Текст книги "Впереди - Берлин !"

Автор книги: Николай Попель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Как ты, Армо, горячо о своих людях рассказывать умеешь! Но Уруков твой действительно молодец. Проведи к нему.

Медсанбат находился рядом. Уруков лежал у окна, бледный, с какими-то отсутствующими глазами, видимо утомленный напряжением боя. Бинты перепоясали сильное тело.

– Здравствуй, герой, – приветствовал его Катуков. – Представляем тебя к награде.

Улыбка тронула губы раненого.

– Служу Советскому Союзу! Спасибо, товарищ командующий. Только Лидочку тоже не забудьте.

– Какую Лидочку?

– Вот ее, нашу санитарку, Лиду Гагарину.– Он еле повел кистью руки в сторону входа.

Мы оглянулись. За нами вошла в палату, опираясь на костыль, симпатичная девушка с приятными живыми глазами. Ее бережно поддерживал сбоку замполит бригады Тимофей Емельянович Рябцев.

– Она герой, а я что... Я мужчина, а вот она...

– Перестаньте, товарищ майор, – запротестовала Лидочка. – Если б вы, товарищ генерал, видели, как он в атаку шел! Как карающий демон!

– Стихами заговорила! Что значит учительница, – засмеялся через силу Уруков.– Вытащила меня, когда и опытные солдаты подобраться не могли. Сама две раны получила, а все храбрилась. Быть бы мне без нее покойником. С жизнью уже прощался – такого огня за всю войну не видывал. А она достала меня.

– Ладно, будь спокоен. И Лиду Гагарину не забудем.

Темнота в январе наступала быстро. Дел на плацдарме было много, приходилось торопиться. В сгущающемся сумраке мы с командиром корпуса Бабаджаняном переправились на западный берег Обры и ходами сообщения достигли передовых линий батальона Урукова. Бойцы ужинали и отдыхали после тяжелого дня непрерывных атак и контратак. На их лицах отражалось то безмятежное успокоение, какое наблюдается у людей, честно выполнивших свой долг. Как будто тяжелый груз, незримо давивший на спины и плечи, вдруг свалился: они в Германии, они пришли!

– Согласно Указу Президиума Верховного Совета, награждаются... торжественно говорит Михаил Ефимович.

Слегка осипли голоса от многочасовых поздравлений. Зато грудь многих солдат и офицеров батальона украсили новенькие награды.

Радость людям!

– Ну, Кириллович, облегчили мы работу Михаилу Ивановичу Калинину, на сегодня хватит,– просит пощады Катуков.

– В бронетранспортере отдохнем. К Дремову-то ехать надо ведь?

Дремов захватил уже солидный плацдарм с несколькими селами. Проезжая по их улицам, удивляемся мощным немецким зданиям: основания сложены из огромных каменных глыб, стены, почти метровой толщины,– из жженого кирпича. Ну к чему деревенским жителям такие дома? Улочки между этими "избушками" узенькие и кривые, каких у нас не найдешь и в самой захудалой деревеньке: через каждые сто -сто пятьдесят метров изгибаются уступом. Каждый дом готов стать огневой точкой, улицы малодоступны нашим танкам и артиллерийскому огню – нет обзора, зато для фаустников здесь благодать.

Но не помогла фашистам длительная подготовка! На окнах домов полощутся белые флаги. Рейхсминистр Геббельс пообещал расстреливать за каждое такое полотнище, но, видно, не верит попрятавшееся в подвалах население, что колченогий доктор сможет осуществить угрозы: кончилось его время.

В расположении бригады Баранова нас встретил начальник политотдела бригады Ф.К. Дьяченко.

– Радость-то какая! Дошли! – Он как бы весь наэлектризован. – Сбылись наши мечты! Жалко, Липатенков не дожил до такого счастья. Сейчас митинг будем проводить, не возражаете?

– С удовольствием послушаем.

Митинги в тот день прошли во всех частях, подходивших к границе. На многих из них мы присутствовали, но указаний нам давать не приходилось: командиры и начальники политотделов по своей инициативе собирали людей, и бойцы, охваченные волной подъема, после митинга невольно ускоряли и без того стремительный порыв вперед, на землю врага.

