Текст книги "Операция «Соболь»"
Автор книги: Николай Коротеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Находка Демина
В ясное, солнечное утро, редкое для здешних мест, каждая покрытая инеем веточка каменной березы, каждая хвоинка аянской ели сияла и искрилась. Морозный воздух был кристально прозрачен. Далеко-далеко за седыми сопками возвышался Ключевский вулкан. Белый султан дыма поднимался над ним прямо вверх, как из печной трубы в безветренную погоду.
На заставе капитана Бабенко стояла тревожная тишина. Все ходили молча. Собаки, словно угадывая настроение людей, сидели, повизгивая, будто бы ожидали сигнала тревоги.
И только на огромной смуглокожей каменной березе, невесть откуда прилетевший ворон беспрестанно каркал с самого утра. Его надсадный крик надоел всем, и, заслышав его, пограничники морщились, словно от зубной боли. Он проникал даже сквозь двойные рамы в караульное помещение заставы.
Капитан Бабенко, человек удивительно спокойный, который даже провинившихся солдат распекал ровным голосом, и тот не вынес вороньего крика. Проходя по двору, он остановился, посмотрел, прищурившись от солнца, на березу, где на самой верхушке качался на тонком суку ворон, и, сплюнув, проговорил;
– От бисова птица!
Рядовой Устинов, чистивший в конюшне лошадей и услышавший замечание капитана, умоляюще взглянул на Бабенко, попросил:
– Товарищ капитан, разрешите я его…
Бабенко строго было посмотрел на Устинова, но ворон так громко и препротивно каркнул, что начальник заставы только рукой махнул.
– А, возьми малокалиберку…
Солдаты, чистившие коней, вышли во двор. На крыльце появился Устинов с винтовкой в руках. Он был отличным стрелком, и солдаты знали, он не промахнется. Раздался щелчок выстрела. Ворон подпрыгнул. С закачавшейся ветки посыпался иней. Но птица, балансируя крыльями, осталась сидеть на месте и потом опять громко, раскатисто закаркала, словно смеялась.
– Дослужились… – донесся голос Бабенко, стоявшего на крыльце. – Сидячую ворону снять не могут. Где уж там планер найти.
И хотя все понимали, что упрек этот – лишь горькая шутка, солдаты почувствовали себя виноватыми. Ведь нарушение границы произошло на их участке. А прорыв на участке заставы – это самое неприятное, что может случиться в жизни пограничника. Это позор, если не преступление.
– Товарищ капитан, – крикнул дневальный, – вас к телефону!
– Поставьте винтовку на место, – сказал Бабенко Устинову и вошел в дом.
Через несколько минут дневальный выскочил на крыльцо и опрометью побежал к домику, в котором жил заместитель начальника заставы по политической части лейтенант Демин. Замполит отдыхал после ночного дежурства. Вскоре Демин, на ходу заправляя гимнастерку, побежал к Бабенко.
Теперь мысли солдат были заняты одним: что же произошло?
Капитан встретил Демина, прохаживаясь из угла в угол кабинета. Лицо его было строгим и сосредоточенным.
– Садись, Андрей Захарович, дело есть, – сказал он. – Понимаешь, планер-нарушитель взорвался в воздухе километрах в двухстах западнее заставы. Об этом мне сейчас из штаба отряда сообщили. К месту катастрофы пойдет вертолет. Он к нам прибудет приблизительно через час сорок. Нам поручено выделить оперативную группу, человек пять. Возможно, придется бродить по тайге недели две. Задание трудное. Группу возглавишь ты.
– Слушаюсь, – ответил лейтенант.
– Выбери людей покрепче.
– Устинова можно, – сразу сказал Демин.
– Устинова? – переспросил Бабенко и, усмехнувшись своим мыслям, согласился: – Конечно, Устинова, стрелок вроде хороший. Яковлева, Керимова – альпинисты, Кононова – лыжник отличный.
Коротки солдатские сборы. Через полчаса, получив у старшины продукты на неделю, четверо солдат, отобранных в оперативную группу, уже сидели в караульном помещении и жадно прислушивались к каждому звуку. Остальные, свободные от нарядов или уже отдохнувшие, крутились около них и с завистью посматривали на счастливцев.
