Текст книги "Впереди - Берлин !"

Автор книги: Николай Попель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Танки были спрятаны у опушки леса на окраине Кольбушева. Люди только что поели; одни копались в моторе, другие сбились в кружок, где местный Теркин рассказывал новичкам что-нибудь "за жизнь и за войну". Увидев командиров, гвардейцы без приказа стали собираться около нас.

– Кто еще не воевал? – спросил Михаил Ефимович.

Молодого пополнения оказалось очень много. Катуков начал рассказывать про боевые дела бригады.

И молодые бойцы зримо представили себе Курскую дугу, лавину стали, огня, дыма, гудящее от самолетов небо...

– А старая гвардия выстояла! Был у нас в бригаде помкомвзвода старший сержант Иван Тимофеевич Зинченко? Ранило весь его взвод, а "тигр" прямо на них пошел. То ли возьмешь танк одной гранатой, то ли нет! Накипело у Зинченко, взял он в каждую руку по две гранаты да на пояс еще четыре штуки повесил и кинулся под гусеницы. "Тигру" – могила. Подорвался Зинченко, но спас свой взвод. А как на горящих танках на таран шли – знаете? А как ваш бывший командир, любимец всей армии полковник Александр Федорович Бурда один с четырнадцатью танками дрался?!

Молодые солдаты завороженно слушали. Бурда был идеалом А.С. Боярского. Обычно застенчивый, про Бурду начальник политотдела бригады мог говорить без конца. Сейчас он благодарно посмотрел на командующего и начал сам рассказывать о подвиге танкистов.

– Экипаж Бурды Александра Федоровича атаковал противотанковую батарею. Подавили два орудия, и тут произошел редчайший, наверное, единственный случай: снаряд у немецкой противотанковой пушки калибром поменьше нашей танковой пушки, и влетел немецкий снаряд через дуло в канал орудия танка и разорвался там. Водитель слышит – взрыв. Открыл люк, чтобы посмотреть, а в щель влетел второй снаряд. Разорвался внутри танка, стекло оптики разбилось, окалина летит градом. Лицо комбригу порезало, глаза ничего не видят. Но Бурда не растерялся. Приказал стрелку-радисту по радио передать командование командиру батальона Заскалько, а затем командует водителю – Матняк у него водителем был: "Вправо!" Борт хотел убрать, лобовую броню подставить под снаряды. Матняк кивнул головой, да так и сидит на месте. Бурда ему: "Вправо!", "Вправо!", а машина стоит на месте. Разозлился командир и бросился вниз. Видит, у Матняка рука оторвана, на сухожилии болтается, а механик молчит и одной рукой за рычаги дергает. Да где уж, когда и двумя их с силой поворачивать нужно. Искры в открытую рану сыплются. Бурда ему: "Матняк, что ты молчишь?" А тот головой качает и к рычагам все тянется. Взял его командир на руки, опустил рядом с сиденьем, перетянул перебитую руку ремнем, Матняк ее здоровой рукой прижал, поднес к груди и замер. А Бурда глаза от крови вытирает и на рычаги жмет.

– Работала только правая гусеница, – продолжал Боярский, помолчав, – а левая только-только тянула – шли по дуге. Идет танк задним ходом, по нему бронебойными снарядами лупят. Как только развернулись – пошли на исходный рубеж. Тут Матняк сознание начал терять. Все бормотал, все беспокоился: "Кто жив из экипажа? Где командир, где Александр Федорович? Кто танк ведет?" Уж Бурда его успокаивал – ничего не понимает человек. А у переправы затих, забылся. Над переправой "юнкерсы" налетели. Бьют и бьют. Радиостанция вышла из строя, мотор глохнет. Бурда не видит ничего, глаза в крови. Взял кувалду, вышиб заклинивший люк, высунулся, чтоб виднее было, и стал маневрировать.

Боярский снова замолк.

– Вывернулись. Навалились все вместе, напрягли последние силы, кое-как скрепили тягу левого фрикциона – и дали газу. Пошел танк по прямой. Добрались до исходного рубежа, а Матняк очнулся и снова теребит: "Кто живой? Где командир?" Ничего не видит. Александр Федорович сам его успокаивал: "Вот, мол, я, Фома Неверующий".

