Текст книги "Против часовой"

Автор книги: Николай Климонтович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13. Полетели

Наташа хотела было лететь по-студенчески: с одной дорожной сумкой через плечо, как когда-то на свердловские каникулы. Только самое необходимое: косметика, белье, немнущийся сарафанчик, кожаные черные босоножки (Италия), даже пляжные тапочки в последний момент выкинула, такая вот обуяла ее бесшабашность. Но в дубленой курточке: была предупреждена о перепаде дневной и ночной температур в стране назначения. Все же сложила в последний момент несколько нарядов в чемодан и приличные туфли. И прихватила тот самый номер Cosmo, что купила по выходе из храма, целлофан был еще не тронут.

В “Шереметьево-2” в Duty Free хотела было приобрести пузырек Kenzo, но, примерившись к ценам, поняла, что даже в Митино в их большом универмаге цена ниже: везде обман. Да и зачем ей Kenzo, когда это вовсе не ее: она уже поменяла свои привычные Climat на Femmel, – на духи денег не жалела, если богатые подружки не догадывались во-время подарить на день рождения. Она, конечно, как все девушки ее возраста, миновав “Милого друга”, вышла из Шанели №5 – давняя острота Валерки. Нет-нет, духи – в Мексике, быть может, она найдет там что-нибудь экзотическое. И никаких цацок, конечно: там она будет ходить, украсив себя перьями. Почему Наташа сочла, что мексиканцы украшают себя перьями, она и сама не сказала бы. Просто кураж пошел.

Вместо духов неожиданно для себя Наташа купила пластиковую фляжечку виски Johnny Walker – Red Lable и блок Marlboro Light, хотя пила мало, а курила, и вовсе лишь когда выпьет. И то, не вдыхая, так – набирала ароматного сладкого дыма в рот и с удовольствием выпускала струйкой – за всю жизнь так курить и не научилась. Зачем ей было покупать виски, она и сама толком не знала: говорили, помогает при взлете и посадке, чтоб не подступила тошнота.

Найдя свое место, запихнув куртку и сумку в пластмассовый багажный ящик над головой, Наташа сразу пристегнулась, чтоб к ней потом не приставали, и распаковала журнал. Не могла понять, куда девать пустой целлофан, сунула в карман чехла впереди стоящего кресла. На обложке на этот раз ничего не значилось о мужском оргазме, но кое-что на схожую тему было: сорок пять мужских секс-грез. Наташа пролистала без интереса, удивилась инфантильности пожеланий. Что-то вроде: жена олигарха для него – лишь красивая статуэтка, а для меня иное, и вот мы уже исступленно занимаемся любовью в кулуарах. Эти

кулуары особенно Наташу развеселили, но, возможно, это у них, у молодежи, юмор такой. Или вот еще, под рубрикой историческое, почти по Наташиной части: прекрасная дама со словами я знаю, король был к вам несправедлив поднимает свою пышную юбку. Быть может, дочка была права, это журнал – для инфантилов, которые десятый раз перечитывают Трех мушкетеров.

Все пассажиры уже заняли свои места, но рядом с Наташей оставалось пустое кресло. Едва Наташа открыла статью Странные желания и прочитала подзаголовок он хочет, чтобы ты на него пописала, как ей стало не по себе: неужели ее дочь тоже читает такое, ведь она сама в ее возрасте… Что ж, вот и вырастила дочерей. Да что там в ее возрасте, Наташа и в своем-то ни в чем подобном не созналась бы даже лечащему врачу. Однажды Валерка попросил посмотреть, как она писает, и неожиданно сунул руку под ее струйку – тогда Наташа завизжала от испуга и неожиданности.

На соседнее кресло с каким-то костяным стуком упала объемистая дама лет пятидесяти с лишним – скорее даже ближе к шестидесяти – с огромной колышашейся грудью, горбоносая, с вывороченными в ярко-фиолетовой помаде, губами, одетая по-цыгански попугаисто: пестрая кофта, на ней другая – тоже пестрая, и в довершении дальтоническая шаль, устроенная, как перевязь шпаги, – перекинута через правое плечо, а завязана узлом под левой подмышкой. Пышные смоляные волосы были перехвачены надо лбом красной с зеленым банданой. И Наташа подумала так вот они какие, мексиканки.

