Текст книги "Впереди - Берлин !"

Автор книги: Николай Попель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Как нашли меня, комроты шинель свою снял, укутал. Врач говорит, что зрение вернется; слепота наступила от контузии, а глаза целые. Вот простыл в январской воде. Да ничего, пройдет, мы, саперы, люди живучие.

Обращаясь ко мне, он попросил:

– Товарищ генерал, пусть меня не отправляют дальше медсанбата. Боюсь, в Берлин не со своей частью попаду.

– Об этом не беспокойтесь. В нашей армии вас примут всегда...

В штабе Гусаковского меня ожидал Павловцев. Еще за несколько дней до подхода к Познани я приказал Павлу Лавровичу произвести глубокую политическую разведку города, то есть узнать количество заводов и фабрик, состав всего населения, национальную политику гитлеровцев в данном районе, систему управления городом и крепостью и т.д. Особое внимание предлагалось уделить разведке возможных запасов горючего. В помощь Павловцеву были выделены лучшие разведчики и политработники. Теперь он явился с докладом. Подробный план Познани у него в руках испещрен массой пометок: город знаком нашему "старику" не хуже, чем самому гауляйтеру "фатерлянда" – палачу Грейзеру.

– Три крупных завода боеприпасов и стрелкового вооружения,– перечислял он.– Девяносто процентов рабочих – поляки и пленные, главным образом наши. Ведущие административные должности заняты немцами. На двух заводах работает по двенадцати тысяч человек, число рабочих на третьем не установлено.

Карандаш Павловцева особо подчеркнул отметку в пяти километрах юго-восточнее Познани.

– Вот здесь совершенно новый самолетостроительный завод. Работают восемь тысяч человек. Имеются еще четыре самолетостроительных завода.

– Ого!

– Кроме того, здесь находятся крупнейшие в рейхе железнодорожные мастерские – вот здесь, на ветке Лацарус -Демпсен, минимум восемь тысяч рабочих; есть аккумуляторный завод на две тысячи человек, два крупных авторемонтных завода и десятки других предприятий. Вот, пожалуйста, подробный список. Сведения получены в основном путем опроса бежавших рабочих.

Покончив с экономикой города, Павловцев перешел к политике:

– Поляков в городе много. Однако гауляйтер Грейзер официально объявил, что "поляк по расовой неполноценности стоит на втором месте после еврея". Он всячески унижал поляков. При встрече с любым немцем поляк обязан был снимать шапку. Но среди поляков тоже есть свои маленькие "квислинги", продажные элементы. У них удостоверение вот какое...

Павловцев показал небольшую книжечку с крупными буквами на обложке "L. Р.".

– Это обозначает "лейстунгс-полен" – "полезные поляки". Этих немцы по службе продвигали и снабжали много лучше остальных. Ведь паек обычного польского рабочего был мизерный: по карточке поляку полагалось два кило хлеба в неделю – чуть больше двухсот пятидесяти граммов в сутки. Ну, а этих,– Павел Лаврович презрительно ткнул в сторону паспорта предателя,– подкармливали хорошо, чтоб своих охотнее предавали.

– Чье это удостоверение у вас?

– Начальника областной полиции пана Орлиновского. Разведчики вывезли его из Познани со всей семьей.

– Как, они в Познань заскочили?

– Вы разве не знаете? Корпус Дремова с юга уже вплотную к городу подошел. Мосты через Варту построили, уж две бригады на ту сторону перешли. Обошли город, аэродромы позабирали, больше двухсот целых самолетов нам досталось.

– А горючее-то, горючее там есть?

– Прихватили несколько цистерн.

Одна новость лучше другой! Видя мою радость, Павловцев поспешил выложить все остальные сообщения.

– В самой Познани страшная неразбериха. Немецкое население частично бежит на запад, частично мобилизуется в фольксштурм. С востока подходят отступающие части. Партийная верхушка удирает в рейх. Словом, не то что комендант, сам черт не разберет, что делается в городе.

Нашу беседу прервал Бабаджанян, вернувшийся с переправы.