Боярский рассказывал так, как будто он сам был в подбитой машине, как будто сам видел затихшего Матняка и упорно нажимавшего на рычаги Бурду. Молодые солдаты, да, по правде сказать, и мы слушали его с волнением. Ведь это была не просто корреспонденция с энского участка про подвиг подполковника Б. это все случилось с людьми, которых мы знали, любили; и все это могло произойти с любым из нас и, может быть, уже на следующее утро. Каждый необстрелянный боец чувствовал, что ему предстоит заменить Матняка. Вот на какое место его поставили!

– Я на КП был в то время, – продолжал Боярский. – Сбежались мы все к машине. Вижу: вылезает из люка Бурда, весь в крови, и Матняка на себе тянет. А тот твердит: "Нет! Я сам, сам!" И вылез-таки. Бледный – ни кровиночки, а рука на сухожилии одном чуть держится. Врач – к нему. Матняк спрашивает: "Спасти нельзя руку-то?" Тот головой мотает. "Режьте тогда, только чтобы я сам видел". Режет доктор руку, а Матняк на ногах стоит и все смотрит. Отрезали, и он тихо-тихо, почти шепотом говорит нам: "Похороните ее при мне". Вырыли быстро яму, опустили туда руку и засыпали ее землей. И сразу Матняк на землю опустился и позвал: "Где командир? Где товарищи? Спасибо, братцы, лихом не поминайте..." Его с Бурдой рядом в санитарную машину положили и в госпиталь увезли.

– Умер? – робко спросил молодой танкист.

– Так просто старая гвардия не умирает. Крепкие люди.

И Боярский рассказал окончание этой истории.

– Долго лежал в госпитале Матняк. И встретил он там девушку, которую еще до войны знал: она после работы добровольно в госпиталь приходила дежурить. Полюбил ее Матняк, но молчит: кому, дескать, безрукий нужен! Выписали его из госпиталя в ее дежурство. Вышли вместе. Идет Матняк рядом с девушкой, пустой рукав за пояс засунут. Говорит ей: "Кому калека нужен?.. Простимся..." Не выдержал парень – высказал. А она вдруг поцеловала его крепко: "Дурной! Мне ты нужен". Ну, поженились. И написал Матняк письмо в бригаду обо всем этом. Читали письмо вслух много раз, все радовались. Вдруг комбат Заскалько нам и говорит: "Любовь-любовью, но без денег не проживешь... На первое обзаведение даю пятьсот!" Скинулись по кругу, и на следующий день молодоженам перевод десять тысяч.

Боярский замолчал. Катуков почувствовал настроение солдат и без перехода, сразу обратился к ним:

– Так вот, братцы, ночь эту вам спать не придется: надо оседлать единственную дорогу на Кольбушево, оставшуюся у немцев. – Он подошел к Бойко и приказал: – Проберись вот сюда, к железнодорожной станции – Ноготь командарма отчеркнул точку на карте. – По сведениям Соболева, тут сосредоточиваются немецкие танки. Оправдай свое прозвище, прояви хитрость, ударь неожиданно.

Цена плацдарма

Теперь можно было ехать в штаб армии. Катуков сел у борта и прислонился к нему головой. Обычно как только под ухом командующего оказывалась ночью какая-нибудь опора, он мгновенно засыпал. Я всегда удивлялся этой его счастливой способности. Сам я спать сидя так и не научился. Но сегодня Михаил Ефимович не мог заснуть, голова его беспрестанно поворачивалась к югу. Наконец дождался: южнее Кольбушево показалось мутно-красное зарево пожара.

– Есть! – сжал меня за локоть Катуков, но сомнения тут же лишили его покоя.– А что, если пленные обманывают? Вдруг мы ошиблись? Вдруг Бойко зря силы от Кольбушева оттянул? Скорее в штаб, в разведотдел!

Сразу же по прибытии в Дембу Катуков вызвал начальника разведки:

– Не изменил своего мнения о показаниях пленных?

Медленный, спокойный Соболев охладил взволнованного командарма:

– Доложил раз – не отказываюсь...

Но не так легко было успокоить Катукова. Он поминутно спрашивал:

– А Бойко вышел? Михаил Алексеевич, не знаешь? Свяжись, узнай, как там. Почему не доносит?

