошим солдатом. Жму руку. Твой отец».

Отец писал, как воин воину. Если бы Юра поехал на побывку к родственникам, отец, наверно, написал бы, что обнимает и целует. А тут: «Жму руку. Твой отец».

Он, Юрий, сейчас единственный, кто представляет Козырьковых в армии. Нет, их семья не из военных. У всех штатские профессии, но всем привелось служить в армии, защищать Родину. Отец в Отечественную был офицером-пехотинцем. Взводом, а потом ротой командовал. Дед еще в гражданскую воевал. В Отечественную партизаном был, фашисты схватили его, повесили. Младший брат отца – танкист. Сгорел в своей машине. Старшая сестра отца санинструктором была. Вынесла из-под огня раненого командира. В последний момент, когда за укрытие заползала, сама ранена была. В один госпиталь попали. У командира обе ноги ампутировали – гангрена началась. Папина сестра ухаживала за ним, влюбилась. После госпиталя поженились, теперь у них двое детей. Мама в школе еще училась, в старших классах, в госпиталь ходила, стихи читала бойцам, письма за них писала. Вот и получается – штатские все близкие, и все с армией слиты…

Время – вещь необычайно короткая. Так хотелось еще раз прочитать письмо, но перерыв закончился, и сержант приказал строиться.

Юра вложил письмо в конверт.

– Дома все ладно? – спросил сержант.

– Все хорошо, товарищ сержант.

Перед обедом, в казарме, Юра опять достал письмо отца. Успокоенный, внутренне окрепший, он пошел к выходу – была команда на построение. У двери услыхал, как сержант Ромкин распекает кого-то за пыльные сапоги. Глянул на свои – и у него сапоги заметно посерели. Повернулся, побежал в бытовую комнату, схватил щетку, надраил сапоги до блеска. Из казармы вылетел пулей. И все-таки опоздал – рота уже построилась.

Капитан Малиновский взглянул на Юру, как на диковинку.

Юра вытянулся, выкрикнул «раааз…» и смятенно замолк.

– Конечно, я разрешу стать в строй, – сказал капитан. – Но разве вы не знаете, что в строй опаздывать нельзя?

Юра опустил взгляд на сапоги. Капитан тоже посмотрел на них и, видно, ничего значительного не усмотрев, продолжал:

– Разве вам не говорили, что строй – святое место, что строй надо уважать? Вся рота могла быть в строю, но вся рота не в строю потому, что нет в строю вас, понимаете?..

Хоть капитан и задавал вопрос за вопросом, он не спрашивал, а внушал: тому-то вас учили, то-то вы сами должны были сообразить, а то-то вы не изволили усвоить. Именно язвительное «изволили» угадывалось в скрипучем голосе капитана.

Губы у Юры подрагивали, и он до боли закусил верхнюю – в кончике носа отдалось.

«Не психовать, не психовать, – мысленно уговаривал себя Юра и мысленно же говорил капитану: – Ну и накажите!»

Капитан не наказал.

Юра занял свое место в строю и услышал шепот Прохора. Тот будто самому себе с возмущением говорил:

– Безобразие. Рота торопится, и из-за нее влетает хорошему человеку…

Юра не обиделся. Пожалел, что нельзя обернуться и ткнуть кулаком в поджарый живот этого пересмешника.