Текст книги "Жесткая проба"

Автор книги: Николай Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

21

Ноги не слушались. Алексея осторожно поднимал ногу, старательно ее заносил, но опускалась она совсем не туда, куда нужно, а в сторону, туда же заносило его самого, и, чтобы не упасть, нужно было быстро-быстро перебирать ногами, пока равновесие не восстанавливалось, но со следующим шагом оно опять терялось, и Алексея относило в другую сторону. Он старался никого не задеть, но задевал, толкал прохожих и невнятно бормотал: «Извиняюсь...» Потом единоборство с непослушным телом поглотило всё внимание, и он перестал извиняться.

Одновременно идти и думать было трудно, но не думать он не мог. Время от времени он останавливался и говорил, не замечая того, вслух:

– Нашел кого просить! Ду-рак!.. – и тряс головой от отвращения к себе.

Потом он шел дальше и останавливался:

– Нашел с кем говорить! Ско-тина!..

От него шарахались, одни поругивали, другие посмеивались. Он ничего не замечал, не слышал и только иногда приостанавливался и оглядывался – туда ли он идет? Дорога была знакома, и, заваливаясь со стороны на сторону, он шёл дальше.

Миновав сквер, Алексей остановился. Перед общежитием не было никаких ворот, а здесь между каменными столбами подвешены ворота из железных прутьев. Но он же шел домой и проверял дорогу, всё было точно. Всё точно: он пришел домой, только не в общежитие, а в свой дом, в детский дом...

Алексей привалился к каменному столбу. Когда-то, в первый день жизни здесь, после первого знакомства с Витькой, он заблудился и пришел сюда поздно ночью. И всё было так же, как теперь. И теперь так же горят тусклые лампочки у входа в кухню и в спальни, так же висит в небе бледный рожок месяца, так же лежат на земле черные тени тополей...

Всё такое же и уже не такое. Вот он снова заблудился, только иначе, и, не сознавая того, пришел в свой дом. Но он уже ничем не может ему помочь. Другие мальчишки и девчонки спят в спальнях, другими судьбами заняты Ксения Петровна н Людмила Сергеевна... Тогда он, измученный и голодный, ткнулся ей в плечо, заплакал, и она заплакала тоже. Он рассказал всё о себе, навсегда поверил ей, а она – ему... А теперь? В чьё плечо может уткнуться он, верзила, кому пожаловаться? И чему помогут жалобы теперь?

Его пронзила щемящая жалость к самому себе. Нельзя вернуться в детство, ничего нельзя вернуть... Надо уходить! Нельзя, чтобы видели его здесь таким... Он с трудом оторвался от столба.

– Кто здесь? Что вы тут делаете? – спросил встревоженный женский голос.

Маленькая полная женщина присматривалась к стоящему в тени Алексею. Он панически метнулся в сторону. Нельзя, нельзя, чтобы она видела его таким!..

– Что вам здесь надо?

Ноги подвели, Алексей ухватился за столб.

Языка во рту было так много, что он с трудом поворачивался. Но нельзя, чтобы она напугалась!

– Я с-сейчас... Я уйду, Людмила Сергеевна...

– Кто это?.. Господи, Алексей, Алеша... Ты что, больной?

Алексей оторвался от столба, его качнуло к Людмиле Сергеевне.

– Да ты пьяный! – с отвращением сказала она.

– Н-нет, я не пьяный... – помотал головой Алексей. – Я всё понимаю...

– Что уж тут понимать!.. Зачем ты сюда в таком виде явился? Здесь же дети!

– А я уйду... Я так... Не сердитесь, Людмила Сергеевна...

Алексей, то торопливо перебирая ногами, то с трудом переставляя их, валясь со стороны на сторону, пошел через сквер. Людмила Сергеевна догнала его.

– С чего это ты нагрузился? Получке обрадовался?

Алексей махнул рукой и не ответил. Он старался идти быстрее, чтобы уйти от Людмилы Сергеевны, по она не отставала.

– Домой-то дойдешь?

– Д-дойду... А что же я, не д-дойду?..

Пройдя квартал, он увидел у ворот скамеечку, постоял, покачиваясь, и плюхнулся на неё.

– Ну? – строго спросила Людмила Сергеевна. – Чего уселся? Пойдем. Где твое общежитие?

– Там... – махнул рукой Алексей. –Н-ну его к черту вместе с этим... со всем... Вы идите... А я не п-пойду, мне нехорошо... А тут – хорошо!..

