Текст книги "Впереди - Берлин !"

Автор книги: Николай Попель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

На головном танке Помазнев начертил схему предстоящего – последнего боевого маршрута бригады: "Плацдарм – Зеелов – Мюнхеберг – Берлин – рейхстаг".

– Не боевые машины, а прямо-таки выставка современного плаката, – пошутил Катуков.

– Инициатива группоргов, – объяснил Гусаковский. – В батальонах еще понаготовили знамена с бригадными значками, чтоб в Берлине водрузить.

В 1-й гвардейской бригаде у Темника картина была та же, что и у Гусаковского. На танках ветеранов сорок первого года начертано: "Москва Берлин".

– Что ж ты, Темник, ради наступления на Берлин побриться поленился? шутливо намекал Катуков на густые усы командира бригады.

– Не могу, товарищ командующий. Мои усы танкисты прозвали "Смерть Гитлеру". Убьют Гитлера – тогда сбрею!

– Ничего, подходящий зарок придумал!

Недалеко от Темника расположился и командный пункт Чуйкова. Командующий 8-й гвардейской армией давно славился гостеприимством, но, когда мы увидели подготовленные для нас блиндажные "апартаменты", решили, что на этот раз он сам себя превзошел. Здесь был построен целый подземный домище: просторное рабочее место, место для отдыха и столовая!

– Хороши у вас саперы, Василий Иванович! В который раз удивляемся!

– Чем богаты, тем и рады, дорогие товарищи танкисты!

Прекрасно замаскированный саперами наблюдательный пункт армии. Не только с воздуха – буквально в сотне метров его невозможно было заметить. Мои руки сами потянулись к биноклю: ну-ка, что там, у противника, делается?

К вечеру приехал Военный совет фронта.

Нервничаем: ведь в три начнется!

– Передовые батальоны все сделали, Василий Иванович? – спрашивает командующий фронтом. Чувствуется, что и он взволнован.

– Двое суток, четырнадцатого и пятнадцатого, непрерывно боем разведывали противника при поддержке артиллерии и танков. Доходили до первой, даже до второй траншеи.

Сведений разведка боем дала немного. Подтвердилось лишь то, что мы знали и раньше. Маршал Жуков тут же спросил Чуйкова:

– А свой план наступления мы этим не раскрыли?

– Как приказали, товарищ маршал, так я и сделал! – Чуйков разводит руками.– А чего можно тут раскрыть? Ведь в принципе повторяем тактику прорыва на Висле! Направление удара немцам ясно – с плацдарма. О времени они тоже приблизительно догадываются. Четырнадцатого: апреля мои гвардейцы взяли пленного, так он прямо заявил: "Это не было вашим настоящим наступлением. Большое наступление будет дня через два. Через неделю вы будете в Берлине, а через две недели война кончится". Умный солдат, не сумел его Гитлер до конца оболванить. Так что и место, и время удара противнику примерно известны. Но, думаю, они не догадываются, что мы применим опять старую тактику: уж это будет для них полной неожиданностью.

Георгий Константинович Жуков, которого развеселили соображения немецкого солдата о сроках и исходе операции, при последних словах Чуйкова слегка поморщился:

– Чего ж нам обезьяну выдумывать, когда она давно в джунглях бегает! Тактика наступления испытана, противоядие у немцев не придумано. Да еще когда они попробуют нашу новинку – ночной удар с подсветкой,– не беспокойтесь, эффект будет! Представляете себе: сочетание мощного артогня, удара бомбардировочной авиации – и тут же, неожиданно, прожектора! Световой удар, если можно так выразиться!

В три часа ночи (в пять часов по московскому времени) была начата артиллерийская подготовка. Стволов у фронта было столько, что командующий фронтом приказал сократить время огневой обработки полосы противника. Всего двадцать минут били наши пушки по целям, которые ярко освещались сотнями прожекторов. Выглядело это очень красиво и внушительно.

– Откуда прожекторов столько набрали? – интересовался Катуков, любуясь лучами, плавно скользившими по тучам дыма, пыли, гари.

– Кто его знает...

Дан сигнал – и пехота вместе с танками непосредственной поддержки ринулась в атаку на "ослепленного" противника.

