Текст книги "Еще не вечер (сборник)"

Автор книги: Николай Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Но как он себя ни уговаривал, а спустя годы цинично признавал ты, Владимир Никитович Артеменко стал вором. Так и есть, и не крути, живи пока живется. Сегодня же, когда на свет божий вытащили фигуры – не тебе ровня, людей, воровавших так, что по сравнению с ними ты просто агнец, ликуй, Артеменко, и пой, чист ты перед совестью и перед людьми, хотя с ворованного партвзносы и не платишь.

Шло время. Петрович не появлялся, мрачные мысли начали отступать, тускнеть.

Майя приехала в дом отдыха на неделю. Артеменко сразу определил в ней профессионалку, послал в номер цветы, ужинали они в ресторане. Начало «романа» походило на все предыдущие, но уже в первый вечер Майя внесла значительные коррективы.

– Мои номер – «люкс», на ночь не сдается, минимум месяц. Стоимость – тысяча, оплата перед въездом. Естественно, клиент может заплатить, переночевать и не возвращаться.

– Считаю, что вы мотовка, подобные апартаменты не встречал, но уверен, они стоят значительно дороже, – ответил Артеменко.

– Дороже можно, – милостиво согласилась Майя.

Через неделю Артеменко влюбился. Он не почувствовал, в какой момент превратился из квартиросъемщика в постояльца, с которого плату берут вперед, а ночевать пускают по настроению из милости. К материальной стороне Артеменко относился просто, наворовал достаточно, наследников нет, в крематории деньги не требуются. Зависимость, в которую попал, он недооценивал. «Станет невмоготу – сорвусь, от любви в моем возрасте еще никто не умирал».

В течение года Артеменко пытался порвать с Майей дважды. Когда она рядом – плохо, когда далеко – еще хуже. Преследовал ее запах, голос, порой он вздрагивал, слышал стук ее каблуков, но Майя не появлялась.

Вернувшись после второго побега, Артеменко сделал предложение.

– Зачем? – Майя взглянула удивленно. – Разве нам плохо? Ты старше меня почти на тридцать лет, над нами смеяться будут. Мужик, мол, из ума выжил, а девка – хищница.

– А ты не хищница?

Майя иронически улыбнулась и не ответила. Артеменко подарил ей свою старую «Волгу». Так как дарить машину непрямому родственнику не разрешается, он продал ее через комиссионный, оплатив стоимость расходов. Майя погладила Артеменко по щеке, сказала:

– Спасибо, – и укатила на собственной машине домой, ночевать не осталась.

Артеменко так запутался в своих отношениях с Майей, так устал от круглосуточной борьбы с ней и собственным самолюбием, что на время забыл о последнем разговоре с Юрием Петровичем, о той угрозе, что нависла над ними.

Шеф явился к нему в служебный кабинет без звонка, не подчеркивал своего старшинства, занял стул для посетителей.

– Ты был следователем по уголовным делам, – начал он без предисловий. – Одного человека требуется срочно убрать. Думай.

– Хорошо, обмозгуем, – согласился Артеменко и посмотрел на Петровича с благодарностью.

«Как мне самому в голову не пришло? Если Майи не станет, я буду свободен! Когда начинается гангрена и процесс ее необратим, ногу отрезают».

Катастрофа

Проснулся Гуров от телефонного звонка и молниеносно вскочил – сработал выработанный годами рефлекс. «Начало восьмого, совсем сбрендили от безделья друзья, – подумал он и трубку не снял. – Соскучились, понимаю, но ничего, позавтракаете без меня, я еще сплю». Он не спеша отправился в ванную, спокойно брился, полоскался под душем, слушал трезвон и отчего-то злорадствовал: «Звони-звони, торопиться некуда, здесь не Москва».

Гуров надел костюм и не спеша выбирал галстук, когда в дверь постучали.

– Я сплю!

В дверь снова постучали. Гуров поправил галстук, одернул пиджак открыл дверь театрально поклонился:

– С добрым утром!

– Гражданин Гуров? – В номер вошел сержант милиции.

Гуров отметил настороженный блеск его агатовых глаз. Черные усики сержанта воинственно топорщились, юношеское лицо своей строгостью рассмешило Гурова.

