Текст книги "Против часовой"

Автор книги: Николай Климонтович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава 17. Опять первый муж

Они ехали долго, и Наташа, тревожно глядя в окно автомобиля, стала сомневаться, туда ли ее везут. Машина ехала сквозь натуральные трущобы. К тому же внезапно исчезло солнце, и заоконный мир предстал просто зловещим, в нем преобладали коричневые тона. И Наташе захотелось сейчас же повернуть обратно и опять оказаться в своем стерильно чистом номере в отеле. Такси то и дело куда-то сворачивало, пока улица не сузилась до ширины комнаты. И Наташа вдруг подумала, что ей отсюда, наверное, уже никогда не выбраться.

Ты идешь к дому, вспомнила она прорицание Сольвейг, и горько усмехнулась про себя. Да уж, занесло так занесло.

Наконец, машина остановилась, и водитель указал Наташе на криво висевшую табличку на углу дома. Да, это была та самая улица Мачете, что значилась в ее книжке – только сейчас до Наташи дошел зловещий смысл этого наименования. Наташа выбралась из автомобиля и растерянно и умоляюще сказала водителю:

– Плиз, вейт ми.

– Но, сеньора, – решительно сказал водитель и показал на счетчик.

Счетчик показывал цифру 90.

Наташа было испугалась величины суммы, но потом, посчитав, сообразила, что с нее причитается только девять долларов. И в своей пачке отыскала бумажку в сто песо. – Вейт ми, плиз, – повторила она жалобно, озираясь.

– Си, си, – сказал шофер и махнул рукой. – Но паса нада.

Наташа поняла так, что нужно идти вперед. Но едва она отвернулась, чтобы окинуть взглядом неуютный грязный проулок, как шофер включил зажигание и двинулся задом в обратную сторону. Наташа глядела ему вслед с отчаянием, пыталась помахать ему, чтоб тот остановился, но шофер смотрел назад, повернув свою безусую голову к ней затылком.

Постояв и решившись, Наташа двинулась вперед, ища нужный дом под номером двенадцать. Очень сильно воняло кошачьей мочой. Дом десять она нашла, но на следующем отсутствовала табличка с номером. Зато были облезлые и шаткие ворота, неплотно прикрытые. Наташа толкнула створку, которая приоткрылась ровно так, чтобы можно было протиснуться внутрь. Оказалось, что неприглядный фасад скрывает вполне уютный зеленый тенистый дворик. Разноцветное белье сушилось и здесь, и с бьющимся сердцем Наташа поймала себя на том, что перебирает взглядом мужские рубашки. Которая из них его? Только тут она увидела, что у стены за маленьким столиком сидит по пояс обнаженный индеец в красно-синей бандане, а перед ним – бутылка с какой-то желтой жидкостью. И рюмка. Он разглядывал Наташу ровно так, как смотрят индейцы в кино: зорко, но без видимого интереса, бесстрастно. Наташе стало не по себе. Однако едва они встретились взглядами, как мужчина громко крикнул что-то, по-видимому, обращаясь к кому-то в доме. И налил себе рюмку.

Кажется, индеец крикнул Люсия, но поручиться Наташа не могла бы.

Невольно Наташа подняла глаза, и на балкончике дома, куда вела крутая и узкая лесенка, она увидела женщину, но не индейского, а явно испанского происхождения. Впрочем, женщина смотрела на Наташу так же молча и бесстрастно, как и индеец.

– Буэнос диас, – вымолвила Наташа и самой себе удивилась, какая прорезалась в ней способность к языкам. Наверное, со страху, только и успела подумать она, как женщина быстро и непонятно заговорила гортанным громким голосом. И исчезла в доме. Наташа снова посмотрела на мужчину: тот пил свою текилу, не обращая на нее внимания.

– Эй! – окрикнули ее сверху.

