Текст книги "Против часовой"

Автор книги: Николай Климонтович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Глава 27. Неужели сама

Наташа беспризорно побродила по вокзалу, пока не нашла табло. Нужный поезд действительно в нем значился: Чиуауа. Почти так зовут китайскую лохматую собаку с лиловым зевом, если вставить пару х -

когда-то такая была у одного из Алкиных женихов… Здесь же был и сувенирный киоск. От страха и досады неизвестно на кого Наташа купила в нем красную ленту с узкими тесемочками на концах. И повязала ее на свою русую голову, почувствовала себя увереннее, но еще не вполне мексиканкой. И отправилась на поиски своего перрона.

Это, как выяснилось, тоже было не так сложно: перронов на этом вокзале было только два. Когда она оказалась на нужном, пустой поезд как раз подкатил задом – его с головы подпихивал тучно дымящий паровоз. Поскрипев и подергавшись, поезд остановился.

Наташа вошла в вагон, но номера места в ее билете указано не было.

Она села, как пришлось, в среднем купе, не отделенном, как и в сортире, дверями от коридора. Села к окну, лицом по ходу. Она поставила свой небольшой чемодан на лавку к стенке, чтобы опираться на него локтем, – предосторожность, чтоб не сперли: в ней заговорило крестьянское, от бабушки Стужиной,– а сумку решила держать на коленях. Если появятся симпатичные соседи, подумала она, то на каком языке я с ними смогу заговорить?

Однако никаких соседей до самой отправки так и не появилось, хотя по коридору то и дело ходили какие-то люди, гортанно перекрикиваясь, -

Наташе они напоминали цыган, что шастают по подмосковным электричкам. Но ничего купить ей не предложили. Впрочем, Наташа боялась оборачиваться, хотя, конечно, ей было очень любопытно. Она опасалась встретиться с этими мексиканскими цыганами взглядом, как будто ехала незаконно. Некоторое ощущение своей преступности не оставляло ее, и тот факт, что в сумочке у нее лежало официальное разрешение, никак не успокаивал. Недолгое пребывание в этой стране породило у нее ощущение, что порядки здесь напоминают российские.

Только люди значительно вежливее. И если местные милиционеры – должно быть, они зовутся полицейские – ее спросят в лоб, куда, а главное, зачем она едет, она не найдется, что ответить. К мужу? Но ведь только она одна знает, кто действительно на этом свете – на этом том свете, отметила Наташа, – есть ее настоящий муж.

Поезд дернулся, набрал ход, довольно прытко выбрался из грязных пригородов, больше похожих на деревню, завешанную сохнущим разноцветным тряпьем, – Наташа не уставала дивиться этой мексиканской частной чистоплотности при том, что вокруг, в общественном пространстве, все было так грязно, – и покатил было кукурузным полем. Но тут же застучал по мосту над довольно глубоком оврагом – каньоном, наверное, – унырнул в черный туннель, и над окном включилась настолько тусклая лампочка, что при ней не только читать, но и разглядеть лица попутчика было бы нельзя. Разве что заниматься любовью, ни к селу ни к городу подумала Наташа. И, как всякая женщина, мыслящая в этом отношении много конкретнее, чем всякий мужчина, подумала но с кем же?

Когда поезд, наконец, снова вышел на свет Божий, Наташу отвлекли виды. Поезд опять шел как бы по горе, а внизу теперь были видны буйно разросшиеся леса лиственного свойства. Наташа подумала, что они напоминают уральские – своим буйством и дикостью. Интересно, растет ли в них на солнечных полянках земляника… И тут Наташа, безусловно, снова заснула бы, разжала руки и неизвестно, осталась бы при сумочке, но в дверях началась какая-то толкотня. И в купе вошла старуха-индианка, толкая перед собой небольшую козу.

Коза, по-видимому, была совсем молоденькая и симпатичная, она умильно двигала розовыми губками и смотрела умными черными глазами из-под белых бровей. Наташа вежливо улыбнулась сначала козе, потом старухе и поняла, что опять засыпает. Она успела подумать, что старуха с козой не украдет у нее ничего, сунула сумку под бок и все-таки заснула.

