Текст книги "Князь Святослав"

Автор книги: Николай Кочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Николай Иванович Кочин
Князь Святослав

Глава 1
ПИР СВЯТОСЛАВА

К приезду князя с Востока и готовились по-княжески. В котлах варили двух молодых волов, да трёх баранов, да трёх кабанов. Да жарили три десятка тетеревов, да четыре десятка гусей, да уток, да кур. Пшённая каша варилась с коровьим маслом и мёдом, а кисель с сытой… А на закуску боярам закоптили двадцать окороков ветчины, да солонины три кадки готовы, да яиц в скорлупе пятьсот, да сыру сто кругов. Из Ольвии привезли свежую осетрину – четыре воза. Наварили меду, пива, квасу, свалят с ног, вот какая крепость. Из Корсуня осталось привезённое греческое вино. И еды Хватит и хмельного вдоволь. А так как сам князь до всего этого не большой охотник, так для него жарится молодой жеребёнок, медвежатина, журавли, зайчатина…

Тень неудовольствия покрыла лицо княгини Ольги. Повар спохватился, что напоминание о грубых, степных, походных, языческих склонностях князя-сына всегда причиняло матери боль и поторопился замять разговор.

– Для христиан-бояр и дружинников по случаю поста зажарена рыба, варится горох, да готовятся медовые пироги… А для тебя, княгиня, и всех христиан при дворе я испёк просфоры, сейчас их вынесут…

Повар стер фартуком с мясистого раскалённого лица капли пота и облегчённо вздохнул. Буря миновала, княгинино лицо стало опять приветливым. На серебряном блюде вынесли пшеничные белые просфоры с выпеченным на верхней части изображением креста. Княгиня Ольга перекрестилась и потрогала просфоры руками, разглядывая изображения греческих букв. Они были чётко выпечены. Она велела просфоры отослать в терем, а повару сказала:

– Медвежатину и конину, а также прочую погань варите в другом помещении, чтобы дух не проникал на кухню для всех. Затворяйте плотнее двери…

– Я так и делаю, княгинюшка… Но князь узнает – шею свернёт.

Она отпустила повара и пошла по двору мимо кухни, кладовых, погребов, конюшен и бань. Всюду виделось оживление. Дворцовые холопы скребли и чистили коней, сбрую, обметали пыль в кладовых и амбарах, готовя их к приёму сокровищ, которые вёз князь с Востока. Из кухни выбегали стряхнуть с себя жар. Гриди с огромными вазами и блюдами то и дело перебегали двор, из кухни в гридницу, перекликаясь, проверяя распоряжения княгини и на ходу уминая за обе щеки сыр, зайчатину или варёные овощи. На дворе расставлялись столы для простого народа с говядиной; бочки мёда, пива, браги; плетюхи ивовые с калёными орехами, с сочнями, с лепёшками.

Княгиня Ольга, несмотря на свои шестьдесят пять лет, ещё держалась прямо, ступала твёрдо, опираясь на костыль и даже более проворно, чем это позволяли лета. События волновали её, она не могла сидеть на месте. Два года она не видела непоседливого сына, которого любила страстно, но с которым должна была вести внутреннюю, никому незримую, изнуряющую борьбу, пробуя повернуть его интересы в сторону земских дел и христианской веры. Воинственность сына пугала её, грандиозные его замыслы устрашали. Всё управление Киевской Русью лежало на её плечах, а это становилось уже непосильным делом. Она не была уверена в благополучном возвращении сына с Востока, и когда гонец прибыл утром и сообщил, что князь едет с большой добычей домой, она отслужила молебен в дворцовой часовне, помещавшейся под теремом, долго и горячо молилась и теперь была в радости, которую омрачала всё же тайная тревога: что будет делать князь по возвращении из похода? Угомонится ли, вернётся ли к семье, к очагу, к внутреннему устройству земли, которое легло на плечи старухи-матери? Прекратится ли эта, подтачивающая её силы, война с сыном, умрёт ли мать спокойно, похороненная наследником-христианином? Где-то в душе прятался робкий страх за его судьбу. Настороженная ко всякого рода отдалённым походам от неудач своего мужа-Игоря, ходившего на берега Хазарского моря и оставившего там дружину, пытавшегося вынудить Царьград к выгодным торговым соглашениям и опять оставившего в море свою дружину и, наконец, растерзанного древлянами, Ольга видела, что сын из этого не извлёк урока…

