Текст книги "Записки актера и партизана"

Автор книги: Николай Сченснович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Это правило никто из нас не устанавливал. Его установили деревенские женщины, заботившиеся о партизанах, как о своих братьях, мужьях и сыновьях. Затем нас кормили чем могли. Тем временем хата до отказа наполнялась людьми, желающими побеседовать с партизанами.

Все очень охотно разговаривали со мной, как со старшим, и верили каждому моему слову. Зная это, я тщательно готовился к таким беседам. В нашем отряде радио не было, но я, как член редколлегии, получал сводки Совинформбюро из штаба бригады.

Самый главный для слушателей и самый трудный для ответа везде один и тот же вопрос: "Когда окончится война?" Люди измучились в неволе. Жить под вечным страхом смерти было невыносимо. Но все понимали, что нужно помогать партизанам, а они помогут нашей армии скорее изгнать ненавистных оккупантов.

В деревнях, находившихся в партизанской зоне, почти не было провокаторов. Они, как только из района выгоняли немцев, сразу же исчезали. Если же кто и оставался, то держал себя так, чтобы его не могли ни в чем уличить.

Пришедшие из Минска не могли забыть, что они – актеры. Надо сказать, что белорусский народ любит искусство, понимает его. Потому наши выступления находили живой отклик среди населения.

Идет война, но стоит запеть песню, как все беды на минуту забываются. Люди слушают, подтягивают, поют с таким чувством, с такой выразительностью, что иной профессиональный артист мог бы позавидовать.

Мы читали стихи и прозу, что приходило на память. Тут были Маяковский, Демьян Бедный, Янка Купала и другие наши поэты и писатели. Нас слушали с большим вниманием и просили почитать еще.

Одно наше выступление особенно запомнилось. Мы поели печеную картошку без соли, а затем, когда в хате стало совсем темно, зажгли лучину и при мигающем свете начали выступление. Оно носило как бы семейный характер. Все слушали как зачарованные. Никто не аплодировал и никак другим способом не выражал своего одобрения. Но по блеску глаз, по легкому румянцу на щеках, выдававшему волнение, можно было определить, какое впечатление производят эти наши выступления на слушателей.

Количество партизан во всех отрядах все время возрастало. Многие приводили своих старших или младших братьев, друзей, знакомых, родственников, за которых можно было поручиться. Шли оказавшиеся в 1941 году в окружении и временно проживавшие в деревнях бойцы и командиры.

Были в отрядах и иностранцы, перешедшие добровольно из немецкой армии.

В отряде имени Суворова нашей бригады находились два чеха и один немецкий коммунист, по профессии врач. Звали его Вилли. Он пришел к партизанам и заявил, что хочет сражаться против фашизма. Его направили сначала в хозяйственный взвод, а затем перевели в боевую группу. До конца войны он честно боролся с ненавистным ему гитлеровским режимом.

Однажды Софья Игнатьевна Ярмолинская, возвратившись с задания, сообщила, что связная Вера Пекарская ведет в отряд немца. Действительно, через некоторое время показался молодой солдат в полной немецкой форме, а за ним Пекарская с его винтовкой. Солдат вел себя спокойно. За ними следовали наши разведчики. Они и рассказали, что произошло.

Сидели в засаде возле шоссе и наблюдали за движением автомашин. Вдруг увидели немца, который шел прямо к лесу. С интересом следили, что будет дальше. Немец вошел в лес, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки вверх и крикнул:

– Партизанен! Плен!

Все это выглядело настолько комично, что разведчики еле сдержались, чтобы не рассмеяться и не выдать себя.

Постояв немного, немец опять взял винтовку, прошел несколько метров в глубь леса, остановился, приставил винтовку к дереву, поднял руки и снова крикнул:

– Партизанен! Плен!

Делал он это так серьезно, будто был уверен, что весь лес заполнен партизанами.

– Интересно, сколько он простоял бы перед лесом, если бы нас тут не было? – тихо спросил кто-то.

Разведчики, находившиеся в стороне от него, позвали:

– Эй, фриц! Иди сюда!