Наконец послышался долгожданный шум мотора. Большая, похожая на головастика машина косо спустилась к стрельбищу за заставой и, на секунду повиснув над землей, взметая снежные вихри, приземлилась. Сбоку от кабины пилота открылась дверца, и в сугроб спрыгнули майор Тимофеев и эксперт Синилов.
– Оперативная группа погранзаставы готова вылетать на задание! – отрапортовал Бабенко.
– Хорошо. Мы задерживаться не будем, – сказал Тимофеев. – Только имейте в виду, – обратился он к солдатам, – если места для посадки не найдем, вам придется спускаться с вертолета по трапу, прямо с воздуха.
Солдаты заулыбались.
Подъем на вертолете напомнил Демину скоростной лифт в гостинице «Ленинград» в Москве: осенью прошлого года лейтенант ездил в столицу, где ему вручали Почетную грамоту Центрального Комитета комсомола…
В кабине вертолета яркие полосы солнечного света, врываясь в круглые иллюминаторы, янтарными пятнами ложились на ребристые днища. Устинову посчастливилось сесть около иллюминатора, и он старательно рассматривал ежеминутно меняющийся пейзаж.
…у побережья деревья росли редко. Но потом, когда к березам примешалась лиственница, тайга стала темной, снег совсем посинел от теней. Даже сверху стало трудно просматривать местность. Только узкая полоска земли прямо под вертолетом была видна хорошо. А на склонах сопок лес чернел сплошь и скрывал от глаз все, что делалось внизу…
Первый раз летел Устинов над камчатской тайгой и подивился ее безлюдности. Живя на заставе, он лишь умозрительно мог себе представить, насколько редки здесь селения. За время полета он нигде не увидел и дымка.
В кабину, где сидели пограничники, просунулся пилот, замахал рукой. Все бросились к иллюминаторам и увидели, как земля, деревья, сопки стали стремительно приближаться. Вертолет снижался. Когда вершины деревьев оказались почти на уровне глаз, машина вздрогнула, повисла в воздухе и закачалась, словно подвешенная на невидимой нити. Прямо под собой Устинов увидел обгоревший остов планера, уткнувшийся носом под корень огромного кедра. Одно крыло его валялось метрах в двадцати.
Второй пилот прошел в заднюю часть кабины и принес скатанную веревочную лестницу. Прикрепив ее, он открыл люк. Гонимый огромными лопастями, морозный воздух ураганом ворвался в кабину. Тимофеев опустил и завязал под подбородком отвороты ушанки, подал знак рукой: «Следовать за мной!» Потом, ухватившись за веревки, стал спускаться вниз. Вихрь рвал полы его шинели.
Устинов, заглянувший в иллюминатор, видел, что трап не доставал метра четыре до земли. Конец его беспомощно мотался из стороны в сторону на уровне нижних ветвей сосны. Когда майор достиг последней ступеньки и, отпустив трап, летел вниз, вертолет чуть-чуть подпрыгнул. За Тимофеевым спустился Демин, за ним – солдаты. Последним покинул вертолет эксперт Синилов.
Высадились благополучно. Летчики сбросили лыжи, рюкзаки с продовольствием и убрали трап. Вертолет набрал высоту и широкими кругами пошел над заснеженной тайгой, высматривая, нет ли где поблизости других следов воздушной катастрофы. Солдаты собрали рюкзаки, лыжи, стали рубить деревья, чтобы сложить хижину. Офицеры направились к остову планера.
– Прошу обождать одну минуту, – сказал эксперт и вынул из-за пазухи фотоаппарат. Подойдя к обломкам метров на десять, сделал снимки с нескольких точек. Щелкнул последний раз затвором и, спрятав аппарат, проговорил:
– По-моему, в кабине труп.
Офицеры подбежали к лежащим на снегу останкам планера. Плексиглас фонаря, закрывавшего кабину пилота, замутился от огня, и сквозь него трудно было что-либо разглядеть. За матовыми стенками лишь угадывались очертания человеческой головы, вернее, кожаного шлема.
Тимофеев осмотрел фонарь, попробовал его открыть. При ударе о землю металлический каркас деформировался, и сдвинуть фонарь не удалось. Пришлось действовать ломиком.
– Очень прошу вас, – сказал эксперт, когда остов планера заскрипел и качнулся, – очень прошу вас поосторожнее. Не шевелите планер. Мы его еще не осмотрели.
– Хорошо, – ответил Тимофеев и обратился к Демину: – Товарищ лейтенант, поддержите фонарь с другого бока.