Глава 28. Другой вид транспорта

Перед отправкой автобуса, который должен был везти Наташу из старинного города Чиуауа дальше на север, она отказалась сдавать свой чемодан в багажное отделение, которое помещалось в боку автобуса под грязной откидывающейся крышкой. Водитель лишь покачал головой и ухмыльнулся, но возражать не стал. Зато Наташа показала ему свою заветную бумажку, и он кивнул, сделал жест: мол, проходите.

Дело в том, что Наташа страшно боялась сесть не в тот автобус.

Она хотела было втиснуть чемодан под ноги, но кресла стояли слишком тесно, поэтому Наташа пересела на заднее сидение, а чемодан поставила к стенке, на пол.

Она была так возбуждена приближением к цели, что почти не смотрела на город. Заметила лишь, что этот – даже более американский, чем все виденное: все вывески здесь были по-английски. За площадью, где высился непременный, как кактус, собор с голубями, автобус, поплутав, пробился сквозь бесконечные заводские кварталы с прямыми дымящими трубами и выехал, наконец, на шоссе.

В салоне было грязно и страшно душно – кажется, никаких кондиционеров здесь не было предусмотрено. Коз никто не вез, но, судя по лицам и одежде, ехали в автобусе крестьяне, может быть, пастухи, потому что от них слегка попахивало хлевом. Кое-кто из пассажиров достал какую-то снедь, но едва у одного в руках оказалась бутылка, как шофер, видно, заметив ее в зеркало, что-то громко крикнул, и бутылка исчезла.

Наташа испытывала такое волнение, какого давно с ней не случалось: в последний раз что-то подобное она чувствовала перед защитой диссертации. Но в том-то и дело, что тогда в ее руках было защищаться, а сейчас она доверилась судьбе… Она сомневалась и всячески корила себя. За последние дни Наташа так уверилась в правильности своей авантюры, а теперь говорила себе куда, зачем, зачем… Сейчас, в этом вонючем автобусе, Наташе казалось, что она и здесь Валерку не найдет, как не нашла его в Мехико. И уже уговаривала себя: ну ничего, ничего, надо только убедиться, а деньги ведь есть, и есть в Москву обратный билет… Она уже представляла, как, сидя на уютной кухне Алки, она будет потягивать мартини – Алка пила только мартини с кампари и соком, – и рассказывать о своих невероятных приключениях. Нет, не о том, конечно, что не нашла никакого Валерки, – Алка не знала о цели ее поездки, и никто не знал и не узнает, только Сольвейг, но это не в счет, – а о головокружительном приключении на карибском острове и о фиесте мексикана…

Автобус затормозил, потому что слева остановился встречный автобус, точно такой же. Наташе хорошо было видно, как из чужого автобуса вышел точно такой, как их, водитель, и тут же появился и Наташин.

Они перекинулись парой слов, расстегнули ширинки и, стоя плечо к плечу, помочились на обочину. Потом стукнули друг друга по плечу и громко крикнули адьес, амиго, и каждый поехал своей дорогой. И

Наташа подивилась такой традиции, решила, что и об этом расскажет

Алке, поделится своими этнографическими наблюдениями…

Ехали уже около двух часов, а Наташу никто не окликал. Люди выходили и входили, причем никаких обязательных остановок не было, как у московского маршрутного такси. На Наташу шофер не обращал никакого внимания. Она совсем уж было собралась напомнить о себе, как автобус остановился, открылась задняя дверь, и шофер показал ей знаками: мол, приехали. Наташа засуетилась, подхватилась, стала искать свой чемодан, но никакого чемодана там, где она его устроила, не было. И вообще нигде его не было. Наташа дернулась вперед, заглянула под соседние сидения, но тут водитель нетерпеливо загудел. Да, чемодан исчез. Ошарашенная, еще не вполне понимая, что произошло, Наташа, прижимая к груди сумочку, вышла на дорогу. И вскоре осталась одна среди кактусов и желтых полей.

Глава 29. Неужели пешочком

Вот тут-то Наташа и решила больше ничего не бояться. Будь что будет.

Терять без чемодана ей было больше нечего. Ведь в чемодане было ее новогоднее платье, в котором она хотела предстать перед Валеркой, использовав на манер свадебного наряда. И нужды нет, что подарил это платье другой. Какое это имеет значение. Как говорит ее старшая дочь отцу, пеняющему ей за мотовство, кого волнует чужое горе.