– Наверное, собирает данные о результатах атаки, – уговаривал его я.

Вскоре вошел радист и передал телеграмму от Бойко.

– Спасибо, братец! Не подвел нас Бойко – лавину остановил. Спасибо, командир бригады! Фу-у-у-у! – казалось, Михаил Ефимович опорожнил легкие до полного вакуума. – Так что, Кириллыч, теперь можно с опергруппой на плацдарм. Ну, по машинам!

Не успели выйти из штаба – раздался звонок телефона. Шалин взял трубку.

– Что? Повторите! Непонятно! Непонятно, Клепиков, какие танки? Почему танки, как они могли у вас появиться? Дать вам новое место?.. Алло, алло, говорите...

Связь прервалась.

– Полковник Клепиков докладывает, что на штаб тыла в Ямнице идут немецкие танки, – сообщил Шалин.

И. П. Клепиков, всегда уравновешенный, спокойный офицер, был начальником штаба тыла армии.

– Силен Бальк, – сжал губы Катуков.– Значит, он действительно хочет отрезать нас по восточному берегу на плацдарме. С юга мы его разгадали, но с севера тылы неприкрытыми остались. Михаил Алексеевич, оттяните Мусатова обратно с плацдарма, пусть прикроет правый фланг переправы Гетмана.

Подошедший Никитин доложил, что опергруппа штаба уже готова к выезду на плацдарм. Мы послали ее вперед, а сами несколько задержались для решения новых вопросов, возникших в связи с контрударом немцев по восточному берегу.

– На вас вся надежда, Михаил Алексеевич, – говорил Катуков Шалину на прощание. – Используйте все до подхода Мусатова. Поторопите его выход. Не забывайте о штабе тыла. Мы с Кириллычем поедем в войска. Что слышно от Рыбалко?

– Связи нет, представитель не прибыл.

– Ну ничего, подойдут скоро! Армия очень хорошая! По плану они переправляются левее нас, вот и расширят фронт форсирования.

Бронетранспортеры были уже совсем близко от махувской переправы, когда мы услышали сильный бой, наземный и воздушный. По машинам справа ударила вражеская артиллерия. Навстречу нам выбежал офицер, регулировавший движение по дороге.

– Товарищ командующий! – вытянулся он, узнав Катукова. – К немцам едете!

В Падев удалось добраться только окружной дорогой, указанной регулировщиком.

Первым в Падеве нам повстречался начальник инженерных войск полковник Ф.П. Харчевин. Разгоряченный, нервный, расстроенный, он доложил, что противник почти подошел к переправам с севера. Мост разбит огнем вражеских танков и артиллерии. Саперы залегли в обороне. Но что они могли сделать со своими трехлинейками и гранатами против танков, против самолетов, которые в упор расстреливают на бреющем полете прижавшихся к земле бойцов?!

– Что у тебя есть, кроме винтовок и гранат?

– Использую противотанковые средства. Уже два танка подорвались. Машину с противотанковыми минами взяли с переправы...

Действительно, вдалеке виднелись подорвавшиеся на минах танки. Но за ними показались другие машины, а у саперов не было ни одной пушки, ни одного ПТР, ни даже пулемета или миномета.

– Что, собаки?! – одними губами прошептал Катуков. – В первый раз вижу.

По полю навстречу бронированным машинам неслись овчарки, на спинах у них что-то вроде седла – большая сумка с противотанковыми гранатами и с миной. Штырь мины вздымался вверх, над спиной собаки. Вот собака подбежала к грохочущему танку, увернулась от гусеницы и полезла под днище. Штырь задел за броню, раздался взрыв, и машина замерла. Вторая овчарка уже достигла следующего танка. Стрелок сделал попытку достать ее пулеметом, но безуспешно. Снова собака деловито полезла под днище, и второй танк объяло пламя. Остальные машины повернули, пехота противника залегла, – еще одна атака была отбита, еще полчаса или час были выиграны до подхода стремительно спешившего на выручку полка Мусатова.

– Откуда у вас собаки? – спросил Катуков.

– С сорок второго года. Последние остались,– печально пояснил Харчевин. Крайний случай пришел.