Немец удовлетворенно кивнул головой, взял винтовку и, подняв ее вверх, подошел к партизанам. Разговор у них, конечно, не получился. Но тут появилась Вера, забрала у немца винтовку и повела его в лагерь. И вот они здесь.

Вызвали людей, хотя бы немного понимавших по-немецки, и общими усилиями начали его допрашивать. Оказалось, что немец – коммунист, давно решил перейти на сторону русских, чтобы сражаться против Гитлера. Но на фронт его не послали, а приказали тут, в тылу, охранять железную дорогу. Тогда он решил перейти к партизанам. Показал зашитый под подкладку партийный билет. Его оставили в отряде.

Сначала он чистил картошку вместе с женщинами на кухне, ходил за водой, выполнял другие хозяйственные поручения. Женщины кричали ему:

– Эй, фриц!

И он с улыбкой откликался, старательно выполнял все, что ему поручали.

С ним разговаривали на ужасном жаргоне. Как понимали друг друга, уму непостижимо. Но однажды он заявил, что его зовут не Фриц, а Юзеф. С тех пор его так и звали.

Через некоторое время Юзефа решили сводить в отряд имени Суворова и познакомить с Вилли. Присутствовать при этой встрече пожелали чуть ли не все, находившиеся в это время на базе. Договорились с суворовцами и повели Юзефа, ничего не сказав ему о предстоящем свидании. Оба немца не знали друг друга, и неожиданная встреча получилась очень интересной.

Сначала они были удивлены, даже растеряны. Потом, после нескольких слов, вдруг бросились один к другому и заговорили вместе, похлопывая друг друга по плечам и во весь рот улыбаясь.

После этого свидания им разрешили встречаться.

Юзеф очень старательно заучивал русские слова и быстро делал успехи в разговорной речи. Но вскоре его перевели в другой отряд, в котором он и окончил войну, получив партизанскую медаль.

ПОДРЫВНИКИ

В 1941 и в начале 1942 года партизанские отряды были плохо вооружены и не имели иногда связи между собой. Очень часто такие отряды действовали самостоятельно. Но вот в Налибокской пуще появился разведывательно-диверсионный отряд майора Щербины. Это сразу внесло оживление в деятельность партизан. Щербина быстро объединил существующие отряды. Но самое главное было то, что Василий Васильевич, отличный специалист по подрывному делу, организовал обучение молодых партизан этой очень нужной в тылу врага специальности. Рискуя собственной жизнью, Щербина лично показывал, как нужно выплавлять тол из неразорвавшихся снарядов и авиабомб, учил изготовлению разных образцов мин. Открытая им школа для массового обучения подрывников сыграла колоссальную роль. В ней было обучено более двухсот минеров.

Многие из них продолжили инициативу своего учителя и обучили подрывному делу других партизан. Таким образом, благодаря майору Щербине, положившему начало обучению подрывному делу, в Налибокской пуще через год уже не было ни одного партизанского отряда без группы подрывников. Они наносили противнику ощутимые удары.

Один из старейших партизан подполковник Давид Зухба, лично знавший майора Щербину, рассказывал, что под руководством Василия Васильевича выросли и возмужали такие замечательные минеры, как Владимир Курзанов, Алексей Шигин, Василий Коротких, Александр Мындровский, Силих Хасанов, Юрий Лысков, Иван Слыш и многие другие.

Чтобы ликвидировать партизан, в августе 1942 года немцы бросили на Налибокскую пущу более двадцати тысяч карателей. Партизан было в то время около трех тысяч. Но и в эти тяжелые дни В.В.Щербина продолжал свою работу по подготовке и засылке подрывников в тыл наступающего на партизан врага. Обученные и снаряженные им диверсионные группы уходили ежедневно на подрыв воинских эшелонов и минирование шоссейных дорог и мостов.

Карательная экспедиция окончилась провалом. Партизанские отряды, закалившись в тяжелых боях, еще больше усилили борьбу с фашистами. И в этой борьбе очень чувствительные удары наносили подрывники.

4 сентября 1942 года во время учебных занятий с командирами подрывных групп жизнь Щербины трагически оборвалась.