– На тот берег переправил большую группу, – гордо возвестил он. – Во главе поставил замкомбрига Ленского. Рвут все коммуникации к северу от Познани. Оседлали три шоссе и железную дорогу! Какой там есть комбат у меня, Уруков! Исключительный мастер форсирования! Люди рассказывают – немцы на Варте такой пулеметный и минометный огонь вели, что головы поднять нельзя было. А Уруков с горсточкой переправился по чистой воде, около самого города, где нас не ждали, сам лично на деревянной двери переплыл! Потом сманеврировал, выбил противника у себя с правого фланга, расширил плацдарм. За его спиной саперы ледовую переправу сделали. Все остальные подразделения под его прикрытием переправлялись. Лично водил батальон в контратаки, когда противник превосходящими силами пытался сбросить наших в воду. Ранило его, а он еще в две контратаки пошел. Разве не молодец?

– Уруков-то молодец, а вот ты сам – не очень. Левый сосед тебя обогнал: у Дремова не какая-то группа, а две бригады переправились. Прикажи своему Ленскому найти их фланг и замкнуть вокруг Познани кольцо.

У Армо был такой смущенный вид, что я решил его немного подбодрить:

– Ничего, не горюй! У немцев Познань – не последний город. Надо только, чтобы все твои командиры воевали так, как Гусаковский и Уруков. Ну, прощай, нам с Павловцевым в штаб пора.

Через час мы с Павловцевым приехали в штаб армии. Шалин, едва увидев меня на пороге, доложил:

– Вас вызывал член Военного совета фронта. Беру трубку ВЧ.

– По вашему приказанию...

– Наступаете? – спрашивает Телегин.

– Частично наступаем.

– Как обеспечение горючим?

– Плохое.

– И все-таки наступаете?

Подтекст нашего разговора такой: операция планировалась до Познани, горючего армии выдано до Познани – как же танки и машины идут дальше? Святым духом, что ли?

– Кулак ты! – ошеломляет Телегин.– Трофейного газойля нахватал и не докладываешь, все себе зажал, а о других соединениях не подумал!

Обида душит меня. Ведь и у нас, в 1-й танковой, одна треть танков уже стоит без движения, а фронт пока не дал ни капли дополнительных горюче-смазочных материалов. Где это видано, в конце концов, чтобы танковая армия снабжала трофейным горючим весь фронт!

– Прибыть для доклада о положении, – сухо кончает Телегин.

Михаил Алексеевич смотрит сочувственно: вызов во фронт, судя по всему, не сулит мне ничего хорошего.

– Командующий сообщил, что едет от Дремова, – говорит он.

Катуков явился, сияя радостью и торжеством. Не замечая нашего настроения, не зная, что неприятности идут сзади, а не спереди, он стал расхваливать действия полковника А.И. Анфимова, который принял бывшую бригаду Бабаджаняна:

– Удачный новичок! Под стать Армо, такой же живой, чернявый и смелый. В традициях бригады командир. Большое дело сделал: когда на восточной окраине пробиться не смог, догадался обойти город с юга, зацепился за плацдарм и дал возможность саперам целую ночь строить мосты. Проложил за Варту дорогу всей армии! Батальон Кунина как стал на том берегу – все! Клещами не отодрать автоматчиков. Четырнадцать атак за сутки отбила мать-пехота. А знаешь, кто наседал на Кунина? Остатки дивизии "Бранденбург". Не добили ее в свое время! Ну, правда, когда мост построили и Гаврилюк с танковым полком перешел на тот берег, от дивизии одно название осталось. Полный "бранденбург" им устроили!

Михаил Ефимович энергично ходил по комнате, весь наполненный впечатлениями передовой линии:

– Кто бой выиграл – это артиллеристы! Я даже их фамилии записал, чтоб не забыть. Вот: командир полка Африкан Соколов, командир батареи Бельков, командир орудия Строков. Кунинский батальон совсем кровью истекал, к самой воде прижался, когда батарея Велькова подошла. Сразу поставили орудия на открытые позиции и прямой наводкой с нашего берега дали огонька по немецкой пехоте и огневым точкам.