Наташа обернулась: женщина манила ее рукой. Наташа на дрожащих ногах принялась подниматься по ступенькам, а женщина опять заговорила, причем голос ее звучал раздраженно, даже сердито. Когда Наташа взобралась, наконец, на площадку, сильно запахло тушеными овощами, чесноком и перцем. Наташа увидела, что женщина очень растрепана, халат на ней кое-как запахнут, лицо лоснится от пота: наверное, незваная гостья оторвала ее от плиты. На дряблой темной шее со многими светлыми поперечными морщинами болтались разноцветные стеклянные бусы. Женщина сильно размахивала рукой, не умолкая, а в другой руке у нее была зажата какая-то бумажка, и в эту бумажку она тыкала пальцем. Изредка в возбужденной речи этой дамы Наташе слышалось имя Валера, но, наверное, ей так только казалось. Каким-то образом Наташа поняла, что женщина хочет денег. Она расстегнула сумочку, достала кошелек, протянула женщине сто песо. Та схватила деньги, презрительно фыркнув, окинула Наташу с головы до ног уничижающим взглядом и сунула ей бумажку. И скрылась в дверном проеме, который был завешен пестрой циновкой. Наташа развернула засаленный клочок, спускаясь по ступенькам как во сне. И с трудом разобрала начало: Valery…

Глава 18. Опять Сольвейг

Не помня себя, Наташа выбралась на грязную улочку, прикрыв ворота: отчего-то ей сейчас казалось, что здесь, на улице, много безопаснее, чем в этом малогостеприимном мексиканском доме. Она развернула бумажку: по-видимому, это был адрес, написанный знакомым Наташе почерком. Но она в этой записи ничего не поняла.

Наташа побрела, не зная куда. Скорее всего, думала она, Валерка съехал, причем задолжал за квартиру. Да, неважны были у него дела, если он жил в этих трущобах. Да еще не смог расплатиться…

Наташа увидела распахнутую дверь, за ней ступеньки вели вниз.

Наверное, это было кафе. И в кафе наверняка есть телефон. Наташа осторожно и боязливо ступила на лесенку, спустилась вниз и оказалась в темном, мрачном помещении. Здесь действительно были расставлены столики и царил влажный полумрак. Когда глаза привыкли, Наташа разглядела в углу за столиком троих смуглых мужчин, игравших в карты. Все трое повернулись к ней и неприязненно, как ей показалось, на нее смотрели. У Наташи подкашивались ноги, и она опустилась на стул за ближайшим столиком. Один из мужчин поднялся и будто нехотя подошел. И встал перед ней.

– Дринк, плиз, – громко прошептала Наташа – от страха у нее пропал голос. – Дринк, – повторила она.

Мужчина развернулся, подошел к стойке и через мгновение поставил перед ней рюмку, полную до краев. Наташа поднесла рюмку к лицу и, зажмурившись, выпила одним махом. И закашлялась – таким крепким оказалось вонючее пойло: Наташа не сообразила, что дринк означает во всем мире пить алкоголь, а вовсе не воду, которую она пыталась попросить. Мужчина стоял над ней, ухмыляясь.

– Вотер, плиз, – выдавила Наташа.

И мужчина, будто сжалившись, принес ей стакан воды. Вода была тоже отвратительного вкуса, но и ее Наташа выпила одним махом. – Ду ю хэв э телефон? – спросила Наташа. – Ай нид э тэкси…

– Тэн долларс, – сказал мужчина и показал ей растопыренные пальцы на обеих смуглых пятернях. Наташа достала из сумочки сотню песо и

отдала ему, понимая, что ее грабят. И вдруг ужаснулась, что забыла, куда дела Валеркину бумажку. Она перерыла сумочку, потом спохватилась – мятая бумажка нашлась в правом кармане ее юбки.

Наташа вздохнула с облегчением, спрятала бумажку в сумочку. Хозяин тем временем выставил телефонный аппарат на стойку бара. Наташа разыскала карточку Сольвейг, подошла к стойке, инстинктивно прижимая сумочку к груди, набрала номер. Лишь бы она была дома, лишь бы была… Наташе сейчас казалось, что только Сольвейг может ее выручить. И ей повезло – после четвертого гудка она услышала в трубке голос своей подруги по перелету.