Василий Васильевич прожил всего 28 лет. Смерть его была тяжелой утратой для партизан. Он посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Майор Щербина не только обучал партизан подрывному делу. Он лично спустил под откос 13 вражеских эшелонов, взорвал 5 мостов и 3 склада с боеприпасами.

Лучший ученик и боевой соратник В.В.Щербины Владимир Курзанов стал хорошим минером-инструктором диверсионных групп, а потом и начальником подрывной службы в бригаде имени Чкалова. Он открыл в пуще, по примеру своего учителя, школу – "партизанскую академию", как ее называли в отрядах. В ней бойцы обучались подрывному делу – наиболее эффективному средству дезорганизации вражеского тыла.

Эту "академию" прошли и наши подрывники, посланные в школу сразу же по прибытии отряда в Налибокскую пущу. Оттуда они принеси с собой несколько неразорвавшихся снарядов и какие-то необходимые им принадлежности. С подрывниками пришел и Сергей Потапович.

Для них уже была построена отдельная землянка, в стороне от лагеря. Партизанам отряда категорически запретили подходить к ней. Работа по изготовлению мин чрезвычайно сложная и очень опасная, каждую минуту могли взорваться снаряд или бомба, из которых добывали тол. Но минеры делали свою работу спокойно, и из их землянки часто долетали до нас веселый смех или дружное пение. Иногда Сергей и другие товарищи приходили к нам и рассказывали о своем деле.

В первую очередь, объясняли они, отвинчивается головка. Это нужно делать очень осторожно, чтобы не произошел взрыв. Дальше из снаряда выплавляется тол, который тоже может взорваться. В "академии" они проделывали все это столько раз, что стали выполнять эту операцию совершенно точно.

Однажды сообщили, что готовят несколько мин какой-то особой конструкции и скоро должны отправиться на железную дорогу. Там день и ночь находились наши разведчики, изучая движение поездов и патрулей охраны.

Через недели полторы отправилась на свое первое задание одна из групп, с ней – Сергей Потапович. Затем ушли и другие. А спустя некоторое время они появились радостные, возбужденные. Подорвали сразу два эшелона!

Подойти к полотну железной дороги было очень трудно. Беспрерывно сновали патрули с собаками, и несколько попыток заложить мину не удались. Но однажды ночью, когда одновременно проходили два встречных поезда, подрывникам удалось заминировать обе колеи перед самым подходом поездов. Зрелище было потрясающим. Оба поезда пошли под откос.

Позже возвратилась разведка с точными данными о количестве разбитых вагонов и платформ, убитых и раненых немцев, характере грузов в эшелонах. Среди железнодорожников было много подпольщиков, и они передали нам точную информацию.

Потом приходили другие группы, рассказывали о своих делах. Снова уходили. Возвращались следующие. Тут же принимались мастерить мины, а когда они были готовы, отправлялись на железную или шоссейную дороги.

У остальных партизан тоже своя работа. Громили немецкие гарнизоны, нападали на полицейские участки, уничтожали связь. Каждый день и каждую ночь люди были заняты.

Появились и пленные. Иногда даже в офицерской форме. Их отправляли в облцентр.

Однажды группа, в которой был Сергей, не вернулась к сроку. Разведчики сообщили, что участок очень трудный, а подрывникам обязательно хочется подложить мину. Три дня они выжидали, ловя удобный момент, чтобы подобраться к рельсам, но никак не получалось.

С обеих сторон железнодорожной насыпи лес и кустарник на протяжении 150 – 200 метров вырублены, приходилось минерам ползти по-пластунски. Требовалось не только соблюдать тишину, но и не выдавать себя ничем другим. Присутствие сторожевых собак вынуждало подрывников ждать, когда ветер начнет дуть со стороны насыпи. По ночам количество охраны с собаками увеличивалось. Часто местность освещалась ракетами, подозрительные участки обстреливались из пулеметов и автоматов. Иногда приходилось по нескольку часов лежать без движения, а потом осторожно отползать назад, когда становилось ясно, что подобраться к рельсам невозможно.

Основное достоинство хорошего минера – это хладнокровие и выдержка. И вот одного из этих качеств, очевидно, не хватило группе, в которой был Сергей.