И вот уже Чуйков докладывает: захвачена первая позиция! Командующий ходит, довольно потирая руки. Бормочет: "Хорошо! Хорошо! Очень хорошо!"

Пройдена вторая позиция! Кажется, успех дела решен!

Но примерно к обеду Василий Иванович, с лица которого улетучилась недавняя радость, неохотно доложил, что огневое сопротивление противника усилилось и гвардейская пехота залегла.

– Что значит "усилилось"?! Почему залегли? – спросил Жуков. – Вперед!

– Сильное сопротивление с Зееловских высот. Бьет масса артиллерии. Пехота лишена поддержки танков: часть сожжена, другие завязли в болотах и каналах одерской поймы.

– Атака захлебнулась? – Жуков просто не мог поверить. – Это вы хотите сказать?

– Захлебнулась или не захлебнулась, товарищ маршал, – Чуйков мрачно тряхнул головой,– но наступать мы будем!

И пехота опять рванулась на Зееловские высоты. И снова безрезультатно. Артиллерия противника свирепствовала, появляясь там, где мы ее абсолютно не ожидали. Один за другим вспыхивали и загорались танки, застрявшие в каналах или торфяной жиже.

Во второй половине дня маршал Жуков не выдержал: отказался от первоначальной идеи ввести нас в чистый прорыв и принял предложение Катукова пустить танковую армию в бой немедленно. Но единственную среди пойменных болот дорогу на Зеелов насквозь простреливали вражеские пушки. Вскоре наши подбитые танки перегородили проезжую часть, затем были забиты кюветы: в них тоже застряли боевые машины. К вечеру можно было подвести неутешительный итог: первый день генерального наступления не ознаменовался развитием успеха войск 1-го Белорусского фронта.

Наутро пришло радостное сообщение: 1-й Украинский фронт прорвал главную полосу обороны противника, и маршал Конев, согласно плану, ввел в прорыв танковые армии.

После отъезда Военного совета фронта мы с Катуковым рассудили, что делать на КП Чуйкова нам больше нечего. Решили ехать в армию, чтобы самим двигать войска вперед. Оставили связь напрямую и уже через пятнадцать минут оказались в своем штабе.

– Товарищ генерал, притащили пленного с важными документами,– доложил командир отдельного разведывательного мотоциклетного батальона майор Графов.Приехал на фронт из самого Берлина.

– Давай сюда!

Немец, судя по всему, был штабным офицером. Документ, захваченный при нем, оказался очередным приказом Гитлера по войскам, в котором подводились итоги боев за 16 апреля. Фюрер торжественно извещал армию, что наше наступление отбито и тем самым выиграно время для поисков конфликта между союзниками. "На Одере решается судьба Европы,– писал Гитлер.– Здесь будет поворотный пункт войны... Русские потерпели самое кровавое поражение, какое только вообще может быть". Для поднятия духа Гитлер с пафосом объявил, что Геринг передает Берлину сто тысяч асов, Гиммлер – двенадцать тысяч лучших сотрудников гестапо и СС, Дениц – шесть тысяч моряков. Эти подкрепления и спасут Берлин!

– Вы верите тому, что здесь написано? – спрашиваю гитлеровца.

Пленный поднял на меня худое, измученное лицо. Стали видны глаза безумные глаза фанатика.

– Кто верит фюреру – верит в победу!

– Но мы под Берлином...

– Мы тоже были под Москвой!

– Но мы тогда еще только собирались с силами, а вы сейчас свои силы уже израсходовали. На что вы рассчитываете?

Абсолютно спокойно он ответил:

– На чудо.

На исходе дня 16 апреля Михаил Алексеевич Шалин доложил, что, несмотря на неоднократные атаки пехоты и танков, взять Зееловские высоты не удалось: фронт застрял.

Катуков расстегнул ворот, глубоко вобрал в себя воздух:

– Такого сопротивления за всю войну не видал. Как вкопанные стоят гитлеровские черти! А нам приказано наступать – днем и ночью двигаться, не считаясь ни с чем! Надо ехать в войска.