Зажглись табло, включили магнитофоннную пленку, на которой стюардесса гнусавым голосом зачитала информацию по-русски и по-английски, а ее партнер – по-испански. Моторы уже гудели, лайнер дернулся и покатил по полю. Наташа отвинтила крышечку фляжки, глотнула виски, хотела предложить соседке, но постеснялась: та лежала в кресле, откинувшись и закрыв глаза, как мертвая. Наташа стала читать статью про ушедшего мужа. Суть статьи сводилась к тому, как повезло той несчастной, которую бросили, и от скольких напастей она разом избавилась: далее шло перечисление всех неудобств, исходящих от мужей. Наташу резанула неприязнь авторши к мужчинам, почти ненависть, и ей стало их жалко. И еще она подумала, что, не дай Бог, есть на свете и подобные этой авторше мужчины, которые могут так же мелочно и злорадно пересчитать все неудобства и неприятности, что вносит в мужскую жизнь постоянная спутница.

Наверное, авторшу бросил муж, подумала Наташа. И, пролистнув несколько страниц рекламы, наткнулась на некий материал под названием Свадьба бывшего мужа. Текст пестрел выражениями типа

бессонница подарила мне вояж в прошлое, или звонкие обломки смеха, или из темных уголков прошлого выглядывают, как монстры, пугливые ошибки. Да уж, с пугливыми ошибками у нас все в порядке, усмехнулась Наташа про себя. И прочитала всю эту галиматью до конца, ради которого все и было сочинено: героиня опять выходит замуж за своего бывшего мужа… Больше ничего читабельного, как выражается ее старшая дочь, Наташа в журнале не нашла, одна только реклама, причем преимущественно мобильной связи. Наверное, потому, что считается: женщины разговаривают по телефону много больше мужчин.

Интересно бы посчитать.

Наташа сунула журнал туда же, где лежал целлофан, в который журнал был первоначально обернут – сунула небрежно, глянцевая обложка скомкалась, – и тоже опустила спинку кресла, откинулась, прикрыла глаза. Бывший муж, который женится на бывшей жене. Да, наверняка

Валерка женат. На здоровье. В конце концов она просто летит в

Мексику. С дружественным визитом, если угодно. По индивидуальному туру. Коммунисты Сикейрос и Ривера, его хромая подружка: как ее звали, кажется Фрида. Да, Фрида Калло. Красивое имя. А потом она отдалась Троцкому – перед тем как того шваркнули ледорубом по голове. И вообще сейчас лучше об этом не думать… И, едва Наташа отдала себе такую команду, неожиданно ее охватило волнение, которое сама бы она назвала жутким. Скорее, это был необъяснимый страх, как если бы самолет сейчас начал падать. Ведь ничего, кажется, не произошло, ничего не случилось, но тревога росла, будто где-то что-то загорелось, обрушилось, где-то умер близкий человек, она потеряла дом и работу. Природа этого страха была животная, до спазмов внутри, и тем хуже, что было непонятно, откуда шла угроза.

Это был истинный ужас, и Наташа принялась глотать виски. Как будто алкоголь мог ей сейчас помочь. Судорожно взглянула на часы. Ей отчего-то показалось, что они могли остановиться.

Салон был на треть пуст. Еще при посадке, в томительном ожидании в

накопителе – изуверское словцо, как все в нашем сервисе, из концлагеря – после регистрации она рассмотрела спутников. Летели преимущественно женщины – безошибочно российской наружности.

Хорошенькие не попадались. Казалось бы, что всем этим женщинам разных лет, среди которых было мало даже просто приятных, в таком количестве делать в Мексике? И на что они надеются? Разве что на благополучную посадку. Нет, об этом в полете думают мужчины. А женщина в самолете думает о том, кто ее встретит! Меня не встретит никто. Куда я лечу?

– Что ж, давайте знакомиться, – услышала она низкий и хриплый голос.