– Уже и гражданин? – Он некстати хихикнул. – Но и с гражданами полагается здороваться, товарищ сержант.

– Почему вы не снимали трубку, Лев Иванович? – Сержант быстро прошел в номер, заглянул в ванную, хотел открыть шкаф, но не открыл. – Почему отвечаете, что спите?

– Долго объяснять, товарищ сержант, – серьезно ответил Гуров. – Сначала связывал простыни, все-таки третий этаж, а дама испугалась. Потом возился с наркотиками, тайника нет, пока спрячешь. Вы завтракали? – Он шагнул через порог, вынул из двери ключ, вставил с обратной стороны. – Пошли, выпьем по чашке кофе и спокойно обсудим ваши проблемы. А то вы от неопытности и служебного рвения начинаете нарушать закон.

Сержант растерялся, усики у него поникли и, хотя ему явно хотелось внимательно осмотреть номер, стоял в нерешительности.

Гуров почувствовал себя неловко «Мальчику максимум двадцать два, наверное, только в армии отслужил, опыта ни жизненного, ни милицейского, а я старый волк, над ним подшучиваю. А чего он явился? Может, Отари не мог дозвониться и послал за мной? Глупости, сержант бы вел себя иначе».

Они так и стояли – хозяин в коридоре, а гость в номере. Гуров оценил нелепость ситуации и миролюбиво спросил:

– У вас ко мне дело? – И почему-то усмехнулся. – Идемте, идемте, выпьем по чашке кофе и потолкуем.

– Вы где работаете, гражданин? – Сержант полагал, что такое обращение должно подействовать на человека. – В вашей гостиничной карточке написано, что юрисконсульт. В каком учреждении, министерстве?

Гурову надоело. «Стоим как сопляки и препираемся».

– Все! Выходите из номера. – Он кивнул сержанту. Когда тот нерешительно шагнул, поторопил его, подтолкнув под локоть.

– Идемте к администратору, там объяснимся!

– Но-но, только без рук! – вспылил сержант.

Гуров не ответил, запер номер и быстро пошел по коридору.

Начальник уголовного розыска майор милиции Отари Георгиевич Антадзе сидел в холле первого этажа и, поглаживая бритую голову, беседовал с Артеменко и Майей. Майор видел спускающегося по лестнице Гурова, не улыбнулся, даже не поздоровался, глянул безразлично и продолжал разговор. Четвертым за их столом сидел старший лейтенант милиции. Следователь, понял Гуров, но не прокуратуры, значит, никого не убили. Видно, обворовали моих приятелей.

Подполковник Гуров ошибся. За соседним столом сидели двое в штатском, оба с чемоданчиками. Один из них – эксперт, другой – врач. А почему врач? И почему Отари хочет, чтобы о нашем знакомстве не знали? Здесь что-то не так. Гуров тяжело вздохнул, как дремлющий в гамаке человек, услышав, что его зовут окучивать картошку. Подите вы все от меня! Ничего не сделал, никому ничего не должен, я отдыхаю! Это ваши грядки! Ничего подобного Гуров вслух не произнес, злость свою опять же сорвал на незадачливом сержанте.

– Да не дышите мне в ухо, не сбегу!

Отари на них не посмотрел, но улыбки не сдержал. Тихо беседовал, записей не вел. Следователь, отложив официальные допросы, делал какие-то пометки в блокноте.

Чертыхаясь, покряхтывая, Гуров словно распрямил затекшую поясницу, и совершенно не желая того, начал работать. Все небритые, у эксперта ботинки в грязи, брюки мокрые. Врач читает и правит свое заключение. Труп, либо тяжкие телесные. И не в гостинице, оперативники на улице лазили, у кресел, где их мокрые плащи брошены, уже лужа натекла. Подняли группу ночью, сюда они прямо с осмотра, работали часа три-четыре, значит, дело дерьмо. «Отари определенно имеет на меня виды». Гуров подошел к столу, за которым Отари и следователь беседовали с Майей и Артеменко, и сказал:

– Здравствуйте. Извините, что прерываю. Моя фамилия Гуров, живу в триста двенадцатом, доставлен под конвоем.

Артеменко рассеянно улыбнулся и кивнул, Майя взглянула на Гурова неприязненно:

– Мою «Волгу» угнали.

