Текст книги "Всадник на вороном коне"

Автор книги: Николай Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Что тут поднялось! Ребята ныряли, плавали всеми мыслимыми и немыслимыми стилями, боролись. Офицеры стояли у воды, наблюдали за купающимися, чуть ли не считали их головы. Сержанты плавали у воображаемой границы, за которую нельзя было забираться никому – будь ты хоть мастером спорта по плаванию, все равно нельзя.

До вечера просидели бы в воде, но было приказано: на берег! Ребята разлеглись на галечнике, не боясь солнца, – дома успели подзагореть. Офицеры жались к машинам – в тенек.

Максим лежал лицом вниз, вдыхал шершавый запах горячих камней и слушал неспешный разговор солдат. Видно, оттого, что были у моря, ребята вспоминали о берегах, на которых росли. В каждом слове – тоска по дому.

– У нас в деревне моря нету, реки нету, – рассказывал Фитцжеральд Сусян. – У нас в деревне – родник. Холодный и чистый-чистый родник. Чище не бывает. От этого родника – ручеек. Совсем маленький. Пять сантиметров в ширину – вода, а берег – камни, скалы, как у большой реки.

Голос Сусяна размяк, слова растягивались, как в песне. Как перед припевом, Сусян смолк и, погодя, мечтательно протянул:

– Пойдет жена к роднику, принесет воды. Выпьешь… Ммм!

– Что «мм»? – спросил Бембин.

– Ммм, – громче промычал Сусян. – Зачем говорить? Разве непонятно?

– А у нас море «ммм»! – протянул Бембин.

– Какое там море? Степь! – сказал Костя.

– Плохо ты знаешь Калмыкию, – обиделся Бембин, – у нас есть морские калмыки. От хотона, откуда мой отец, до Каспия – два часа на машине. Море у нас бурное, капризное. С характером! Здесь что – открытка, а не море! Для курортников.

– Ты свое море хвали, а наше не охаивай, – подал голос Жора Белей. – Оно разное бывает.

– Еще один моряк выискался! – удивился Костя Журихин. – Ты, Жора, морской хохол?

– Морской! У меня дед и отец на Черном море на флоте служили, старший брат служил. Да и от нашего хутора до Цимлянского моря рукой подать. А Цимлянское с Черным связано, вместе с Доном через Азовское в Черное впадает…

– Убедительно! – заключил Костя. – Тогда я тоже мариман – наша Ольховая впадает в Калитву, Калитва – в Северский Донец, а тот – в Дон, а там, как Жора Белей, – в Черном оказываешься!

Максим слушал их и видел большие дома – башни на спуске к Дону, воду, что плещется у каменной стены, низкий берег по ту сторону – с машинами, катерами, вытянутыми на сушу, дальше – элеватор, светлый, могучий. Наверно, мама стоит сейчас на балконе, смотрит на юг. Интересно – догадывается она, что сын ее в эту минуту лежит у моря и думает о доме, о ней? Ругает она его – точно ругает: ни разу не написал. Дядя Лева звонил домой, сказал, что все в порядке. Да мало этого – надо сегодня же написать домой…

– У всех лучшее море или лучшая речка. Лучшая родина, – щедро сказал Сусян, – у всех…

Снова разрешили купаться, и снова Максим с солдатами барахтался в удивительной воде. Она ласкала и щекотала, она бодрила человека, и хотелось дельфином выскакивать из моря, шлепаться о его поверхность. Когда Жора Белей предложил попрыгать через него, Максим сразу согласился. Жора сложил руки перед животом, Максим поставил на них левую ступню, оперся о мускулистые плечи солдата, качнулся раз-другой и, подброшенный сильными руками, взлетел в воздух и ножичком воткнулся в воду: он скользил в светлой и дымчатой толще, чувствуя, как вода обтекает его, затем выгнулся и понесся вверх, где кипел свет, вырвался на волю, дыша шумно и весело.

– Еще! – кричал Максим, плывя к Жоре.

А Жора подбрасывал всех, кто просил об этом, и добродушно смеялся.

Приземистому Прохору и на мелком – глубь. Там, где Косте Журихину или Жоре Белею было едва по плечи, там Прохор плавал. Большая круглая голова его поворачивалась в такт движениям – будто черный мяч крутился, на воде. Хоть в водное поло играй!