– Слово предоставляется командиру роты гвардии лейтенанту Мочалову,объявил Дьяченко.

Петя вышел вперед. Обветренное лицо его было торжественным и величавым, фигура выглядела мощной и уверенной.

– Смотри, прямо как памятник! – тихо сказал Михаил Ефимович.– Хоть плакат с него пиши: "Воину-освободителю – слава!"

– Товарищи, – как-то очень просто начал Петя. – Помните, как в сорок первом наши отходили? Трудно было, кровавыми слезами умывались, но дрались насмерть! Потому что верили нашей Коммунистической партии,– вдруг зазвенел его голос, – что рано или поздно, а мы вот сюда выйдем и будем твердо стоять на земле проклятого врага. Сорок три месяца идет война, на сорок четвертый неделя прошла. Мы поклялись прийти сюда, и мы сдержали свое слово!

Бойцы захлопали.

– Давно уже я одну газетную вырезку в кармане ношу. Наши перепечатали из немецкой газеты сорок первого года: "Сопротивление большевиков сломлено... В ближайшее время Советская Россия будет стоять на коленях и молить победителя о милости". Они нас хотели на колени поставить! Но большевиков никто никогда не поставит на колени! Не из того теста нас Ленин делал, чтобы перед гадами на колени вставать! Нынче Гитлер мечется: отовсюду – из Венгрии и Восточной Пруссии, из Силезии и отсюда, из провинции Бранденбург, – надвигаются на него танковые колонны. А за ними поспевает пехота. Один немецкий поэт для своих рабочих-ткачей написал революционный стих о гибели старой Германии:

Станок скрипит, челноку не лень.

Мы ткем неустанно, ночь и день.

Германия старая, ткем саван твой,

Тройное проклятье ведем каймой.

Но их ткачи не сумели для старой Германии сшить саван! А мы не только что саван, мы гроб сколотим, чтоб никогда больше этот злой дух на свет не вылезал. Правильно говорю?

– Верно! Ура!

– Помните: победа, как жизнь, всегда впереди. Пойдем и добудем ее своими руками.

– Хорошо, даже очень хорошо, Петя, – поздравил я после митинга оратора.

– Какое там! – смутился он. – Говорить – дело нехитрое. Вот командир отделения у меня, сержант Щербакин, это действительно замечательный молодец, товарищ генерал.

У Пети Мочалова ярко выражена типичная черта хорошего командира: он беззаветно любит свою роту, своих солдат, часами может говорить о любом из них, и нельзя сейчас сделать ему более приятный подарок, чем спросить:

– А что такого сделал твой Щербакин?

– "Тигра" подбил, товарищ генерал. Он знаете какой? Как ящерица ползает, гранаты метче всех кидает. И в каждом бою – впереди отделения. Даже сами солдаты говорят: "Вы бы, товарищ сержант, прежде вас не совались. Командир живой – и мы живые". Только отмахивается от них: "Нам, слесарям, -говорит,привычно рабочее место находить такое, чтобы глазам ловчее, а рукам спорее". Вчера рота вышла на плацдарм, а "тигр" прижал огнем: бил осколочными и из пулемета. Прячется танк за домишками – и черт его возьмет, когда тут, в Германии, что ни дом, то готовый дот! Лежат ребята, а гитлеровцы из норок повылезли и – в контратаку! Этим нас не удивишь – половина немцев на поле осталась, остальные удрали. А танк все бьет. Я уже собрался поднять роту хоть с большими потерями, думаю, но должны пробиться. Гляжу – Щербакин пополз вперед. Заметили его и немцы, стреляли всю дорогу. Добрался все-таки! Прямо ящерица, а не человек! Метнул парочку противотанковых. Я потом смотрел – точно в моторное отделение угодил. Тут, понятно, пламя, дым, роту мою будто подкинуло. Взяли деревню. А Щербакин и экипаж "тигра" из автомата добил! Посмотришь на него – худенький, тихий. Никогда не подумаешь, что герой.

Казалось, в этот день удача повсюду сопутствовала армии: радостные вести приходили со всех концов. Тут же, в бригаде Баранова, нас успел разыскать сияющий Соболев и, не вымолвив ни слова, протянул Катукову сложенную немецкую карту.