Людмила Сергеевна растерялась. Что делать? Оставить нельзя!

– А ну, вставай! – Она изо всех сил затрясла его за плечи. – Вставай сейчас же!

Алексей покорно поднялся. Людмила Сергеевна взяла его под руку и повела.

Он шел осторожно, стараясь не толкать Людмилу Сергеевну, но всё-таки толкал, наваливался на её плечо грузным, беспомощным телом.

Людмила Сергеевна открыла дверь, зажгла свет. Возле окна стояла раскладушка.

– Садись.

Алексей послушно сел, расставив руки, уперся в край раскладушки.

– Сними башмаки.

Он нагнулся и едва не упал на пол.

– Сиди уж, горе горькое!

Алексей тупо смотрел, как Людмила Сергеевна, встав на колени, попробовала снять туфли. Они не снимались.

– Кто это, мама?

Алексей поднял голову. В дверях стояла светловолосая голубоглазая девушка.

– Мой воспитанник, бывший...

– Хорош воспитанник!

Глаза девушки обдавали холодом и презрением.

– Ты много понимаешь!.. Намочи полотенце, дай мне.

– Очень нужно с таким возиться!

– Люба!

Туфли наконец были сняты. Люба подала полотенце. Губы её брезгливо искривились.

– Пускай она уйдет, – пробормотал Алексей.

– Что, стыдно? – закричала Людмила Сергеевна. – А меня не стыдно?

– Стыдно... – бормотал Алексей. – Мне стыдно, Людмила Сергеевна. Я пойду.

– Никуда ты не пойдешь! Ложись и спи. – Она подтолкнула Алексея, и он завалился на подушку.

– Если б вы... Если б вы только знали, Людмила Сергеевна... – попробовал приподняться Алексей.

– А что там знать?.. Лежи, тебе говорят!.. Все вы хороши. Только и люди, пока маленькие. А потом дорываетесь до этой проклятой водки и... опять начинаете на четвереньках ползать... И зачем её только делают, проклятую, зачем продают?.. Что молчишь?

Алексей уже спал. Должно быть, его во сне мутило – он болезненно морщился и не то мычал, не то стонал.

«Ах, дичок, дичок! А я-то думала, что ты уже выровнялся, стал настоящим... Сам свихнулся или, как муж Киры, попал в плохую компанию? Дорожка удобная – покатая, на неё легко вступить, а сойти – попробуй-ка...»

Людмила Сергеевна мокрым полотенцем вытерла ему лицо и шею, положила полотенце на лоб. Алексей не пошевелился. Она погасила свет и вышла.

В глухой черной пустоте забрезжил свет, послышался плеск волн. Свет разгорался, трепещущий, будто воспаленный, и всё громче шумели волны. В зыбком тревожном свете метались две фигуры. Алексей узнал их: это были Зигфрид и злобный чародей Ротбарт. Фигуры становились отчетливее, лица яснее, и вдруг Алексей увидел, что Зигфрид – это он сам... Он только удивился, как это он мог стать кем-то другим и одновременно видеть себя со стороны, и тотчас забыл о своем удивлении – Ротбарт нападал и нужно было обороняться. Он схватил чародея за руку и далеко отшвырнул в сторону. Ротбарт упал, но тут же вскочил и снова бросился на него. Он изо всех сил ударил, Ротбарт опять упал и опять вскочил. Он налетал отовсюду – спереди, сзади, сбоку. Куда бы ни оборачивался Алексей, всюду злобно сверкали его близко поставленные глаза-колючки. Алексей собрал все силы, отшвырнул Ротбарта, поднялся на ноги. Ротбарт исчез. Алексей глубоко вздохнул. Внизу под скалой громоздились и разбивались волны. И вдруг страшный толчок опрокинул его. Падая, Алексей увидел, что вовсе не Ротбарт, а Гаевский, ненавистный Гаевский, стоит на скале и трясется в беззвучном злорадном хохоте. Он падал все быстрее и быстрее... Алексей вздрогнул всем телом и проснулся,

Какая-то кухня... Чья? Как он сюда попал?.. Алексей приподнялся, сел на раскладушке и ухватил себя за виски – голова раскалывалась. Мокрое полотенце, от него промокла подушка... Спал одетый, только башмаки снял... Не сам снял...