Прохор радостно щурился, отфыркивался и приговаривал что-то на своем, на калмыцком.

Подобрав ноги, чтобы оказаться на плаву, Юра подгреб поближе:

– Стихи?

– Не…

– А похоже на стихи…

– Не… Море вдали сизое, как степь. Степь вдали сизая, как море, – перевел Прохор. – В море всегда ветер. В степи всегда ветер. В море качаются волны. В степи качаются травы. Я плыву по морю. Я иду по степи…

– Я плыву по морю. Я иду по степи… – повторил Юра слова Прохора.

– Я иду по степи! – подхватил Прохор, сильно ударил по воде, и полетели брызги, словно роса с травы.

Брызги на миг ослепили Юру. Тряхнув головой, он снова увидел море, небо, круглую и веселую голову Прохора. Плеснул в нее. Прохор ответил тем же. Они смеялись и секли друг друга водяными струями, пронизанными солнцем…

– Рядовой Журихин! – резкий голос сержанта заставил оглядеться. Юра поискал Костю.

– Рядовой Журихин, вернитесь сейчас же!

Костя забрал уже далеко вправо – в ту сторону, где сидели две девушки. Он лег на спину и поплыл обратно, встречаемый насмешками:

– Десантник!

– Раскольник – откололся от всех!

– Два наряда ему за индивидуализм!

Солдаты покрикивали, а сами не на Костю поглядывали – на девчат. А девчата поднялись и смотрели на Костю.

«Нужны ребятам эти хвостатые? Чего на них смотреть, чего к ним плыть? Одни неприятности!.. Шли бы отсюда, не мозолили бы глаза солдатам», – сердито размышлял Максим и вдруг узнал девчат: это были Ирина и ее подруга Лена.

– Да это Ирка с Ленкой! – небрежно бросил Максим.

– Ты их знаешь? – Костя схватил Максима за руку.

– Знаешь и молчишь? Представляешь, что тебя ожидает?

– Из-за них?

– Из-за них! – подтвердил Костя. – Как, братцы, поступим с этим скрытным парнем?

– Час без моря, – предложил Прохор Бембин.

– Не годится – слабое наказание, – отмахнулся Костя и вдруг придумал – даже по лбу себя хлопнул: – Парламентером его назначим, к девушкам пошлем…

– Не пойду я! – вырвался Максим и спрятался за спину Жоры.

– Ну чего тебе стоит? – жалобно попросил Костя. – Сходи, расскажи им, какие тут замечательные парни собрались, посоветуй им перебазироваться поближе…

– А что, Максим, сходи, – присоединился к Косте Юра.

«Надо же! – подумал Максим. – С ума посходили».

Усмехаясь, с чувством полного превосходства, Максим вышел на берег и направился к девчонкам.

За спиной воцарилась тишина. Максим даже оглянулся – вся рота смотрела ему вслед.

Костя подбежал к лейтенанту Чепелину, попросил разрешения сопровождать Максима.

– Можно, – разрешил лейтенант, – но вести себя только по-джентльменски.

Костя – к Максиму, и дальше зашагали вместе.

– Ты тоже призвался? – спросила Ира Максима. – Значит, ты старше, чем мы думали?

– Он – сын нашего подразделения, – с чрезмерной непринужденностью сказал Костя. – Здравствуйте, девушки! Я и есть Костя Журихин!

– Тот самый? – «восхитилась» Ира.

Костя невозмутимо кивнул:

– Тот самый!

Он сел, не оборачиваясь, махнул рукой Максиму:

– Пойди к ребятам, пусть не тревожатся обо мне. Скажи им: орче чумир!

– А это что? – изумился Максим.

– Неужели не знаешь? И вы не знаете?

– Не слыхали! – ответила Лена.

– Все в порядке, значит. Орче чумир? Это я спрашиваю: у вас все в порядке?

– А что вы имеете в виду? – сказала Ира.

– Имею в виду сочетание личных и общественных интересов…

«Важничает перед ними», – недовольно подумал Максим, отправляясь к ребятам.

А навстречу уже шли Жора Белей, Прохор Бембин и Юра Козырьков.