– Вот...

– Что такое?

– Карта минных полей и огневых точек Мезеритцкого укрепрайона.

– Успел? Всего за сутки с хвостиком? Молодчина!

– Нет, товарищ командующий, я тут мало при чем. Эту карту достал разведчик из бригады Темника, капитан Манукян. Я искал, думал, кому доверить, и послал его – самого смелого, самого лучшего разведчика после покойного Подгорбунского. Не подвел!

Катуков жадно разглядывал карту.

Мне захотелось подробнее узнать о Манукяне: разведчиков я всегда любил особой любовью, а тут даже сравнивают его с Подгорбунским, с "богом разведки", как того назвал однажды Горелов.

– Какой это Манукян? Тот разведчик, что в Поддембице диспетчером работал?

– Он самый.

Случай в Поддембице был действительно достоин самого Подгорбунского, к тому же очень в Володином стиле: рискованный, изящный и в то же время озорной. А. А. Манукян накануне взял в плен командира немецкого батальона и, что называется, вошел во вкус разведки. Явившись на железнодорожную станцию Поддембице, он со своими бойцами тихо снял часовых, потом захватил гитлеровского начальника станции, вызвал в его кабинет служащих и стал распоряжаться. Несколько эшелонов с ценностями и оборудованием, которые гитлеровцы успели вывезти, были повернуты обратно на восток, а воинский состав отправился прямо туда, где его поджидала наша танковая засада.

– Очень понравился ему этот фокус, – докладывал Соболев. – Говорит, что в такой суматохе, как сейчас, любая дерзость может принести выигрыш. Получил он задачу достать карту, просмотрел местность и разработал такой план. Гвардеец Немиренко, отличный переводчик, переоделся в форму немецкого конвоира, а остальные четверо разведчиков – в гражданское барахло: якобы перехватили беглецов из лагерей и ведут их под охраной в Швибусский концлагерь. Пробрались они через траншеи, а там уже открыто по дороге прямо к станции Бомст промаршировали.

– Его все к станциям тянет, – посмеивается Михаил Ефимович.

– Уже на окраине встретили две повозки с минами, Немиренко спрашивает повозочного, где, мол, комендант, русских сдать надо. Тот и проболтался: "Не лезь к коменданту, он занят в штабе. Я его видел сейчас, когда наш командир карту получал". Ах, карту! И забрали разведчики обоих рабов божьих, посмотрели в их документы: один – курсант берлинской офицерской школы, другой – рядовой берлинского коннополицейского батальона СС.

– Кириллович, чувствуешь, уже Гиммлер действует:.. конную полицию на нас выпустили!

– Через полчаса, – продолжал Соболев, – их командир, герр начальник офицерской школы, подкатил: "Почему повозки стоят?" Связали его, карту забрали. Обратно разведчики решили пойти другим маршрутом: пожадничали, захотелось еще и переправы высмотреть. Траншеи поглядели, окопы фаустников засекли и уже на самом переднем крае были обнаружены. Манукян послал сержанта Королева с пленными и картой на выход, сам прикрыл его боем. Безнадежное положение было, только потому остались целы, что гитлеровцы хотели обязательно живыми всех взять. Тоже пожадничали! Главное – наша "тридцатьчетверка" все время в засаде стояла, а не могла дать отсечный огонь: своих бы поубивала. Зато только Манукян за бугорок зашел, танкисты такой огневой смерч устроили, что разведчики и сами вышли, и тяжело раненного Немиренко вытащили, и тело Королева с собой унесли. Королева в нейтральной полосе вместе с пленными скосило пулеметной очередью. Так что дорого нам эта карта досталась – двоих потеряли.

– За все платим кровью: война, – сказал я. – А эта карта много тысяч жизней спасет.

– Думаю,– протягивает реляцию Соболев,– представить Манукяна к Герою.

Рука Катукова сама тянется к карандашному огрызку. Две наши подписи ложатся на реляцию начальника разведки.

– Горелов убит!