До штаба Бабаджаняна всего полчаса езды. Дорогу освещало зарево пожарищ. Почва под колесами ощутимо вздрагивала от могучей канонады: это советская артиллерия обрабатывала Зееловские высоты, которые упрямо, поливая кровью метр за метром, штурмовали тысячи воинов.

В штабе корпуса застали комбригов. Гусаковский, Смирнов, Моргунов – все окружили Бабаджаняна и Веденичева, анализировавших обстановку по карте. Завидев нас, Армо вытянулся, на лице – отчаяние.

– Почему задержка?!

Доложил. Трудности у корпуса действительно большие. Передовой отряд сумел прорваться к высотам на максимальной скорости. Это было настоящим подвигом: маневра у Гусаковского не было, единственную дорогу – и ту забил стрелковый корпус генерала А.И. Рыжова. И все-таки авангард Армо, а вслед за ним и остальные бригады вырвались к линии вражеской обороны. Но на подъеме стало особенно тяжело: высоты оказались недоступными для танков. Сначала командиры танков пытались маневрировать по пологим местам, но таких почти не оказалось. Чем ближе к вершинам, тем отвеснее вздымались кручи. Опытные механики-водители повели боевые машины по диагоналям подобно тому, как человек штурмует неприступную вершину не прямо в лоб, а зигзагами. Но для танков идти на подобный маневр было смертельно опасным делом: немецким снарядам подставлялась уязвимая бортовая броня. Сами танкисты зачастую не могли открыть ответный огонь, так как на склонах их пушки задирались высоко кверху. На пути гвардейцев были минные поля и рвы, фаустники поджидали их в каждом окопе, а главное, тяжелая артиллерия и зенитки, поставленные на прямую наводку, простреливали почти каждый метр склонов.

– Бьют в упор! – кончил доклад Бабаджанян. – Взять в лоб Зеелов очень трудно, можем положить весь корпус – и все равно это будет без толку.

– Ваше решение?

Тогда Бабаджанян осторожно провел красным карандашом небольшую стрелку по линии железной дороги, рассекавшей Зееловские высоты на правом фланге, километрах в пяти севернее города Зеелова. Гетман на лету понял эту идею обхода, одобрительно прошептал: "Верно! Напролом лезть нечего, надо умненько",– и стал внимательно разглядывать изогнутую светло-коричневую полоску высот, перечеркнутую красной карандашной линией.

– Главными силами отвлеку внимание,– в черных глазах Бабаджаняна заиграла привычная хитринка,– а по насыпи железки пущу Гусаковского. Здесь крутизны нет, проем для дороги вырыт. Если успеем ворваться в боевые порядки противника..

Широкая худая ладонь Армо легла ребром на намеченную цель, – и пальцы его согнулись, как бы сгребая высоты в полуокружение.

.. .Тьма сгустилась, но бой не прекращался. Пять армий фронта без передышки рвались вперед. Грохотали тысячи пушек, взрывались десятки тысяч бомб, трещали сотни тысяч автоматов и винтовок, и под весь этот аккомпанемент "профессор наук передового отряда", как любовно звали товарищи Гусаковского, незаметно подобрался на фланге к позициям врага, с боем прорвал их и свернул по тылам к югу. В 23:00 пришло сообщение, что первые три домика на северной окраине города Зеелова находятся в руках танкистов.

Я немедленно радировал Шалину:

"Бабаджанян тянет в прорыв весь корпус и вместе с пехотой Рыжова обходит Зеелов с северо-запада. Как у Дремова?"

"Темник вклинился на скаты высот,– отвечал Шалин. – Противник контратакует свежей дивизией. Положение тяжелое".

Военным советом армии было принято решение перебросить Дремова на маршрут Бабаджаняна и развивать успех.

Всю ночь и первую половину следующего дня корпус Бабаджаняна вел упорные бои: частью сил развивал успех на запад, а группа подполковника П.А. Мельникова повела наступление на восток, в тыл обороны противника. Корпус будто серпом охватил гитлеровцев с фланга и медленно скашивал все, что оказалось зажатым между его концами.

17 апреля, ко второй половине дня, выступ шириной в несколько километров вдавился на гребни высот: оборона противника надломилась на самом важном направлении.