Бой у переправы нарастал. Как мы узнали позже, здесь действовали части 42-го гитлеровского армейского корпуса, который у немцев славился своей боеспособностью и сильным офицерским составом. Очутившись у переправы, противник напрягал последние усилия, чтобы преодолеть неожиданную преграду стену саперского мужества.

Небольшая группа немцев просочилась уже так близко, что смогла в упор обстреливать разбитый мост. Автоматные очереди выкашивали бойцов, восстанавливавших переправу под бомбежкой "фокке-вульфов". Саперы укрывались в воде, под опорами, за лодками, но пули находили их, и многие головы, нырнувшие в воду, больше уже не появлялись на плесе. Внезапно раздалось "ура", загремели гранаты, и несколько фигур с винтовками наперерез устремились к вражеской группе. Короткий штыковой бой закончился поражением фашистов.

Харчевин издали узнал человека, спасшего саперов.

– Это комроты Высокогорец. Его солдаты мост чинили, а он прикрывал своих.

"Фокке-вульфов" заменили "юнкерсы". Хоть бы пять минут передышки! Одна авиагруппа сменяла другую, не обращая внимания на сильный зенитный огонь. Фугаска попала в рамную опору моста. Раму сорвало и понесло по течению. За нее уцепились трое раненых бойцов. Лодка догнала их, подцепила опору и вытащила людей.

– Взвод лейтенанта Попова, – доложил Харчевин.

Выгрузив раненых, саперы Попова тут же начали подгонку опоры к мосту. Заметив их рыбачью лодку, коршуном подлетел "мессер". Все спрыгнули в воду. "Мессер" прошил лодку пулеметной очередью и ушел. Мгновенно вынырнувшие саперы немедленно забрались снова в лодку, заткнули дыры от пуль всем, что попало под руки, и опять взялись за раму. "Мессер" вновь совершил налет на упрямцев, и снова они скрылись под водой. На этот раз самолет пропорол лодку основательно. И опять люди вернулись в свое суденышко, еще державшееся на воде. Шесть раз возобновлялся этот смертельный поединок, между стервятником и саперами. Семь раз пришлось искупаться бойцам лейтенанта Попова, – тем, кто остался в живых... Но рама была установлена, и движение на мосту возобновилось.

На западный берег опять пошла пехота. Появились немецкие бомбардировщики. На этот раз им сопутствовала удача: авиабомбы разрушили крайние прогоны только что восстановленного моста. 70 человек оказались на небольшой деревянной площадке посередине реки. Их гибель казалась неизбежной. "Юнкерсы" летели к беззащитной, открытой добыче. Какой-то сообразительный сапер быстро бросился к мосту, оторвал от настила доски и перебросил их над водой.

– Иди, иди! – махал он рукой.

Пехотинцы, не глядя вниз, начали пробежку по спасительному мостику. А боец уже скидывал сапоги. Через мгновение он показался рядом с чьей-то головой, зачерневшей над водой. Полная выкладка тянула на дно сброшенного с моста пехотинца. Сапер подхватил его и дотянул до мелкого места. Потом поплыл к другому, к третьему.

– Товарищ командующий! Танки! – обрадовался Харчевин.

Снизу, против течения, катерок тянул к нам на пароме танки Мусатова.

– Ох и жмет! – удивился Катуков. – Кто ведет катер, Харчевин?

– Ефрейтор Ковальский. Я пишу реляцию о присвоении ему звания Героя. Вместо пятнадцати минут делает рейс за пять-шесть. Катер весь пробит, он уже второе обмундирование изрезал – отверстия забивает. А сам третьи сутки без сна, без перерыва. Все возит, ни разу на берег не сошел. Понтоны починил под таким огнем, что думали – живым не будет. Изранен весь, а не уходит. Прошу Военный совет поддержать мою реляцию.

– Поддержим. Позови и того героя, что тонущих спасал. Сапер подошел.

– Явился по вашему приказанию, товарищ командующий.

– Фамилия, имя, отчество?

– Чупин Алексей Михайлович.

– Сколько людей спас, товарищ Чупин?

Улыбка пробилась на посиневших губах сапера.

– Шестнадцать.

– Будем ходатайствовать о присвоении тебе звания Героя Советского Союза.

– Служу Советскому Союзу! – Чупин хотел остаться серьезным, но радость так и выплескивалась из глаз, растягивала губы в улыбку.