– Сольвейг, – прошептала Наташа.

– Что, детка, у тебя уже начались проблемы?

– Да… то есть, нет. – И Наташа вкратце изложила ситуацию.

– Да, угораздило же его туда забраться, – подвела итог Сольвейг. -

Ты говоришь из бара? Кажется, тебя приняли за самку гринго. Дай трубку бармену! – приказала Сольвейг.

Наташа подняла глаза и к своему изумлению увидела, что бармен улыбается.

– Русо, си? – сказал он.

– Си, си, – заулыбалась Наташа от счастья. И краем глаза заметила, что мужчины в углу тоже улыбаются ей.

Бармен взял трубку и четырежды повторил си, сеньора. Потом отдал трубку Наташе.

– Слушай меня, детка. Сама я, как ты понимаешь, не вожу машину. -

Наташа только сейчас вспомнила о ее костяной ноге. – Но у нас есть друг, он приедет за тобой. Именно он, потому что он хорошо говорит по-русски. В баре тебе оставаться не следует. Бармен отведет тебя в ближайшую церковь. Жди там – и ни шагу. Сейчас службы нет – просто присядь на скамейку и жди. Дашь бармену пять песо. – И Сольвейг дала отбой.

– Плиз, русо сеньора, – сказал хозяин, еще шире улыбаясь.

– Адьёс! – хором весело крикнули оба мужчины из-за дальнего столика.

– Адьёс, сеньора русо!

Глава 19. Опять в храме

Они прошли несколько кварталов, свернули направо и оказались на небольшой площади. Здесь стояла небольшая, как и сама площадь, церковь, а вот голубей не было – наверное, их съели кошки, которые шныряли повсюду. Как и улицы, по которым они шли, площадь тоже была вся в мусоре. Провожатый открыл тяжелую дверь, пропустил в нее

Наташу и исчез, не перекрестившись. И деньги Наташа не успела ему вручить – впрочем, она и так уже ему заплатила…

В церкви было прохладно и темно. Яркое уличное солнце, преломляясь в витражах, смутными цветными бликами падало на каменные плиты пола.

Приглядевшись, Наташа обнаружила в другом конце храма алтарь и раскрашенное распятие, на котором, свесив набок голову, висел в деревянной набедренной повязке очень худой Христос – совсем темный, как если бы он был негром. Наташа когда-то была в Риме, и на экскурсии по Ватикану группе дали двадцать минут на осмотр

Сикстинской капеллы. Там Христос, вершивший Страшный суд, был принаряжен в какую-то тунику с перевязью. У него оказалось довольно атлетического сложения тело, бугристые икры и толстые ляжки. Его мощная фигура подавляла роящихся у подножья престола маленьких грешных людишек, на каждом из которых были только бордовые трусики, похожие на детские… Наташа тогда еще подумала, что это довольно странно – Страшный суд все-таки, а не олимпиада.

Здешний храм был отчасти похож на лекционный зал. Рядами стояли скамейки, отчего-то красные, как в Малом театре. Наташа и решила сначала, что они обтянуты то ли бархатом, то ли плюшем, но нет, они были просто деревянные, покрашенные красной краской. Наташа неловко перекрестилась в сторону распятия – она знала, что христианин может молиться в любом христианском храме, – смирно присела на краешек крайней скамейки и принялась думать.

Так, завтра Новый год, то есть сегодня тридцать первое число.

Странно, но в городе не заметно было никаких приготовлений к празднику. Должно быть, мексиканцы празднуют лишь Рождество, а Новый год для них не праздник, ведь здесь не растут елки. И очень далеко до Лапландии, где, по слухам, живет Дед Мороз… Если бы Наташа курила анашу, то поняла бы, что поймала кайф, словила приход, как говорят друзья старшей дочери, – такое у нее было состояние.