– Черт побери, – пробормотал Гуров. – Приношу свои…

– Кажется, Лев Иванович? – перебил Отари. – У нас к вам несколько вопросов. Зайдите в отделение, скажем, часов в двенадцать.

– Майя, я не умею утешать, да и бессмысленно. – Гуров перевел взгляд на Отари. – Не знаю, где здесь милиция. Если я вам нужен, пришлите за мной машину. – Он сделал общий поклон и ушел.

«По угону не выезжают бригадой во главе с начальником розыска, – рассуждал Гуров, доедая яичницу и прихлебывая теплый прозрачный кофе без вкуса и запаха. – Так почему такой аврал? Не буду гадать, скоро все выяснится».

Когда он спустился на первый этаж, группа уже уехала. Артеменко прохаживался у гостиницы. Гуров взглянул на его сверкающие туфли, безукоризненно отутюженный костюм и спросил:

– Владимир Никитович, вы словно сошли с рекламного проспекта, как вам удается быть постоянно в форме?

Артеменко вздохнул, оглядел Гурова с головы до ног, не удостоил ответом, спросил:

– А что, по каждому угону выезжает такая группа?

– А кто его знает.

– Конечно, вы юрисконсульт и не в курсе милицейских порядков.

Артеменко знал, где и кем работает Гуров. Поэтому усмехнулся, а потом не выдержал и рассмеялся.

Гуров случайным знакомым представлялся как юрист, либо юрисконсульт по причине простой. Дело в том, что к сотрудникам уголовного розыска люди относятся с нездоровым любопытством и делятся, грубо говоря, на две категории. Одни начинают расспрашивать о погонях и перестрелках, своими назойливыми вопросами не давая житья. Другие мучают бесконечными рассказами о кошмарных преступлениях, которые произошли «на соседней улице».

Несколько раз Гуров срывался и таким знатокам хамил. А с годами решил, простите, мол, мою невинную ложь, но я юрисконсульт, дела мои вам абсолютно неинтересны, поговорим о погоде.

Артеменко хоть и знал, кем работает Гуров, но все вытекающие отсюда последствия не учел. Его насторожил выезд опергруппы на элементарный угон, он задал Гурову вопрос, рассчитывая, что «юрисконсульт» может проговориться. Тот не проговорился, а вот сам Артеменко сболтнул лишнее.

Гуров, поддерживая разговор, согласно кивал, беспечно улыбался и напряженно просчитывал ситуацию. Точнее, не просчитывал, лишь выстраивал вопросы, на которые впоследствии он постарается найти ответы. Например, почему Артеменко обратил внимание на количество и состав приехавших сотрудников?

Веранда в доме Отари была большая, деревянные столбы обвиты плющом. Хозяин сидел в торце длинного стола, ел яичницу с помидорами и изредка поглядывал на Гурова из-под припухших после дневного сна век. Отари не пользовался ни вилкой, ни ложкой. Взяв кусок хлеба, он ловко собирал еду с тарелки и, не уронив ни крошки, не пачкая ни губ, ни своих коротких, толстых пальцев, отправлял еду в рот.

Гуров следил за ним заворожено, он и не представлял, что можно есть так аккуратно и аппетитно без помощи привычных приборов. Обнаженный торс Отари бугрился мышцами. В одежде майор производил впечатление нескладного толстого увальня, а обнаженный походил на Геркулеса. Он вытер рот и руки полотенцем и сказал:

– Как выражаетесь вы, русские, вот такие пироги.

Гурова привезли в дом полчаса назад, он и понятия не имел о «пирогах», тем не менее, согласно кивнул.

– Машину нашли в ущелье около трех утра. В лепешку, водитель тоже. Семь километров от города, думаю, угнали «Волгу» примерно в два. Лепешка-картошка. – Отари потер свою голову, вздохнул. – Не нравится мне все это, плохое дело, грязное. Воняет. – Он поднес к носу пальцы, сложенные щепотью. – Хозяйка машины плохая, мужчина ее плохой, все пахнет. Понимаешь?

– Нет, не понимаю, – признался Гуров. – Вокруг Майи много мужчин. И я.

Отари прервал его жестом.

– Перестань. Вы все так. Зелень вокруг мяса. Артеменко. Плохой человек.