Да – и Юра Козырьков. Максим разминулся с ними, недовольно повторяя про себя «орче чумир, орче чумир», добрел до Сусяна, лег на галечник. Нет-нет, а поглядывал на ребят, что сгрудились возле девчонок. Самое обидное, что Юра застрял там, позабыв о друге. Из-за кого?

Юре нравились они обе. Нравились их тонкие фигуры, их струящиеся волосы, их глаза, в которые трудно смотреть. Он сидел, обхватив колени руками, и завидовал Косте, который говорил с девушками свободно, будто давно знал их, будто каждый день виделся с ним. Юра ни слова сказать не мог, даже не знал, что сказать. Он находил остроумные ответы на слова лишь тогда, когда слова давно отзвучали, когда разговор – уже о другом.

А Костя смешил девчонок, подначивал ребят, правда, и себя не щадил – вышучивал.

Костя познакомил девчонок с ребятами, заключив:

– Бывалый народ. Лучшие воины подразделения, энского, конечно. Я – тоже, хотя о себе, сами понимаете, говорить неудобно.

– Отчего ж, – сказала Ира. – Если лучшие…

– Самые лучшие, – поправил Костя.

– Редкая удача, – усмехнулась Лена.

– Совершенно верно, – Костю понесло. – Отличные солдаты. Во всем отличные – в боевой и политической подготовке, в несении караульной службы, в военном троеборье и всем остальном. К сожалению, не обо всем можно говорить…

Бембин умудрился сделать круглые глаза:

– Тайна, военная тайна…

– Мы понимаем и не обижаемся на вашу скрытность, – вроде бы вправду утешала Ира.

А Костя:

– Любого возьмите, любой в чем-либо проявил себя: что Жора, что Прохор, что Юра, что я… Простите, я себя механически добавил. Пусть скажут другие.

Ох, как хотелось Юре быть тем отличным солдатом, который в чем-либо непременно здорово себя проявляет! Как хотелось быть тем отличным воином, с которым девушкам приятно познакомиться, сдружиться. Которым, можно гордиться.

Юра опустил голову, перебирал камешки, делал вид, что увлечен этим занятием. Лена, сидевшая рядом – чуть двинься и прикоснешься, – с интересом разглядывала голыши, которые Юра задерживал в руке дольше других. И Юра мечтал найти необычный камень и подарить его Лене. Но вокруг были только обычные камни. Видя, что Юра огорчен, Лена сказала, что если повезет, то можно найти камень с оригинальным рисунком, но везет тут редко. А вот в Крыму! Там много красивых камней. Вот была она возле Феодосии вместе с папой и мамой, такую коллекцию собрала. Как-нибудь покажет…

Когда покажет – не договорились. Ира вспомнила, что им пора, и все кончилось…

Как только пацан превращается в юношу, с ним происходит что-то странное. Может, кто-то и знает, в чем дело, но Максим не знает, и объяснить это, естественно, не в состоянии. Поди пойми, почему самостоятельный пацан, преданный друзьям и своим мечтам, вдруг тянется к девчонкам. Думает о них, посвящает им время и дела, поет о них. Даже в строевой песне, в «Северокавказской походной», ни к селу ни к городу торчат слова «не грусти, любимая моя». В припеве! Несколько раз повторяются. И солдаты выкрикивают эту строчку так, словно она главная в песне.

Хорошо, со временем человек должен жениться, завести семью – иначе куда подеваются девушки и кто станет за детьми присматривать, в мам превращаться – ведь без мам и пацанам нельзя. Так пусть человек со временем женится, но не теряет самого лучшего в себе, не забывает о том, что он мужчина! Что же это такое? Друзья там. Туда поглядывает сержант Ромкин – изображает, будто смотрит строго, осуждающе, а дай волю, небось, тоже там был бы. Даже офицеры обратили внимание на ту компанию, смеялись, поговаривали о ней – тоже, выходит, интересно. Разве допустимо такое?

В одном классе с Максимом учится девчонка. Ничего девчонка, спортом занимается – плавает, на соревнованиях выступает, в городском чемпионате первое место заняла. Не шепчется по-за углами с подружками, не хихикает. Не задается, не ябедничает, не притворяется напуганной, если таракана увидит. В общем, как пацан. Ее в классе все уважают. С ней можно было бы подружиться, тем более что она самая красивая, но если бы даже она подружилась с Максимом, он не забыл бы о своих друзьях.