Со стороны алтаря ей почудился какой-то шорох, она оглянулась – но нет, Христос висел себе смирно, не шелохнется. А больше никого не было: только она и Спаситель. Наташа еще раз перекрестилась и подумала, что скоро православное Рождество. А там и святки, а потом в России будут святить воду на Крещенье. И купаться в прорубях. Как это называется – иордань… И вдруг впервые она поняла, как далеко она сейчас от родины. И как одинока в этой чужой стране, где даже

Новый год не празднуют по-человечески. И что никто ей не подарит подарков. Наташе стало так жаль себя, что она прослезилась. И тут же сделалось лучше. Где же ты, Валерка, бедный, бедный мой, сказала она шепотом и с испугом услышала в ответ тихое-тихое эхо ее слов, мигом умершее где-то под сводами храма.

Она вспомнила, что согласно программе ее тура второго числа ее повезут на какой-то остров в Карибском море. Назывался остров

Косумель. Красивое имя для острова, сонно подумала Наташа, похоже на

форель. Интересно, есть ли там в океане акулы. В конце концов действие фильма Челюсти происходило где-то здесь, на берегу

Мексиканского залива… После смутного воспоминания – она очень давно смотрела этот фильм на видео – Наташа задремала.

Ей приснилась бабушка Марья Петровна Стужина. Одно время после смерти бабушка очень часто снилась Наташе, грозила пальцем, о чем-то предупреждая: Наташа понимала, что душа бабушки еще не успокоилась, болеет о внучке. Но сейчас бабушка была весела. Кажется, они ехали в поезде, и бабушка что-то показывала Наташе в окне, лукаво улыбаясь.

Наташа выглянула и увидела бескрайнюю глиняную пустыню, в которой кое-где торчали елки. Некоторые были наряжены и мигали разноцветными лампочками. Но как-то внезапно деревья стали обглоданными и желтыми.

И Наташа поняла, что это не елки, а кактусы, и с сожалением проснулась – ей хотелось досмотреть сон, узнать, что будет дальше и куда бабушка ее везет…

На самом деле она проснулась оттого, что на нее смотрели. Открыв глаза, она увидела сидящего на скамейке перед ней немолодого господина с маленькими очень черными и лоснящимися, будто подкрашенными, усами, как у Чаплина, и красивой сединой, тоже как у актера. Наташа еще успела подумать, что это следующая серия сна и что, по-видимому, в Мексике и сны тоже снятся во многих сериях. Она улыбнулась – самой себе. Но господин, который внимательно изучал

Наташу своими черными, навыкате, умными глазами, тоже улыбнулся, отнеся, наверное, сонную Наташину улыбку на свой счет.

– Где я? – спросила у него Наташа.

– Добро пожаловать в страну ацтеков! – внушительно отвечал господин на чистом русском языке, вперив в нее черный взгляд. Но ответ не понравился Наташе: выходило, что это не она сама, как заправский конквистадор, добралась до этой страны, а этот вот незнакомец ее сюда привез – так по-хозяйски он себя вел. И вообще: в нем было что-то театральное, выспренное. Выпендривается, объяснила себе

Наташа дочерним языком. Ей отчего-то этот господин показался неискренним. Отчего он так ловко шпарит по-русски, коли мексиканец?

– Буэнос диас, – задиристо сказала Наташа, понимая, что, кажется, проснулась. И просто представилась: – Наташа..

– Виктор Карерас, – сказал господин. – Адвокат, дипломат, писатель…

Все ты врешь, подумала Наташа, еще и писатель. Ишь, какой павлин. И странно, что он представился так неофициально, без отчества, подумала она, но тут же сообразила, что в Мексике, должно быть, нет отчеств. Да и она не назвала своего – Ардальоновна. И представилась еще раз:

– Наталья Брезгина. – Помедлила и добавила: – Историк, доцент.

– Прошу, – сказал сеньор Карерас и повел рукой.

– Спасибо, – сказала Наташа не без вызова.

И они пошли вон из храма, и новый знакомец деликатно поддерживал

Наташу под локоток.