Забегая вперед, скажу сразу, что и Ковальскому и Чупину было присвоено звание Героя Советского Союза.

Подошедшему подполковнику Мусатову была поставлена задача, и мы отправились на Баранувскую переправу.

Дорогой поделился с Катуковым своими мыслями.

– Мало мы награждаем саперов. А какие это герои! Я смотрел отчеты: по триста пятьдесят – четыреста процентов нормы дают. И бомбят их, и обстреливают. От труда-к бою, от боя – к труду. Да и не отделишь, когда бой, когда труд! Танкисты – и то их мужеству удивляются. Комбат Иванов как-то при мне признался: "Нам за броней одна угроза – прямое попадание бомбы или снаряда, а саперов достанет любой стрелок". Саперы – гордость армии. И ошибаться им, как известно, нельзя. Любой имеет это право – на ошибках учимся, а саперы-минеры не могут. И всегда они в сторонке, и редко кто о них громко доброе слово скажет.

– Надо бы, чтоб в армейской газете о них чаще писали.

– Правильно. Я подскажу Василию Смирнову. У него перышко хорошее, напишет – так уж все прочтут.

– Топор да лопата – орудия мирные, – отозвался Катуков.– Но такой саперской работы, как у нас, в мирное время не бывает и быть не может. Тут человека смерть поджимает, торопит: "Скорей работай, скорей". А кто смерти не боится? Врет, кто говорит, что не боится...

На Баранувской переправе паромы работали сравнительно нормально. Михаил Ефимович пристально рассматривал переправлявшиеся машины и велел позвать старшего на переправе. Старшим оказался полковник С.Н. Яценко.

– Виноват, что не доложил о прибытии. Переправляю бригаду. Тылы пока оставил.

– А что это за танки?

– Полковника Драгунского.

– Кого? – Брови Катукова поползли на лоб. – Он же давно у нас не служит, он теперь у Рыбалко командиром бригады.

– Так точно. Он вышел к переправе и попросил перебросить его с бригадой на западный берег. Переправа была свободна, и танки на плацдарме нужны,– я их и переправил.

– Но армия Рыбалко должна переправляться левее!

– Мне это не известно. В моем присутствии Драгунский радировал в штаб корпуса, что достиг Вислы в районе Баранува и переправляется на левый берег. Я понял так, что и остальные бригады корпуса двигаются по этому направлению.

Лицо Катукова выражало тревожное недоумение.

– Где сам Драгунский?

– Полчаса назад переправился.

Так мы и не поняли, как это на наших переправах очутилась бригада из 3-й танковой армии. Поспешили к Ивану Федоровичу Дремову в штаб 8-го корпуса, расположившийся в лесу, недалеко от Сташува, километрах в тридцати пяти за Вислой.

Нас встретил начальник штаба полковник В.П. Воронченко. Это был всесторонне развитый офицер, долгое время преподававший в военной академии. В докладе, который он нам представил, проявился не только высокий тактический, но и преподавательский дар Воронченко. Я откровенно восхищался речью полковника: умеет же доложить человек! Зато не избалованный такими выступлениями

Катуков прошептал мне на ухо: "Как его Шалин выслушивает, а?"

– Вы короче, короче,– наконец не выдержал командарм.

– Пожалуйста,– отвечал Воронченко и продолжал в том же духе.

Из доклада выяснилось, что бригада полковника Ф.П. Липатенкова вела бой с пехотой и самоходками противника, медленно тесня их на запад, а бригада полковника В.М. Горелова достигла уже леса около Хмельника. Здесь батальон майора В.А. Жукова ночью атаковал какие-то немецкие танки и захватил целыми 13 штук.

– Где танки?

– На КП Горелова,– Воронченко указал точку на карте.

– А где командир корпуса?

– В данное время там же.

Ознакомившись с обстановкой, мы отправились на КП 1-й гвардейской бригады, пытаясь проскочить не замеченными противником.

Увидев нас, Горелов стал поспешно докладывать, что бригада ведет бой. Однако не так-то просто было "заговорить зубы" командарму.

– Как ты сюда попал? Ты же в госпитале? Горелов еще раз попытался увернуться от неприятного вопроса.

– Благодарю вас, товарищ командующий, за помощь моей бригаде во время форсирования. Мне рассказывали.