Обиженный, возмущенный, Максим встал, обошел машины, направился к шоссе, что пролегало вдоль моря. Асфальтированная стремительная лента, накатанная до синевы, рассекала сухую каменистую землю. За шоссе пустырь был еще заброшеннее и печальнее. Видно, так изранило, искалечило этот пустырь во время войны, что и теперь тут не сажают деревья, не строят дома…

Максим подобрал кусок железного прута, толстого – в палец, ржавого. Им удобно было откидывать небольшие камни, отклонять колючие кустики. Наверно, здесь лежат еще пули и осколки с той войны. Найти хотя бы один на память. Неужели все подобрали? Или ржавчина изъела металл за долгие годы?.. Попадались серые щепки, дырявые, как кружево, куски жести, битое стекло – ерунда всякая.

Впереди тянулась невысокая насыпь – может, это след старой траншеи? Нет, это канава, которая начиналась у трубы, что была проложена под шоссе. Канаву отрыли давно – на дне блестели, как полированные, следы высохших луж, стены кое-где обвалились. Максим спрыгнул в канаву и пошел по ней. Ничего интересного – глина, камни, обрывки корневищ. Он хотел уже выбраться наверх, как в глаза бросился странный предмет: из-под осыпавшейся земли высовывался кусок тонкой трубы, вроде водопроводной, только сильно попорченный, и что-то круглое. Максим потянул за трубу – она не поддавалась. Поддел круглое прутом – из осыпи выкатился помятый котелок без ручки. Максим поднял его, осторожно вытряхнул землю: котелок истончился, продырявился – руками можно изломать. Наверно, его потерял наш солдат, когда здесь шли бои. А труба? Винтовка? Для винтовки труба толста. Для пушки или миномета слишком тонка. А что, если в этой земле лежит и сам солдат? Если его засыпало, и товарищи не нашли тело, чтобы похоронить его в братской могиле?

Что делать? Разрыть все тут, обследовать, а потом позвать офицеров и солдат? Нет, так не годится! Максим вылез из канавы, воткнул железный прут в насыпь, чтобы сразу найти место, и побежал к машинам.

Он не думал о том, что после здешней битвы прошли десятилетия, что если в земле и лежат останки солдата, то не имеет значения – на час раньше или на час позже отроют их. Наоборот, ему казалось, что промедление мучает того, чьи кости, возможно, сдавлены толщей глины и камня. И он спешил, прибавлял шаг, хотя бежать было трудно по неровному каменистому пустырю. Да еще босиком – того гляди, напорешься на что-нибудь.

Остановившись перед командирами, Максим перевел дух:

– Там котелок нашел… Дуло… и, наверно, там убитый…

– На мины или снаряды ты не напоролся? – спросил лейтенант Чепелин.

– Не!

– Тут надо быть осторожным, эта земля начинена боеприпасами, – сказал капитан. – Лейтенант Чепелин, останетесь за меня. Сержант Ромкин, отберите троих солдат – и за мной.

Ромкин показал рукой на Сусяна и Белея.

– Пусть Юра пойдет с нами, – умоляюще произнес Максим.

– И вы, Козырьков, – сказал сержант.

Максим сунул ноги в кеды и теперь смело шел рядом с капитаном. Остальные за ними.

Невысокий капитан шагал широко, и Максиму приходилось спешить за ним, порой вприпрыжку. Капитан замедлял движение, но ненадолго – снова забывался и снова мчался на всех парах. Удивительно, что он не замечал жары, хотя был одет. Дыхания его не было слышно. Можно подумать – он только и делает что прыгает через ямины, взбирается на бугры, осыпающиеся под ногами, – привык!..

Капитан остановил подчиненных метрах в пяти от канавы, а сам спустился в нее, осмотрел:

– Ищите крепкие палки, подходящие железяки. Покопаемся тут, – распорядился он погодя.

Взяв прут, найденный Максимом, капитан стал разрыхлять землю вокруг трубы, потом вдоль нее. Белей взял за конец, осторожно подергал – она поддалась. Он еще и еще – и вытянул, передал капитану. Тот стал отколупывать почерневшую глину и скоро твердо сказал:

– Это ПТР, противотанковое ружье… Наше… Разрывайте дальше…

Капитан и Белей очищали находку. Сусян, Юра и Ромкин копались в канаве, по грудочке перебирая землю. Нашли четыре гильзы, ручку от котелка, пуговицу. Больше, сколько ни рыли, ничего не попадалось.