Глава 20. Виктор и Сольвейг

– Что ж, – говорила Сольвейг О’Хара, разглаживая Наташину бумажку на стеклянном журнальном столике, посередине которого стояла разрисованная загадочным серым орнаментом огромная черная керамическая миска с земляными орехами. – Далеко он забрался. Это на самом севере, детка, ближе к американской границе. А разрешения для посещения северных мексиканских штатов у тебя наверняка нет.

– Нет, – согласилась Наташа, вспомнив вопрос в агентстве, который ей задали и который ее так удивил.

Они втроем сидели в гостиной апартаментов Сольвейг в небоскребе, расположенном на холме в одном из самых фешенебельных районов мексиканской столицы. Стена гостиной была стеклянная, и город был виден, как в телевизоре. Помимо миски с орехами на столе были, конечно, и рюмки, и лимон, и соль, и бутылка золотой текилы. Текилу ведь можно пить всегда, до, во время и после, – это Наташа уже усвоила. Одно было плохо: сейчас она на текилу смотреть не могла, ее мутило и, кажется, расстроился желудок. Должно быть, давала о себе знать та мутная и вонючая вода, что принес ей бармен. Ох, если б он заранее знал, что она русо, принес бы, наверное, минералки…

Но как ни дурно было Наташе после пережитого в Дакторис Колониа, сейчас она отдыхала. Хоть и чрезмерно велика была гостиная, по-иностранному огромен экран плоского телевизора и кудрява береза в кадке, стоявшей на пластиковом полу, в квартире Сольвейг было прохладно и уютно. Забавно, думала Наташа, чтобы отвлечься от неприятностей с желудком, у нас наоборот – в кадках растут как раз кактусы, а березы – на свежем воздухе.

– Русской сеньоре полезна была бы неделька на океане, прежде чем пускаться в пампасы, – сказал Виктор. – Вы, Наташа, как бы это поделикатнее выразиться, несколько зеленого цвета. Не сердитесь, но вы, кажется… как это по-русски… испили нашей водопроводной воды?

– Да, – призналась Наташа. – Испила. И воды, и вашей текилы.

– Ну, детка, текила еще никому не вредила, – вмешалась Сольвейг. -

Виктор, возьми у меня в спальне лекарство. Ты знаешь, там, в верхнем ящике тумбочки… Что ж, я не успела тебя предупредить, у нас никак невозможно пить воду из-под крана… – Но как только Виктор вышел бесшумной походкой, Солвейг положила свою полную руку с фиолетовым маникюром на руку Наташи и сказала, понизив голос почти до шепота: -

Виктор очень влиятельный и полезный человек, детка. И очень добрый.

Будь с ним поласковее.

Виктор принес лекарство, Наташа по настоянию Сольвейг выпила сразу две таблетки, и ей показалось, что стало легче. Хотя с такой скоростью таблетки никак не могли помочь. – А теперь, – сказала

Сольвейг, – оставь адрес у меня, я сверюсь с картой и уточню твой будущий маршрут на север. Если хочешь, приляг – тебе было бы полезно чуть подремать…

– Нет-нет, я пойду. К себе в отель. – Наташа хотела сказать это решительно, но сама поймала себя на том, что прозвучали ее слова как-то жалобно.

– Понимаю, детка. Постарайся заснуть. Имей в виду, у тебя завтра перелет на Косумель. С наступающим!

И ведь правда – Новый год, подумала Наташа.

И все трое чокнулись.