Все более воодушевляясь, Катуков продолжал:

– Или вот связисты. Рассказывали мне такой случай: после отступления противника Бельков перешел корректировать огонь батарей на плацдарм. Его ранило, досидел до конца боя, – не о том речь. Провод связи где-то перебило, батарея слепой стала. Бельков послал связиста...– Михаил Ефимович опять заглянул в записную книжечку: – Николая Винокура. Тот разрыв на льду нашел, концы зачистил – оторвало ему осколком правую кисть, да и левую поранило. Не смог соединить концы. Так что сделал? Взял провод в зубы и так и лежал с ним, пока не нашли. Через тело приказы к пушкам шли. Целый батальон спас. Вот какие они, связисты!

Вошел Соболев.

– Товарищ командующий, по вашему приказанию доставлен пленный комендант пятьдесят четвертого укрепленного района "Варта" полковник Флакке.

– Веди его сюда!

Полковник выглядел типичным представителем прусской военщины, держался подчеркнуто прямо, волосы стриг ежиком, под глазом виднелся след от традиционного монокля. Он показал, что гарнизон, оборонявший участок его укрепрайона южнее Познани, попав неожиданно под удар танков, сразу же разбежался. Машина самого Флакке вместе с ее обладателем досталась разведчикам уже на окраине Познани.

– Что представляет Познань? Укрепления? Гарнизон?..

Разглядывая план крепости, который достала группа Павловцева, немец обстоятельно, не торопясь, отвечал на наши вопросы:

– В городе три обвода. Внешний идет по фортам старой крепости, модернизированным и отлично подготовленным к современной обороне. Второй, послабее, идет вот здесь,– полковник указал районы.– А третий, самый сильный, расположен в крепостной цитадели. Все дома города подготовлены к круговой обороне, все подвалы в пределах одного квартала соединены подземными ходами. Практически гарнизон будет невидим для наступающих войск. Он насчитывает свыше тридцати пяти тысяч человек и возглавляется штабом двадцать первого армейского корпуса. По предварительным наметкам нашего командования, Познань должна оттянуть на себя не меньше двух наступающих русских армий.

Как потом нам стало известно, полковник ошибался или намеренно назвал меньшую цифру: гарнизон Познани насчитывал около 65 тысяч солдат и офицеров.

– Какие оборонительные рубежи расположены западнее Познани? – спросил Катуков.

– Еще два крупных. Один из них проходит по бывшей границе Германии с Польшей, между рекой Оброй и Одером. Это так называемый "Восточный вал", или Мезеритцкий укрепленный район.

Когда увели пленного, командарм сказал:

– Ну, картина, по-моему, ясная. Я читал донесения разведчиков, побывавших в Познани: они в основном подтверждают подобные показания.

Михаил Ефимович говорил быстро, решительно:

– Какой делаем вывод? Первое: докладываем Военному совету фронта о состоянии города. Второе: просим освободить нас от штурма, а Познань передать подходящим общевойсковым армиям. Третье: просим использовать нас для дальнейшего наступления с целью выхода на германо-польскую границу, а если позволит обстановка, будем двигаться и дальше. Ваше мнение?

– Решение, по-моему, верное, – ответил Шалин.– Оно учитывает специфику танковых войск. Но ведь по плану фронтовая операция должна закончиться у Познани...

– Фронт и Ставка не откажутся продолжать наступление!

– А снабжение? – спрашивает Шалин. – На трофейном горючем далеко не уедешь.

– Думаю, достанем, – отвечаю я.– Сегодня выезжаю во фронт, в Отвоцк, буду просить Телегина.

– Тогда все в порядке.

Михаил Алексеевич разглядывает план Познани, весь исчерканный пятнышками мощнейших фортов и узлов обороны.

Впоследствии войскам В.И. Чуйкова и В.Я. Колпакчи пришлось штурмовать Познань еще целый месяц. Но обстановка требовала от нас двигаться дальше, к новым рубежам.