– Хоть бы один целый патрон, – сказал Ромкин.

– Тот, кто тут воевал, или расстрелял их, или унес с собой.

– А ружье бросил? Не может быть, – сказал Сусян.

– Видите, оно было разбито, – капитан показал на то место, где должен быть спусковой механизм. – Видно, осколок попал. Может, тем же осколком того пэтээровца ранило или убило, кто знает…

– Нет, не убило, – твердо заявил Максим. – Ранило – и он унес целые патроны и отдал другим…

– Согласен с тобой, – сказал капитан. – А что предлагаешь сделать с ружьем? Ведь ты его нашел.

– В музей боевой славы, – ответил Максим.

Когда вернулись, вся рота сошлась смотреть то, что давным-давно было противотанковым ружьем. Его побила ржавчина, но все равно солдаты видели в пораненном куске металла грозное боевое оружие, отличившееся и пострадавшее в бою. Его бережно передавали из рук в руки. Максиму несколько раз пришлось пересказать историю о бойце, который сражался тут: истребитель танков бился до последнего, осколком повредило ружье, ранило солдата, его унесли, и он не забыл забрать оставшиеся патроны, чтобы передать товарищам.

Все знали, что случилось это почти тридцать лет назад, – не только сержанта и солдат, но и лейтенанта Чепелина не было на свете, все понимали, что давность подтверждается видом ружья, – долго работало время, пока так изъело металл. А все равно чудилось, что годы расступились, что былое приблизилось и будто раненный в этих местах боец передал ребятам свое ружье:

– Берегите его, оно честно сражалось!

Оно и такое, покалеченное, потерявшее блеск, с забитым землей каналом ствола, вызывало уважение, не потеряло грозной силы. Юра держал его на руках и знал, что с таким же преклонением, с такой же гордостью, с безграничной готовностью не уронить свою честь и честь оружия примет он автомат, когда его торжественно вручат ему.

Приехали в часть. Капитан Малиновский приказал сержанту Ромкину отнести ружье в музей. Вместе с сержантом пошли Юра и Максим. Дядя был в музее. Он принял ружье со смешанным выражением радости и грусти, словно через много лет встретился с другом, который постарел, не тем стал, что был.

– Мы тебя почистим как следует, мы тебя смажем, – говорил дядя Лева ружью. – Мы для тебя найдем хорошее место…

Стали думать: что делать? Пирамидку соорудить? Или ящик со стеклом, как в других музеях? Или к щиту на стене прикрепить?

– Лучше всего там положить, где черная доска с гильзами и касками, – сказал Максим.

– Это мысль, – согласился дядя. – Пошли посмотрим…

Сержант склонился над доской:

– Все тут переставить придется.

– Переставим, – сказал дядя. – Но как повыразительнее?

– Можно, я покажу? – спросил Максим.

– Покажи, – разрешил дядя.

Максим в один конец доски перенес фашистский шлем, в противоположный – советскую каску, а между ними положил останки ружья. Получилось, что наша каска наводит ружье на фашистский шлем: и теперь, мол, разбитым фашистам не уйти из-под прицела нашего грозного оружия!

– Может, наивно, – отметил дядя, – но верно. Одобрим?

– Пусть будет так, – сказал сержант Ромкин.

– Так хорошо, – сказал Юра Козырьков.

13

Со всех сторон наплывали высокие, белые, с серым, облака, точно над городом сдвигались снежные вершины. Они сошлись, закрыли знойное солнце, и стало тихо и душно.

Тело было липким – самому противно. Юра долго и тщательно вытирал платком ладони и лишь потом взял у Жоры автомат. Не спеша лег, изготовился, будто примериваясь, на мгновение нашел цель и тут же расслабился, даже глаза закрыл. Автомат весомо лежал в ладонях. Строгая и опасная тяжесть его пронизывала мышцы, током отзывалась в локтях, поставленных на землю, как бы передавалась земле, заземлялась, что ли.