– Оставим вопрос, кто с кем спит, – Гуров рассердился. – Дороги у вас, известно. Гнал ночью, не вписался в поворот.

– Не сказал я тебе главного, Лев Иванович, виноват. Угонщик наш местный ас. Ночью с завязанными глазами самосвал прогонит. Да и сорвался он совсем не в опасном месте. Такие пироги. Облазили мы все, смотрели хорошо. У него переднее колесо отлетело, на дороге осталось. Кто-то ему машину приготовил. Понимаешь?

– Пустое, не те люди. – Гуров сорвал с вьюна лист, прикусил и тут же выплюнул. – Кофе свари, хозяин называется. Гостеприимство! Ты почему жуликов в гостинице расплодил? Ты там кофе пил?

– Сердитый какой! Нехорошо, товарищ подполковник, на младших по званию так шуметь. – Отари побежал в дальний угол веранды, где стояли газовая плита и кухонные шкафы. – Кто говорил мне: Отари, я прилечу к тебе, если обещаешь, что не будет ни одного застолья. Кто честное слово с меня брал? Я жуликов не развожу. Они сами размножаются.

Отари поставил перед Гуровым чашку ароматного кофе и стакан холодной воды. Гуров осторожно пригубил горячий кофе запил водой. Он знал, что у Отари трое сыновей и спросил:

– Семья где? На курорт отдыхать уехали? – Гуров улыбнулся, пытаясь шуткой развеселить хмурого хозяина.

– У отца в горах работают. – Отари оглядел пустую веранду, словно прислушиваясь к тишине пустого дома и ударил кулаком по столу: – Я им устрою отдых!

Гуров понял, что коснулся больной темы, вида не подал, кивнул, отхлебнул кофе и обжегся.

– Человек что ищет, то находит. Ты думал, как люди живут в нашем городе? Тысячи и тысячи приезжают сюда отдыхать, год работают, три недели отдыхают. Ты, Лев Иванович, заметил, что для тебя рубль в Москве есть рубль, а здесь? – Отари дунул на открытую ладонь. – Наш город завален дешевыми деньгами. Нет, вы их честно заработали, но здесь они теряют цену. Дед, отец и я этот дом построили. Зачем? Чтобы мальчики в нашем доме выросли уродами?

Отари говорил путано, сбиваясь, но Гуров понимал. Проблема соблазнов в больших городах давно признана, а проблема курортного городка?

– Родственники, их друзья, соседи друзей, знакомые соседей! – Отари снова хлопнул по столу. – Здесь дом – не турбаза! Я жене сказал, второй раз повторил! Утром пьют, днем опохмеляются, вечером опять пьют! Деньги ползут, бегут, летят, все отравили, девки голые ходят. Я взял шланг, из которого сад поливаю, здесь встал и как пожарник! – Отари махнул рукой.

Гуров даже пригнулся, представив, как Отари поливает веранду, смывая со стола посуду, захлебывающихся гостей. Сам выпил воды и серьезно спросил:

– Наверное, шумно было?

– Шумно! – согласился Отари. – Семья на трудовом воспитании, дом пустой, я один. – Он вздохнул. – Ты меня, Лев Иванович, не отвлекай. Начинай думать, работать тебе надо.

– Мне? – удивился Гуров.

– Перестань! – Отари широко взмахнул рукой. – Ты мужчина! Гордый! Отказаться не можешь! Шары-мары, слова-молва, брось, пожалуйста!

– Да, Отари, ты не дипломат.

– С врагом или с чужим я могу крутить. – Отари толстыми пальцами повернул невидимый шар. – Я о тебе много знаю, Лев Иванович, уважаю, обижать не могу.

– Черт бы тебя побрал! – Гуров допил кофе. – Одевайся, поедем в твою контору, мне надо поговорить с Москвой.

– Зачем Москва? – Отари нахмурился.

– Товарищ майор, старшим вопросы не задают.

Отари пригласил Гурова в кабинет якобы для беседы и, дав ознакомиться с материалами, вышел.