К 19 часам противник был полностью выбит из Зеелова.

Мы с Бабаджаняном и Гусаковским поднялись на вершину одного из холмов. К востоку просматривалась вся пойма – до Одера.

Гусаковский не сводил глаз с немецких позиций, пройденных вчера утром нашими частями.

Внимание Бабаджаняна привлек небольшой участок на север от Зеелова. Десятки разбитых немецких танков, самоходок, орудий, минометов – настоящее кладбище военной техники.

– Что это – район прорыва? – спросил он Гусаковского.

Тот кивнул:

– Да. Думал, конец нам здесь будет!

– А чья работа?

– В основном – самоходчиков. Бой был ночной, суматоха жуткая, дым, темнота. Тут как раз батарея самоходок Николая Поливоды из засады и лупила в упор по танкам. И результат получился неплохой: восемь "тигров"! А уже после боя майор Лавринович, заместитель Мельникова, доложил, что пропал командир самоходки старший сержант Кибизов с самоходкой. Такое расстройство у Мельникова: лучший экипаж потеряли! А наутро этот Кибизов подкатывает к нам собственной персоной. Мельников напустился на него – где, мол, пропадал? Оказывается, тот пристроился к отступающим немцам в хвост и на марше еще пару "тигров" уничтожил. Весь полк над Кибизовым подшучивал: чего он до самого Берлина втихую не дошел, первым был бы героем! Ради двух фашистских "тигров" такую возможность упустил. А он оправдывался, что пожадничал, захотел дюжину танков на счету иметь.

Гусаковский улыбнулся, потом что-то вспомнил и тяжело вздохнул:

– Хорошо, что Пинский у меня под рукой был, а то была бы ночью беда с Мельниковым. Тяжело полку досталось. Прямо на штаб Мельникова вышли сорок танков с пехотой, а у Мельникова при себе две самоходки да писаря с кашеварами. Молодец, не растерялся: и повара, и ординарца – всех в цепь выдвинул, лично вступил в бой, поджег два танка. Выиграл время для подхода батальона Пинского. Как показали пленные, немцы рассчитывали в этом месте закрыть брешь, а после с нами расправиться у себя в тылу. Подтянули к железке артиллерию и повели шквальный огонь по головным танкам Пинского. Дорога тут одна – насыпь, маневра у танкистов нет, для немецких пушек исключительно удобно: подобьют первую машину, и вся колонна должна встать. Метко они стреляли – и первый, и второй наш танк зажгли. Командиры комсомольских экипажей Васильев и Золотев не растерялись, сумели быстро потушить огонь, ликвидировать пробку. Через час все кончилось: фашисты удрали...

18 апреля, во второй половине дня, начальник рации Бабаджаняна доложил, что меня вызывают в штаб армии.

Штаб размещался в маленьком синем домике на северной окраине Зеелова. Распахнул дверь. За столом сидел Михаил Алексеевич Шалин. По другую сторону стола, на маленькой скамеечке,– Катуков с телефонной трубкой в руке.

Михаил Ефимович, увидев меня, протянул телефонную трубку:

– Кириллович, тебя маршал вызывает.

Из разговора с комфронтом стало ясно, что вошедший в наше подчинение отдельный танковый корпус генерала И.И. Ющука, по сведениям маршала Жукова, находился в двадцати километрах к западу от Зеелова. В конце разговора я получил личный приказ: немедленно выехать к Ющуку, разобраться и тянуть туда всю армию.

– Михаил Алексеевич, в какую точку вышел Ющук?

– Известно, что находится рядом, справа от Бабаджаняна.

Приказ сбил нас с толку: мы знали генерала И.И. Ющука как дисциплинированного командира и недоумевали – неужели он, достигнув такого успеха, сообщил сведения об этом через голову штаба армии прямо во фронт? Маршал Жуков не назвал точки, куда корпус вышел, просто – "Впереди вас на двадцать километров, а вы тащитесь..." Но вызвать маршала снова и задать ему вопрос, в какой именно точке находится И.И. Ющук, мы не решились. Хотя солнце уже закатывалось, надо было ехать – выполнять приказ.

Это легко сказать – "корпус впереди"! А где именно?