Она пошла на чердак терема и через слуховое окно стала смотреть на приближающееся к Киеву войско Святослава. По одному только виду гарцующих всадников и бодрых пеших воинов, по количеству поклажи на повозках можно было заключить, что сын возвращается с победой. Ольга перекрестилась и сошла вниз. Она ждала сына с особой торжественностью. Все слуги, гриди и сама она были празднично одеты. На княгине – шёлковое чёрное покрывало, завязанное под подбородком. Из-под него виднелось верхнее платье византийского шитья – царственного пурпурного цвета, с широкими рукавами, с широкой жёлтой полосой на подоле. Платье перехвачено шёлковым поясом. Остроносые сафьяновые башмачки наведены золотом. Так она нарядилась только для встречи сына. Это было сделано в подражание византийским императрицам.

Летом 966 года князь закончил двухлетний поход.

Из Киева поплыл Святослав по Десне на Оку через земли северянского племени, которое уже было под рукою князя. Он заявился к вятичам и спросил их:

– Кому дань даёте?

– Хазарам дань даём по шлягу с рыла…

– Будете под моей рукой, – сказал он, и поплыл дальше – на Каму.

На Каме он полонил город Булгар, спустился вниз – полонил буртасов, спустился по Волге ещё ниже – и разрушил Хазарскую державу. Он пошёл дальше в горы – между двух морей, завоевал ясов и касогов. Хазары, с которыми воевал ещё Олег и которые брали до него дань и с полян и с северян – теперь были обессилены. Волга стала русской рекой, а все восточные славяне объединены были под одну княжескую руку. С тех пор и беглые русские люди, оседавшие на вольных землях по обеим сторонам Керченского пролива (их звали бродниками) были присоединены Святославом к Киевской земле, а сама местность стала называться Тму-Тараканская Русь.

Русские земли очутились впритык с владениями греков в Крыму.

Ольга увидела, как улицы столицы стали заполняться отрядами дружины и воинов. Секиры их и шлемы отражали блеск солнца. Бесконечно тянулись повозки, нагруженные тюками, их везли степные кони и тяжёлые волы. Верблюды, колыхаясь, несли на спинах огромные узлы с добычей. Повозок и верблюдов было такое множество, что Ольга не верила собственным глазам. Военачальники и часть дружины, приближенные к князю, ехали на конях, богато убранных восточной сбруей и коврами. Впереди на белом коне ехал сын её – князь Святослав, которому не исполнилось ещё и двадцати пяти лет, но который совершал уже дальние походы, выигрывал все битвы и который проявлял такую воинственность, что мать не знала – радоваться тому или горевать.

Киевляне встречали войско восторженными криками, и город превратился в огромное сборище, в котором всё двигалось, шумело и дышало сознанием счастливо завершённого похода, в исходе которого многие сомневались, припоминая горестную гибель Игоревой дружины на берегах Итиля. За князем следовали знатные пленники: визири Багдадского Халифа, наместники Хазарского кагана, их жены и дети, в пышных цветных восточных одеждах. Затем шли со своими гаремами и боярами царьки Волжской Болгарии в плетёных кольцах, в бронзовых браслетах на руках и ногах… И когда часть этой процессии подошла к воротам княжеского дворца и Святослав сошёл с коня, молодой, ловкий, сильный, бодрый, загорелый, со счастливым сиянием голубых приветливых глаз – Ольга кинулась к нему и повисла на шее. Князь, который считал, что суровому воину не пристали слезы и шумные изъявления чувств на глазах у посторонних, спрятался от дружины, расцеловал свою мать и растрогался.

– У этих чудаков, которые так пышно одеваются, все– таки нет бань, – сказал он, отстёгивая с бедра обоюдоострый широкий меч с тяжёлой ручкой и отдавая его гриде. – Нам бы, матушка, помыться. Два года не мылись. Почернели как сарацины в пустыне.

– Баня готова, – сказала Ольга. – Иди, помойся вволю. Вон Малуша тебя и помоет… Видишь, вся зарделась от счастья. Соскучилась бабынька.