– Как говорят русские: с Новым годом – с новым счастьем! – сказал

Виктор. Он говорил по-русски так тщательно и точно, что в этом слышалось что-то искусственное и намеренное…

Когда он довез ее до отеля, Наташа еле держалась на ногах. Виктор довел ее до дверей номера. Склонился было, чтобы поцеловать руку, но тут Наташа пошатнулась. Она сделала отстраняющий жест, ввалилась в номер и упала на кровать. Виктор тихо прикрыл дверь. Наташе было так плохо, что, перед тем как заснуть, она успела подумать:

“Ну хорошо. А если бы я умерла? Если бы меня просто больше не было на свете? Они бы справились без меня, ведь так? Обе уже взрослые, почти взрослые, и у них есть хороший, добрый отец. А я бы спокойно умерла – в конце концов и это можно пережить… Надо бы позвонить им, я обещала Володе позвонить, едва прилечу, да, позвонить и рассказать…”

Но, как звонить отсюда, она не знала да и не могла бы при всем желании даже набрать номер: у нее не шевелились ни руки, ни ноги. Да и что бы она могла рассказать?

– А я умерла, исчезла, пропала, – твердила она шепотом, понимая, что у нее повысилась температура и, кажется, начинается бред. Но вскоре она все-таки заснула. Хотя по мексиканскому времени не было и пяти часов дня. И проснулась только ранним утром дня следующего – посвежевшая, бодрая и, как это ни было нелепо, в предвкушении праздника и неведомых подарков. Конечно же, Господи, ведь сегодня

Новый год!

И тут же раздался звонок. Это была Сольвейг.

– Ты готова, детка?

– А что, уже пора?

– Виктор сейчас заедет за тобой. Он будет через десять минут. И отвезет тебя в аэропорт.

– Но у меня же трансфер.

– Не валяй дурочку, детка, – сказала Сольвейг с мягким нажимом. -

Виктор не такой человек, чтобы просто так – как это по-русски – транжирить свое время. Отказываться нельзя. Желаю тебе счастливого праздника. И хорошего моря на Косумеле. Это райское место, поверь, ну да ты сама там быстро освоишься, – прибавила она несколько игриво, как показалось Наташе. – Будь счастлива и не глупи. Позвони мне из отеля. Твой маршрут на север будет совсем готов, – прибавила она опять не совсем по-русски и как бы заговорщицки. – Целую, детка!

Сольвейг дала отбой, а Наташа подумала, как ей все-таки везет. Вот так, случайно, в самолете она обрела такую заботливую подругу.

Которая в случае чего придет на помощь, которая приняла близко к сердцу ее проблемы. Ведь одна бы она не справилась. Да, путешествие началось на диво удачно… И Наташа сплюнула через левое плечо и постучала по тумбочке.

Глава 21. Неужели остров

Так Наташа никогда не жила.

Так богато и комфортабельно. И так бездельно.

Кроме двери в коридор, была и вторая – она выходила в сад, где стояли плетеные столик и пара стульев с подлокотниками. А на столике

– скромная вазочка со свежими неведомыми цветами. Наташа вышла в сад и уселась в кресло. Прямо над ее головой и перед ее глазами на ветках неведомых деревьев висели какие-то спеющие плоды, лимоны не лимоны, апельсины не апельсины. Наташа, воровато оглянувшись, сорвала один, ковырнула крепкую кожу – плод разломился с живым хрустом, и Наташе на пальцы пролился зеленоватый сладко-горький сок.

Прямо из этого садика можно было попасть на широкий белый песчаный пляж с небольшими летучими барханчиками. По пляжу изредка проходили загорелые мужчины с золотыми цепочками на волосатой обнаженной груди и в цветастых шортах до колен. Улыбаясь, они показывали большие хищные белые зубы. Женщин видно не было. Там, за пляжем, с отчетливым звуком прибоя плескался искрящийся океан; в воздухе пахло лавровым листом и гвоздикой. И апельсиновым сиропом. Таким, наверное, если Наташа умрет, будет ее рай.

Наташа думала о том, как это странно: не такие уж большие усилия по преподаванию русской истории позапрошлого века могут быть так вот чудесно конвертируемы и вознаграждены. В конце концов она потратила не великие суммы на такое вот неземное удовольствие. На родине за те же деньги можно снять лишь неуклюжий номер в ближнем Подмосковье с отсутствующей горячей водой, пахнущим вонючей дезинфекцией туалетом и неработающими розетками. К тому же в столовой тебя наверняка обхамят, потому что пузырек горчицы полагается один на пять столов.