Поехал на северо-запад. Первым по дороге попался населенный пункт Нейхарденберг. Дома целые, улицы чистые, кругом зелень, а из-за низеньких заборчиков выглядывают местные жители. От этой картинки мы остолбенели: куда это мы заехали? Но приказ есть приказ – покатили дальше. Уже диск солнца чуть виден за горизонтом, а во встречных селениях везде одно и то же: немцы встречаются на улицах, разглядывают проезжающий бронетранспортер, а Ющука не видать и не слыхать.

Дорога пошла лесом. Едем осторожно, оглядываемся: танковый корпус должен быть где-то в этом районе.

Вдруг как шарахнет мина около нашего бронетранспортера!

– Товарищ генерал, немцы сзади! – кричит автоматчик.

Оглядываюсь – два вражеских бронетранспортера. Смотрю вперед – пехота! Угодили в засаду. Самочувствие наше понятно: заехать в лапы к врагу в апреле сорок пятого года – что могло быть нелепее и обиднее!

– Расчет к пулеметам! Будем прорываться просеками!

"Только бы,– думаю,– не перекрыли дороги".

Пулеметчик удачно поджег загородивший путь вражеский бронетранспортер, и "окруженье пробито". Выбрались на дорогу, по которой двигались сюда. Опять все то же: войск никаких нет, и так почти до самого Зеелова. Северо-западнее его показались на опушке леса танки. Подъехали:

– Кто такие?

Оказалось – передовой отряд корпуса Ющука. Всего в пяти километрах от корпуса Бабаджаняна! Я чуть не задохнулся от возмущения: "Шутить вздумали!" Немедленно явился командир передового отряда, Герой Советского Союза полковник Н.П. Константинов.

– Какую точку доносили в штаб корпуса?

– Вот эту самую, товарищ генерал. По рации Константинов немедленно связал меня с генералом Ющуком. Разговор был у нас короткий. "Где сумел пройти бронетранспортер, – передавал я, – там, надо думать, сумеет пройти и танковый корпус. Если в течение ночи не выйдете, доложу маршалу Жукову о ложной информации штабу фронта".

– Я не докладывал! – уверял Ющук.

Но докладывал – не докладывал, а не сумеет Ющук выйти в указанное место худо ему будет.

В течение ночи корпус, не встречая большого сопротивления, прошел по маршруту, разведанному бронетранспортером. Утром, убедившись, что корпус Ющука вышел на указанный рубеж, я доложил начальнику штаба фронта генералу М.С. Малинину, что приказ выполнен, связь с Ющуком установлена, корпус – там-то.

Что же произошло? Севернее нас на Берлин наступала 2-я гвардейская танковая армия С.И. Богданова. Как позже выяснилось, не в силах больше сдерживать его напор, противник перебросил навстречу Богданову дивизию, защищавшую участок, куда мне как раз "повезло" заехать. Буквально на несколько часов образовалась щель, в которую в силу "стечения обстоятельств" успел проскочить корпус Ющука. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Доехать до штаба армии по улицам Зеелова было делом непростым. Войска загромоздили все перекрестки, переулки, объезды и садики. Артиллерия противника вела сюда огонь не переставая, прорвавшиеся "юнкерсы" бомбили город, но солдаты как ни в чем не бывало шутили, смеялись возле своих "ротных Теркиных", с аппетитом поглощали знаменитую солдатскую кашу, покуривали пайковую махорку. Жизнь шла обычным чередом, на обстрелы почти не реагировали. Привыкли!

Водительское искусство Миши Кучина преодолело пробки: мой бронетранспортер добрался до штаба. Еще за дверью, услыхав знакомый ровный голос, я догадался: в прифронтовой Зеелов явился член Военного совета фронта генерал-лейтенант К.Ф. Телегин.

Вхожу, здороваюсь.

– Что нового? – спрашивает Константин Федорович; Докладываю ему об успешном продвижении Ющука., Телегин доволен, но вида не показывает.

– Знаю, знаю, что правый фланг у вас действует хорошо. А почему отстал Дремов? Вызовите Шарова, пусть доложит обстановку на участке.