Наташа как-то не подумала, что у нее, помимо пропавшего чемодана и сохранившейся сумочки с деньгами, паспортом и билетом на самолет, остаются еще неувядаемая девичья красота, русая головка, неплохое белое тело и жизнь. А тараумара не говорят по-английски…

Сверившись с картой, Наташа смело пошла мимо стены кактусов вперед по разбитой, источенной дождями глинистой дороге. Так бесстрашно по этой земле некогда ходили конкистадоры, опять думалось ей. При том, что она весьма туманно представляла себе историю завоевания Мексики.

Наташа шла и размышляла о том, что так она впервые в жизни встречала Новый год – на другой половине Земли, вверх ногами. И, наверное, это никогда уж не повторится… Она попыталась вспомнить, были ли в ее жизни раньше столь необычные встречи Нового года, и по всему выходило, что была только однажды – тогда, на даче с Валеркой, когда она стала женщиной. Тоже вверх ногами, подумала Наташа саркастически. И если теперь добраться до него под Новый год не получилось, то, во всяком случае, она была совсем близко, в его стране. И уж на Рождество они будут вместе непременно. И Наташа прикинула, что до православного Рождества осталось еще дня четыре.

Дойду же я до него за эти четыре дня… Так недавнее ее малодушие вдруг сменилось на столь же необоснованную решимость.

Внезапно подул прохладный ветер – как-то сразу, одним порывом. Тут же небо стало темнеть. Дело, действительно, шло к вечеру. Чтобы развлечь себя, Наташа стала прикидывать, сколько ей предстоит пройти. По рукодельной карте Сольвейг этого было никак не определить

– масштаб там указан не был. По-видимому, прежде всего нужно попасть в какую-то деревню – она значилась в Валеркином адресе, – а там спросить, где живет синьор Адамски…

Теперь дорога шла вдоль русла высохшей реки, на другом, более низком берегу стояли деревья. За спиной послышалось какое-то тихое дребезжанье, испуганная узкая блестящая зеленая ящерица мелькнула у

Наташиных ног и скрылась в расщелине на обочине. Наташа обернулась.

По дороге очень медленно, чуть ли не со скоростью ее шагов, приближался мул. Наташа не сразу поняла, что мул запряжен в телегу, а в телеге сидит возница. Решив пропустить гужевой транспорт, отступила на обочину.

Мул поравнялся с ней и остановился. Он лениво посмотрел на Наташу черным выпуклым глазом с красным белком и снова принялся отмахиваться от мух измочаленным, в навозе, хвостом. На повозке на груде соломы сидел индеец – совсем без перьев, но в каких-то лохматых обносках, которые, наверное, когда-то были пестрым пончо, – и курил короткую трубку. Лицо у него было вполне индейское, то есть коричневого цвета, а вовсе не красное, как было ошибочно написано в далеком Наташином детстве у Фенимора Купера.

– Хай, – сказала Наташа, – хау ар ю.

Индеец вынул трубку изо рта. У него был несколько потусторонний взгляд. Он сказал, помолчав:

– Ку томас, гринго?

Наташа виновато пожала плечами.

Индеец вынул из соломы бутылку с мутной жидкостью, зубами ловко вытянул пробку и протянул бутылку Наташе. Несомненно, это была текила. Наташа, перехватив сумочку под мышку, приблизилась к повозке, взяла бутылку и сделала из горлышка глоток. Текила оказалась на редкость противной – конкурировать с ней могла лишь та, которую налили Наташе в баре на окраине Мехико. Она задохнулась. Но мужественно виду не подала, а только помахала свободной ладошкой у рта. И вернула бутылку.

– Салуд, – сказал индеец и тоже приложился.

Он заткнул пробку и подвинулся, предлагая Наташе сесть. Но не подал руки. Наташа запрыгнула в повозку, находчиво сообразив, что скорее всего в этой стране индейцам не велено прикасаться к белым женщинам.

Ну без особой нужды…

Не проехали они и ста метров, как со стороны реки, с того берега, где были деревья, послышался выстрел. Потом еще один. Наташа поняла, что стреляют из охотничьей двустволки, – отцовские еще уроки. Она вздрогнула, но не от испуга, конечно, а от неожиданного чувства узнавания.