Майор резко нажал на лом, едва просунутый в узкую щель, и фонарь отодвинулся. В кабине, опершись лбом о приборную доску, сидел мертвый человек. Ручка управления пробила ему грудь.
– Разрешите, – сказал эксперт.
Офицеры отошли, и он опять стал щелкать затвором фотоаппарата. Потом труп осторожно вынули из кабины и положили на снег. Это был мужчина в обуглившемся летном комбинезоне и унтах. Лицо его тоже сильно обгорело.
В кабине офицеры увидели развороченную взрывом радиоаппаратуру, два термоса, галеты, шоколад.
– Улов небогатый, – проговорил Демин.
– Закинем бредень еще раз, – пошутил Тимофеев.
Офицеры разделили планер на секторы и каждый из них стал осматривать свой участок. Демину достались часть фюзеляжа и стабилизатор. Обшивка на них обгорела, остался лишь голый остов. Демин сломал еловую лапу и стал осторожно сметать снег с «брюха» планера. Подтаявший от пламени пожара снег смерзся.
Приходилось очень осторожно, сантиметр за сантиметром, счищать лед. Лейтенанту казалось, что его работа напрасна. «Только в кабине планера, – думал Демин, – где ищут Тимофеев и Синилов, можно найти ответ на вопрос». Но он добросовестно продолжал очищать от снега остов. Обнажилось дно фюзеляжа, и Демин увидел нечто, привлекшее его внимание.
– Товарищ майор! – взволнованно крикнул он. – Люк! Открытый люк. В хвостовом отсеке!
Офицеры кинулись к Демину. Эксперт Синилов замахал руками и начал причитать, чтобы там ничего не трогали. Но его опасения были напрасны. Офицеры осматривали то, что Демин назвал «люком», стоя на почтительном расстоянии. Вероятно, Демин имел довольно странное воображение, чтобы в хаосе полуобгоревших, покореженных останков усмотреть очертания люка.
Второй пеленг
Вторую неделю утро в охотничьей избушке начиналось с перебранки.
– Ну, кого ты принес вчера, Епифан Степанович? – говорил директор заповедника Медведев, продолжая еще вчера начатый разговор. – Ну куда мы этакую страсть пошлем? Куницы и те темнее бывают…
Директор, тучный лысый мужчина с редкой растительностью на лице, лежал на лавке, покрытой медвежьими шкурами. Он то и дело морщился от боли, прижимая руку к груди. Перед печкой на корточках сидел старик с благообразной окладистой бородой.
– Что ж я, по-вашему, сам соболей в амбарчики сажаю? – отвечал старик и принимался сердито шевелить кочергой в печи. В комнату летели искры.
– Не знаю, ничего не знаю, уважаемый! Мы должны отправить на материк «головку», понимаешь, «головку», и не просто «нормальную головку», а «высокую». Лучших соболей во всей округе надо выловить. Эх, угораздило же меня заболеть! – сокрушался Медведев.
– Да хоть бы ты и здоровый был! Все бы шло своим чередом, – ворчал старик в ответ. – Однако вот жжет у тебя в груди-то. Ты, брат, с сердцем не шути!
– Будет каркать! Пойду я сегодня с тобой.
– Иди, мне-то что, – раздраженно отозвался Казин. – Тебе худо, не мне. Что тебе говорить? Говори не говори, сам не маленький. Понимать должен. Нет резону тебе по тайге шастать. Или я не справляюсь?
– Справляешься. Да ведь и я не могу на месте усидеть…
– Бросил бы ты, Афанасий, храбриться да хорохориться.
Директор заповедника Афанасий Демьянович Медведев и объездчик Епифан Степанович Казин жили в избушке на склоне Безымянной сопки в верховьях речушки. Тут предстояло отловить четыре пары отборных соболей, так называемую «высокую головку» – самых крупных и темных по окраске зверюшек, и отвезти их на собачьих упряжках в село на побережье, откуда соболей отправят самолетом на материк и поселят в тайге.
По дороге к охотничьей избушке – табору, как здесь ее называют, – два пожилых промысловика попали в пургу. Три часа они взбирались на сопку, чтобы в распадке между двумя горами их не похоронило под снегом. Вот тогда-то у Медведева и заболело сердце. Застарелая болезнь, не раз приковывавшая к постели, разыгралась вновь. Ходить Афанасий Демьянович почти совсем не мог – перехватывало дыхание. Пришлось Епифану Степановичу выполнять работу за двоих.