Ее соседка-мексиканка говорила на чистейшем русском языке. – Десять часов лететь рядом, будь неладны эти перелеты. Я – Сольвейг.

Сольвейг О’Хара.

– Наташа, – скромно сказала Наташа.

– Вам не кажется странным мое имя? Все удивляются: почему Сольвейг?

Что О’Хара, так это никого не волнует. Действительно, в этом мало интересного: мой муж -мексиканец ирландского происхождения. Но

Сольвейг? А все очень просто: мама играла на рояле и обожала Грига, папа любил Ибсена и Блока… Тогда было модно давать детям… экзотические имена. – И соседка для убедительности, видно, постучала себе по колену. Раздался костяной звук – нога, видимо, была не настоящая.

Глава 14. Сольвейг

Наташа не заметила, как задремала, а когда открыла глаза – стюардесса предлагала завтрак. Проснулась и Сольвейг О’Хара, сказала хрипло доброе утро, детка, тяжело завозилась в кресле, устраивая тучное тело, подняла спинку, откинула на себя столик. Любит поесть, догадалась Наташа. И отозвалась: доброе. Они летели уже часа полтора, а в иллюминаторах стояло то же утро, и видны были те же облака, подсвеченные ранним солнцем откуда-то из-под хвоста самолета… Как же давно никто не называл Наташу детка!

Стюардесса выдала им по подносу с аэрофлотским завтраком. Соседка деловито развернула аккуратный кирпичик, намазала разломленный пополам рогалик маслом, и ткнула рогаликом в Наташин скомканный журнал – латинские буквы Cosmo торчали наружу из кармана на спинке кресла.

– Зря ты, детка, это читаешь.

– Так, взяла в дорогу… посмотреть, – словно оправдываясь, сказала

Наташа. Ага, ее сейчас будут воспитывать.

– Им кажется, что они вступаются за достоинство женщин. На самом деле приличную женщину вся эта галиматья только унижает. Ведь так? -

Сольвейг О’Хара разинула пасть – у нее во рту мелькнула сбоку внизу пара золотых коронок – и разом проглотила половину рогалика.

– Пожалуй, – неуверенно согласилась Наташа.

– И как ты думаешь, сколько мне лет? – спросила соседка без всякой видимой связи с предыдущим разговором и подступаясь к прессованной ветчине.

– Думаю, около пятидесяти, – аккуратно сказала Наташа, хоть и понимала – как минимум под шестьдесят.

– На следующей неделе исполнится семьдесят. И ты мне годишься в дочери, верно?

– Мне будет сорок пять.

– Вот об этом я и говорю! – удовлетворенно сказала Сольвейг О’Хара и подставила стюардессе, которая разливала аэрофлотский кофе из пластмассового электрического чайника, свою чашку. – Этот, – она как-то неопределенно взмахнула кистью в красивом чеканном серебре

(это было одно изделие, браслет на запястье и четыре кольца, на идущих от браслета мелких тонких цепочках), показала куда-то по курсу, – этот у меня пятый. На двадцать лет моложе. Старше уже никак нельзя: старичок, как справит нужду, так утыкается в телевизор. И это еще хорошо, если хоть что-то может… – И Наташа с грустью призналась себе, что приблизительно таким манером и протекает ее супружеская жизнь: краткая любовь, вечный телевизор. – А у тебя есть муж? – спросила старуха.

Наташа очнулась и кивнула.

– Который?

Наташа не поняла.

– Который по счету?

– Второй. То есть третий.

Сольвейг добродушно рассмеялась.

– Что говорить, их бывает и не сосчитать. – И проглотила остаток рогалика. Она все больше нравилась Наташе: инвалидность, старость, а какое самообладание, какая сила от нее исходит… – Но отчего мы завтракаем всухомятку… Эй, сеньорита! – крикнула она стюардессе.

– Да, сеньора?

– Когда закончите со всем этим, – несколько брезгливо Сольвейг обвела толстым пальцем с ярким, как сама, маникюром передвижной столик стюардессы, – принесите нам текилы.

– Какой, сеньора?