Трехсоткилометровый путь от Познани до Варшавы пролегал по боевой дороге. Прошло всего семь суток с момента нашего ввода в прорыв, а фронтовая операция огромного масштаба была выполнена с превышением. Взглянув на шоссе, любой человек без лишних словесных пояснений мог почувствовать, как такое могло случиться: на сотни километров растянулся сплошной движущийся поток советских войск. Навстречу нам шли отремонтированные танки, напоминавшие сейчас диковинный цветок: лепестками были десантники и подсевшие пехотинцы, густо, тело к телу, охватившие стальной стебель башни. Тягачи пыхтели от тяжести артиллерии: шли дивизии и корпуса прорыва. Пушки, проделавшие смертоносную работу неделю назад, теперь поторапливались расправляться с очередными узлами вражеского сопротивления. На стволах стальных ветеранов "бога войны" были нарисованы белые звездочки и другие условные значки, которые шифруют разбитые танки, доты, дзоты, батареи.

За ними двигалась "царица полей" – "матушка-пехота", "братья-гвардейцы" как только не называли любовно наших пехотинцев! Впрочем, слово "пехотинцы" сейчас было несколько неточным: ведь оно происходит от "пеший", а кто в такую пору идет в наступление пешим? Эдак танки до Берлина дойдут, а пехота и не увидит противника... Воины использовали подручный транспорт: все, что могло двигаться со скоростью большей, чем скорость пешехода, было мобилизовано в армию. Мелькали трофейные машины и подводы, какие-то допотопные брички, пролетки и велосипеды. Пехотинцы, артиллеристы, инженерные части спешили на запад. Все было использовано для того, чтобы быстрее достигнуть Познани и разгромить гарнизон.

– Триста километров верхом так ехать!.. – Кучин даже поерзал на шоферском сиденьи, как будто у него самого появились потертости от подскакивания на лошадях.

Впрочем, нашему шоферу приходилось немногим легче, чем всадникам. Дорога была ужасная: поток шел встречный, к фронту, а все обочины забили обгорелые остовы танков, самоходок, бронемашин, колесного транспорта... Почти триста километров наш бронетранспортер подпрыгивал, как на бревенчатом настиле. От Конина до Коло нас трясло на останках техники дивизии "Бранденбург", от Коло до Кутно вымотала душу разбитая техника 412-й резервной дивизии, от Кутно до Ловича – 25-й танковой дивизии. Особенно было тяжело на пробках, а они регулярно создавались у каждого из десятков разрушенных мостов и мостиков. На отдельных участках движение шло по времянкам, то есть только в одну сторону, и то с трудом.

Пристально всматривался в лица пехотинцев, обожженные порохом и ледяным ветром, в их глаза, набрякшие кровью от бессонницы. Солдаты были охвачены одним желанием – скорее! скорее!

Много пленных. За три с половиной года войны я еще никогда не видел таких огромных колонн вчерашних врагов на дорогах.

– Добрые у нас люди, – замечает Кучин: солдаты то и дело суют несчастным, одураченным Гитлером людям в ненавистной форме кусок хлеба или отсыпают табачку.

Около указателя, где проворные дорожники написали: "До Познани – 150 километров. До Берлина – 350",– регулировщица отмахнула флажком: "Стой!" Я обратил внимание на особую лихость и в то же время изящество, с каким она работала: такому регулировщику с удовольствием подчиняется каждый водитель, независимо от его положения и ранга. Особенный колорит ее фигуре придавал карабин за спиной: девушка была не только регулировщиком, но и солдатом дорожной охраны.

По какой-то ассоциации вспомнился знаменитый виртуоз, артист регулировки, который до войны стоял в Ленинграде на Невском: толпы людей зачарованно наблюдали за его движениями. Но, право, наша фронтовая регулировщица работала не хуже!

Девушка подошла к машине, переложила флажок в левую руку, правую приложила к шапке и попросила... забрать у нее военнопленных. В течение дня к посту подошло около пятидесяти стариков и подростков из фольксштурма с просьбой взять их в плен.

– Кто идет к фронту – те не берут, некогда, говорят, с пленными возиться. Я немцев в тыл отсылаю – не идут, бьют себя в грудь, говорят: "пук-пук". Боятся, значит, что убьют их. Куда мне с ними деваться?