Эксперт, осматривавший разбившуюся машину, не сомневался: гайки крепления правого переднего колеса были ослаблены, свинчены до последнего витка. Следовательно, катастрофу подготовили. Кто? И для кого? В показаниях Артеменко и Майи Степановой существовали противоречия. Артеменко утверждал, что утром он собирался ехать в совхоз за бараниной. Майя дала показания, что Артеменко от этой поездки отказался, они поссорились, и она сама хотела днем, одна (было подчеркнуто) ехать в санаторий, где отдыхает ее подруга. В каком санатории, как зовут подругу, следователь не уточнил. «Необходимо выяснить, – думал Гуров. – Но как? Если произошел угон и несчастный случай, такой вопрос покажется странным».

Угонщик находился в средней степени опьянения. В машине обнаружены бутылка коньяка и букет цветов. Коньяк еще как-то понятен, хотя угонять машину пьяным, с запасом спиртного? Ну, а цветы? Гуров позвонил следователю.

– Где техпаспорт?

– У хозяйки, естественно. – Следователя раздражало, что к работе привлекли чужака.

Гуров, почувствовав недовольство следователя, сказал:

– Если свободны, зайдите, – и положил трубку. Логика следователя Гурову была известна. Произошел угон и несчастный случай. Завинчены гайки, не завинчены – гори они голубым огнем. Работы хватает. А что брошенный с горы камень, если его не остановить, может вызвать лавину, ему плевать. И вообще, пусть думает начальство, мы люди маленькие, прикажут – выполним.

В кабинет зашел Отари, посмотрел на Гурова виновато.

– Лев Иванович прошу, не звони этому. – Он кивнул на дверь. – Совсем плохой, уже жалуется. Не могу понять, слушай! Начальник меня голосом давит. Я тебя что? Сарай в моем саду попросил сделать? Виноград подвязать попросил? А?

– Честь мундира, – улыбнулся Гуров. – Значит, техпаспорт у Майи.

– Может, они правы! – Отари вновь кивнул на дверь. – Бумаги в папку, папку в архив и все! Парень, что разбился, неплохой был, но время от времени попадал к нам – то да се, по-вашему, двести шестая. У него дядя, – он указал толстым пальцем в потолок. – Нам указание, мол, просто шалит мальчик, а наше общество гуманное. Теперь дядя успокоится. Как и кто, с кем договаривался, кто гайки крутил? Мне надо? Тебе надо?

– Отари, дед и отец у тебя в торговле работают, а ты милиционер. Почему?

– Из упрямства, – Отари нахмурился.

– Извини. – Гуров закрыл папку с документами, отодвинул. – Сговор между владельцем и угонщиком я отметаю. – Он провел ладонью по столу. – Коньяк, цветы, отсутствие техпаспорта. В случае сговора Майя бы заявила, что техпаспорт оставила в машине, такое случается. Вы работайте, установите куда опаздывал погибший. Предполагаю, что он под этим делом, – Гуров щелкнул пальцем по горлу, – торопился к женщине, сел в машину, а угодил в ловушку.

– Я так думал, потому и прошу помощи. – Отари шумно вздохнул, опустил голову. – Если ставят капкан на одного зверя, а убивают другого, то ставят другой капкан. И надо этого охотника взять!

Дождь не шел мельчайшими капельками, висел в воздухе, асфальт, листва деревьев блестели, тенты тяжело провисли.

Гуров шел по набережной, кроссовки хлюпали, костюм прилипал к плечам и бедрам. Время от времени он ладонью проводил по лицу, словно умывался.

Если машина была, как выразился Отари, капканом, то убийство заранее готовилось. Чтобы найти убийцу, следует сначала определить жертву. Ведь за что-то с ней хотят расправиться. И это что-то существует в биографии жертвы. Выбор невелик. Охотятся либо за Майей, либо за Артеменко. Только они могли сесть за руль «Волги». Каждый из них утверждает, что ехать утром собирался именно он. Возможно, каждый хочет выглядеть в глазах следствия жертвой? Значит, один из них убийца, другой – жертва. Надо определить, кто лжет. Кто лжет, тот и убийца. Сообщники? Существуют ли в подготовке преступления сообщники? Если да, то только в единственном числе. Сообщник. Кандидатуры тоже две: Толик и бухгалтер. Если Кружнев действительно бухгалтер. Что ответит Москва? Стоп! А Татьяна? Прелестная пляжная знакомая? Гуров вспомнил, позавчера Татьяна с Майей шли вдвоем и, увидев Гурова, свернули на другую аллею. Возможно, они дружат давно? Знакомство Татьяны с ним, Гуровым, не что иное, как объяснение своего интереса в гостинице. Девушка знает мое имя и отчество. Есть у нее подруги среди обслуживающего персонала или нет?