А попросив себе дополнительный, ты навлечешь на себя шквал здорового гнева, после которого никак не запихнуть в рот голубцы из прошлогодней капусты… Наташа собралась было пофилософствовать на тему, отчего мы, коренные обитатели своей земли, не умеем пребывать на ней в свое удовольствие, отчего у нас повышается настроение только в случае, если мы испортим настроение окружающим согражданам? Обломаем им кайф, на дочернем языке… Но думать о далекой сейчас родине почему-то совсем не хотелось. Хотелось жить настоящим.

Тут Наташа вспомнила, что у нее в расписании курортной жизни как раз сейчас запланирован завтрак. После которого она выйдет в город – кажется, он называется Сан-Мигель – и купит купальник. В этом сезоне в моде закрытые, она прочитала в Cosmo. Но с голым животом. И хорошо, если на груди будет подложено чуть поролона. Пусть купальник будет василькового цвета, фантазировала Наташа. И две-три густо-синих вертикальных полосы. Именно вертикальных, тогда она будет казаться стройнее. Она станет стройнее, а потом нырнет в океан. У рифа Паланкар, что в проливе, отделяющем остров от материка, где, сказал ей Виктор, когда вез в аэропорт, можно разглядывать под водой прекрасных цветных рыб и куда не заплывают акулы. Да, и не забыть соломенную шляпу. И крем для загара. Хватит ей шести дней, чтобы приобрести этот золотистый оттенок кожи, которым всегда отливает ее первый дачный загар, когда поздним маем она сажает цветочную рассаду?

Наташа наметила себе эту программу, уже выйдя на тенистую застекленную веранду, где прямо из пола росли пальмы и где был накрыт шведский стол с огромным блюдом красно-оранжевых апельсинов посередине, сложенных пирамидой. Она нацелилась на хрустящий круассан, на персиковый джем, на половинку авокадо и на бразильский растворимый кофе. Никакого масла, никакой ветчины! Быть может, только чуть козьего сыра… Здесь было уютно, скатерти белоснежны, улыбчив коренастый пожилой метрдотель в черном, как у пастора, сюртуке, застегнутым под горло, – попик, подумала умиленная

Наташа, – и даже гул столовой не отвлекал от мечтаний. До тех пор, пока Наташа не поняла с некоторым даже ужасом, что вокруг нее звучит преимущественно русская речь.

Прочие постояльцы отеля были, возможно, немцы, возможно, французы, австрийцы или чехи, они ели свой завтрак неслышно, почти молча, лишь изредка тихо переговариваясь, и даже их маленькие дети вели себя вполне чинно, не мазали джемом скатерти, не протыкали ножами апельсины и не ползали под столами между чужих ног. Соотечественники же были, как сговорившись, бездетны и перекликались так громко, будто заблудились, пойдя по грибы. Кажется, иностранцев, несмотря на обилие детей, живет на белом свете все-таки много меньше, чем нас, русских, подумала Наташа… Не допив кофе, она сбежала в поселок.

Наташа решила отойти подальше от моря и от набережной с ресторанчиками и нарядными сувенирными киосками и, лишь когда обнаружила на веревках, протянутых поперек узкой улочки, непременное для простой мексиканской жизни, как она уже убедилась, разноцветное белье, умерила шаг и стала разглядывать витрины лавчонок. Такой ее вдруг обуял демократизм – быть может, из неосознанного протеста против буржуазности апартаментов Сольвейг и золотых аксессуаров

Виктора. Впрочем, Наташа ведь всегда оставалась провинциалкой.