Они выбрали момент перед самым подходом поезда, когда охрана на минуту прекращает патрулирование на насыпи, подползли к рельсам и начали закладывать мину. Что произошло дальше, никто точно не может сказать. Налетел поезд. Произошел взрыв, во время которого погибли наш дорогой друг и товарищ Сергей Адамович Потапович и семнадцатилетний минчанин Володя Ковалев.

БРИГАДА УХОДИТ ИЗ ПУЩИ

В конце декабря 1943 года бригаде имени Фрунзе приказали перебазироваться из Налибокской пущи на Полесье. Куда именно и когда должна была отправиться бригада, знало только начальство, но сборы начались сразу.

Дорога предстояла дальняя и очень трудная. Надо с боем перейти в двух местах железную дорогу. Линия Минск – Барановичи была самая трудная. Она охранялась немцами особенно сильно. Там настроено много всевозможных укреплений с пулеметами, минометами и прочей военной техникой. Мы видели все это, когда ехали на гастроли в Барановичи, и теперь подробно рассказывали о том, что нам удалось заметить и запомнить.

Группы разведчиков отправились изучать места, выбранные для возможного перехода.

Преодолеть железную дорогу целой бригадой незаметно, конечно, невозможно, и потому требовалось выработать такой вариант, который можно было бы осуществить с наименьшим риском. Все понимали, что боя не избежать, но, если движение колонны и место перехода сохранить в тайне, потери будут минимальные. Об этом заботилось руководство бригады.

Главное в походе – это подвижность и легкость. Ничего лишнего, ничего такого, что тормозило бы быстроту маневра.

Вся разведка, передовой отряд, боковое охранение и арьергард садились на верховых лошадей, остальные – на сани. С собой брали самые необходимые вещи и продовольствие.

Нам объяснили, что едущие на санях должны нести пулеметы и боеприпасы, если лошади выйдут из строя. Всем стало ясно, что в поход пойдут только молодые, физически крепкие люди, а пожилые и больные останутся в пуще. Кроме того, в каждом отряде были тяжело и легко раненные, выздоравливающие, которых невозможно взять в поход.

Начался отбор людей.

Первым делом организовали обоз с ранеными. Их надо доставить на аэродром, вернее – на посадочную площадку, на которую могли сесть самолеты с Большой земли. Аэродром находился недалеко от облцентра, то есть штаба соединения. Меня назначили в обоз.

Раненых собралось много. Были тяжелые, которых надо срочно отправить в Москву для госпитального лечения или сложных операций. Среди них находился наш комиссар Павел Ильич Григоренко. У него был перебит нерв, и, конечно, в партизанских условиях никакие доктора ничем не могли ему помочь.

В последних числах декабря обоз был готов. Он состоял из нескольких саней, на которых лежали те, кто не мог сам передвигаться. Легко раненные и выздоравливающие подсаживались к ним, а в основном шли пешком. Охрану обоза поручили возчикам и легко раненным. Впереди ехали разведчики. Они же были и проводниками, так как хорошо знали пущу.

31 декабря 1943 года, распрощавшись с отрядом, мы тронулись в путь. Ехали без дорог по лесу, засыпанному снегом. Сани трясло и подкидывало, если полоз неожиданно наезжал на пень, скрытый под снегом. Раненые стонали, но мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить их страдания. Медикаменты взял с собой медперсонал отъезжающей бригады. Вместо лекарств нам дали канистру спирта. Он притуплял боль. Особенно страдал Григоренко, и ему часто приходилось пользоваться спиртом, чтобы немного забыться.

Вечером добрались до реки. Мост был разрушен. Мороз небольшой, и поверхность реки оказалась покрытой тонким льдом, прозрачным как стекло. Переезжать по такому льду на другой берег рискованно. Решили перевозить только тяжело раненных, кого необходимо безотлагательно отправлять самолетом для лечения на Большую землю, остальных оставить пока на месте до особого распоряжения.

Возле бывшего моста стоял домик, вернее – три стены с частично сохранившейся крышей. В домике каким-то чудом остались целыми русская печь с плитой, на ней большая медная кружка с двумя ручками. Это все, что сохранилось после блокады.