Ствол чуть-чуть опустился к земле. Она притягивала всех и все. В душной жаре только она давала спасение. Теплая, она брала твое тепло. Она дышала, облегчая твое дыхание. Юра приник к ней, вдыхал ее запах, всем телом принимал ее ласку. И свежесть пришла к нему, и сила накопилась в мышцах, и глаза отдохнули, и он понял – пора.

Юра открыл глаза, увидел цель, а рука подчинила себе автомат, повела ствол вверх. Мушка совместилась с прорезью прицела. Все было сделано как надо, и палец мягко нажал на спусковой крючок. Юра снова расслабился.

– Ты что – засыпаешь между попытками?

Это Прохор Бембин. Он стоит рядом – после Юры он будет отрабатывать прицеливание. Юра ему передаст автомат.

– Успеваешь выспаться?

Юра не ответил Прохору. Тот подначивает не только потому, что любит подначивать. Ему не терпится взять автомат, лечь на землю, и он в такой шутливой форме поторапливает: дескать, друг, не тяни!

Если бы каждый мог прийти на занятие со своим автоматом, то все было бы просто. Располагайся на травке и прицеливайся, сколько терпение позволяет. Но у ребят нет личного оружия – и они его не получат, пока не примут присягу. А до этого обязаны научиться стрелять, доказать свое право на оружие. Так что сейчас тренируются, передавая друг другу учебные автоматы. И на первых зачетных стрельбах придется не своими пользоваться.

Интересно, каким будет тот автомат, который вручат ему, рядовому Юрию Козырькову, после присяги? Конечно, таким, как и все другие, одной системы. Может быть, одного года выпуска. Но все-таки в нем обнаружится что-то свое, известное только хозяину – Юре Козырькову. Это станет их общим секретом. Они, автомат я солдат, раскроют друг другу свои характеры, поладят, свяжутся накрепко, станут дружить преданно и верно. Юра запомнит его номер, рисунок на дереве, из которого сделан приклад. Юра от сна откажется, но не оставит свой автомат непочищенным, несмазанным. Они, автомат и Юра, сделают друг друга сильнее: солдат без оружия не солдат и оружие без солдата – не оружие…

Юра расслабился, и тут же раздался голос Прохора:

– Не забудь поспать…

– Чего ты пристал? – одернул его Жора.

– Правильно, рядовой Козырьков. – Это лейтенант Чепелин сказал, командир взвода.

Юра повернул голову. Лейтенант стоял метрах в двух от него. Обращаясь уже ко всем, командир взвода сказал:

– Молодец, Козырьков! Перед тем как прицелиться, он отдыхает и сосредоточивается. Так каждая попытка полностью используется, так навыки лучше закрепляются. Продолжайте, Козырьков!

Юра закрыл глаза, но не отдыхал, не мог отдыхать – все в нем торжествовало. Пришлось ругнуть себя, пришлось все силы собрать, чтобы подавить в себе телячий восторг и продолжать тренаж.

Подошел сержант Ромкин:

– Хорошо, Козырьков. Уверен, отстреляете успешно. Успешно? Как же именно? На «четыре»? На «пять»?.. Успешно и все. Но ведь это – здорово!

– Отдохните, Козырьков, – разрешил сержант.

Юра с сожалением поднялся, отдал автомат Прохору.

– Ты поглядывай, как у меня получится, – попросил Прохор, ложась на землю.

Маленькие смуглые руки Прохора Бембина надежно держали автомат – ствол не шелохнется. Узкие глаза, как прорези прицела. Вороненая сталь, а не глаза.

Прохор лежит на земле легко – дай команду, взметнется и через миг далеко окажется!

Вообще интересно – автоматы одинаковые, упражнение одно и то же для всех, а ребята, как никогда, разные. Жора берет оружие бережно и уверенно – к металлу ему не привыкать, изготавливается степенно, будто с ленцой, тело его расслаблено – веса и так хватает для упора. Костя красиво изгибает корпус, длинные ноги его, как стальные клинки, плашмя опущенные на землю, целится он зло и лихо. Сусян все делает неторопливо и точно, порой оглядывается – не забыл ли чего?

Хорошие ребята подобрались в отделении! Чем дальше, тем больше в этом убеждаешься. Впрочем, они и сначала такими были, просто ты этого, брат, не замечал. А теперь крепнешь и умнеешь – зорче становишься.