Малуша была любечанка, пленница князя такой красоты, что он взял её в наложницы. Ольга сделала её своей ключницей, а брата её Добрыню конюхом при княжеском дворе. Малуша полногрудая, полнолицая, с синими глазами, в кокошнике с золотыми подвесками, подаренными князем, вся налитая ожиданием, держала за руку сына Владимира, прижитого от князя. Святослав имел несколько жён, которых приискала ему мать из самых знатных семей Киева, но любил он только Малушу.

Жены, пышно и броско разодетые, стояли, выстроившись в ряд. Но Святослав как барс метнулся мимо них к Малуше, стоящей в стороне с сыном. Он подхватил её как пушинку на одну руку, сына на другую и понёс их в горницу (миловаться с женщинами и нежничать с детьми на виду у всех он считал зазорным для витязя).

Ольга нахмурилась. И многожёнство сына, и то, что он наложницу любит и не скрывает этого, и то, что так холоден с жёнами, которых она теперь считала как христианка «законными», всё это было для неё непереносно. Но она превозмогла себя и приветливо поклонилась военачальникам князя, искренне радуясь, что все они вернулись целы. Они отвечали ей глубоким поклоном.

– Ты, матушка княгиня, точно моложе стала, да краше. Тебя и года не берут, – сказал Свенельд.

– Полно, старый греховодник, – ответила княгиня на вид сурово, а тон был приятный. – Стыдно старухе говорить такие речи, а христианке их выслушивать… Мне только о душе заботиться теперь да бога молить. Прибереги сладкие речи для жён, которые здесь два года без мужней ласки томились.

Ольга стала следить, как гриди, слуги и дворцовые холопы разгружали повозки и верблюдов от восточного скарба, а князь с приближенными пошёл в баню. Амбары княжеского двора заполнялись трофейным оружием, багдадскими и хорезмийскими изделиями, конской сбруей с серебряными бляхами, тюками тканей, посудой: урнами, вазами из благородных материалов, винами в бурдюках, армянскими коврами, славящимися во всем восточном мире. Серебро в корчагах, золото в бурдюках.

И Ольге показалось, что теперь есть чем одарить дружину и оплатить расходы по княжескому терему и войску. Князь сумеет заняться мирными делами спокойно.

Общее довольство захватывало и прислугу. Везде слышались шутки, весёлые вскрики. В глубине двора князь с берёзовым веником в руке выбегал из бани красный как рак и на вольном воздухе гридь обливал его из ушата колодезной водой. Он радостно вскрикивал, встряхивался и убегал в баню. Из открытой двери вываливались мощные тела дружинников, разгорячённых в пару. Окачиваясь водой, они кричали:

– Запарил нас, князь, до смерти… Терпенья нету… Тяжелее войны тот искус…

После бани приближенные князя расселись в гриднице на широких дубовых скамьях, за длинными столами, уставленными яствами. По стенам развешаны княжеские доспехи, боевое и охотничье оружие иноземной работы. Тяжёлые мечи с дамасскими клинками, островерхие латинские шеломы, кольчуги из мелких железных колечек, широкие щиты, окованные железом, украшенные серебром, узорчатые колчаны, тугие луки, длинные копья с красными древками. Святослав считал, что лучшим украшением всякого жилья, даже опочивальни, является только оружие.

Князь наполнил греческим вином большой турий рог, оправленный в чистое серебро с резьбою и чернью гладкой и тонкой работы, узкий конец рога был отделан в виде орлиной головки. Обделил вином всех по очереди. Это был знак его крепкой и кровной дружбы с дружиной:

– За Русь. Пусть не сгинет вовеки.

Подняли чаши. Гул. Гам. Ликованье.

– За дружину князя.

– За отвагу.