Медведев и Казин были старыми приятелями. Не одна сотня километров тайги была исхожена ими вдвоем, а иногда и втроем: вместе с пасынком Епифана – Владимиром.
Утренние перебранки нисколько не портили отношений между охотниками. Через четверть часа они уже мирно беседовали за чашкой душистого чая, сваренного особым способом, секрет которого Епифан никому не выдавал.
– Что будем делать, Епифан? Время идет, соболей хороших нет. Через полторы недели самолет придет. Может, сообщить, чтобы вылет задержали?
Епифан, держа на пятерне блюдечко, дул на чай и громко, со всхлипыванием, втягивал в себя каждый глоток. Лишь подливая в блюдце новую порцию, он резонно ответил:
– Все будет как положено… Коль понадобится побыстрее… Я отсюда махну через перевал.
– Тропа-то там малознакомая.
– Кому как… Я ее прокладывал…
– Смотри, Епифан…
– Да чего смотреть-то? Все лучшим образом обернется. Сегодня я в амбарчики загляну, что позапрошлый день снарядил. Авось, бог даст, и попадет «головка».
– Я пойду с тобой, Епифан!
– Воля твоя, Афанасий Демьянович.
Охотники стали собираться. Предстояло пройти двадцать километров по глубокому сыпучему снегу.
Епифан запряг собак, уложил в нарты продукты на пять дней, клетки для соболей и оставил место для Медведева. Тот вышел на крыльцо бодро, но сухой морозный воздух, видимо, перехватил дыхание. Пока Афанасий Демьянович усаживался, Епифан приладил подшитые нерпичьим мехом лыжи. Мех у нерпы жесткий, щетинистый, и охотники обшивают им лыжи так, чтобы движение вперед шло по ворсу, а если лыжи на крутом склоне заскользят назад, щетина станет дыбом и будет отличным тормозом.
В путь тронулись, когда над тайгой взошло солнце. Было очень тихо. Изредка старые лиственницы постреливали на морозе. Внизу, под деревьями, лежали темные синие тени, а верхушки пылали багрянцем. Епифан торил тропу. Собаки шли следом, с усилием таща тяжело груженные нарты.
Пройдя километров пять, охотники подъехали к амбарчику, установленному на пне. Амбарчик – ящик, сделанный из теса, тесины хорошо подогнаны друг к другу, чтобы не осталось ни одной щелочки. Ящик разделен перегородкой на две половины: «столовую», где разложена приманка, и «спальню» – там лежит шерсть сохатого. Такие амбарчики выставляют на соболиных тропах с осени. Каждую неделю в них кладут подкормку, чтобы соболи привыкли к виду ящика и без опаски входили внутрь. Зимой, когда зверюшки особенно нуждаются в пище, дверцы амбарчика настораживают. Стоит соболю войти внутрь, как щеколда дверцы соскакивает с предохранителя и ловушка захлопывается.
Еще издали охотники увидели, что дверца амбарчика закрыта.
– Смотри, а ты все говоришь, будто морозно и соболя не выходят из стланика, – сказал Медведев.
– Повезло, – ответил Епифан.
На крылечко амбарчика нанесло много снега. Судя по намету, дверца захлопнулась давно.
– Вот те раз! – воскликнул Медведев. – Ты что же, не осматривал вчера амбарчик? Намет-то какой. – Директор слез с нарт и подошел к ловушке. Присев, он забыл обо всем.
– Ночью ветер был, – ответил Казин.
– Знатный соболь, – восхищенно осматривая зверька сквозь металлическую сетку, сказал Афанасий Демьянович. – Настоящая «высокая головка»! Вот повезло. Смотри-ка, соболюшка весь корм сожрал. Верно, голоден был. Да, брат, тайга не тетка, – добавил, он обращаясь к соболю.
Епифан надел кожаные рукавицы, сунул руку в амбарчик, вытащил бьющегося соболя и пересадил его в клетку на нартах.
– Есть один пассажир!