– Ну!..

Это Прохор. Он повернул голову к Юре, в глазах вопрос: «Как?»

– Отлично!

– Я еще немного! – отвернулся Прохор, приник к прикладу.

Лейтенант Чепелин, проходя мимо, бросил взгляд, одобрительно кивнул:

– Степной охотник!

Юра с завистью проводил лейтенанта взглядом. Офицер!.. Все в нем офицерское в лучшем смысле: стройное тренированное тело, умелые руки, знающая голова, интеллигентность. Юре понравилось это слово в применении к лейтенанту. Ироничный и умный, он красиво служил, красиво учил солдат, красиво проводил тренировки – без натуги, без крика, без упрямства, которое порой путают с непреклонностью. Может, родился таким?.. Нет, таким не родишься. Таким надо стать, однако как это должно быть трудно – стать таким!

Не впервые уже охватывало Юру чувство зависти к лейтенанту. Он завидовал не тому, что Чепелин хороший офицер, а тому, что выделило бы его где угодно. Человечески талантлив лейтенант Чепелин. У него такие уверенные ум и сила, что всякое дело подчинится ему. Еще до первых занятий по огневой подготовке о командире взвода говорили, что он бесподобно знает стрелковое оружие. Чудеса рассказывали: мол, лейтенант может разобрать и собрать автомат с закрытыми глазами. В буквальном смысле. Верилось в это туго… Думалось: наверно, не очень приятное зрелище смотреть, как человек с закрытыми глазами ищет части автомата, беспомощно поводит руками, шевелит пальцами, вздыхает, пыхтит, потеет, стараясь довести до конца этот фокус.

На одном занятии Костя Журихин спросил лейтенанта:

– А правда, что вы не глядя разберете и соберете автомат?

– Правда, – просто ответил лейтенант. – Чего ж тут такого, ведь я профессиональный военный. Да еще командир взвода – мне сам бог велел досконально знать стрелковое оружие!

– Жаль, нет времени, – пригорюнился Прохор Бембин.

– А то – показать бы? – спокойно усмехнулся лейтенант. – А что. Покажу. Принесите полотенце.

Пока сержант Ромкин ходил за полотенцем, лейтенант продолжал занятия.

Вернулся Ромкин с полотенцем.

– В перерыве покажу, – сказал лейтенант.

Кончились занятия. Никто не расходился, никто не спешил курить.

Лейтенант Чепелин сложил полотенце вдвое, закрыл им глаза, завязал узлом на затылке:

– Проверьте, хорошо закрыл?

Сидевший впереди Прохор придирчиво оглядел повязку, потрогал узел – прочен ли? Лейтенант уверенно протянул руки к автомату, поднял его, подержал перед собой, затем упер прикладом в стол и начал разбирать.

Это был не фокус – это было чудо.

Скажи в ту минуту кто-нибудь, что у лейтенанта не каждом пальце по глазу – поверили бы. Он отделял от автомата часть за частью и раскладывал на столе, не просто клал на стол, а именно раскладывал на столе в определенном порядке. Детали не стукались о дерево, не задевали друг друга. Лейтенант не улыбался, как улыбался бы тот, кто хотел бы поразить людей своим умением. Лицо лейтенанта было невозмутимо – он демонстрировал опыт, сложный, но понятный.

Завершив разборку, он тут же приступил к сборке. И теперь все было четко и точно: сразу находил нужную часть, ставил ее на место.

Собрав автомат, снял полотенце, тряхнул головой:

– Сержант Ромкин, на перекур времени хватит?

– Хватит! – ответил сержант.

А ребята сидели пораженные и восхищенные.

Конечно, при первой же возможности каждый из ребят попробовал с завязанными глазами собрать и разобрать автомат. И, конечно, ни одному не удалось. Лейтенант видел, но ни расхолаживал, ни подбадривал.

Юра не выдержал, спросил:

– Не зря мы пыхтим, товарищ лейтенант?

– В общем-то, не зря. Пригодится. А чтоб сделать по-настоящему, чтоб добиться своего, надо знать – для чего делаешь?.. Вы что, фокус отрабатываете? Или еще что?