Все принялись есть и пить, были голодны. Окорока, жареные гуси, бараньи бока, дичь, овощи, всё быстро исчезало, но еда тут же пополнялась, как и братины с мёдом и брагой, сосуды с пивом и заморским вином. И вскоре начались воспоминания о походе, который был исполнен всяких превратностей и невзгод. Было что вспомнить. Люди продирались через леса вятичей, вязли в болотах, ночевали под небом целые месяцы подряд, засыпали под звон комаров и вой волков, сражались на улицах Великих Булгар и Итиля, боролись с бурями на Хвалынском море, скакали по долинам среди виноградников во владениях халифата, прятались в горах, истощались, голодали, пировали, но везде разили, сокрушали, опрокидывали врага. Слава о русском походе прокатилась до конца земли на Востоке и по всем державам на Западе. Особенно были рады молодые военачальники, которые были в походах впервые и у которых жажда подвига и побед, вызывалась не соображениями государственной пользы и мудрости, а избытком сил и неукротимой молодости. Эти молодые львята – ровесники князя, его обожавшие за удаль, за силу, за ум, за преданность воинскому делу, вновь переживали уж за столом сладкие восторги преодолённых опасностей, упоение битвой, счастье неожиданных приключений. И только старый Свенельд гладил плешивую голову шёлковым рукавом, отирал пот, кряхтел от жара и упорно молчал – этот всеми любимый воевода, самый первый после князя военачальник из варягов, бывший воеводою ещё при отце Святослава Игоре, участник всех его походов, бесстрашию которого завидовал каждый из дружинников.

– Что ты нахмурился воевода? – спросил его князь. – Или похвальба молодых тебе прискучила, или они безрассудны, или сам поход не очень тебе мил?

– И похвальба молодцов забавна, князь, и поход мне по душе. Но важнее для людей, что пашня ими уже вспахана, хлеб засеян и уборка жита неминуча.

Святослав нахмурился, а все притихли.

– Тёмны твои речи, Свенельд. Уж не хочешь ли ты сказать, что походы на Восток лёгкая прогулка не сумевших всё-таки вспахать пашню?..

– Да, князь. Это так.

– Значит, ты считаешь наши походы бессмысленными и ничтожными?

– В них есть смысл, князь. Мы сокрушили наших соседей и растянули границы наших земель до морей Хвалынского на Востоке, Русского на Юге. Река Итиль целиком принадлежит нам. Но такой большой земле, как Русь, нужно соседиться с богатыми городами, где можно много сбыть, чем богата наша земля, да многое и купить. Итиль да Булгары сами славны тем же товаром: мехами, воском и мёдом, сами живут за счёт приезжих славянских купцов. До Багдада и Бухары далеконько нам, неудобно таскаться. Поэтому походы эти дают нам славу и победу, но они не указали нам того, куда мы и наши купцы будем девать продукты своей страны, где мы купим ткани, золотую посуду, красивое оружие, с кем мы будем дружиться, чтобы сказать: мы знатным да умным да богатым соседом красны… А такой сосед есть, да он спиной к нам сидит… Он за морем…

– Царьград, – вздохнул шумно купец с крестом на шее, поставщик мехов, и оглянулся. – Царьград во сне приснится, так не сразу после успокоишься. Чудеса и изобилие великое. Как в самой сладкой сказке. Право.

Святослав неожиданно для всех подошёл, обнял своего воеводу, расцеловал его.

– Умнее ты самого князя, старик. Мои мысли угадываешь. Русь должна стоять на самых торговых дорогах мира… Дружбу да торг вести с самым сильным, да просвещённым соседом… Коли не хочет дружить, так сломить его силой…

Купец с крестом на шее даже взвизгнул:

– Царьград, – мать городов, царица мира, Господи Иисусе. Вот где торговля, вот где люди… А София, о!.. В землянках мы живём супротив царьградских вельмож… Оглянешься на себя – стыдно, чистое зверье…

Тогда начался такой гвалт, что ничего нельзя было разобрать. Одни припоминали походы Аскольда: как в Царьграде поколотили русских купцов, и порушили договор; тогда в Царьград из селений греки принесли страшное известие: плывут ладьи народа Руси. Смятение и ужас водворилось в столице. Бурной мрачной ночью русские начали насыпать вал у стен города. Патриарх Фотий плакал с народом в Софийском соборе. Перепуганный царь Михаил III оставил поход на сарацин и вернулся в столицу. Русские добились нужных им торговых договоров и заставили уважать себя, а некоторые так подружились с греками, что приняли христианство. Другие тут, помнившие ещё поход Олега, всячески восхваляли его силу и мудрость, увенчанные договором 911 года. Тогда, дескать, Олег напугал греков ещё больше, чем Аскольд, и они затворили ворота и заперли городскую гавань. Олег выволок лодки на берег, поставил их на колеса, приделал паруса и при попутном ветре двинулся к стенам столицы. Перепуганные греки дали ему огромную дань и заключили договор, о котором и по сей день вспоминают русские. Купцов и послов, бывало, принимали с почётом, и ели они сколько хотели и бесплатно нежились в банях и торговали беспошлинно, а отъезжая на Русь, получали в дорогу съестное вволю, якоря, канаты, паруса…