Все продрогли, а потому обрадовались этому разрушенному домику, где можно укрыться от пронизывающего ветра. Остающиеся на этом берегу начали растапливать печку и плиту, кипятить воду. Горячая вода называлась чаем.

Тем временем подготовлялась переправа. Разведчики на лошадях искали место для нее.

Лесные реки, питающиеся водой из болот и ключей, глубоки, и берега их болотисты, трясутся от каждого шага, так как под ними тоже вода. Нужно было найти такое место, где лошади могли бы перейти по дну, а сани переплыть. Пока разведчики проламывали лед и искали подходящий брод, возчики грелись возле печки. До облцентра, если мы благополучно переправимся через речку, останется, по уверениям разведчиков, километров 4 – 5, а там нас, вероятно, накормят, и, может быть, мы проведем ночь в тепле.

Место, выбранное для переправы, было недалеко от моста.

Разведчики переехали туда и обратно на лошадях. Лошади погружались в воду почти полностью, но переходили по твердому дну. Пока искали брод, разведчики вымокли до пояса, но обращать на это внимание было некогда.

Всем переправляющимся выдали по полстакана спирта. Мы выпили. Для того чтобы сани не погрузились сразу же на дно, с обеих сторон к ним прикрепили по одному тонкому бревнышку. Этим увеличили их плавучесть.

Когда все было готово, переправа началась. Первыми в воду въехали разведчики. За ними лошадь, привыкшая ко всем превратностям партизанской жизни, тащила сани. За первыми санями тронулись остальные. Лошади входили в холодную воду неохотно. На них кричали, толкали сани, даже стреляли из револьвера. Понукаемые ездовыми, лошади быстро переходили реку. Сани не тонули, но когда спускались с берега, сразу черпали воду, а когда поднимались на противоположный, намокала задняя их часть. Предвидя это, на каждые накладывали высокую кучу еловых лапок. Но все же они подмокли. Мы, возчики, переезжали стоя, но от толчков некоторые падали. Промок и я.

Когда все переправились, мы начали нахлестывать лошадей, чтобы немного разогреть их. Сильный ветер превращал мокрую одежду в лед, а нас – в сплошные ледяшки. Чтобы окончательно не замерзнуть, приходилось бежать, а потом подсаживаться на ходу в сани, чтобы перевести дух. Затем опять вскакивать и бежать, бежать. Казалось, дороге не будет конца...

Неожиданно остановились. Кто-то с кем-то разговаривал, потом куда-то нас повели. Вошли в жарко натопленное помещение, и сразу всех потянуло ко сну. Заставили раздеться, чтобы обсушиться. Дали выпить горячей воды со спиртом и что-то съесть. Раненых куда-то унесли и сказали, что скоро прилетит самолет. Разговаривал с нами Дубов – заместитель Платона.

Сколько мы там пробыли – не помню. Надели высохшую одежду, еще горячую, и нам приказали возвращаться назад.

На дворе дул сильнейший ветер, и мороз, вероятно, усилился, так как сразу захватило дыхание. Сели на свои сани и помчались. Подъехали к реке. На той стороне нас ждали. Там печка и плита пылали. Кроме того, снаружи горел большой костер, и нам казалось, что весь домик стоит в огне.

Не раздумывая, бросились в воду, уже затянутую тонким льдом. Несколько рук вытащили нас на берег, быстро раздели, дали выпить горячего "чаю" со спиртом, уложили на приготовленную постель, накрыли кожухами, и мы сразу заснули.

Утро оказалось морозным, солнечным и, что удивительно, без ветра. Костер пылал, а на плите в солдатских котелках булькал "чай". В облцентре нам дали на дорогу по кольцу колбасы на брата, имея в виду и тех, кто остался возле речки. Теперь с удовольствием ели колбасу с хлебом и запивали горячим "чаем". Было очень вкусно, потому что куски колбасы насаживали на прутик и поджаривали на костре.

Чтобы лучше согреться, выпили спирта. Это был какой-то немецкий технический спирт, непригодный для питья. По в партизанских условиях, особенно после ледяной купели, он спас нас от воспаления легких и других простудных болезней.

Всех больных и раненых, которым была необходима медицинская помощь, медсестру и меня направили в отряд имени Калинина, а остальных распределили по другим отрядам.