Ему смутно вспомнилась женщина, которая стояла перед ним на коленях и стаскивала башмаки. Маленькая, полная, седеющие стриженые волосы... Потом ещё какая-то молодая так на него смотрела, что прямо... Да ведь это же Людмила Сергеевна! Людмила Сергеевна привела его сюда. Он зачем-то пришел к детдому, а она привела сюда, к себе, уложила спать, снимала с него башмаки, а он сидел, как бревно, и только смотрел... А та, вторая, наверно, дочка... Как же он теперь ей в глаза посмотрит!..

Алексей подошел к раковине, осторожно, чтобы не шумела, пустил воду и выпил подряд две кружки... Нашел друга-приятеля, которому только душу изливать! Надо было дать ему в паразитскую рожу. Кажется, я ему таки дал. Или нет? А, чёрт с ним!

Вот напился, как скот... Мало ли что натощак? А если не натощак, лучше? Не так стыдно? Всё равно скотство...

Теперь вот – хоть сквозь землю... Собирался да собирался зайти проведать, всё времени не хватало. А упился – нашлось время.

Проведал, обрадовал... А она ещё с ним панькалась. Ух скотина!..

Алексей взял башмаки и на цыпочках подошел к двери. Хорошо, что замок английский... Он открыл дверь, вышел и осторожно прикрыл, пока язычок замка не щелкнул. Теперь надеть башмаки и ходу!.. Потом, когда всё кончится, он придет и объяснит. Она поймёт...

В утренней звонкой тишине изредка слышались шаги – хозяйки с кошелками, сумками спешили на базар. Фонтан в сквере еле слышно журчал перекрытой на ночь, для экономии, струей. Алексей умылся, вытер лицо носовым платком. Как всё повторяется! Когда-то в этом сквере он подрался с Олегом Витковским – тот ударил малыша Славку – и потом в этом бассейне умывался...

Нет, не повторяется, теперь совсем другое. К шишкам, которые ему набили Иванычев и Гаевский, листок не приложишь...

– Ну, а дальше что? Спрятаться, уйти, как советовал Вадим Васильевич, на другой завод? Покориться иванычевым и гаевским? Сегодня он стерпит, завтра другой...

«Четверка», звеня, поднялась по проспекту. Из неё вышло столько народу, что Алексей стоял и диву давался – как они все там уместились? Это приехали со Стрелки на базар, и уже не столько покупать, сколько продавать – вон какие мешки и корзины тащат. Алексей отвернулся и пошел дальше.

– Алеша, подожди! Горбачев! – закричали сзади.

Сгибаясь под тяжестью больших корзин, его догонял Голомозый.

– Фу-х! Запарился, – сказал он, вытирая пот, – видишь, дома тоже эксплуатация – жинка заставляет помогать.

От корзин несло крепким яблочным духом. Алексей проглотил голодную слюну – уже сутки он ничего не ел, кроме куска селедки в пельменной. Голомозый проворно нагнулся, вынул из-под мешковины яблоко.

– На, скушай яблоко.

– Падалица? – усмехнулся Алексей.

– Почему? Думаешь, точка вот эта? Это так... А если и червяк? Червячка всегда выкинуть можно... Как же ты теперь, а? Я было пробовал с Ефимом Петровичем говорить, замолвить словечко – ни в какую! Очень уж, говорит, на тебя рассердились: авторитет подрывает, на цехком наплевал, не явился... Всё, говорят, от ворот поворот, назад ему ходу нету!.. Ну и как же? У тебя, известное дело, ни кола ни двора. Вы, молодежь, про черный день не думаете, что случилось – и голову некуда приклонить... Как в общежитии-то, не трогают?

– Выгоняют.

– Ну вот, ну вот... – завздыхал Голомозый. – Ох, люди, люди! Куда ж ты теперь? Деваться-то ведь некуда?.. Ты вот тогда осерчал, отклонился от нас. А зря! Человеку в беде одному нельзя быть. Никак нельзя! Человек, ежели он один, непременно пропадет. Запросто! И кто тебе руку помощи протянет? Товарищи? Они вон тебя – по рукам... Да... Ты приходи сегодня ко мне. Поговорим, посоветуемся. Другие братья будут, что-нибудь придумаем...

– Утешать будете?

– Утешить один бог может. А на первый случай и люди пригодятся: чем-нибудь да помогут. И отвергать доброе слово нехорошо...

– Не нужно мне ни ваших червивых яблок, ни червивых слов. Ешьте их сами!

Алексей повернулся и зашагал прочь.