– Белой, только белой! И лайма, конечно. Ну да вы без меня знаете.

– Си, сеньора.

Наташа наблюдала всю эту сцену во все глаза. Попробуй она выкинуть что-нибудь в этом роде, как далеко, интересно, ее бы послали.

– Понимаешь, детка, текила тем и хороша, что можно пить ее всегда: и до, и после, и во время. Ты впервые в Мексике? Если собираешься замуж за мексиканца – не делай этого, возьми совет старой мексиканки… – Впервые она употребила не вполне русскую грамматическую конструкцию. – Эти мачо, бр-р-р… думают только о своем члене. Интереснее, чем их яйца, они уверены, на свете ничего нет. Или у тебя в Мексике уже есть муж? – И с притворным испугом

Сольвейг прикрыла ладонью рот – жест нянюшки-простолюдинки из мексиканского сериала. И Наташа вдруг узнала ее: конечно же, это та самая цыганка ее юности с утренней, но уже пыльной свердловской улицы. Не буквально, конечно, та самая, но как бы перевоплощение той… Отпираться было бессмысленно.

– Да, я лечу к мужу, – произнесла Наташа. И добавила:

– Но он об этом не знает…

Принесли текилу во влажных бокалах, которые до того окунали краями в соль. К концу дозы Наташа была обучена пить текилу, а Сольвейг в свою очередь узнала о Наташе все. Ну, во всяком случае, то, что уложилось в два часа последующего полета. Можно сказать, они стали подругами – так стало казаться захмелевшей Наташе. Она не раз тревожно спрашивала думаете, я найду его, и Сольвейг успокоительно похлопывала ее по руке.

– Вообще-то, детка, в твоем положении легче всего найти его и убить.

Наташа поперхнулась текилой.

– Как… убить?

– Ведь так сказано в этом самом Указе, если я точно поняла. Сказано: если муж жив! А если он мертв, то ты сможешь вернуться к детям… Ну не самой, конечно. Ты и не сумеешь. Поверь, не такое это легкое дело

– убить человека. Это, можно сказать, искусство. Да еще убить… знакомого. Но в Мексике с этим несложно. Безработица, что поделать.

Даже совсем зеленые юнцы принимают заказы. Попадаются, конечно, бедолаги: стрелять плохо умеют, нервничают, палят куда придется, калечат мишени. А с мачете вообще не справляются – городские, что с них взять… Деревенские-то с детства поднаторели в драках. Особенно индейцы…

У нас в Москве тоже с этим несложно, подумала Наташа, но вслух не сказала: еще подумает Сольвейг, что она, Наташа, что ни день прибегает к услугам наемных киллеров. И чуть было не спросила: мол, откуда Сольвейг так хорошо осведомлена в механике этого дела. Как это называется – мокрого. Однако, хоть и была нетрезва, спохватилась и промолчала.

– Если у тебя есть лишних долларов триста-четыреста. Впрочем, можно устроиться и за двести. – Сольвейг прикрыла ладонью рот. – И вот что, детка, не печалься. Ты не бежишь от себя, ты идешь от себя к себе. Ты возвращаешься в дом.Мы все на пути к дому… – И тут

Сольвейг сладко и широко зевнула, прикрыла глаза и через мгновение уже спала, откинувшись, чуть похрапывая, и необъятная ее грудь уютно ходила вверх-вниз. И Наташа поймала себя на том, что с наслаждением использовала бы эту грудь на манер подушки.

Глава 15. Приземлились

Разбудил Наташу голос в репродукторе: пристегните ремни… внимание… мы осуществляем посадку в аэропорту столицы Мексики городе… температура воздуха…

– Отлично долетели, детка, – сказала Сольвейг, будто и не спала. -

Тебя встречают? А не то…

– Нет-нет, у меня трансфер, – сказала Наташа, пытаясь встряхнуться.