Лицо ее показалось знакомым. Нет, не могу вспомнить! Широколицая, с наливным румянцем во всю щеку, с блестящими серыми глазами и лихо вздернутым боевым носиком. Типичная русская женщина. Но Кучин, который с момента ее появления находился в возбужденном состоянии, вдруг громко закричал:

– Она!

– Кто она?

– Да та, ну, помните, старая знакомая, по сорок второму году!

Убедившись, что я не могу вспомнить, выразительно постучал себя где-то пониже спины.

И я вспомнил....

Наше соединение формировалось тогда недалеко от Калинина. Как-то по делам я спешил в Москву. Время клонилось к вечеру, и Кучин вел "эмочку" на большой скорости, чтоб до ночи успеть в город. На перекрестке регулировщица скомандовала: "Стой!", но Миша не выполнил приказа и понесся дальше: мол, время военное, везу начальство, не до правил движения. Не успели мы проскочить и ста метров, как раздались выстрелы, и Миша тихо ойкнул. Я оглянулся. Девушка сорвала карабин и стреляла вслед. Стреляла, конечно, по скатам, но пуля случайно поцарапала Кучина. Пришлось мне, как старшему, извиниться за шофера. Уже полулежа на заднем сиденьи, Миша все бормотал: "Бывал в переделках, из-под носа у немцев ускользал, но страдать от курносой бабы... ох!"

– Курносые все смелые, – ехидничал Миша Балыков. – Сам такой.

– Я татарский мужчина, а это русская баба, ей не положено...

– Что значит баба? Такой же красноармеец, как ты. Лучше лежи и молчи! Девушка службу несет, согласно инструкции поступает и тебе сказала ясно: "Стреляла по нарушителю". Осознал, что ты нарушитель?

Кажется, на сознание Кучина подействовали не столько эти аргументы, сколько "свинцовый довод" девушки, напоминавший о себе болью. Во всяком случае, с тех пор он с великим уважением относился к "злым бабам", заранее сбавлял перед постами скорость и, когда позволяло время, перебрасывался с ними двумя-тремя словами. Как это было приятно девушкам! Ведь посты стоят на развилках дорог, в большинстве своем за несколько километров один от другого, и в снег, и в мороз, в бурю, в ночь дежурят там всего-навсего две женщины: одна – на посту, а сменщица забилась на время в маленькую норку-окопчик, метрах в 20 – 25 от подруги, наблюдает, отдыхает, разогревая сухой паек консервы. Любому военному, будь он десять раз смельчак, неприятно ехать по фронтовому тылу ночью – вряд ли кто будет возражать! И не один ты, и вооружен, а все думается, что с каждого куста в тебя пулю пустят или гранату бросят даже не увидишь, кто. А девушки стоят! Проедет машина во тьме, осветит регулировщицу фарами, и снова ничего не видать. Что стоит ее уничтожить блуждающему волку в фашистском мундире? Несут героини бесстрашную вахту, но не замечает никто их подвига, и как же она рада бывает, когда Миша Кучин остановит нашу машину, и некурящий ездок даст ей конфеток и послушает рассказ о тяготах службы и о нашем "не совсем хорошем" отношении.

– Иди картошку есть, я испекла, – закричала нашей регулировщице подруга из маленького окопчика.

– Разрешите дозаправить машину. Горючее на исходе, – вдруг обратился ко мне Кучин каким-то неестественным тоном.– А вы бы, девушка, угостили генерала печеной картошкой, он ее шибко уважает, – совсем по-другому заговорил мой "дипломат" с регулировщицей.

Сели у костра.

– Откуда родом, девушка? – спрашиваю.

– Ярославская.

Адъютант Балыков кокетливо задает вопрос:

– Как вас мама величала?

– Мама, мамочка...– чуть погрустнела наша лихая хозяйка дороги и вдруг быстро ответила: – Мама – Никочкой, муж – Никой, а для вас, товарищ, я красноармеец Македонская.

Но Балыкова не так легко одолеть:

– Припоминаю. Это про вашего папашу нам в пятом классе на истории рассказывали?