Смотрю на белое лицо, на трясущиеся губы П.И. Солодахина – и не могу понять, поверить. Уж, кажется, стольких друзей пришлось за эти тяжкие годы опускать в сырую землю! А тут вот – не вмещается в мозг, не доходит! Неужели больше никогда не будет самого дорогого друга? Никогда! Не увижу его потертой верной танкистской формы, не услышу веселой шутки, которой Володя находил путь ко всякому сердцу, не полюбуюсь на неукротимое желание быть первым, в любой операции, в каждом бою. Неужели жестокая судьба за великое счастье вступления на землю Германии потребовала у армии такую жертву – жизнь самого любимого, самого лучшего человека и командира!

Несколько морозных дней стоял на границе Германии гроб с телом полковника Горелова. Выходя ненадолго из страшных боев, бойцы и офицеры – все, кто знал его при жизни, – приходили прощаться с человеком, который был гордостью 1-й танковой армии. Долго не мог я оторвать глаз от спокойного лица друга. Володя, Володя! Невредимым прошел сотни боев, тысячи раз неустрашимо смотрел смерти в глаза. Но настигла подлая пуля в тылу, со спины. Какая нелепая гибель! Ты привык встречать врагов грудью, а тут погиб от пули бандита... За четверть века службы пришлось видеть многих людей, и знаю – вот из такого, как ты, мог вырасти большой военачальник. Все было дано: и талант, и ум, и беспредельная храбрость, и любовь окружающих, и благородство чистой души. Силы только созревали, и четко обрисовывался скрытый до поры облик прирожденного вожака боевых масс. Тайно гордился тобой, думал: далеко пойдет наш Горелов, как никто другой. Может быть, твое имя с гордостью повторяли бы сотни тысяч людей! Тяжело, нет слов, как тяжело!

– Теряем людей,– тихо говорит Ружин, – одного за другим теряем.

Военный совет принял решение похоронить Героя Советского Союза полковника В.М. Горелова в городе Львове, рядом с его боевым другом полковником Ф.П. Липатенковым. Проводить тело и похоронить поручили Солодахину. Секретарь Львовского обкома партии И.С. Грушецкий посодействовал армии. Под звуки оркестра и залпы салюта тело героя опустилось в львовскую землю на холме Славы. И над могилой военные музыканты играли звонкий, стремительный марш, как бы призывая гвардейцев-танкистов продолжать победоносное шествие туда, куда не успел дойти их отважный командир и любимец.

Вместе с И.Ф. Дремовым и В.П. Воронченко Военный совет изучил трофейную карту и уточнил направление для наступления корпуса. Главный удар решено было нанести в районе города Либенау, расположенного на южной оконечности Восточного вала: здесь были наилучшие возможности для прорыва УРа. Затем мы заторопились к Бабаджаняну: хотели лично убедиться в наличии на его направлении захваченного моста.

Во второй половине дня 28 января, подхватив на КП Бабаджаняна, подъехали к переправе, где разместился штаб 44-й гвардейской танковой бригады полковника Гусаковского.

– Может, моста-то и не было? – сомневался Михаил Ефимович.– До сих пор нам "цельными" мостами только голову морочили. Не мог же Моргунов до сих пор не использовать такую – готовенькую! – переправу у себя под боком. Он же опытный командир, не первый день воюет...

Но командир корпуса упрямился: нет, на этот раз мост на самом деле существует. Причину замедления, или, как выражался Катуков, "танца" на Обре он склонен был целиком относить на личный моргуновский счет, и весьма нелестные эпитеты так и сыпались на его голову. Икалось, должно быть, тогда Моргунову.

– Вот Гусаковский пойдет передовым – сразу будет порядок! – обещал Бабаджанян.

В штабе Гусаковского шло совещание: комбаты и начальники штабов готовились к выполнению задачи. Нельзя сказать, чтоб наше прибытие обрадовало Иосифа Ираклиевича. Он заволновался, даже поза выражала связанность и неловкость, а на лице так и было написано: "Какая причина, что ко мне командование корпуса и армии приехало? В чем дело, или где не углядел?" Помазнев – тот прямо спросил, правда, тихонько: "Что случилось? В бригаде все нормально: передали Бирнбаум пехоте, получили от комкора новую задачу, готовимся..." Катуков, сразу разобравшись в обстановке, сделал знак: дескать, не обращайте на нас внимания, занимайтесь своими делами. Михаил Ефимович передал Гусаковскому трофейную карту укрепрайона, а сам отошел в сторонку и начал расхаживать по комнате, стараясь не нарушать установившийся рабочий ритм. К сожалению, это удалось ему не сразу.