– И отель заказан…

Тут самолет скакнул в воздушную яму, чуть клюнув носом, и резко накренился вправо. Краем глаза Наташа увидела в иллюминаторе остроконечные горы на горизонте, поползшие куда-то вверх. Ее отвлекло от пейзажа то, что при маневре с полки над передним креслом что-то вдруг сорвалось. Оказалось, какой-то идиот засунул туда недопитую пачку томатного сока. Спереди раздался хрип, и кто-то засучил ногами так сильно, что переднее кресло заходило ходуном.

Видно, пассажир забыл, что привязан, и попытался вскочить, чтобы оценить последствия для своего костюма. Сольвейг сказала задумчиво:

– Нет, определенно нам с тобой везет, милая. Вот скажи, у тебя была в жизни хоть малейшая надежда познакомиться с мужчиной, на которого хоть однажды падал томатный сок?

И обеим отчего-то стало так смешно, что они, сблизившись головами, зажав руками рты, принялись хохотать. Тут включились турбины, и уши заложило.

– Поздравляю, ты прибыла куда надо. Мексика, детка, – это родина мира. – Сольвейг кричала Наташе в самое ухо. – Ты идешь к самой себе, детка. – И повторила с напором, как цыганка некогда: – Ты идешь к дому! – Наташе стало страшновато. Потому что ее дом находился как раз в противоположном направлении… Да-да, она цыганка, она ворожит, Наташа ведь – просто по туру…

И тут самолет еще раз скакнул, раздался звук легкого удара под ногами, толчок – и покатили, подпрыгивая, по бетонной посадочной полосе. Русские дамы в салоне дружно зааплодировали, а мужской голос громко крикнул браво! браво русскому летчику! И, пожалуй, это было в последний раз, когда Наташа услышала голос родного патриотизма…

– Вот, возьми мою карточку, детка, – сказала Сольвейг и протянула

Наташе визитку. – На всякий случай. И не стесняйся, сразу звони, если что-нибудь будет нужно. Что-нибудь будет не так.

И опять Наташа поежилась. Сказала спасибо, спрятала карточку: сначала хотела просто сунуть в сумку, но потом положила в кошелек, рядом с деньгами, будто почувствовав, что карточка эта ей весьма и весьма пригодится… Старуха грузно поднялась, опираясь на палку,

Наташа протянула было руку, чтобы ей помочь. – Не надо, детка, – сказала Сольвейг О’Хара не без царственности, – я тебя пропускаю…

Иди, я всегда выхожу последней…

Уже на трапе Наташа задохнулась от чужого пряного воздуха, зажмурилась от яркого солнца, но и беспокоясь – встретят ли ее, найдет ли она все, что нужно… Но все оказалось на редкость легко: она пристала к веренице пассажиров, что шли к зданию аэропорта, потом недолго топталаcь в очереди к окошку пограничного контроля, где таможенник бегло взглянул на нее и на паспорт и, улыбнувшись, произнес пор фавор, сеньора… Наташа несколько струхнула, когда увидела, едва пройдя несколько шагов по залу, довольно флибустьерского вида крепыша со смоляными густыми усами, коричнево-черной наружности, который держал над собой плакат, где по-русски было начертано ее, Наташи, имя. Едва она подошла, как он оскалился хищно и почти вырвал у нее из рук чемодан. Сумку инстинктивно Наташа не стала отдавать.

На ярко освещенной солнцем асфальтовой площади малый чуть не втолкнул ее в обшарпанного вида зеленый “Фольксваген”, еще раз улыбнулся – и дал газу, и все с такой скоростью, будто за ними гнались. Наташа зачем-то оглянулась – быть может, надеялась еще раз увидеть Сольвейг, и со стороны аэровокзал показался ей совсем симферопольским. Ну если бы не пальмы и не огромный герб на фасаде: хищный коричневый орел душит голубую змею. Змею было жалко.

Пока ехали от аэропорта, Наташа видела обок дороги много недостроенных кирпичных домов, как в Подмосковье, но было одно отличие: в домах, по-видимому, уже жили. И на каждом доме красовалась большая телевизионная антенна-тарелка. Тарелки были даже на бедных сараях, возле которых сушилось на веревках цветастое белье. Когда притормозили у поворота, Наташа успела разглядеть очень нище, чуть не в лохмотья, одетую девушку-индианку, которая увлеченно говорила по мобильному телефону. Наташа знала, что в Мексике плохо с водой, поэтому ее удивило обилие луж по обочинам. Удивило и то, что многие встречные одеты по-зимнему, в пальто или куртки. По-видимому, нынешняя температура воздуха – двадцать четыре по Цельсию – представлялась им весьма низкой.