– Почему не в госпитале? – голос Катукова уже был грозным.

– С такусенькой царапинкой – в госпитале торчать? Ноги ходят, голова и руки работают, – голова Горелова тряслась после тяжелой контузии, рука была на перевязи. – Было бы из-за чего, а то какой-то небольшой осколок. На форсировании Вислы, и – в госпиталь!

Он так часто повторял слово "госпиталь", будто ему нанесли тяжкое оскорбление.

Полковник М.М. Литвяк отозвал меня в сторону:

– Очень тяжело переживает Горелов свое ранение. Только командующий уехал из бригады, сразу из госпиталя удрал. И просто молил меня не докладывать. В первый раз вижу, как Горелов боится, что обратно отправят. За глотку брал: "Отпустите в рейд".– "Куда тебе?" – спрашиваю. – "На Краков. Или хоть на Ченстохов. Я его, говорит, с маткой боской к рукам приберу". Я специально ради него в бригаде остался, а то ведь он, бешеный, и впрямь сорвется в рейд. Очень, очень переживает...

Катуков дружески разговаривал с Гореловым.

– Покажи-ка нам, Володя, свои трофеи.

– Это комбат Жуков прихватил, я и сам как следует не посмотрел. У меня в третьем батальоне свободные экипажи, я их туда и передал. Разрешите эти трофеи использовать в обороне.

– Посмотрим, – засмеялся Михаил Ефимович. – Может быть, и в наступлении.

Слово "наступление" будто подстегнуло Горелова. Лицо приняло официальный вид, он вытянулся, насколько позволяли контузия и рана.

– Разрешите обратиться, товарищ командарм? Катуков кивнул.

– Отправьте меня в рейд, дайте любую задачу. Все сделаю! Мучит меня "буксир",– очень непосредственно закончил Горелов.– Отстала бригада на Висле...

– Насчет рейда – не думаю, а вот задачу будем ставить новую.

Поняв, что большего сейчас от Катукова не добьешься, Горелов перевел разговор на захват "чудо"-танков.

– Вы моего командира батальона Володю Жукова знаете? Удал, расчетлив и бесстрашен. Самолюбивый: отругаешь, так почти больной ходит, а похвалишь – все ему кажется, что ошибка. Я его всегда вперед посылаю. Решили ночью захватить вот этот пункт,– Горелов показал карандашом еле заметную зеленую точку на лесном пятнышке двухверстки. – Вызываю его, даю задание. Молчит. "Чего молчишь?" – "Дайте мне двадцать минут, карту изучить".– "Иди, думай, двадцать минут – не сутки". Является со своей картой и просит: "Разрешите мне внести коррективы в выполнение задачи? Вот здесь, севернее, пройду лесной дорогой, а проселком спущусь на юг. С этой высотки вторая группа ударит. Дадут зеленые ракеты и пару пушечных выстрелов – и атакуем с обеих сторон. А на окраинах с востока и запада по танку поставлю – никто не уйдет". Сопит, волосы на лбу рассыпались, волнуется. Я не сдержался. "Умница ты", – говорю. Пошел он лесом ночью и наткнулся на шестнадцать танков. Не растерялся – на газу и к ним. Экипажи их в избе спали. Только три немецких экипажа успели вскочить в люки. Темь была, но разглядел Жуков, что машины крупные, неизвестные. Скомандовал: "Бей по гусеницам!" Наверняка хотел взять. Пока немцы развертывались – ходовую часть их танкам порвали. Тринадцать штук совсем целенькими, тепленькими достались! Я допрашивал пленных. Говорят – это "королевский тигр". Впервые из них сформировали два батальона особого назначения. Эта рота была отправлена первой, сегодня подходят остальные.

"Охотничьи трофеи" майора Жукова подогнали к командному пункту. Все с любопытством осматривали новое оружие, которым Гитлер много времени возбуждал надежду на победу у своих солдат и пытался запугать противников! Что говорить – танк хорош! На нем была установлена массивная 88-миллиметровая пушка, к которой прилагался очень сильный боекомплект – полсотни снарядов. Машина тяжелая, крупная, высокая. Особенно поразила Катукова броня. Лобовая составляла 185 миллиметров, борт был 80-миллиметровый. Командарм приоткрыл люк и присвистнул:

– Ничего себе игрушечка! Даже потолок миллиметров тридцать. Такие танки и живьем к "тридцатьчетверкам" попали! Молодчина твой Жуков! Пусть все его опыт переймут – эту зверюгу нужно бить только по ходовой части и пушке. Добрая добыча!