И то, что точно по сговору, никто не говорил о разладе с греками при отце князя Игоре, испортившем всё дело своим неудачным походом и умалчивали об унизительной поездке матери, которая тоже ничего не добилась от греков, надеясь на мирное решение вопроса – это приметил Святослав и зачёл себе укором. Внутреннее решение, которое он хранил про себя, пуще созревало в нём.

Купец с крестом на шее, возбуждённый общей горячкой, всех перекричал:

– Князь, походы на Восток – полдела. Нам Царьград нужнее. А там – мы стеснены. Как мышь в коробе. Что это? Приезжий к ним – грамоту кажи, без грамоты – готовься в подземелье. Закупить греческих тканей сколько хочешь – не смей! Не успел расторговаться, зазимовал – гонят домой в шею. А поедешь морем, застанет непогода – перезимовать на берегу Днепра у моря не смей, это земля Корсуньская. Ловят рыбу в Днепре – и того не воспрепятствуй… Прижали нас как ужа вилами, стыд, срам… Податься некуда… На Дунае – свои запреты… И бродим мы как псы ошпаренные, князь, помяни моё слово… Тьфу! Надо бога менять, греческий бог умнее…

– И бога менять, и грамоты понимать, и строгие законы вводить, – поддакнули купцу.

– Перун не оставлял нас и не оставляет… Повешенный бог нам не нужен, – сказал, как отрубил, Свенельд.

– Богатые да разумные народы все христианами стали, – возразил купец с крестом на шее, – и мудрой нашей княгини никому не перемудрить…

– С мечом любого бога добудешь, любое богатство будет у твоих ног, – возразил Свенельд, – слава и почёт мечу. Любо нам на Русском море плавать, пора и германцев устрашить и греков укротить…

Некоторые упорно молчали. Молчал и Добрыня, воспитатель малолетнего Владимира, красавец, богатырь, с роскошной русой бородой и васильковыми глазами. Он недавно принял христианство по совету Ольги и был скромен и застенчив, что так не вязалось ни с его молодостью, ни с его мужественной фигурой. Святослав не любил Добрыню. Тот не принимал участия в походах князя, не одобрял их, был первой рукой у Ольги по части земских дел.

– Слышишь, Добрыня, чего хочет дружина. Согласен ли ты с дружиной? – строго спросил князь.

– Подумать надо, – ответил тихо Добрыня, – Я знаю силу русского воина, удар его булатного меча. Но всё ли разрешает меч? Есть сила сильнее меча. Это – новая вера. Новый закон. Или, как говорил мне один учёный араб – «сила помышления». Что оно значит я и сам не вполне понимаю. Только вижу, греки – не хазары, не буртасы, не ясы и касоги. Греки думают о том, что нам неизвестно. Они воюют такими средствами, о которых мы только слышали, но которыми не владеем. На них дивится весь мир. Стены Царьграда устрашают всех, кто подступает к ним. С силой греческого воина мы справимся, но силу греческого помышления мы не знаем… Надо приглядеться к ним. Перенять кое-что от них и других умудрённых грамотою народов: хорезмийцев, болгар и арабов…

– Матушкина закваска, – проворчал Святослав. – Совсем ты, Добрыня, обабился. Приучился воевать с безоружными киевлянами… Куда как легче… Особенно с ядрёными бабами…

Дружина заливисто засмеялась: всем было известно, как за ним боярыни гонялись. Послышались голоса:

– Бабий угодник!

Добрыня покраснел:

– Не гоже, князь. Я христианин, живу с одной, по закону, а не по-скотски, как бугай в стаде.

– Трусишь, Добрыня, – дразнила дружина.

– Вы меня знаете, не будем притворяться. Одно тревожит и беспокоит меня – сможем ли мы сейчас выиграть войну с греками. Легко умереть за Русь, за князя, за честь. Труднее выиграть дело.

– Вот мы послушаем старого Свенельда, моего первого воеводу, – произнёс князь.