– Возможно, – соглашается девушка. – Его Александром Филипповичем звали.

У Балыкова глаза на лоб полезли.

Пришлось мне сглаживать острый разговор. – Для мамы, значит, Никочка, для него – красноармеец Македонская, а для меня... Разрешите называть вас Николаем Александровичем. Раз несете мужские обязанности, то, как воин к воину, не могу к вам иначе обращаться.

Старая знакомая так и расцвела от удовольствия.

– Давно вы на фронте, Николай Александрович?

– Три года...

Дальше "заполнять анкету" не было времени: день был на исходе, а я, несмотря на отличный бронетранспортер, не сумел проехать и двухсот километров. Такая была дорога!

...В третий раз удалось встретиться с Македонской уже в Зеелове, под Берлином. На боку у нее висел револьвер, а погоны перечеркнула лычка ефрейтора. Мы были рады встретить эту женщину, переносившую вместе с нами тяготы войны и мечтавшую прийти в Берлин. Хотя она отмахнула – "путь свободен", я остановил машину: поздравил ее с близкой победой.

– Как мама, как муж?

– Мама жива, муж в авиации служит.

– Что, сверху крыльями машет? – все пытался острить Балыков.

Но ефрейтор Македонская была настроена добродушно.

– Нет. А письма получаю. Из Берлина домой поедем!

– Ну, до встречи в Берлине, Николай Александрович!

– До встречи...

...В тот день для "Николая Александровича Македонского" и ее напарницы у Кучина нашелся сверток пообъемистее, чем для других регулировщиц. Он поспешно сунул его мне в руки, я так же быстро передал подарок женщинам.

Уже в машине спросил:

– Что это ты, Миша, тяжелое положил?

– Да что, товарищ генерал, конфетки – не еда. Добавил кусок сала, пусть с картошечкой побалуются. – И, чтобы скрыть свое смущение, перевел разговор: Вот не успеем засветло проехать Варшаву! Спешить надо...

Близость легендарного города уже чувствовалась на дороге: толпы людей шли с запада, к освобожденным пепелищам столицы. Инвалид энергично работал руками, передвигая свое кресло по направлению к родному дому, велосипедист прицепил к багажнику тележку, на которой тряслась по шоссе его семья. Многие просто несли детей на руках. Иногда попадались повозки, обычно с бедными пожитками: ну какой скарб мог быть у беженцев!

Меня томило желание посмотреть красавицу Варшаву. Случилось так, что до войны пришлось много читать о великолепных дворцах, чудесных варшавских парках, о славных революционных традициях непокорного города, где родилась любимая песня нашей юности "Варшавянка". Но нынешнее мое чувство к Варшаве было особенным. Освобожденные армией города невольно становились особо близкими и родными нашим сердцам, а столицу Польши в составе войск 1-го Белорусского фронта освобождала и наша армия. Когда стальным ударом корпус А.Х. Бабаджаняна разбил гитлеровские орды под Скерневице и Ловичем, а 2-я гвардейская танковая армия освободила Сохачев, они перерезали пути отхода гитлеровцам, и гарнизон Варшавы, почуяв за спиной наши танки, в панике бежал на север. В Варшаву вошли тогда вместе и русские и польские солдаты, побратавшись кровью навечно на ее опустевших улицах.

Перед самым городом нас остановили. К бронетранспортеру подошли два человека: молодой подтянутый советский лейтенант и пожилой поляк.

– Контрольно-пропускной пункт, – рука офицера четко взлетела к козырьку. Проверка.

Внимательно осмотрел мои документы.

– Можете ехать, счастливого пути.

– Как проехать к мосту?

– Если не возражаете, дам местного проводника-добровольца. Избежите больших трудностей в городе. У нас несколько таких курсируют – до предместья Варшавы Праги и обратно... Пан Станислав, проводите генерала!