К нам подошел офицер штаба:

– Товарищ командующий! Пакет от начальника штаба армии.

В пакете был приказ фронта: 1-й и 3-й гвардейским танковым армиям и 13-й общевойсковой армии предписывалось совместными ударами разгромить Сандомирскую группировку противника, 1-й танковой армии и 13-й армии с утра 06.08.44 нанести удар в направлении Властув -Стодолы-Ожарув, разгромить противника в районе Опатув и в дальнейшем овладеть Ожарувом.

Замысел командования фронта был ясен: расширить и укрепить плацдарм на левом берегу Вислы в предвидении последующих операций. Для этого необходимо уничтожить Сандомирскую группировку противника, которая нависла над нашей армией с севера. Прямолинейное же наступление на запад пока откладывалось.

Приказ фронта пробудил надежды Горелова. Ему не терпелось.

– Товарищ командующий, может, в рейд?

– Не в рейд, а поворот направо.

– Жаль, – выдохнул Горелов.

– Тебе как раз на заходящем фланге идти, так что небольшой рейд все-таки получится, – пошутил Михаил Ефимович над его горячностью.

Генерал-майор И.Ф. Дремов попросил немедленно приехать в штаб корпуса, чтобы принять решение, и мы отправились туда.

В штабе полковник Воронченко доложил, что Шалин просил связаться с ним сразу по приезде. Михаил Алексеевич радировал нам: "Фронт разрешил перемещение штаба на плацдарм. Оперативная группа Никитина взяла на себя управление".

– Что есть с фронта?

– Пока ничего.

– Что слышно о Рыбалко?

– Согласно приказу фронта, он должен быть на плацдарме. Кроме приказа, ничего не знаю. Харчевин сообщил, что танки Третьей армии переправляются по Баранувской переправе.

– Знаем, при нас переправлялись!

– Харчевин докладывает, что после вашего отъезда – тоже.

– Как, еще переправлялись?

–Да.

Катуков позвал Воронченко.

– Кто у вас действует на левом фланге?

– Прикрытия, разъезды, разведка. Противник активности не проявляет.

– Наши части там есть?

Воронченко не понимал забот командования, поэтому не понял и вопроса.

– Наших там нет.

– Да не наших,– не сдержался Катуков.– Сосед слева кто? Связь с ним есть?

– Пока не установлена. Ко мне никто не прибывал.

– Сколько вас и вашего разведчика учить можно? Разведку надо вести не только у себя под носом. Потерять соседа слева – это промах недопустимый!

– Приму срочные меры...

Уже через два часа к нам прибыл офицер связи от командующего 3-й гвардейской танковой армией генерал-полковника Павла Семеновича Рыбалко, и мы поехали к нему на КП.

– Приветствую хозяев плацдарма! Благодарю за переправы, – радушно встретил нас крепко сбитый человек. Вся его ладная фигура выражала энергию и силу. Он пребывал в чудесном настроении. – Сколько времени на Висле сэкономили мои танкисты! Еще раз за переправы благодарю!

– Приказ фронта имеете?

– Какой?

– Ознакомьтесь. Рыбалко прочел, задумался, веселое настроение уступило место раздражению.

– Наступать не могу, армия не собрана! Что у меня здесь? Два корпуса. Мне хотя бы занятый полусектор удержать. Донесу комфронту, что армия вышла не полностью. Если успеем, обязательно вас поддержу.

Теперь пришла пора подумать Катукову. Неужели Рыбалко не сможет нам помочь?

– Хоть часть участка возьмите.

– И насчет участка ничего не могу сказать. Все зависит от выхода моих частей. Думал, что сегодня к вечеру все соберу, а корпуса задержались на восточном берегу. Веду бой. Откуда-то взялся противник и крепко стукнул меня во фланг...

– А по какому маршруту ваши корпуса шли? – nqti интересовался Катуков.

– Да знаешь, решили уж до конца использовать ваш успех. Шли к вашим переправам.