Свенельд сказал:

– Я долго живу и много видел людей, исходил земель, много слышал языков. Я исколот, и мне столько лет, что я их уже скрываю, чтобы не решили, что я слишком стар для воеводы. Много встречал я храбрых, сильных, ловких и красивых, простых воинов и правителей, земских людей и учёных книжников разных стран и так скажу: красиво, честно и громко умереть со славой легче в тысячу раз, чем выиграть у врага маленькую битву. Жёрнов размалывает зерно еле слышно, пустая бочка гремит. Первый делает необходимое дело, вторая только назойливо тревожит наши умы. Подождём с войной, уподобимся жерновам, могущим неслышно, но верно размалывать зерна жита. Княгиня, матушка Ольга, укрепила нашу землю больше, чем громкая слава нашего меча… Это она вырастила и дала нам таких крепких и храбрых воинов. Это она навела порядок в стране, что процветают ремесла, не запущена пашня и торговля… Мирно трудятся люди и снабжают дружину питанием и оружием. Добрыня молод, но сметлив. Государство сильно не только мечом, но и оралом… Подожди, князь, горячиться, укрепи землю, а воевать мы завсегда сумеем…

Все насупились и молчали. Князь хмурился. Опять попрекают его домоседством Ольги. Воевода всегда умел перечить в самом неподходящем месте и в самое неподходящее время, и притом открыто и прямо. За первое князь не любил его, но уважал, за второе обожал, и считал бесценным витязем. И в самом деле, Свенельд, всю жизнь лукавя с неприятелем не знал, что значит лукавить с князем.

– Конечно, я поведу вас в поход при первом желании князя, – продолжал Свенельд, – и заставлю вас забыть всё то, что я вам здесь сказал. Коли отдан приказ – воин должен знать только одно: приказ этот выполнить или умереть со славой. Но опять скажу – умереть легче, для этого не требуется ни ума, ни особой доблести.

Воевода смолк, и тогда вновь начались споры и никто не был согласен со Свенельдом. Молодшая дружина кричала спьяна дерзко и вызывающе:

– Отвага мёд пьёт и кандалы трёт!

– Бояться волков – быть без грибов!

Тут и Свенельд смолк. Молодёжь подозревала его в робости, а честь для старика была дороже жизни и он больше не возражал… Только от князя не укрылось, что ни Добрыня, прислушивающийся пристально к спору, ни Свенельд больше не перечили молодшей дружине.

В соседней зале сидели степенные гости: печенежский князь Куря со свитой и наместник византийского императора в Херсонесе – Калокир.

Обрюзгший, плешивый, в узорчатом атласном халате, Куря весь обливался потом и полой вытирал то и дело лицо и лысину, не переставая жевать жирную конину. Он пыхтел, сопел, крякал, молча пил греческое вино и все его приближенные, как и полагалось кочевникам, молча, медлительно и беспрерывно ели, пили и утирались.

– Доброго здоровья, дорогие гости, – сказал Святослав. – Всем ли довольны?

И сам Куря, и его свита вдруг начали усиленно рыгать, и рыгали громко и долго. Это означало у них крайнюю степень сытости и высокую степень довольства. Куря стал смачно облизывать свои сальные и волосатые руки. Святослав выбрал из котла самую увесистую конскую ногу, поглодал её и передал Куре. Конская нога пошла по кругу. Это был знак принятой дружбы. Святослав знал нравы степняков. Он потрепал Курю по загривку, тот скорчил приветливое лицо… и что-то промычал. Святослав вывел печенежских гостей во двор, велел принести тюк ковров и разостлал их перед Курей:

– Багдадские…

Глаза Кури заблестели, заискивающая улыбка застыла на лице.

– Всё тебе, – сказал Святослав. – Соседи. По-соседски и жить будем…

Куря кланялся, держа руку у сердца и не спускал глаз с удивительных восточных ковров.

Его свита замерла от зависти. Глаза печенегов расширились, в них кричали мольба и подобострастие… Святослав сказал:

– Им тоже будут подарки. Эй! Выносите конскую сбрую, седла, сабли и луки… Сваливайте в кучу подле славных печенежских послов… Когда куча подарков превысит их рост, тогда достаточно.

Святослав знал, что делал: степняки считали сбрую и оружие самыми драгоценными дарами.