Много мне пришлось повидать за войну пострадавших городов, но такого разрушения и разгрома я не видел нигде – ни до, ни после. Бесконечными рядами тянулись сплошные руины улиц. Нервы угнетала абсолютная скорбная тишина города, в котором не так давно жил и работал миллион человек. Только гулкие взрывы нарушали безмолвие – это саперы уничтожали мины, оставленные гитлеровцами в мертвой Варшаве. По обе стороны дороги тянулись надписи: "Минировано... Опасно". Железные ребра конструкций выпирали наружу из массы битого кирпича. На пути встречались большие воронки, стояли обгорелые трамвайные вагоны на исковерканных линиях, путались под колесами телефонные и электрические провода. Пустыня! Стены вокруг до того черные, будто находились сотни лет под землей и сейчас откопаны.

Изредка среди развалин показывались фигурки одиноких людей. Вот пожелтевшая, исхудалая, оборванная женщина в летних сандалиях и соломенной шляпке вывезла на воздух измазанных русоголовых ребятишек. Казалось, каждая косточка просвечивала сквозь кожу крошечных дистрофиков. Двигаться у них не было сил – изможденно прислонили дети головки к колясочке, видно, задремали. Разбитый родной город и неубранные трупы врагов – таковы были первые впечатления "золотой поры" детства у маленьких граждан Польши.

Я спросил провожатого о судьбе знаменитых варшавских дворцов и парков.

– Если желаете, можем подъехать, посмотреть, – предложил он, – крюк небольшой.

Свернули в Старо-Място. Около взгромоздившейся груды кирпича, щебня, арматуры наш провожатый задержал бронетранспортер.

– Знаменитый Королевский замок... А тот фундамент – от костела святого Яна, нашей национальной святыни. Шестьсот лет в нем лежали останки первых князей Польши.

Только у опаленного пламенем Лазенковского парка увидел первое, чудом сохранившееся сооружение – памятник Яну Собесскому. Станислав попросил на минуту остановить здесь машину. Кучин тормознул.

Поляк подошел к подножию статуи этого польского короля, который некогда спас немецкий народ от турецких захватчиков, снял старенькую фетровую шляпу и перекрестился.

– Наверно, Варшава такая, как Сталинград,– не выдержал Балыков.

– Они ее взрывали, – свистящим надрывным голосом кричал поляк, аккуратно, методично, дом за домом! Гитлер хотел убить нашу Варшаву. Он ненавидел ее дух, дух Костюшки, Варынского. Мы всегда были непокоренными, и ефрейтор решил убить нас. Полмиллиона людей убил, но Варшаву – не смог! Вас, братья, интересуют памятники Варшавы! Вот главный памятник! – он показал на дыры канализационных люков. – Круглые сутки здесь дежурили фашистские посты с гранатами в руках, но мы выходили из туннелей и убивали врагов, как бешеных собак.

– Вы были в числе повстанцев?

–Да.

– Какова их судьба?

– Часть нашего отряда пробилась с боями в Пиотркувские леса и соединилась с партизанами, некоторые счастливцы добрались до Праги через Вислу, но основная масса погибла в Прушкувеком лагере.

Уже у моста в предместье Варшавы, отвечая на нашу благодарность, проводник сказал:

– Увидите на фронте наших солдат из дивизии Костюшко, передайте: пусть скорее возвращаются с победой. Варшава ждет возрождения!

За мостом мы снова увидели, как возвращаются в родной город жители Варшавы. Многие уселись на танках, тягачах – потеснились, уступили им на броне местечко получше советские десантники. Как не помочь людям в беде! У самого города какая-то полька благодарно расцеловала сконфуженного танкиста. Бойцы совали польским старикам, детишкам, женщинам что-то из своего сухого пайка, делились армейской пищей. Вслед за танками тянулся огромный обоз, задержавший нас на дороге.

– Что везешь? – полюбопытствовал по-шоферски Кучин.

– Хлеб Варшаве, – ответил чумазый водитель встречного грузовика.– Четыре наших республики шапку по кругу пустили, скинулись. Шестьдесят тысяч тонн пшеницы набрали в эту шапку...