– Доктор, – сказал индеец, а мул и ухом не повел. Никто не заметил

Наташиного полуобморока: индеец вновь курил трубку, а мул мерно плелся вперед.

По дороге еще дважды прикладывались к бутылке, индеец – по алкоголической привычке, Наташа от последнего волнения. Показалась впереди деревня… Так, верхом на муле и немножко навеселе, Наташа достигла цели.

Глава 30. Неужели муж

Индеец, ни о чем Наташу не спрашивая, ехал по деревенской улице.

Индейцы жили, вопреки Наташиным представлениям, вовсе не в вигвамах, а в хижинах, крытых тростником. Некоторые дома были на сваях. В пыли копошились коричневые дети, а перед каждым домом сидел мужчина и курил трубку. И почти перед каждым стояла бутылка. Ни одной женщины, как всегда в этой стране, видно не было. И, как обычно, было видно, что на задах сушится разноцветное тряпье.

Они ехали по улице, и жители следили за ними бесстрастно. Деревня оказалась довольно большая, и улица была длинной, будто испытывала

Наташино терпение. Жизнь стала иссякать, между хижинами образовывались все более широкие пустыри, и мул остановился.

– Доктор, – показал индеец рукой с зажатой в кулаке трубкой.

Он показал на точно такую, как и все остальные, деревенскую хижину, вот только сбоку была раскинута широкая брезентовая палатка с марлевыми окнами, а на флагштоке рядом болтался белый флаг с коряво нарисованным на нем красным крестом.

Наташа соскочила на землю, мул тут же тронулся, и Наташа не успела поблагодарить возницу. Впрочем, она тут же о нем забыла. Прижимая к груди сумку, пошла к хижине, не слишком твердо ступая. На пороге стояла очень красивая индианка лет тридцати. Она была одета в скромное европейское неприталенное платье, а ее блестящие черные волосы были гладко зачесаны и схвачены серебристым обручем.

Непроизвольно Наташа провела рукой по волосам – на месте ли ее красивая красная мексиканская ленточка.

“Да, – подумала Наташа, ступая все медленнее, – она очень красива…

Очень красива…”

И тут индианка улыбнулась.

– По-жья-луйста, Натьяша, – сказала она. – Велкам.

Наташа пошатнулась и, быть может, упала бы, коли та ее не подхватила бы…

Наверное, минуту она была без сознания, потому что не помнила, как оказалась в доме в неустойчивом кресле-качалке – кресле-кончалке, вспомнила Наташа и улыбнулась. Было полутемно – свет шел лишь от небольшой керосиновой лампы. Индианка сидела напротив за столом и вовсе на Наташу не смотрела. Она что-то писала, и Наташа увидела на правой ее руке серебряное украшение: четыре колечка, цепочками прикрепленных к браслету. Точно такое было на руке у Сольвейг. И

Наташе показалось, что есть какая-то связь, как бы одна линия: свердловская цыганка, Сольвейг и эта красивая индианка…

Хозяйка подняла глаза и улыбнулась. У нее были замечательные зубы – белые и крупные.

– Валерий вайт ю. Сей-чиас он пиф-паф. – И она смешно показала, как

Валерка стреляет из ружья.

Наташа подумала, что это первый мексиканский дом, в котором ей не предложили текилы, но тут дверь отворилась и на пороге предстала фигура. Это был, несомненно, Валерка, но совсем другой. Он стал еще суше и поджарее, однако от него исходила физически ощутимая сила. Он был в пончо, на голове красная бандана, за спиной ружье, с толстого кожаного ремня свисали две окровавленные птицы.

– Это утки? – спросила себя Наташа, опасаясь опять потерять сознание.

Индианка подошла к мужу, помогла ему освободиться от ружья и патронташа, взяла мертвых птиц.

– Здравствуй, – сказал Валерка, – как добралась? Мы тебя ждали.

Только не плакать, попросила сама себя Наташа и ответила:

– В Москве все хорошо.

– Москва, Москва… – Валерка присел на лавку у двери и стал снимать сапоги. – Это где-то в Европе. Где-то не доезжая Уральских гор…

Вот и исполнилось, думала Наташа, внутренне плача, все исполнилось, как должно было быть, как говорила Сольвейг, и я пришла домой. А что до того, что меня встретили так просто, так ведь мы и не расставались… Кажется, после всего перенесенного Наташа была не совсем в себе.