Обсуждая с Отари очередность необходимых мероприятий, Гуров сказал, что перво-наперво подозреваемых – каждого в отдельности – надо поставить в известность, что машина разбилась не случайно. Но сделать это не напрямую, а якобы по недомыслию.

Майя

Она родилась в интеллигентной семье среднего достатка, отец – кандидат технических наук, мать – художник-декоратор. Родители были людьми спокойными, уравновешенными, дочь особо не баловали, не требовали непременных пятерок, не заставляли играть на пианино и декламировать стихи, когда собирались гости. Вообще воспитанием ее не мучили, полагая, что в здоровой семье вырастет здоровый ребенок и станет хорошим нравственным человеком. Все к этому и шло. Майя росла девочкой самостоятельной, искренней, в классе ее любили, училась она легко, не надрываясь и числилась хорошисткой. Круглой отличницей она была в спортзале и на стадионе, где превосходила не только подруг, но и мальчишек. Она бегала быстрее всех, прыгала дальше всех, ходила на лыжах, прекрасно плавала.

Однажды физрук оставил Майю после урока и спросил:

– Ты знаешь, что природа порой бывает несправедлива? – И не ожидая ответа, задумчиво разглядывая девочку, продолжал. – Крайне несправедлива. Тебе она выделила лишнее, кому-то недодала.

– Я виновата? – Майя растерялась.

– В школе создается спортивный класс. Как ты к этому относишься?

– У меня химия и физика хромают, трешки стала получать.

– Тебе бегать надо, а с физикой и химией мы договоримся.

– А после школы? – рассудительно спросила она. – Все бегать буду?

– У меня впечатление, что ты, девочка, способна убежать очень далеко. Загадывать трудно, жизнь рассудит, все зависит от того, как ты покажешь себя в работе. Сегодня ножками можно на такую высоту подняться, на которую иной физик-химик взглянет – шея переломится.

Когда Майя рассказала о предложении физрука дома, отец рассмеялся и сказал:

– Бегай, дочка, на то юность человеку дана, только не забывай, аттестат зрелости должен выглядеть достойно.

В пятнадцать лет Майя получила первый разряд. В спортобществе, куда ее определил физрук, она не выделялась, часто смотрела соперницам в затылок, не знала, что тренер, который, как говорится, в спорте собаку съел, сразу углядел в ней незаурядные способности и, уберегая от зазнайства и лени, ставил ее на дорожку с мастерами.

Однажды тренер задержал Майю после тренировки и сказал:

– Кстати, пусть отец на тренировку зайдет. Просто рок какой-то. Как посредственность, так ее предки чуть ли не ночуют на стадионе. А вот твоих я не видел.

– Они не придут, если только на соревнования…

– Это почему же?

– Считают, что я самостоятельной должна расти.

В семье Майи к слабостям и недостаткам друг друга и окружающих относились терпимо, не прощалась только ложь. Если отец хотел человека заклеймить, что случалось крайне редко, он говорил сухо и коротко:

– Этот человек лгун.

Что лгать не то чтобы нехорошо, а просто нельзя, абсолютно недопустимо, Майя усвоила с детства, с молоком матери.

– Ты, дочка, коли не можешь или не хочешь сказать правду, молчи, – говорил отец. – Все зло на земле от лжи, мягкой, удобной и многоликой.

В семнадцать Майя стала кандидатом, в восемнадцать – мастером спорта. После школы она поступила в инфизкульт, но ей не понравилось, и Майя, не окончив даже первого курса, ушла, решила готовиться в университет на филфак. Основные соперницы выступали за рубежом, Майя выиграла первенство Москвы, завоевала серебро на первенстве Союза. О ней заговорили серьезно, включили в списки предолимпийской подготовки.

Теперь она имела собственные деньги, а в перерывах между сборами талоны на питание плюс дорогостоящее спортивное обмундирование. С ростом результатов взаимоотношения с подругами-соперницами усложнялись и портились. Она давно уже не бегала по дорожке, а работала, или, как выражаются в спорте, «пахала». Составленный тренером и утвержденный индивидуальный план подготовки требовал от нее порой невозможного.