Послы утонули в кучах подарков. Поверх кучи торчали только макушки их бритых голов.

Потом Святослав велел всё это погрузить на верблюдов, которых тоже в придачу отдал гостям.

Печенеги земно кланялись, умильно улыбались, щелкали языками. Радости их не было предела.

– Дать им ещё сотню рабынь! – приказал князь, и к печенегам подогнали восточных женщин, захваченных в плен в Хазарии. Все они были нарядно одеты и украшены, происходили из знатных родов.

Печенеги загикали и шумно стали делить их между собой.

Потом чужеземные послы и русские дружинники пошли продолжать пир.

Святослава подхватил под руку корсунский наместник Калокир.

– Этот «сосед», Куря, – сказал, смеясь, наместник, – сунет тебе нож в спину, не поморщится, лишь бы выгодно было. Я его знаю хорошо…

– Кто его не знает, – Святослав присел подле наместника. – С волками жить, по-волчьи выть… Поговорим о другом. Наслышался я о хвалёных победах твоего царя Никифора, – сказал Святослав. – Храбрый и бесстрашный воин. Одно нехорошо – захватил царский трон, обманул державных и законных наследников… Мои служилые люди доносили мне, что многие в столице недовольны царём… Воин должен любить своё дело, и не посягать на законную власть…

– Бог тому судья, – сказал Калокир. – Бог да царь всегда правы. За него промысел божий, смысл которого нам – обыкновенным смертным, недосягаем…

Он засмеялся. Святослав сказал на ухо:

– Наконец-то наши владения сдвинулись. Залог дальнейшего успеха.

– Ах, князь. Я давно мечтал об этом. И когда ты брал Саркел, не только мысли мои, но и дела об этом свидетельствовали.

– Всегда эти услуги твои буду помнить.

Они сели в соседней комнате, одаль от Других.

– То, что я тебе сказал, князь, – истинная правда. Из всех друзей – наиболее верный вот этот – что перед тобой, с которым ты побратался. И буду побратимству вечно верен. Всё мною продумано, всё брошено на чашу весов…

– Ах, братан… Эта мысль мне самому не даёт покою… И не здесь об этом говорить… Не даром же я обещал тебе эту встречу. Ты отправляйся домой и съезди в Царьград. Сейчас нам знать надо, что думают при дворе и народ на улицах… Какова казна у царя и продолжается ли дружба Никифора с болгарами… Я слышал, большие заботы ему доставляют арабы…

– Очень большие… Я всё это узнаю… Никифор пока верит мне… И, может быть, я добьюсь у него приёма…

– Держи ухо востро.

– Учи, князь, посла.

Оба рассмеялись.

– Скоро я отправлюсь в полюдье, – сказал князь, – буду у моей наложницы Малуши в вотчине Будутино. Вернёшься из Царьграда, поохотимся на зубров, на медведей, на лосей… Кстати обо всем и договоримся…

Очень меня занимают все эти греческие передряги… А особенно тайные помыслы царя. Купцы мои жалуются, что вольности им в Царьграде нету… Следят за каждым их шагом… Не уважают их чиновники…

– Буйные и невоспитанные они, твои купцы, князь, сам знаешь… Но вообще-то они правы, чиновники наши – псы.

– Мы, русские, воспитаны по-своему… Принимай нас какие мы есть…

– Да уж это так. Победителей не судят. В Царьграде не помышляют о ссоре с Русью, из которой идёт мёд, меха и рабы.

– Всё складывается к лучшему. Но будь осторожным.

– О, князь. Кого ты учишь?

Князь позвал гусельников, гудошников, скоморохов… с домбрами, сопелками, волынками, зурнами, бубнами. И началось превесёлое комедиантство, до которого и Святослав и его дружина были большие охотники… Только христиане морщились и плевались в сторону скоморохов, которые при Ольге и показываться не смели на княжеском дворе…

К ночи замолкли крики, гусли, бубны, прекратились песни, пляски. Скоморохи и дудочники, упившись, с челядью на княжеском дворе, лежали возле опорожненных бочек в обнимку с гридями. Да и всякий лежал там, где повалил его хмель, двор княжеский был усеян недвижимыми телами, они валялись на улицах Киева, на дорогах и тропах. «Веселие Руси есть пити, нельзя без того быти…»