– Да, ты приехала вовремя, – говорил между тем Валерка. – Еще несколько дней – и ты могла бы нас здесь не застать. Мы были бы уже там, за Рио-Браво-дель-Норто… Кстати, вы тут без меня познакомились?

Нет, он очень изменился, не внешне, нет, думала Наташа, его слушая, он стал другой, но все равно – тот же…

– Натья-ша, – представилась индианка и протянула Наташе руку в серебряных украшениях.

Глава 31. Вторая жена

Пошел уже третий день, как Наташа жила в Валеркином доме. И в первую же ночь индианка уступила ей свое место в постели, и, как ни устала

Наташа, это была ночь радости.

Наташа решила ничему не удивляться. В конце концов, она приложила столько сил, чтобы оказаться в этой самой Мексике вниз головой, на

другой стороне Земли, и было бы очень глупо и невежливо ждать, чтобы здесь все было, как на той.

В доме не пили текилы, не пили чая и кофе. И вскоре разъяснилось – почему. По вечерам после ужина все трое садились вокруг стола,

Валерка надевал очки и при свете керосиновой лампы читал однотонным голосом:

“Ибо вот, если человек злого характера приносит зло, он делает это неохотно; а потому это вменяется ему так, как если бы он удержал свой дар; а потому у Бога он считается злым человеком… А потому злой человек не может творить добро, так же, как и не принесет он доброго дара”…

Это и ежику понятно, как говорит моя младшая, думала Наташа, и ей было хорошо, только отчего так витиевато.

“Ибо вот, горький источник не может приносить хорошей воды; так же, как и не может хороший источник давать горькой воды; а потому человек, будучи слугой дьявола, не может быть последователем Христа; но если он следует Христу, то не может быть слугой дьявола”…

Ясное дело – не может, думала Наташа, украдкой подглядывая за

Наташей-второй, которую, как выяснилось, на деле звали Люсия, но

Валерка посвятил ее в наташи, как он объяснил. Люсия слушала, держа спину очень прямо, и огонек лампы иногда прыгал в ее черных глазах. Наташу удивляло ее напряженное внимание, поскольку по-русски

Люсия не понимала, и Наташа предположила, что та просто слушает музыку Валеркиного голоса, пока не поняла однажды, что Люсия умеет спать с широко открытыми глазами и держась при этом прямо, как лошадь.

“И потому будьте осторожны, возлюбленные братья мои, чтобы вам не судить как зло то, что от Бога, или как добро от Бога то, что от дьявола”…

Возлюбленные братья слушали изо всех сил, хоть Наташа и удивлялась про себя, понимая, что кощунствует, что это за галиматья. Люсии было проще. Наконец однажды Наташа не утерпела и спросила:

– Валерочка, это что, из Библии?

Валерка снял очки, устало потер переносицу, вздохнул и сказал:

– Нет, Наташка, Мороний.

– Кто-кто?

– Мороний. Ангел Мороний. Он послал мормонам их книгу. И мы должны ее знать, если хотим быть мормонами.

– А мы хотим? – поинтересовалась Наташа с деланным простодушием.

– Нас никто не спрашивает, Наталья. Запомни, тебе было откровение…

– Мне? Ах, да, конечно, было.

– Вот. И мне было, и ей, – показал он на спящую с закрытыми глазами

Люсию. – А мормонами нам нужно стать потому, что там, в

Солт-Лейк-Сити, братьям по вере много легче получить грин-кард. И потом, нам с Люськой помогут подтвердить наши дипломы. К тому же у них разрешено двоеженство… – Он подмигнул Наташе, сделал паузу и спросил: – Ты с нами?

И Наташа, в глубине души уже будучи готовой к такому повороту дела, просто ответила:

– Да.

…Через несколько дней темной ночью мексиканские контрабандисты за небольшие деньги в долларах переправили всех троих на другой берег

Рио-Гранде.

Эпилог

Проект Указа не прошел в Думе во втором чтении и принят не был. Но

Наташа скорее всего об этом так и не узнала. Впрочем, ей это было бы уже ни к чему.