Генерал-майор Василий Михайлович Шаров был теперь начальником политотдела в 8-м механизированном корпусе Дремова, вместо убывшего во 2-ю танковую армию полковника Литвяка. Не хотелось нам расставаться с Литвяком, но для общего дела – на повышение – было не жаль: вырос! А Шарова я знал еще как старого сослуживца по Ленинградскому военному округу и Финской войне. В Отечественную войну он работал начальником политотдела одной из танковых армий.

– Люди не виноваты! – докладывал Шаров Телегину. – Сделали все возможное, но с ходу взять Зееловские высоты было невозможно! Здесь было не наступление, даже не прогрызание, а настоящий штурм высот! Лавиной бросались справа, слева, снова справа, все пытались вырваться на вершины. Головной танк Героя Советского Союза Тихомирова все-таки прорвался. Танку, может, легче стало, а экипажу еще труднее! Артиллерия била по ним шквалом, порвало гусеницу, болванкой изранило весь экипаж. Радист Карев, сам глухой от взрыва, выполз из танка, вытащил раненых товарищей, и все вместе исправили гусеницу. Но в темноте не заметили фаустников. На волосок от гибели были. Их Бочковский чудом спас...

Как я понял из рассказа Шарова, комбата Бочковского, что называется, "заело": как это он, Бочковский, не вышел на вершину?! Маневрируя по пологим местам, командир батальона сумел-таки вырваться наверх, рядом с Тихомировым. Передний люк танка Бочковского был, по обыкновению, открыт: так удобнее высматривать дорогу на склонах. Поэтому Бочковский сразу заметил двух фашистов, наводивших свои "фаусты" на неподвижный танк Тихомирова. Медлить нельзя было ни секунды. Комбат скомандовал: "Налево!" – и оба смертника были сразу раздавлены. Одновременно танк Бочковского остановился, подбитый. Сам командир без звука повалился внутрь машины: осколком снаряда его ранило в бок.

Дальше события развивались так. К беспомощным машинам двинулся "тигр". Фашист шел нагло, намереваясь расстрелять оба танка в упор. Тогда парторг батальона Василий Пятачков вытащил из рук убитого гитлеровца фаустпатрон и поджег немецкий танк. В третий раз за какие-нибудь полчаса танкистов спасла от верной гибели гвардейская дружба.

– Людей винить нельзя! – повторил в конце доклада Шаров. – В этом бою, товарищ член Военного совета фронта, невозможно выделить отдельных героев: героями были все. Коммунисты и комсомольцы шли впереди. И если мы не взяли Зеелов с ходу, то не по нашей вине. Такая там была оборона – можем наглядно показать!..

– Проезжал, сам видел,– согласился Телегин.– Но трудно не трудно, а наступать надо! Богданов, смотрите, куда вышел, а вы отстаете. Орешек вам попался подходящий, не спорю, и сделано вами немало. Но это не значит, что вы можете топтаться на месте.

– Мы не стоим на месте, товарищ генерал. Медленно, но продвигаемся.

Перед уходом Шарова я задержал его на несколько минут:

– Как состояние Бочковского?

– Рана тяжелая, товарищ генерал, настроение подавленное, переживает, что придется проститься с армией. Одно твердит: "Кончена жизнь". Жалко его. Три года воевал, а перед самым Берлином не повезло.

А мне мало было сказать "жалко" – больно! Неужели и Бочковского потеряем, как других ветеранов?

Но упрямая воля Бочковского помогла его организму выстоять и на этот раз. Долго пришлось ему лежать в госпитале, но молодой офицер все-таки возвратился в армию.

Корпус Дремова по маршруту Бабаджаняна перегруппировался на свое направление. Он двигался днем, почти вдоль самой линии фронта, и, не будь надежного прикрытия с воздуха, непременно разбомбила бы его вражеская авиация.

Выйдя на свою полосу, 8-й механизированный корпус вступил в тяжелые бои. Сопротивление врага было невероятно упорным.

– Засекли корпус, проклятые! – ругался Катуков.– Пленные есть?

– Есть.

– Ну-ка давай кого-нибудь сюда. Привели фашиста.

– Имя?

Он назвал свое имя.