– А ты не гордись, не гордись! – закричал Голомозый, протянув к нему руку с зажатым яблоком. – Надумаешь – приходи!

Алексей не обернулся. Голомозый укоризненно покачал головой, посмотрел на яблоко, сунул его под мешковину и потащил корзины через сквер к другому трамваю.

Есть хотелось всё больше. Чайная открывается в восемь, а сейчас не больше семи. Ещё долго... Алексей сунул руку в карман, там было только две монетки. Тридцать пять копеек. Где же остальные? Было шестьдесят семь рублей. А... швырнул этому гаду. Шиканул, а теперь поесть не на что... Ничего, пускай знает.

Улица становилась многолюднее. Все спешили по своим делам – на базар, по магазинам, к морю, на вокзал. Один только он шел без дела и цели... Один! Выходит, Голомозый прав – он остался один? Куда ему идти? К кому? Наташа уехала, Виктор стал врагом, Вадим Васильевич струсил, перед Людмилой Сергеевной опозорился... Дядя Вася? Болен. Да и чем он может помочь... Кира? У неё свои дела и заботы – муж, ребенок. Одних он оттолкнул, растерял, другие сами отошли, вот и остался один...

А Яша? Есть же Яша Брук! Академик, хорошая душа. Он обязательно что-нибудь посоветует... Он живет где-то на улице Липатова. Не то шестьдесят четыре, не то восемьдесят четыре...

В доме шестьдесят четвертом Брука не оказалось, в восемьдесят четвертом тоже. Алексей хотел уже махнуть рукой на поиски, но потом решил попытать счастья в семьдесят четвертом.

Тетка, дергавшая морковь на грядке возле дома, сердито посмотрела на него.

– Рано ты в гости собрался. Вон крайнее окошко, постучи.

Алексей постучал в распахнутую раму. В комнате что-то грохнуло, в окне появились Яшины голова и голая грудь. Он близоруко прищурился и заулыбался.

– Алеша? Вот неожиданность! Я сейчас...

Через минуту он, уже в рубашке, открыл дверь.

– Входи.

В маленькой комнатке стояли две раскладушки – одна с прибранной постелью, нетронутая, вторая, со смятой простыней, была завалена книгами. Книги валялись и на полу, должно быть, упали.

– Разбудил?

– Нет, я давно не сплю, читаю. Какими судьбами? Молодец, что пришел!

– А тут кто? – показал Алексей глазами на вторую койку.

– Сын хозяйки. Я ведь не комнату, угол снимаю. Комната – не по карману... Но его сейчас нет, уехал в отпуск на две недели... Садись, что ж ты стоишь? Как это ты догадался прийти?

– Беда привела.

– Какая беда? Что случилось?

Яша слушал, то и дело без нужды протирал стекла очков и внимательно поглядывал на Алексея.

– Вот такие невеселые дела, – заключил свой рассказ Алексей. – С чего начал, тем и кончил – хоть опять в беспризорники иди...

– Да, – покивал Яша. – Подожди, ты есть хочешь?

– Как зверь!

– Только, знаешь, у меня, кроме хлеба и помидоров, ничего нет, – застеснялся Яша. – Можно бы чай... Только позже, когда хозяйка плиту затопит...

– Пёс с ним, с чаем!

Алексей набросился на еду. Яша отковыривал корочки и лениво, задумчиво жевал.

– Вот, всё срубал! – сказал Алексей, покончив с последним помидором. – Постой, это же я у тебя всё съел? Деньги у тебя есть? А то ведь у меня – вот, тридцать пять копеек...

– Не дури! – улыбнулся Яша. – Что ж ты думаешь дальше делать?

– Буду добиваться, чтобы восстановили. Только не знаю как... Вот пришел к тебе. Ты же у нас академик, посоветуй.

– В детстве легко быть академиком... – Яша катал хлебный шарик, сосредоточенно разглядывал его и молчал, потом швырнул за окно. – Уезжай. Оформляй увольнение и уезжай. В другой город, на другой завод. Хотя бы в Ростов. Ты ведь оттуда родом? Специальность у тебя хорошая, отлично устроишься... А здесь? Здесь при каждом удобном и неудобном случае будут тыкать пальцем – он такой и сякой. Так всю жизнь и будешь тащить этот хвост за собой...