Охотники отправились дальше. Две следующие ловушки оказались пустыми. Соболи почему-то обходили их стороной. Следы были свежие, зверьки бродили около ловушек ночью, но войти не решались. Видно, дерево сохранило запах человека, а может быть, кто-нибудь и спугнул их. В следующем амбарчике сидел некрупный светлый соболь. Епифан придушил его: все-таки добыча. Зато в последнем, к которому охотники пришли далеко за полдень, оказался на редкость темной расцветки зверек величиной с домашнюю кошку.
Медведев возвратился в табор радостный. Укладываясь спать, сказал:
– Если так и дальше пойдет, через неделю провожу я тебя, Епифан, в дальний путь. Сменят наши соболюшки местожительство.
* * *
В кабинете полковника Шипова плавала сизая пелена табачного дыма. За столом сидели Шипов, эксперт Синилов и Тимофеев.
По усталым лицам, по горам окурков в пепельницах можно было догадаться, что разговор шел долгий. Лист бумаги, лежавший перед Шиповым, был испещрен рисунками самолетов, людей, бредущих по глубокому снегу, но все наброски были не закончены, словно вместе с каждой мыслью полковник начинал новый рисунок.
Тимофеев сидел напротив полковника и хмурился. Перед ним на столе аккуратной стопкой лежали карандаши, которые он оттачивал, словно пики. Синилов перебирал ворох фотографий.
Уже несколько минут царило молчание. Тимофеев, чувствовавший, что полковник недоволен, нервничал и никак не мог сосредоточиться.
Не закончив рисунка самолета. Шипов отложил карандаш, встал и начал ходить по комнате.
Им никак не удавалось найти основное звено в цепи кажущихся случайностей. Действительно, почему пилот направил свой планер к берегам Камчатки? Знал ли он, что нарушает границу государства? Может быть, на планере вышли из строя приборы и летчик не мог ориентироваться? Тогда сообщение иностранного радио следует принимать за чистую монету и остается только вернуть останки пилота и обломки планера, сообщив обстоятельства, при которых произошла катастрофа. Но вот гибель летчика, она-то и смущала Шипова. Почему планер загорелся, или, как говорят летчики, преследовавшие его, взорвался в воздухе?
Синилов, правда, не уверен, что разведка сопредельного иностранного государства имеет к этой операции какое-нибудь отношение. Но это заявление эксперта Тимофеев встретил в штыки. Он считал, что такое утверждение основывалось на весьма шатком доказательстве. Дело в том, что в нагрудном потайном кармане кожаной куртки пилота была найдена фотография жены и детей летчика. Об этом говорила надпись.
Синилов утверждал, что подобные «ошибки» у разведчиков не встречаются. Но одновременно он и не отрицал преднамеренности нарушения границы. Тимофеев твердо стоял на своем: все от начала до конца, даже воздушная катастрофа, подстроено опытным организатором засылки. Может быть, катастрофа нужна была, чтобы скрыть выброску второго нарушителя, находившегося в планере?
– Вы считаете, что в планере был пассажир? – сказал Шипов, останавливаясь против Тимофеева.
– Прямых доказательств у меня нет, – ответил майор. – Люк мог открыться и от сотрясения при взрыве. Понимаете, товарищ полковник, интуиция мне подсказывает, что там был второй человек. Конечно, все можно объяснить стечением обстоятельств. Но не много ли случайностей? Планер случайно залетел на нашу территорию, планер случайно взорвался в воздухе от случайной аварии. Не логичнее ли предположить необходимость: нарушение государственной границы с ухищрением…
Внутренне соглашаясь с Тимофеевым, полковник снова и снова убеждался: ход, сделанный его противником, тонок и продуман. Шипов вынужден был признать, что если версия Тимофеева правильна, то противник, значит, уже выиграл несколько ходов, а они, потеряв темп, как говорят шахматисты, топчутся на месте.
– Какой смысл выбрасывать лазутчика в глухой тайге, за сотни километров от населенных пунктов? – задумчиво продолжал Шипов. – Там каждый след выдаст его с головой.
– Это можно объяснить: лазутчика в районе высадки встретит резидент. Он, конечно, должен отлично знать местность, – заметил Тимофеев.
– Вполне возможно. Но тайга занимает тысячи квадратных километров. Предположим, что в квадрате «Н» назначена встреча. Там будут переданы документы. Человек, передавший их, вернется к своим делам, и мы не будем знать, кто он, – сердито проговорил Шипов. – А куда, по-вашему, денется лазутчик?