– Девочка, тебе придется принять кое-какие таблетки, – сказал однажды тренер. – При таких нагрузках организм требует.

– Допинг? – спросила Майя.

– Ты что, рехнулась? – Глаза тренера округлились, изображая возмущение. – Подколем тебе витаминчики, таблеточек тонизирующих покушаешь.

– Не надо песен на болоте, – Майя рассмеялась. – Вы подколете мне мужской гормон, и голос у меня будет как у мужика оттягивать в хрип. Никогда!

– Дело твое. – Он пожал плечами и отвернулся. – Впереди Европа.

В соревнованиях на первенство Европы Майя была третьей. Руководитель, бывший комсомольский работник, человек лет сорока с лишним, в легкой атлетике разбирался, знал, что бегать надо быстрее, прыгать дальше и выше, что золотая медаль хорошо, а бронзовая значительно хуже. Когда Майя закончила дистанцию, он, страдая одышкой, подбежал, обнял за мокрые плечи, полез целоваться.

– Молодец! Но! – Он поднял пухлый палец. – Надеюсь, понимаешь? На Олимпиаде бронза нам не нужна. А так молодец!

У Майи кружилась голова, ноги мелко дрожали, она бездумно кивала, вяло отпихивая навалившегося на нее руководителя.

Майе исполнилось двадцать два, она утвердилась в первом резерве сборной. Мужчины в ее жизни, не как начальники, а как существа другого пола, значили крайне мало. Они улыбались, заискивали, ухаживали, с одним она время от времени нехотя ложилась в постель. До Олимпиады оставалось два года. Майя хотела быть золотой – какие уж тут мужики, успеется. Это ее первая и последняя Олимпиада.

Майе дали однокомнатную квартиру, отношения с родителями разладились, «старики» не понимали, почему она не учится. Сборы, поездки на соревнования, каждодневные тренировки, после которых не то, что учиться, жить не хочется. Подруги по команде недолюбливали ее, сторонились. Во-первых, конечно, мужики, которые вертелись вокруг «бронзовой» красотки, вызывали у соперниц здоровое чувство зависти. Потом, находясь за рубежом, Майя не очень экономила скудную валюту, вещи покупала только себе и родителям, а не для продажи, в общем, не как люди. Странная жизнь шла своим чередом, Майя «пахала» не за страх, время показывала не рекордное, но на уровне, взаимоотношения с тренером нормализовались. Он даже с гордостью поговаривал за ее спиной, мол, иные, некоторые, со своими ученицами химичат, а его девочка чисто бронзовая, не подкопаешься, в любой стране, при любом контроле свои секунды обеспечит. Уже составлялся план непосредственной подготовки, когда разразился скандал.

Отвечая на вопросы иностранных журналистов, Майя сказала, что сейчас не работает и не учится, лишь тренируется. Сенсационного сообщения, появившегося в зарубежной газете, Майя не видела. Запыхавшийся тренер не дал ей переодеться, прямо в тренировочном костюме усадил в машину и привез в кабинет. Начальник, которого Майя никогда не видела, возможно, его перебросили на спорт за ошибки, допущенные на другой руководящей работе, тыкая пальцем в иностранную газету, спросил.

– Что ты говоришь? Ты понимаешь, что говоришь? Ты что, профессиональная спортсменка? Миллионы занимаются спортом, а ты одна профессионалка?

– А кто же я? – Майя понимала, что подходит к краю, и сейчас шагнет в пустоту, только остановиться не могла. – Во-первых, разговаривайте со мной на «вы»! Я сказала, как есть, меня с детства учили говорить правду!

– Спокойно, Майечка, спокойно, – быстро заговорил тренер, – не надо волноваться, пригласим журналистов, ты расскажешь, как училась в инфизкульте, сейчас готовишься поступать в университет, и про все остальное в том же духе, хорошо?

– Вот вы собирайте журналистов, а я скажу! – Майя вышла из кабинета.

Когда она перешагнула порог здания и вышла на улицу, то оказалась в безвоздушном пространстве.