Это была мысль. Мировая мысль! В Ростове ведь Наташа, он сможет её видеть чуть ли не каждый день. Да просто каждый! И устроиться можно. Там один «Сельмаш» чего стоит. Заводище – дай бог! И другие есть... Не на тот, так на другой. Дадут место в общежитии. Что там, хуже, чем здесь?..

– Нет, – угрюмо насупясь, сказал Алексей. – Никуда я не поеду. Я что, для себя выгоды искал? Я правды добивался. А так что же получится: ничего не добился и в кусты? Они же только этого и хотят. Выходит, сыграть им на руку? Нет, Яша, по-моему, так нельзя. Если один раз испугаться, будешь дрожать всю жизнь...

– Угу... «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» – продекламировал Яша.

– Ты стихи начал писать?

– Это не я, Гёте... В стихах легче.

– Ну, я про стихи не знаю, я про жизнь говорю. Про мою, про твою...

Алексей вдруг покраснел и порадовался, что сидит не на свету, а Яша близорук. Какая он все-таки свинья! Все про себя, а у Яши даже не спросил ничего...

– Ты-то как живешь?

– Что я? Работаю, взяли теперь в штат. Пишу карточки, составляю систематический каталог.

– А в институт?

– Меня ведь не приняли.

– Так подавай в другой!

Яша отмахнулся.

– Слушай, Алеша, из общежития тебя, конечно, вытурят, жить где-то надо... Хочешь, я поговорю с хозяйкой? Тетка она прижимистая, но, может, согласится. Койка же пока пустует! А в крайнем случае вдвоем будем спать на моей...

– Ей небось платить надо, а у меня – вот...

– Я пятого зарплату получу. Как-нибудь перебьемся. Главное – её уговорить...

22

Людмила Сергеевна шла на работу с тяжелым сердцем. Как нехорошо получилось. Воскресенье, заспались, а он потихоньку убежал. Сбежал, конечно, от стыда. Ещё бы по стыдно – такое устроить... А всё-таки не следовало так выпускать. Накормить хотя бы... А потом задать ему перцу. Бесстыдник! Убежал, будто я его не найду. Узнаю, где общежитие, а то и на завод пойду. Пускай его там пропесочат как следует...

Галчата облепили её с радостным визгом. Она смеялась, отвечала им, спрашивала сама... Уже другие галчата. Эти ровнее, спокойнее, столько горя не видели. Им легче, и с ними легче. А почему-то особенно дороги те, с которыми было трудно.

Растут, растут ребятишки... Вон Слава какой уже стал, не сегодня завтра выберут председателем детсовета. А Люся? Может, и в самом деле получится из неё хорошая пианистка...

Людмила Сергеевна занималась сегодняшним, а думала о прошлом. Вырастут и тоже уйдут, как те, старшие. Вот в этом и состоит её жизнь: она берет их маленькими, растит, выводит в жизнь, а они уходят, не оглянувшись... Ну-ну, не жалуйся, не все так. Валерий только... Теперь его уже никто не называет Валетом. Важный стал. Секретарь в каком-то спортивном обществе или комитете. Плавает и произносит речи. Речи, как и прежде, – сапоги всмятку, но плавает, говорят, хорошо, даже какой-то рекорд поставил. Он ещё мальчишкой плавал лучше всех... Мужичок? Тарас – молодец. Кончил техникум, работает агрономом. И не в конторе – в колхозе. Приехать никак не соберётся, но хоть письма пишет... И Яша Брук заходит.

А лучше всех – Кира. Такая привязчивая, отзывчивая девочка. Вот уже взрослая – своя семья, ребенок, а нет-нет да и прибежит проведать... Вон она летит, легка на помине! Похудела, с лица как-то спала. Но глаза такие же, и рот по-девчоночьи приоткрыт, будто вот-вот рассмеется. А смеяться стала меньше, бедняжка, совсем почти не смеется...

Кира вбежала, как всегда запыхавшись, придерживая уголки косынки под подбородком.

– Ой здрасте Людмила Сергеевна я к вам на минуточку как вы тут живете я уже вас целую вечность не видела, – без передышки выпалила она и бросилась на стул.

– Короткая у тебя вечность, – улыбнулась Людмила Сергеевна, – меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?

– Там соседка приглядит, сегодня же воскресенье, на работу не выходить. А мне нужно. Я ведь к вам по делу, Людмила Сергеевна... – Кира замялась и покраснела. – Мне просто стыдно, а что я могу сделать? У соседок уже всех перезанимала, больше нельзя, да и нет у них... А мой байбак ничего понимать не хочет, есть или нет – обед давай... Мне ненадолго, до получки только. Я уж теперь у него сразу отберу.