Причиной были... шпоры. Они приятно позванивали "малиновым звоном" при каждом шаге, как бы напоминая присутствующим: "Внимание, здесь генерал!" Не знаю, по какой причине, а существовал такой приказ, изданный начальником тыла Красной Армии: чтобы все генералы обязательно носили шпоры. Кого мы должны были пришпоривать – аллах знает, но Катуков, как человек дисциплинированный, и сам носил и требовал того же от других.

Заметив, что звон шпор нервирует собравшихся, Катуков, наконец, сел в уголок и стал очень настойчиво угощать меня табаком.

– Да не курю же я.

– Знаю. А ты все-таки попробуй, попробуй!

* * *

Гусаковский постепенно вошел в колею, позабыл обо всем на свете и в полный голос стал наставлять своего любимца Карабанова. Правда, иногда он искоса поглядывал и в наш уголок, но Катуков не отрываясь смотрел в потолок, и успокоенный комбриг снова уверенно и четко продолжал изложение ответственной и тяжелой задачи. Пока ее надо было решить только на карте, но всего через два часа лучшие люди бригады и армии должны будут начать осуществление ее на местности. И каждая ошибка сейчас означала бы их смерть, смерть боевых друзей и товарищей.

Несмотря на внешнее безразличие, Катуков внимательно слушал.

Мне в ухо доносился его шепоток:

– Этот проведет бригаду, а за бригадой и вся армия пойдет. Знаешь, кого мне Гусаковский напоминает? Талантливого дирижера симфонического оркестра: вот так же Гусаковский комбатами и прикрепленными командирами командует. Ни один инструмент не должен слукавить.

И снова, остро и глубоко воспринимая каждое слово Гусаковского, Катуков машинально закивал, как бы подтверждая свое согласие с командиром бригады. Михаил Ефимович не только сам не вмешивался в распоряжения Гусаковского, но даже грозил пальцем горячему Бабаджаняну, который то и дело пытался помочь командиру бригады.

"Главное, чтобы Гусаковский понял основную роль автоматчиков и саперов,тихо размышлял командующий. – Ночь на нас пока работает!"

И, будто на какой-то невидимой волне уловив мысли Катукова, Гусаковский принимается наставлять опытного командира саперного батальона, грудь которого украшают пять орденов и четыре нашивки за ранения.

– Саперы и автоматчики должны провести танки между дотами. Ваша задача не только разминировать поля, но обозначить проходы в них световыми точками.

– А где же я эти световые точки возьму?

Надо сказать, что маневр бригады Гусаковского был задуман с той рассчитанной дерзостью, которую взбешенный неудачами Гудериан однажды назвал в приказе "гусарскими выходками" советских танкистов. Наши танки должны были атаковать готовый к обороне укрепрайон на полном ходу и, главное, ночью. Танковая атака в темноте вообще считалась делом трудным, а штурм танками У Ра – и вовсе невозможным. Вот в этой комбинации мы и видели залог неожиданности маневра для противника и, следовательно, нашего успеха. Но как пройти полосу минных полей в густом мраке? Даже если саперы и сделают основательные проходы – как ввести туда танки и не дать им сбиться с курса? Ведь боевые машины пойдут под сильнейшим встречным огнем противника!

Бабаджанян подсел поближе ко мне.

– Большая просьба! Из познаньских запасов дайте немножко фонариков, а?

– Для Гусаковского тыщу не пожалею, а тебе в личное пользование один дам, пожалуй. Так и быть, по старому знакомству!

– Благодарю, – сияет вполне удовлетворенный таким вариантом Армо.

Огромные запасы фонариков наша армия нашла в районе патронного завода южнее Познани. Я тотчас прибрал их к рукам.