– Вы должны были действовать левее, на Мелен идти! Значит, в этой полосе остался противник?

– Выходит так,– развел руками Павел Семенович. -Думали сделать как лучше: после переправы свернуть налево. И вам самим тогда веселее было бы. Уж больно заманчивый маневр! Да вот пронюхали что-то фашисты...

Оправдались худшие опасения Михаила Ефимовича Катукова: левый фланг 1-й танковой армии опасно оголился.

Наскоро попрощавшись, мы поспешили в свой штаб.

Еще более тревожной представилась нам обстановка, когда пришли вести от командующего 13-й армией Н.П. Пухова.

Лично связаться с ним не удалось, он находился по ту сторону переправы, на восточном берегу.

Но со своего КП Николай Павлович сообщил нам, что противник яростно атакует его части справа, из предмостного укрепления, поэтому "перегруппироваться к завтрашнему дню не успеет".

Наш фронт теперь напоминал язык, вытянутый из Западной Украины по направлению к Висле; только узенький кончик его перехватил реку в районе Баранува.

Воспользовавшись этим, немецкое командование связало боем на нашем, восточном берегу основные силы армий Рыбалко, Жадова и Пухова. Рыбалко и Жадова – на левом, южном фланге, а Пухова – на правом.

– Что же будем делать? – размышлял вслух Катуков. И, не дожидаясь ответа, сказал: – Выполнять приказ фронта!

Началась подготовка трудной операции.

* * *

Шалин уже успел разместить весь штаб в небольшом лесочке западнее Баранува. Едва настала темнота, как танки и самоходки 4-й немецкой армии прорвались из района Копшивницы и окружили наш лесочек. Пройдя по просекам вглубь, немцы открыли артиллерийский и пулеметный огонь. Пришлось штабу забираться в узенькие, наспех отрытые щели. Их не хватало: в щель, рассчитанную на двоих, забирались по трое. Особенно тесно было в нашей щели: напротив меня уселся начальник тыла армии В. Ф. Коньков, который из-за своей комплекции занимал места значительно больше "нормы", а ему на колени взгромоздился тоже довольно "габаритный" А. Г. Журавлев. Я держал на коленях телефон и пытался установить связь с частями. Но линию скоро перебило. Пули и осколки пролетали над самой головой. Самолеты противника, идущие на переправу, делали разворот как раз над нами, и снизу казалось, что весь бомбовый груз предназначался именно для штаба. Многие "юнкерсы" сбрасывали фугаски, не долетая до паромов, и попадали как раз в наш район. Единственной ниточкой, связывавшей штаб с армией, оставалась радиосвязь. И зачем только мы не выдвинули штаб прямо к бригадам! Впрочем, за ними не угонишься! Коньков, высовывая лицо из-за спины Журавлева, пытался сделать мне связный доклад о состоянии наших тылов, об их размещении: бомбы бомбами, а работать штабу надо!

– Вам радиограмма, – прохрипел кто-то у самого уха.

К щели подполз радист. Прикрывшись плащ-палаткой и посветив фонариком, я прочел: мне и Журавлеву полагалось к 10 часам утра прибыть в штаб фронта на совещание. Что-то с нами будет до 10 часов утра? Бланк телеграммы был вымазан чем-то темным и липким.

– Что это, кровь?

– Так точно, виноват, из раны сочится. – И радист сделал движение, чтобы ползти обратно к машине.

– Куда ты? Кровью истечешь! Там напарник!

– Убитый он. Надо скорее! Из бригады Бойко передают... – он не договорил, потеряв сознание.

Журавлев выскочил позвать фельдшера, но того не оказалось. Алексей Егорович втащил раненого в окоп и перевязал; в щели нас теперь было уже четверо.

Сообщения, которые пытался передать Бойко, мы узнали только перед рассветом, когда подоспевший батальон капитана А.П. Иванова (из бригады Гусаковского) спас положение штаба армии.

Противник сумел сосредоточить на юге, в районе Мелеца, сильную группу в составе 23-й и 24-й танковых дивизий. На севере им был усилен 42-й армейский корпус. Замысел немецкого командования заключался в следующем: концентрированным ударом по флангам советских войск в районе фронта форсирования на нашем восточном берегу отрезать нас на плацдарме и уничтожить.