– А что, опять?

– Ну да! Теперь новую моду придумал... Я все ругалась: уж пьешь, так пей хоть дома, и меня и себя не позорь... Ну, он и его дружок, забулдыги, приходят теперь домой. Выпьют, а потом начинают друг друга уговаривать: «Нам бы ещё по сто пятьдесят – нам бы цены не было!» И добавляют. Так и набивают себе цену, пока вовсе не назюзюкаются. Ну, я того вытолкаю, пускай как хочет, а этого укладывай, возись с ним... И зачем мне все это нужно?!

– Погоди, Кира, всё ещё наладится, возьмется за ум...

– Да нет, я не об этом... Вообще зачем мне муж? Муж – это ведь несчастье! Правда, Людмила Сергеевна?

Людмила Сергеевна засмеялась.

– Муж – это, конечно, несчастье, но пусть оно будет как можно дольше.

– Нет, вы не смейтесь... Он мне просто не нужен, – печально и просто сказала Кира. – Я ведь его не люблю. Совсем.

– Зачем же ты...

– А? Сдуру... Доказать хотела, назло... Делаешь назло другому, а получается – самой себе... Я ведь Алешу любила, Горбачева, ещё когда совсем девчонкой была. Да вы ведь знаете...

– Знаю.

– Ну вот: думала, закручу с другим, пускай хоть немножко обратит внимание, приревнует, потом, может... А потом уже поздно было – Мишка прилип, как клещ, влюбился. Теперь и вовсе – ребенок, никуда не денешься... А Алеша даже ничего и не замечал. Зачем я ему? Он ведь Наташу любит. Раньше Аллу любил, теперь – Наташу, А они его – нет... Я ведь знаю!.. И почему это всегда человек любит тех, кто его не любит, а?

– Ну, не всегда, положим. Вот Миша, тебя любит..

– Зачем мне его любовь? Да ещё пьяная...

– А Алешу ты видишь?

– Нет Где же? Да и зачем? Ему ведь со мной неинтересно...

В дверь постучали.

– Кто там?

В кабинет вошел невысокий коренастый парень в рубашке с расстегнутым воротом. Волосы у него были иссиня-черные, как у монгола. Монгольские черты проступали и в лице – широкие скулы, редкие волоски на верхней губе, немного раскосые маленькие глаза.

– Мне нужно заведующую детдомом.

– Я заведующая.

Парень покосился на Киру, подошел к Людмиле Сергеевне и протянул руку.

– Я – комсорг механического цеха «Орджоникидзестали» Федор Копейка.

Кира фыркнула, но Копейка не обратил на неё внимания.

– Я к вам вот по какому делу: не знаете ли вы, где Горбачев? Алексей Горбачев, разметчик.

– Как – где? – встревоженно поднялась Людмила Сергеевна. – У себя, наверное, на работе или в общежитии.

– Нету. В общежитии я был. Дома не ночевал, ребята не знают, где он может быть, знают только, что он жил в вашем детдоме. Вот я и пришел – может, вы подскажете.

– А! – облегченно вздохнула Людмила Сергеевна. – Это легко объяснить. Ночевал он у меня дома... Понимаете, он поздно ночью пришел сюда... И не совсем... то есть просто пьяный. Я и отвела его к себе, чтобы проспался...

– Ой! – сказала Кира, глаза её округлились. – И он тоже!

– Ушел он на рассвете, не сказавшись.

– Плохо! – покачал головой Федор.

– Ничего страшного: отоспался, придет домой. Или он прогулял?

– Нет, не так просто... Понимаете, с завода его уволили и из общежития выселяют...

– Ой, вот ужас-то! – Кира в страхе смотрела на Федора. – А он... натворил что-нибудь?

– Да как сказать? Кое-что... Измарал «молнию», говорил, чего не следует, и не говорил того, что следует...

– Да что же, что?

– Понимаете, он выступил против одного передовика: мол, он – липовый... Ну, передовик и в самом деле вроде не очень. Вот Горбачев и начал воевать. На него пробовали повлиять, а он уперся на своём, как пень, и не сдвинешь...

– Он принципиальный. Он ужасно принципиальный! – в смятении сказала Кира.