– Я уже придумал, как пользоваться! – жарко шепчет Бабаджанян.– Саперы зажгут зелененький огонек, станут по краям прохода, к противнику лицом, а фонарик повесят себе на пояс сзади. Наши танки "зеленой улицей" пройдут, а гитлеровцы ничего не увидят: огонек будет телом прикрыт. А на танки сзади прицепим красный огонек, чтоб не побились в проходе. Просто и хорошо, дешево и сердито! Так где же фонарики? Помазнев, иди сюда, член Военного совета вам фонариков дарит, надо немедленно посылать за ними грузовик.

– Не волнуйся, пятьсот штук получите здесь же, сразу после окончания совещания. Позвоню Конькову, и вам сюда подвезут из резерва.

Еле видными штрихами, сберегая драгоценную карту, Гусаковский наносит окончательный маршрут движения своей бригады.

– Эти доты – орудийные,– показывает он командиру саперов,– они могут расстреливать танки. Ваша задача – подорвать их! Взрывчатка и люди у вас готовы?

Тот усердно кивает головой: все в порядке. Михаил Ефимович не выдерживает: встает за плечом у Гусаковского и начинает пристально разглядывать обозначенные с немецкой пунктуальностью доты, дзоты, минные поля и все прочие сюрпризы УРа.

– Ну и рай! – цедит сквозь зубы. – Гитлера бы наперед пускать через этот рай!

Иосиф Ираклиевич обращается к людям с последним наставлением:

– Разведку вести широким фронтом, особенно на флангах. Сделайте все, чтобы сохранить силы и успеть пройти УР в течение ночи: учтите, что впереди нас ждут тяжелые бои с резервами противника. У него на подходе резервы. Рейд необыкновенный! Задача – разрубить кинжалом УР, а уж корпус сумеет доломать остальное.

Катуков нетерпеливо говорит:

– Иногда требуется молотобоец для вскрытия вражеской обороны. А сейчас достаточно умелого слесаря, чтобы подобрать отмычку к бетонированной двери и взломать замок...

Уже уверенный в успехе операции, он достает цветной огрызок и резко обводит тоненькие пометки Гусаковского, обозначавшие расположение саперов, самоходчиков, "катюш". Чего там беречь карту, которая через какие-нибудь двое суток станет только памяткой еще одного минувшего боя?

– Смотрите. Замочная скважина обороны находится вот здесь. Противник оставил целым последний мост через ров, бережет его для своих отступающих частей. По данным разведки, перед ним нет "зубов дракона"...

"Зубами дракона" мы называли многопудовые бетонные надолбы и метровые двутавровые балки, укрепленные в бетонных лунках.

– Рвать, рвать и рвать! – рубит Михаил Ефимович и энергично прочеркивает стрелку через уязвимое место обороны.

"Быть по сему!" – появляется надпись на уголке карты, и рядом подпись командующего.

Потом он взглядывает на часы.

– Сейчас двадцать ноль-ноль. В двадцать три ноль-ноль, или, как в старину добрые люди говорили, в одиннадцать часов ночи, начать наступление! Главная задача – упредить подходящий к линии обороны корпус СС. Каждый час будет решать судьбу операции фронта. Выполним в срок – сохраним десятки тысяч жизней.

В 23:00 29 января нам сообщили, что саперы проложили путь батальону Карабанова. Затем пошли сообщения одно радостнее другого: батальон Карабанова благополучно прошел мост... Самоходчики подполковника П.А. Мельникова подавили пушечные доты на направлении удара... Бригада полностью ушла в прорыв...

На душе радостно. Михаил Ефимович удовлетворенно повторяет: "Где бригада пройдет – там корпус пройдет, где корпус пройдет – там армия пройдет". Теперь, когда самое главное, самое трудное сделано, когда мужественные бойцы Гусаковского прорубили корпусу "чистый прорыв", важно одно: не потерять ни одной минуты.

Но не прошло и двух часов, как послышался гневный голос Бабаджаняна:

– Где мост? У Гусаковского даже медсанвзвод прошел. Понимаешь, даже врач сумел пройти, а у тебя бригада не может? Как же так?

– Что случилось, Амазасп Хачатурович?

– Мост взорван!

– Как – взорван? А Моргунов?