Она еще бегала, даже выступала, тренер порой подходил, говорил равнодушные слова… На очередной сбор ее не взяли, как не берут в дорогу ненужный чемодан.

– А чего ты ждала? – спросил тренер. – Характер хорош на дорожке, а в кабинете?… – Он присвистнул. – Потом, тебе уже двадцать три. Какие у тебя перспективы? Со сборной тебе придется расстаться, а в спортобществе поговорим, как-то поддержим – молодая, здоровая, у тебя вся жизнь впереди.

Она пришла домой, к папе с мамой, все рассказала и, не обратив внимания, что отец лицом осунулся и взглядом посуровел, начала философствовать:

– Цапля голову под крыло прячет, думает, ее вообще не видно. Любители, профессионалы – все чушь непроходимая. Солист Большого театра в свободное от репетиции и спектаклей время где-то еще работает?

Мать рассмеялась, отец тоже не сдержал улыбку.

– Кого обманывают и ради чего? – Майя повысила голос. – Почему они противопоставляют чемпиону мира значкиста ГТО? Почему нельзя все сделать по-человечески, честно?

– И что же ты решила? – спросил отец.

– Решили за меня, я лишь правду сказала.

– Ты почему не училась? Большинство же учится.

– Ну, не нашла себя! – вспылила Майя. – Упорства, силенок не хватило. Свое-то дело я делала честно! А теперь меня на помойку?

– Дочка, тебе только двадцать три, – вмешалась в разговор мать.

– Мне опять к вам на шею? А если бы у меня вас не было? Ты думаешь, прежде чем отчислить, меня спросили, какая семья, кто содержать будет? И за что отчислили? За правду!

– Да. – Отец снял очки, потер переносицу. – Значит, ты так все и сказала?

– В принципе, конечно, долго мне говорить не дали.

– И что же, ты и в будущем будешь такую правду начальству выкладывать?

– Отец, ты же сам мне всегда внушал. И потом, правда – она что, разная бывает?

– Ты дура! Мать, мы вырастили идиотку! Иисус Христос за правду на крест пошел, так ему уже два тысячелетия свечки ставят. Да, правда правде рознь! Это ты здесь, – он постучал пальцем по столу, – должна говорить правду. А там следует говорить то, что от тебя хотят услышать. Играть по установленным правилам. Ты что же думаешь, я директору института могу правду на совете сказать?

Неожиданно ноги у Майи ослабли и задрожали, ее начало тошнить, словно она только закончила дистанцию. Девушка смотрела на отца и не узнавала.

– Ты всегда меня учил… – Она с трудом, совершенно больная, поднялась со стула, пошла к двери.

– Дочка! – Мать вскочила.

– Сиди, – хлопнул отец по столу. – Жрать захочет – придет! Правдолюбка!

Тренироваться Майя перестала, гимнастику по утрам делала автоматически, по привычке. Подруги звонили несколько раз, затем разъехались по сборам и соревнованиям. Через два месяца деньги кончились, она продала японскую радиоаппаратуру. Спустя полгода опять осталась без денег.

Майю никто не совращал, не спаивал, не втягивал, она начала заниматься древнейшей профессией добровольно и осознанно, все просчитав и взвесив. «Ты, папочка, хочешь, чтобы я жила по правилам, согласна, только я буду жить по своим правилам».

Она завела палехскую шкатулку, куда бросала визитные карточки тяжело вздыхающих мужиков, отбирая, с ее точки зрения, денежных. «Я не стану сидеть в баре и ловить иностранцев, установим простой порядок: один основной и двое на скамейке запасных. Для поддержания спортивной формы им будет разрешено делать подарки, вывозить меня в свет и никаких глупостей».

И мужчины соглашались, строптивых из команды исключали. С родителями Майя встречалась редко, рассказывала, что работает в «Интуристе» гидом.

Через год она стала своих попечителей недолюбливать, через два – не выносить.

Встретив Артеменко, она возненавидела его с первого взгляда. «Гладкий, ухоженный, самодовольный победитель, ты мне заплатишь за все», – решила Майя, почувствовав, что платить этому человеку есть чем. Она долго не понимала причину своей ненависти. Спустя полгода догадалась. Артеменко ассоциировался с тем спортивным боссом, который вышвырнул ее из жизни.