– Часть?

– Рядовой танковой дивизии "Мюнхеберг".

Предположение оправдалось: немцы сумели обнаружить наш маневр и перебросили навстречу Дремову новые соединения.

Пленный говорил охотно, особенно по общим вопросам.

– Фюрер приказал продержаться всего сорок восемь часов. Через двое суток наступит перелом, и новые армии перейдут в решительное наступление. Перед Берлином противник будет разбит – это сказал в своем выступлении гаулейтер и комиссар обороны Берлина Геббельс. Войска СС выстоят эти сорок восемь часов. И победа будет за нами!

– Вы уверены в этом? До Берлина всего сорок пять километров!

– По приказу фюрера каждый населенный пункт объявлен крепостью и каждый немец должен защищать свой дом и свою квартиру до конца. Любые разговоры о капитуляции, даже со ссылкой на фюрера, будут караться виселицей. Это тоже сказал нам доктор Геббельс.

– Кто у вас может запретить Гитлеру вести переговоры о капитуляции? спросил Катуков.

– Сам фюрер запретил! Прежде чем вы успеете подвергнуть физическому уничтожению нашу расу – высшую расу всего человечества! – мы заставим вас захлебнуться в вашей крови. А потом придут на смену свежие силы, и вы погибнете!

– Фанатик,– поморщился Михаил Ефимович, после того как эсэсовца увели. Но насчет приказа о крепостях по всему пути, кажется, не врет. Мюнхеберг уже в третий раз переходит из рук в руки. Мюнхеберг, в честь которого наименовали танковую дивизию, был небольшим городком, стоявшим примерно на полпути между Зееловым и Берлином. Пробиться туда корпусу Бабаджаняна оказалось неимоверно трудным делом: единственная дорога была завалена, заминирована, простреливалась артиллерией на каждом километре. Из придорожных кустов били фаустники.

Но и в этих тяжелых условиях командир корпуса нашел выход:

– Ломай лес! – приказал он Гусаковскому.

Машины, подминая деревья, поползли по чаще. Марш оказался тяжелым: обзора не было, фаустники безнаказанно вели огонь с деревьев, даже специальные защитные приспособления здесь не спасали. Иосиф Ираклиевич решил пустить вперед мотострелков. Они уничтожали засады, подводили танки к укрепленным точкам – стрелки как бы повели за собой боевые машины.

Так, отвоевывая метр за метром, части дошли до Мюнхеберга и заняли наконец город.

Штаб армии в этот вечер разместился в маленьком поселке Шенфельде, южнее Мюнхеберга. Михаил Алексеевич Шалин с тревогой наносил на карту обстановку. С севера, с запада, с юга – будто подковой охватил противник вырвавшуюся вперед армию.

Но армия продолжала продвигаться на запад. Теперь на ее пути потянулись леса, горевшие от залпов "катюш", от авиационных бомб и снарядов. Пламя полыхало на десятки километров и закрывало половину неба. Обойти его было невозможно: с флангов дорогу преградили озера. Гвардейцы пошли напрямик.

Наш бронетранспортер двигался за колонной корпуса Бабаджаняна.

Вскоре ехать стало невозможно, пришлось слезть и идти пешком. В двух шагах не видно ни зги.

– Убьют – не узнаешь откуда. – Катуков прикрыл рукавом воспаленные от дыма глаза.

На дороге то и дело мы натыкались на следы лесного боя. Вот у поворота валяются обломки автомашин: кузов и кабину разнесло фугасом в мелкие щепки, оторванные колеса отбросило на полсотни метров. Неосторожный шофер чуть свернул с колеи на обочину – и его настигла коварно замаскировавшаяся смерть. Недалеко отсюда – раздавленная фашистская батарея кинжального действия.

Катуков чуть не зацепился ногой за проволоку, переброшенную поперек дороги. Один конец ее уползал направо от просеки к мине. По другую сторону, в кустах, валялся труп смертника. Его выброшенная вперед рука как бы в последнем усилии пыталась втянуть прицеленную мину за проезжую колею. На узкой просеке достаточно подбить головную машину – и вся колонна встанет. Но очередь автоматчика успела оборвать жизнь фашиста в последнее мгновение.