– Моргунов отсиживался в лесочке, еще дольше оттуда вытягивался. Словом, отстал от Гусаковского, разрыв получился. Противник успел занять снова рубеж!

Катукову было все равно, кто виноват – Моргунов, Бабаджанян или еще кто-нибудь третий. Перед ним находился комкор, отвечавший за операцию, и я впервые наблюдал крутую свирепость Михаила Ефимовича по отношению к Бабаджаняну.

Сказать, что Армо побагровел, было бы неточным: он просто побурел на глазах. Мне не пришлось быть свидетелем его последующей встречи с Моргуновым, но, зная характер Бабаджаняна, предполагаю, что она была по-южному жаркой, и все "подарки" Катукова полной мерой высыпались на голову комбрига. Да и от себя Армо, наверно, добавил не один десяток горячих слов.

И было за что. Раскрытая бригадой Гусаковского дверь в УР захлопнулась: корпус втянулся в затяжные и почти безуспешные бои, а Гусаковский попал в полное окружение.

Связь с бригадой осуществлялась с трудом и с большими перерывами, хотя Гусаковский принимал все меры" высылая на восток цепочкой радиостанции. Что говорить – плохие средства радиосвязи были у наших войск в минувшую войну. Разве это подходящая дальнобойность для рации – 30 – 35 километров при современных-то темпах наступления! Радисты бригады все-таки нащупали Моргунова и через него передали первую радиограмму:

"3:00. Доложи Шевченко, что вышел в свой район; Дон-101".

"Свой район" находился южнее Циленцига, в шестидесяти километрах за линией фронта.

"Держись. Помощь придет своевременно",– ответил "Шевченко"-Бабаджанян, усиливая нажим остальными бригадами, пытаясь пробуравить главную линию противника.

Как мы узнали позже, Моргунов и сам вел переговоры с бригадой Гусаковского. После первой радиограммы Гусаковского он запросил: "Сообщи, где прошел голубую ленточку". Пришел немедленный ответ. Но он не удовлетворил Моргунова: "Уточните район вашей переправы. В указанном вами месте мост взорван". Гусаковский, поняв затруднительность положения отставшей бригады, радировал: "Чувствую хорошо. Могу вам помочь ударом с тыла".– "От вашей помощи отказываюсь. Надеюсь обойти этот район с юга, где соседом слева нащупано слабое место в обороне противника. Советую выждать несколько времени"."Надеюсь к вечеру взять город, – закончил переговоры Гусаковский, имея в виду Циленциг,– надеюсь также встретиться там с вами".

Пока Моргунов вел переговоры, 1-я гвардейская бригада Темника, шедшая слева от него, штурмовала город Либенау. Попытка взять город с ходу успеха не имела: крепостные батальоны противника, засевшие в фортах, дотах, дзотах, умело использовали все преимущества подготовленной эшелонированной обороны.

Тогда Темник сманеврировал. На главном, южном направлении осталась одна рота старшего лейтенанта Духова. На широком фронте носились восемь "тридцатьчетверок", заскакивая с флангов, ударяя в лоб, мотаясь с края на край. Все внимание противника было приковано к дерзким выходкам Духова.

А тем временем батальоны Жукова и Бочковского во мраке ночи пробрались обходными дорогами к северу от города и ударили с тыла. До утра шел ожесточенный уличный бой, но исход его был предрешен.

К рассвету улицы Либенау загромоздили разбитые и обгорелые машины, на тротуарах и мостовых лежали сотни трупов гитлеровцев, а около семисот человек подняли руки кверху. Почти никто не сумел уйти из окруженного города.

Темник немедленно доложил об успехе Дремову. Тот сейчас же двинул в образовавшийся прорыв другие бригады корпуса. Получив эти сведения, Катуков отдал Бабаджаняну распоряжение перебраться на маршрут Дремова через ворота в Либенау, а оттуда повернуть на север и выйти обратно на свой маршрут.

– Головным теперь пущу Смирнова, – решил Армо. – Больше такого, как было, не повторится, обещаю.

После двух с половиной суток боев в окружении к бригаде Гусаковского подошли с юга мотоциклетчики Мусатова, которые передали комбригу новый приказ: идти на форсирование Одера. Так что когда Моргунов добрался до Циленцига, то назначенного свидания не произошло: Гусаковский опять был далеко впереди.