Только поздно вечером достигли мы домика в Отвоцке, где находился член Военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин. Усталый Константин Федорович вышел из-за своего столика и, как всегда, улыбаясь, протянул руку. Его стол буквально закрыли развернутые папки. В одной виднелся план подхода эшелонов с горючим и боеприпасами, рядом примостился список разрушенных и мостов с указанными сроками восстановления. На карте были особо помечены красным карандашом взорванные железнодорожные мосты в Варшаве и Демблине. Синим подчеркнуты города, где Телегин срочно должен был формировать комендатуры. Да, работки у Константина Федоровича хватало!

– Не думал, никак не думал, что ты такой прижимистый, – он говорит это нарочито серьезно, – горючее всей Германии себе одному захватил, а фронту не доложил. Значит, для своей армии копишь, а Богданов пускай стоит?

– Как – стоит?

– Радиограмму от него с Латышевым получили: "Армия достигла Варты. Остановились: горючее отсутствует. Богданов. Латышев." Как тебе это нравится?

Посмотрел на меня укоризненно.

– Командующий нервничает. Приказал явиться Богданову с Латышевым. Им попадет, но и тебе достанется.

– Рад принять любое наказание, но – справедливое. Вы обеспечили армию горючим напрямую до Познани, то есть на четыреста километров. А повороты – на север сто километров, на юг семьдесят километров, которые армия делала по приказу каждый день, – это будет учитываться? Изменение направления вызвало новый расход горючего. Наши танкисты с задачами справились, обеспечили себя трофейным газойлем. Богданов и Латышев могли бы сделать то же самое. За что меня ждет наказание?

– Ишь ты, разошелся. Любопытно! Значит, по-твоему, виноват я?

– Во всяком случае, приказы исходили от Военного совета фронта. Армия наступает, и спасибо за это надо сказать политработникам и работникам службы ГСМ: сумели достать горючее на немецких аэродромах и в других местах. Вот насчет боеприпасов прикажете – отдам без слова: не израсходовали и половины, бьем с первого снаряда, а больше гусеницами работаем.

– Вон ты куда ведешь! Зато горючее, конечно, потребуешь с процентами? Телегин явно шутил над моей горячностью и "дипломатией".– Ты пойми, подумай,становясь серьезным, продолжал он,– с горючим очень тяжело, наступают восемь фронтов, всем нужно. А вы израсходовали свою норму слишком быстро...

– Так все почему, Константин Федорович? Планировали горючее без учета новых задач, которые выполнялись армией в ходе операции!

– Хватит об этом. За боеприпасы спасибо: у других нужда есть. Но смотри в дальнейшем всегда докладывай о трофеях, а то я подброшу тебе лишнее горючее, а у других и необходимого может не быть.

– Хорошо, что фронт о нас думает, а соображать и самим надо. Я бы попросил, кстати, внести в ваш план еще один дополнительный пункт.

– Что такое?

– Проехать нельзя! По этой причине опоздал к вам на восемь часов, хотя выехал пораньше. Столько техники и оружия на дороге навалено – как в некоторых фильмах.

– Ну, садись, садись, разошелся. От выговора ты на этот раз избавился! Ваш доклад об окружении Познани и дальнейшем использовании вашей армии получили. Читай резолюцию.

Решительным почерком было начертано: "С вашим предложением согласны. Дальнейшая борьба за Познань возлагается на армию Чуйкова и армию Колпакчи.

Жуков. Телегин".

– Ясно?

– Так точно.

– Горючего дадим. Тепленькое, с ходу. Запиши номера эшелонов, которые подойдут на станцию снабжения.

– На какую станцию?

– На твою старую – Леопольдув. Ближе доставить не можем: железнодорожные мосты через Вислу не восстановлены. Горючее дадим, а подвоз сам организуй.

Вот так сюрпризец!

– Константин Федорович, в академии нас учили, что если плечо подвоза армии превышает сто километров, то армию обеспечивает фронт. А от Леопольдува до наших соединений добрых пятьсот километров наберется.

– А вас в академиях учили, что подвижные войска по сто-сто двадцать километров в сутки проходят? Ах, не учили! Что же вы так поступаете и правила нарушаете? Вот тебе ответ. Академия – хорошее учреждение, но практика есть практика. Верю, что найдете выход. Посоветуйся с людьми.