В повышенном темпе проходило и ее обустройство в гостинице.

Называлась она Hotel Roosevelt, и здесь ее тоже уже ждали. Бой перехватил чемодан у шофера, метрдотель приветливо помахал рукой.

Наташа была засунута в лифт, потом проведена пустым коридором, дверь распахнулась, фавор, сеньора, она осталась одна.

Номер был несколько странным: он состоял из треугольников и округлостей, и в русском понимании в нем не было прямых углов. Было круглым зеркало, были округлыми светильники в форме раковин. Журчал кондиционер. Жалюзи были опущены, и было полутемно. На кровати, застеленной белоснежным покрывалом, лежали одинокая карамелька и сухой цветок. Наташа присела на краешек, потому что голова у нее кружилась: наверное, началась акклиматизация. Теперь она чувствовала одиночество и опустошенность. И в растерянности думала: куда теперь?

Глава 16. Неужели Мексика

В это было решительно невозможно поверить. Наташа только что сидела вот точно так на краю своей супружеской кровати в московском спальном районе Митино – на дорожку. Потом полковник подхватил ее чемодан, погрузил багаж и жену в машину и отвез драгоценный, как он успел ее заверить, груз в “Шереметьево-2”. Он дождался, пока она миновала таможню, помахал рукой и послал воздушный поцелуй. И у

Наташи возникло, вспомнила она сейчас, нехорошее чувство, будто супруг рад ее отбытию, уж больно он подлизывался к ней по дороге…

И вот теперь она – в Мексике? Сомнительность ее местопребывания усугублялась тем, что за окнами стояло то же самое утро, что было совсем недавно в Москве.

Что она знала об этой стране? Конквистадоры, сомбреро, индейцы в перьях, коррида, “Симона, ты не можешь так поступить”, мачо с длинными черными хвостами на затылках и с пистолетами, “молись, тебе осталось времени выпить последний глоток текилы”, песо, много-много голубей на площадях перед готическими соборами, знойные звуки гитары, верховный жрец Кетцалькоатль и пирамиды майя, “Луис, оставь меня, я еду рожать к маме”, басанова, три сотни сортов колючих кактусов, Рио-Гранде… Наташа вышла на балкон, чтобы поближе рассмотреть новую страну пребывания.

Окна ее номера выходили не на улицу, а во двор отеля. Сейчас двор пересекала немолодая женщина в бумазейном халате и тряпочных тапочках на босу ногу. В руке она несла красный пустой пластмассовый таз. Не была б женщина такой смуглой, с черными, лоснящимися под солнцем гладкими волосами, вполне могла бы сойти за подмосковную поселянку, только что прищепившую постиранное белье на веревку.

Сбоку грудились какие-то домики с трубами коммуникаций наружу.

В прогалах были видны другие, такие же. Слева Наташа обнаружила странную сцену: на открытой заасфальтированной площадке прилежно репетировали танцевальные движения с десяток трогательных девчушек в белоснежных пачках – молодые веточки, юные побеги. Руководила репетицией стройная дама в черном трико. Все происходило беззвучно, а, может быть, музыка была не слышна Наташе, тонула в звуках улицы, которые проникали и сюда. Девочки были того же возраста, что и ее младшенькая… Наташа вздохнула и ушла с балкона, опустила жалюзи и опять задумалась – как ей поступить.