Действия бригады Гусаковского в тылу врага лично я не наблюдал. Но впоследствии сам Иосиф Ираклиевич, Помазнев, Мельников, Рудовский и другие офицеры многое рассказали, и общая картина боя стала мне ясна.

Главную полосу сопротивления Гусаковский прошел почти без потерь.

– С пулеметными дотами легко справлялись,– объяснял Иосиф Ираклиевич,амбразуры закрывали танками, а саперы в дымоход спускали взрывчатку – и конец доту! Вот с пушечными труднее было. Артиллерия их не берет: стенки толстые, сделано на совесть. Со ста метров восьмидесятипятимиллиметровыми били – хоть бы что ему!

– Знаю эти стенки еще по финской кампании. Их и гаубица не сразу возьмет.

– Но ничего, ничего. Не без трудностей, конечно, но саперы и самоходчики освоили эти доты. Надо было только бить в самую амбразуру. У Мельникова прекрасные есть экипажи, специалисты по дотам. Механик-водитель Амелечкин, например, самоходку на вспышку подводил почти вплотную. А командир Колосов с первого снаряда – ночью! – в амбразуры попадал и заклинивал пушки. А то еще наловчился Амелечкин сбоку подъезжать, а Колосов пушку простреливал. Бах – и все! Очень просто.

– Да, конечно, "очень просто"!

– Саперы молодцами были, специалисты большие. На воздух умудрялись поднимать доты – в самом буквальном смысле! Сам наблюдал, как один дот кверху взлетел. Но и сопротивлялись же фашисты проклятые! Здорово нас боятся, нипочем из дотов не выходили. Только Ахмедзянову удалось взять пленных.

– Знаю Ахмедзянова.

– Заметил он вспышки в большущем стоге сена. Потом-то мы разобрались много дотов были сеном замаскированы. Ахмедзянов с отделением блокировал этот "стог": сначала, как положено, сунули гранаты в амбразуры, потом дверь взрывчаткой подорвали. "Выходи, – кричит,– хенде хох!" Пятьдесят семь фашистов выползли!.. Товарищ генерал, – взмолился вдруг Гусаковский, – там сотни таких дел было, да еще ночью. Как я могу упомнить? Вот представлю наградные – все узнаете.

– Что я там из двух-трех строчек узнаю? Рассказывай!

– Лучше Помазнева расспросите, я не умею, не знаю, что говорить.

– Как себя люди чувствовали?

– Хорошо. Только мы с Помазневым вдвоем понимали, насколько сложна обстановка, но даже между собой почти не разговаривали на эту тему. Привыкли! Две недели идем в глубоком рейде. Немцы всегда в тылу околачиваются, так что положение получилось самое обычное. Вот гитлеровцы действительно чувствовали себя окруженными. Я посылал танковые роты вокруг и все гарнизоны им погромил, а разведка еще дальше действовала. На железнодорожной станции Боридько разбил эшелон с танками, Карабанов ликвидировал подрывную команду на плотинах. Пинский уничтожил аэродром. Перебили у них авиацию, лишили их танковой поддержки, отрезали все коммуникации – кто же кого окружил? Немцы точно думали, что мы их окружили!

– Нужда была в чем-нибудь?

– Почти ни в чем. Горючего с аэродрома достаточно получили, все-таки семьдесят самолетов стояло. Продовольствие нашли в помещичьих имениях. Мой штаб, кстати, как раз стоял в таком господском дворе. Было продовольствие! Вот боеприпасы уже на второй день пришлось экономить: очень много поизрасходовали в первый день.

Помазнев тоже считал, что окруженными в этой обстановке были не столько наши войска, сколько немцы.

– Они сначала подтянули силы, пытались покончить с нами, вели разведку боем с нашими заслонами. Как раз тогда мы приказ Гудериана захватили, что, дескать, "достаточно горстки мужей, чтобы положить предел гусарским выходкам русских танкистов". Мол, если "везде будет применено оружие", то "больше недели эта шумиха продолжаться не сможет". Они и попытались кончить всю "шумиху" и устроить конец "гусарам", словить нас!