В лавочках за ничтожные деньги продавались пляжные вещицы, грудились банки и тюбики с самыми разными кремами – для загара, от загара, после загара, – а по углам виднелись какие-то дешевые сувениры, маски и перья. И в каждой в углу стояла коробка с грудой перепутанных туфель, сандалий и шлепанцев, и черным фломастером на картоне было выведено 10, – наверное, нужно было долго рыться, чтобы найти в этой свалке подходящую пару… В одной лавочке Наташа заметила на прилавке несколько раскрашенных маракас. Наташа выбрала именно эту лавочку еще и потому, что в витрине стоял на правой ноге маленький золоченый ангел с крыльями: изящную левую ножку ангел по-балетному отставил назад, а правой рукой протягивал, приподняв над правым крылом, золотой лавровый венок. Будто хотел дотянуться и увенчать Наташину голову. Здесь были прикуплены и цветастые шорты, и маечка с американской надписью на груди Shut up, и купальник, и шлепанцы, и крем, и – главное достижение – широкое соломенное сомбреро с цветными ленточками. Когда Наташа расплачивалась, она заметила, что хозяин был как будто разочарован, и только позже догадалась, что он был расстроен тем, что покупательница и не думала торговаться… Ну вот, она стала курортницей и, примеряя шляпу, очень понравилась себе в мутном зеркале, загаженном мухами.

Риф, впрочем, Наташа не стала искать, а устроилась на пляже отеля, напротив собственного номера. Она взяла из дома шезлонг, установила его под большим бело-красным зонтом с надписью Marlboro.

И, пока мазала себя кремом, все озиралась вокруг, не в силах смириться со всей этой красотой, но и зная, что все это ей не снится, потому что была, мы знаем, реалисткой.

По пустынному пляжу носилась стайка мелких беспородных бродячих собак. Судя по их игривости, они тоже были довольны курортной жизнью. Наташа следила за ними: молодая сучка во все лопатки улепетывала от навязчивых женихов. Поровнявшись с сухим деревом, сучка прыгнула на нижнюю ветку и мигом забралась наверх, как кошка.

Ухажеры же чинно расселись в кружок вокруг ствола. Тут Наташа заметила, что чуть поодаль полулежит на песке, опираясь на локти, парень и пристально смотрит на нее сквозь большие пляжные зеркальные очки. Сомнений не было – Наташа ему понравилась.

Наташа отвернулась, встала и независимо пошла к кромке воды, покачивая бедрами. Парень тоже поднялся. И краем глаза Наташа заметила, что под плавками между ног у него виднеется неестественно внушительный бугор. Боже, неужели при взгляде на ее фигуру он сразу так возбудился? Наташа порозовела, чуть испугалась и, даже не потрогав кокетливо ножкой воду, побежала вперед по мелководью, а потом упала в воду животом. Вода была почти горячей. И Наташа поплыла, то и дело ныряя, но никаких рыб не увидела – у нее не было маски. Да и не очень-то смотрела на них, потому что гадала о том, как могла она на расстоянии так понравиться этому статному красивому смуглому мексиканцу. Простодушная Наташа не знала, что парень этот – из пляжных жиголо, которые продают себя состоятельным немолодым иностранкам. И что в плавки у него заложена специальным образом сложенная ткань – для объема… Но, выйдя на берег, Наташа парня уже не застала: он был разочарован, потенциальная клиентка то ли несообразительна, то ли не одна и скорее всего – судя по самому дешевому и немодному прикиду – не имеет денег.

Что ж, подумала несколько разочарованная Наташа, вытираясь полотенцем и погружаясь в кресло, так и буду сидеть, и никто мне не нужен. Она прикрыла глаза и подставила лицо солоноватому мягкому ветерку, чуть ощутимыми порывами доносившемуся с океана. И никуда не пойду, буду отдыхать. Собственно, идти ей было ровным счетом некуда. Разве что на обед. И Наташе неожиданно, уже сейчас, не прошло еще и полдня ее отдыха, стало скучно. Потому что в течение многих и многих лет у нее не было ни минутки, когда б она ничего ровным счетом не делала. И еще потому, что тот парень не дождался, пока она наплавается всласть… Я здесь теряю время, сказала она себе. По привычке она чувствовала, что ей непременно нужно куда-то торопиться. Ведь мне еще столько предстоит… Знала бы Наташа, насколько на сей раз она была права.