Впереди – черная стена дыма. Упавшие деревья чадят, дым дурманит голову. Наша одежда начинает тлеть. Скоро ли будет конец этому пожарищу?

Кажется, что движемся бесконечно долго. Иногда приседаем, чтобы у самой земли разглядеть дорогу под черными клубами дыма. Перешагиваем через трупы, обходим обгорелую коробку танка: это дело рук смертника-фаустника, которого тут же, на дороге, сразила пуля нашего автоматчика.

Бой слышится все ближе и ближе. Дорога вынырнула на небольшую полянку. В центре ее – несколько санитарок с ранеными, рядом – бронетранспортер. В нем даже издали можно заметить подвижную фигуру Бабаджаняна. Закопченный, в обгорелом комбинезоне, он торопливо спешит нам навстречу.

Подбежав к нам, Бабаджанян вместо рапорта раскрывает ладонь и показывает исковерканный, пробитый пулей орден Красного Знамени.

– Вот. Наповал! Лучшего начполитотдела бригады Федора Евтихиевича Потоцкого.

Боль сжала мое сердце. Умницу, храбреца, настоящего коммуниста, прошедшего невредимым десятки боев, смерть настигла у ворот Берлина. Еще две-три недели и наступит великое счастье победы! Но пока приходится платить за нее: гибнут самые дорогие люди.

– Как это случилось? – спрашивает Катуков.

– Только что сам начал слушать раненых, которые вынесли его тело. Пройдемте к ним.

Гибель Потоцкого была так же самоотверженна, как и его жизнь. Эсэсовский карательный отряд, отбив у наших разведчиков село, приступил к расстрелу местных жителей за то, что они выбросили белые флаги. Узнав об этом, Потоцкий поднял бойцов в атаку и спас немцев – стариков, женщин и детей. А сам погиб в этой схватке. :

– Разрешите доложить? – раздалось вдруг рядом. Мы и не заметили, как подошел Помазнев – тоже черный, в обгорелой одежде, но с сияющими глазами.

– Что? – вскинулся Бабаджанян.

– Мост в междуозерье захвачен. Бригада переправляется на тот берег. Батальон Пинского пошел на Карлхорст.

Карлхорст был пригородом, по существу, уже окраиной Берлина.

– И мост стоит целый? – Бабаджанян внимательно, даже недоверчиво вглядывался в лицо Помазнева.

– Так точно. С тыла его взяли. За дымовой завесой. – Помазнев показал рукой на горящий лес.– Гусаковский незаметно переправил на ту сторону батальон амфибий. Мост охранялся батареей, двумя танками и ротой фаустников. Они не ожидали, что наши явятся к ним со стороны Берлина. Пикнуть не успели! Гусаковский послал меня скорее вытащить бригаду с этого пожарища: за мостом нет огня.

Командир корпуса немедленно стал отдавать распоряжения о переправе. Берлин был совсем рядом!

– Что это у тебя за иностранцы? – спросил удивленно Катуков у Бабаджаняна, заметив странную группу, стоявшую за бронетранспортером полковника.

– Ах, эти... Разрешите представить вам японского консула в Берлине со всем штатом, – отрапортовал командир корпуса.

Представитель микадо при дворе фюрера оказался маленьким, щуплым, глаза его скрывались под большими роговыми очками. Вначале он выглядел перепуганным и все твердил на ломаном русском языке: "Ми – друзья, ми – союзник". Здесь мне пришлось вести себя как дипломату: вежливо приветствовал японца, хоть сам в это время думал: "Как же, знаю, знаю таких союзников, на Халхин-Голе встречались. И довелось же ему попасть именно в "монгольскую" бригаду Гусаковского!.."

Успокоившись насчет собственной участи, господин дипломат стал заботиться о семье:

– Жена спасать, жена!

– Чья жена?

– Мой жена. Домик... э, как это, посольство... не это...– и он изобразил звук выстрела.

Бабаджанян успокоил его:

– Русский солдат в безоружных женщин не стреляет.

Историческая задача

Поздно вечером 20 апреля в штабе армии была получена радиограмма: "Катукову, Попелю.