– Ему, вероятно, обещали прислать самолет, – ответил майор. – Когда задание будет выполнено, он выйдет на нейтральные льды, сообщит свои координаты. Там его примут на борт.
– Снова правдоподобно, – сказал Шипов.
Полковник был недоволен беседой. Предположения, предположения – и никаких фактов! Вдумываясь в разговор, он не видел пока иного выхода, кроме одного – усилить наблюдение за районом выброски и границей. То же самое думал и Тимофеев. Обменявшись взглядами, они без слов поняли друг друга.
Но это еще не было решением задачи. По опыту офицеры знали, что только активные действия могут принести успех. Но для этого нужна хотя бы паутинка, ухватившись за которую можно наверняка распутать сеть. А паутинки-то пока и не было…
Шипов подвинул к себе лежавшую на столе карту, на которой был отмечен маршрут планера. Линия шла от острова Св. Георга на юго-запад, к Алеутским островам. Где-то на середине пути она круто поворачивала в сторону Камчатки. И, дойдя до полуострова, линия снова резко сворачивала у склонов гор к перевалу. Шипов, сам вычерчивавший маршрут, торопился: красные линии, отмечавшие полет по прямой и поворот в сторону, образовали крест, словно два пеленга. Полковник мысленно провел короткую линию, обозначавшую поворот, вверх по карте и увидел, что она достигает крупного порта на побережье Чукотки.
– Да, – задумчиво протянул Шипов, – если бы этот пеленг существовал… – И в ту же минуту его рука протянулась к телефонной трубке. – Будет найден пеленг! – добавил он.
– Пеленг? – переспросил Тимофеев.
– Да, маршрут планера будем считать пеленгом. Тогда к нему мы найдем второй.
– Соедините меня с лейтенантом Пошибиным, – сказал Шипов в трубку. Товарищ лейтенант, говорит полковник Шипов… Захватите дело № 045-ч и немедленно принесите его ко мне. Немедленно!
Шипов положил трубку и взволнованно прошелся по комнате.
Он вспомнил о деле, которое так и осталось до сих пор не раскрытым.
Четыре месяца назад радист бухты Серебряной работал на диапазоне четырнадцати метров. Это необычная волна для наших радистов. Случайно он поймал неизвестную станцию, передававшую в эфир одну и ту же букву – «о». Всего три раза прозвучал этот сигнал. У полярника была антенна направленного действия, и он сумел настроиться на неизвестную станцию. Но едва он добился наилучшей слышимости, рация замолчала. Антенны направленного действия указывают направление, откуда посылаются сигналы. Если бы на неизвестную станцию настроились два радиста в разных местах, то по углам направления их антенн можно было бы провести на карте две прямые линии – пеленги. Они скрестились бы в месте, где расположена неизвестная станция. Но ту станцию слышал один радист, и он узнал один пеленг. Он проходил по Чукотке, Камчатке, Охотскому морю. Судя по заключению радиста, таинственная рация была довольно мощной. Не сможет ли направление полета планера, которого ориентировали, служить «неизвестным», вторым пеленгом. Если маршрут планера и есть второй пеленг, то, перекрещиваясь с первым, указанным радистом с Чукотки, они оба укажут место выброски. Тогда район поисков можно будет ограничить меньшей площадью.
Шипов поделился своими мыслями с собеседниками.
Лейтенанта Пошибина ждали с нетерпением.
От него зависело многое. Но радость была преждевременной. Пеленги, нанесенные на карту, перекрещивались лишь в… Охотском море.
Но лейтенант быстро рассеял недоумение собравшихся.
– Если учесть все поправки, – сказал он, – линии пересекутся и на территории полуострова. Судя по характеру сигналов, их как раз и давали для пеленгования. Кстати, и планер делал поворот как раз в сторону пеленга. Возможно даже, его чем-то наводили.
Офицеры склонились над картой, на которой были нанесены все населенные пункты, охотничьи тропы и избушки. Картина прояснялась: пеленги могли окреститься и в самом пустынном районе полуострова, где-то на территории заповедника.
– Случайность нарушения границы полностью отпадает, – с удовлетворением заметил Тимофеев. – Не совсем ясно одно – был ли на планере пассажир или лазутчиком был сам пилот?
– Что ж, товарищ Тимофеев, – сказал Шипов, обращаясь к майору, – придется вам съездить в заповедник. Поохотиться…