Она развернула конфетку и сунула в рот. И решила, что не ляжет отдыхать, как собиралась. Все надо сделать немедленно, и нечего откладывать: Наташа боялась растерять решимость. Она положила липкую карамельку на тумбочку, сбросила одежду, оглядела себя в овальном зеркале. С удивлением увидела, что у нее как будто приподнялась грудь. Она с удовольствием пощупала ее – грудь была твердой и как будто подросла. Потом Наташа долго стояла под душем, с удовольствием использовав здешний шампунь в маленьком пакетике, а потом – целых три гостиничных белых махровых полотенца. Переоделась, накрасилась, так сказать, льготно, умеренно, по-дневному, как будто шла к себе в институт, – ей казалось неправильным наводить слишком явный марафет, чтобы, не дай Бог, Валерка не увидел, сколь торжественна для нее эта встреча. Проверила, на месте ли записная книжка и деньги, спустилась в холл. Портье приветливо помахал ей рукой, будто они были давно знакомы. Он улыбался самым энергичным способом, шевеля своими черными мексиканскими усами.

– Буэнос динас, сеньора, – сказал он.

– Хай, – сказала Наташа, как заправская американка – она ведь не знала, как его поприветствовать по-испански. – Ай нид э тэкси, плиз.

Энд чейндж долларс, плиз, сэр.

– Момент, сеньора, – откликнулся смуглый портье и выставил руки вперед растопыренными розовыми ладонями, будто успокаивал клиентку.

И взялся за трубку телефона.

Разменяв сто долларов – за них она получила солидную пачку желтых и фиолетовых мексиканских бумажек, курс был примерно один доллар к десяти песо, он значился на электронном табло рядом с электронными же часами, – Наташа присела в кресло в холле, рассеянно полистала какой-то испанский журнал с репортажами о серфинге в Акапулько.

Конечно, можно было бы попытаться позвонить Валерке по телефону – у них наверняка есть городская телефонная книга. Но нет, звонить она не будет. Она просто приедет. Возникнет, явится, предстанет. Так будет всего эффектнее… Наташе, разумеется, было томительно и страшно, но в душе царила странная легкость и зыбкость, – быть может, после выпитой в самолете текилы. И предвкушение необычайного.

– Тэкси вейт ю, сеньора! – крикнул из-за стойки портье.

– Сенкс, сэр, – отозвалась Наташа, чувствуя себя знатной дамой.

Иностранкой. И пошла по ковру, как по подиуму, к стеклянным дверям, и створки расступились перед ней.

Шофер уже держал нараспашку заднюю дверь такого же зеленого

“Фольксвагена”, что привез ее из аэропорта. Может быть, и шофер тот же? Наташа вгляделась. Нет, другой – этот, на удивление, был без усов. И отчего-то Наташа мельком подумала, что это недобрый знак.

Прежде чем влезть в салон автомобиля на заднее сидение, Наташа показала ему раскрытую книжку с адресом. Шофер изучал адрес довольно долго, потом очень внимательно поглядел Наташе в лицо.

– Колониа Дакторис, си? – спросил он.

Наташа не поняла, но сказала си, сеньор – на всякий случай.

– Эз каро, – сказал шофер. И прибавил по-испански какую-то фразу, но

Наташа ничего не поняла. Было ясно, что водитель не слишком обрадован ее заказом. Или просто в дурном расположении духа. Внутри машины Наташу неприятно удивило, что переднее сидение рядом с шофером было выворочено, а заднее – отделено от шофера решеткой. Не такси, а тюрьма какая-то.

Они покатили. Довольно быстро кончились высокие дома, пошли особняки за узорчатыми коваными оградами, оплетенными какими-то вьющимися растениями с розовыми цветочками. Но незаметно кончились и они, и постепенно облик города за окнами автомобиля принял какие-то чересчур театральные, на вкус Наташи, очертания. Как-то разом иссякла и полиняла краска на стенах зданий, сами дома скукожились и сделались меньше ростом. То и дело стали попадаться витрины, забитые фанерой или закрытые стальными жалюзи, тут и там красовались на облупленных стенах граффити и грубо нацарапанные надписи – те, что были по-английски, оказались, все как одна, непристойными; и не стало видно людей. Только груды мусора, обрывки тряпок, клочки бумаги, пустые банки из-под пепси на узких улицах… И город Мехико, показавшийся было Наташе нарядным, зеленым и веселым, стал напоминать декорации к английскому мюзиклу по “Оливеру Твисту”.