– Принципиальный, – согласился Федор. – Но и дуралей. Такие дела так не делают. Вот я и хочу его найти, вправить мозги, чтобы он еще больше глупостей не натворил.

– Где же он может быть? – Людмила Сергеевна чувствовала себя вдвойне виноватой. Упустила, проспала, когда у него такое... И он пытался рассказать, а она и слушать не захотела. Злилась, кричала на него...

– Может, у Витьки? – сказала Кира.

– У какого Витьки?

– Ну, у Виктора! У Гущина. Они же друзья, вместе работают...

– Не-ет! С Гущиным они – горшок об горшок, полный разрыв. Он же против Гущина и выступал.

Людмила Сергеевна и Кира лихорадочно перебирали всех знакомых, все места, куда мог пойти Алексей.

– Из наших только Яша остался, – сказала Кира. – Наташа ведь уехала... А больше я уж и не знаю.

– А где этот Яша живет?

– На Липатова, дом семьдесят четвертый. Он у хозяйки угол снимает. Яша Брук работает в библиотеке. Он тоже в нашем детдоме жил.

– Ладно, пойду искать Яшу. – Федор Копейка встал.

– Я вас очень прошу, товарищ Копейка, вы мне дайте знать. Хорошо? – сказала Людмила Сергеевна. – Сейчас-то я никак не могу оторваться... Если уж не найдете, тогда вместе будем искать.

– Добре.

– Я – домой, Людмила Сергеевна, – потухшим голосом сказала Кира. – Наверно, моя кувакала уже кувакает...

– Кира! – вслед ей закричала Людмила Сергеевна. – А деньги-то? Возьми!

Кира вернулась, зажала в кулаке бумажку и побежала следом за Копейкой.

– Вы найдете? Это, как пройдете сквер, будет проспект, да? А следующая улица – Липатова...

– Найду, язык, говорят, до Киева доведёт.

Копейка пошел налево, Кира свернула к себе, направо. Через несколько шагов она остановилась, постояла, покусывая уголок косынки, и побежала следом за Федором.

– Можно, я с вами? А то вдруг там что-нибудь такое...

– Пошли, веселее будет. Только ты меня на «вы» не называй, не люблю. Тебя как зовут?

– Кира.

– Откуда ты Горбачева знаешь?

– Так мы же вместе в этом детдоме были! Я же Алешу знаю, как прямо не знаю что... И как он мог такое сделать? Совсем на него не похоже... Нет, похоже! – сказала она, подумав. – Он такой принципиальный, просто ужас! Если видит, что неправильно, так хоть ты его зарежь!

– Угу.

– А почему вы... почему ты этим занимаешься? Ты же комсорг, а он не комсомолец.

– На мне, понимаешь, дэ-эс-пэ не поставили, – засмеялся Федор.

– Какое дэ-эс-пэ?

– Забыла, как ребята в учебниках отмечают? «До сих пор». До тех пор и учат. А мне интересно, что и за этим дэ-эс-пэ...

– Ну так что же? А Горбачева-то уволили?

– Уволил не я, начальник цеха.

– А ты согласен, правильно уволили?

– Нет.

– Ну и что теперь будет?

– Посмотрим. Я ведь долбежник, на долбежном станке работаю...

– При чем тут профессия?

– Это не только профессия, наверно, это и характер, – снова засмеялся Федор. – Долблю, пока не продалбливаю...

– Вон в этом доме с зелеными ставнями, – сказала Кира, останавливаясь на углу. – Постучите в крайнее окошко.

– А ты что же? Пошли вместе.

– Ой, нет! Я, знаете... я лучше подожду.

Она прибежала к Людмиле Сергеевне в домашнем штапельном платьице, стоптанных туфлях и только сейчас вспомнила об этом.

Чтобы в таком виде она показалась Алеше? Непричесанная, в этой застирухе?.. Ни за что!

– Если он там, вы только про меня ничего не говорите! Ладно? А я тут подожду. Если вас... если тебя через пять минут не будет, значит, он там. А если нет, пойдем искать дальше... Только не знаю ужи куда.

Часов у Киры не было. Она нетерпеливо топталась на углу, следила за домом, оглядывалась по сторонам – не подходят ли откуда-нибудь Яша или Алеша... Простояв почти час, спохватилась и побежала домой. Она перебежала на другую сторону улицы, чтобы как можно дольше видеть ворота и дом – вдруг кто-нибудь выйдет.

Когда она повернула за угол, из ворот вышел Федор Копейка. Один.