– Вы же для чего-то пробовали? Когда-то, – сказал Юра.

– В училище. Верно, на других системах. Но это не страшно – важно принципом овладеть… Я тогда не только дни, но и часы считал до выпуска – так хотел офицером стать. Плечи аж чесались – так офицерские погоны хотелось нацепить… Однажды в солдатском журнале прочитал рассказ о воздушном бое. Там два аса дрались. Оба смелые, опытные, меткие и быстрые. Схлестнулись насмерть. Вертелись в воздухе, а потом пошли друг на друга, и наш на какой-то миг опередил врага – открыл огонь и увернулся. На один миг быстрей! Вот что спасло жизнь и принесло победу! Один миг!.. Я тогда подумал, что летчик, возможно, не боялся лишний раз потренироваться в стрельбе, в пилотаже и еще там в чем – я не летчик. Знал он, видно, дело свое мастерски… И я представил, что в бою могу опоздать с командой, с выстрелом, с принятием решения. Жутко стало за себя, за людей, которыми придется командовать. В бою не переспросишь у преподавателя, не заглянешь в справочник, не отмеришь семь раз. В бою надо воевать и все делать только безупречно – иначе пропал… То, что я собираю и разбираю так вот оружие – это не самое сложное. Все, что полагается нам знать и уметь, мы должны знать и уметь безупречно. У нас в армии ничего второстепенного, ничего пустякового нет. И мы учимся не ради званий и чинов, а ради боя, в котором не имеем права проиграть…

Скоро наступила очередь Козырькова дневалить. Стоял возле тумбочки у входа в спальню. Рота была на занятиях. В казарме пусто. Переминаясь с ноги на ногу, Юра несколько раз прочитал распорядок дня, который и так знал наизусть. Прочитал расписание занятий. Прочитал график дежурства. В уме повторил свои права и обязанности. Они помнились хорошо – и подряд и вразбивку… Время шло, спадало напряжение, и в голове зароились разные неслужебные мысли. Думалось о доме, думалось о поездке на море. Думалось и о том, о чем невозможно не думать в восемнадцать лет. В последние годы Юре все девушки стали казаться красивыми, особенно те, с которыми посчастливилось переброситься хоть словом. Вдруг похорошели одноклассницы, даже самые вредные. Как на подбор были девушки в бригаде на стройке – их не портила заляпанная раствором одежда и густой слой крема на лице. И чего от себя таить, понравились Ира и Лена. Особенно Лена…

В казарму стремительно вошел лейтенант Чепелин, поправил фуражку – и к спальне. Юра смотрел, как приближается командир взвода, и молчал. И стоял не по стойке «смирно». И беспомощно озирался. А лейтенант остановился метрах в трех и ждал команды «смирно» и рапорта. Долго ждал, не выказывая ничего – ни осуждения, ни удивления.

Из ленинской комнаты пулей выскочил сержант Ромкин, словно услышал сигнал тревоги. В ружпарке вылез из-под стола Жора Белей да так и застыл, полусогнутый, с тряпкой в руке – он протирал пол.

– Рота, смирно! – скомандовал сержант.

Лейтенант поднял руку, подал знак сержанту, тот прервал доклад и подошел к командиру совсем близко, словно готовился к конфиденциальному разговору.

– Сержант Ромкин, вы инструктировали рядового Козырькова? – ровно спросил командир взвода, спросил, как спрашивают доктора: ему не виноватый нужен, а сама истина.

– Так точно, товарищ лейтенант, инструктировал и проверял. Разрешите снять с поста и провести дополнительный инструктаж?

Юра судорожно вздохнул. Глаза его обиженно повлажнели.

– Не разрешаю! – ответил лейтенант.

Юра и теперь судорожно вздохнул, будто полностью пережил и тогдашнюю обиду, и тогдашнюю благодарность командиру взвода.

Толчок в плечо заставил Юру обернуться: Прохор Бембин легонько стукнул его прикладом автомата, оглянулся – никто не заметил? – и озабоченно спросил:

– Что с тобой? То ты спишь, то кряхтишь. Бери теперь ты – у меня уже локти болят.

– Да ну тебя! – Юра встал, потянулся, размялся, взял карабин из рук Прохора, похвалил: – А ты молодчина! Отдыхай, ты заслужил свой отдых.