Когда я одевался, чтобы ехать в свой отряд, обнаружил, что мои записи об отряде имени Котовского и о бригаде имени Фрунзе пришли в негодность. Писал их химическим карандашом, и во время переправы через реку они промокли, карандаш расплылся, и прочесть что-либо стало невозможно. Я все же взял записки с собой в надежде, что в отряде имени Калинина попытаюсь восстановить все, что удастся. Восстановить не удалось. И я бросил размытые водой записки в огонь. Начал снова писать все, что помнил.

ПАРТИЗАНСКИЙ БЫТКОМБИНАТ

Отряд имени Калинина, куда мы прибыли небольшой группой вместе с нуждающимися в лечении больными и ранеными, был крупным еврейским семейным лагерем. Для охраны людей, находящихся в нем, была выделена вооруженная группа до 100 человек, которая и называлась отрядом имени Калинина. Под этим же названием был и весь семейный лагерь. И отряд и лагерь подчинялись Лидскому межрайпартцентру.

В отряд шли, спасаясь от преследования, мужчины и женщины. Здесь оказалось много всяких специалистов, в том числе врачей, младшего медперсонала. В 1943 году лагерь имени Калинина разросся до таких размеров, что стал похож на городок. В нем уже находилось более 700 человек, а позднее – около 1000. К нашему приходу отряд стал как бы базой, обслуживающей многие бригады Барановичского соединения.

Здесь были открыты два госпиталя с врачами, фельдшерами и медсестрами, бежавшими из Минска и других городов, амбулатория с постоянным приемом больных. Работали зубные врачи, имевшие бормашины, набор нужных инструментов и лекарств. Вот тут я на деле увидел, куда шли медикаменты и все то, что мы добывали в городе по заказам партизанских связных.

При амбулатории оборудовали дезинфекционную камеру и баню, в которой мылись не только проживающие в лагере, но и партизаны, приезжающие в отряд по каким-либо делам. Каждому моющемуся выдавался небольшой кусочек мыла.

В то время когда мы сюда приехали, тут было около восьмисот рабочих разных специальностей и вооруженный отряд, а остальные – старики, дети, больные и раненые.

Представьте себе дорожку в лесу, по бокам которой расположены землянки, замаскированные мхом и зеленью. Землянки построены по определенному плану. Каждая имела свой порядковый номер. По левую сторону нечетные номера, по правую – четные, будто на городской улице. Были землянки, где жило по 40 человек, в некоторых поменьше, а в "переулках" строили даже отдельные семейные.

Немного в стороне находилось несколько кухонь. Там работали постоянные повара. Обслуживали кухни тоже постоянные рабочие. Рядом – хлебопекарня. Здесь же и мельница, жернова которой в случае надобности крутили вручную. Недалеко от нее оборудовали мыловарню.

Тут работали день и ночь. Ведь нужно было накормить большое количество людей.

Отдельно располагались всевозможные мастерские. Основной была оружейная. В ней ремонтировали разное оружие и даже выпускали самодельные минометы.

Кузнецы подковывали лошадей, делали гвозди, ножи, топоры, молотки, нарезали пилы. Жестянщики изготовляли кружки, ведра, железные печки и прочее, столярная мастерская – приклады для винтовок и деревянные части седел, ну и, конечно, двери для землянок, нары, табуреты, столы и всякие другие вещи. На каждый заказ выдавалось письменное разрешение начальства, и только в том случае, если в изготовлении данной вещи действительно была необходимость. Специалисты выделывали кожи, из которых сапожники шили сапоги, а шорники обшивали хомуты, седла, вырезали ремни, чересседельники и другую упряжь.

Был тут и портняжный цех. Где брали материал, точно не знаю. Но видел там наше шинельное сукно, немецкое офицерское, солдатское, крестьянский домотканый материал. Думаю, что все это добывалось при разгроме немецких гарнизонов и баз. Портные перешивали тонкие немецкие шинели на куртки, брюки, гимнастерки. Шапочники делали шапки и кепки.

Работали часовые мастера. Женщины вязали свитера и шарфы. Парикмахеры стригли и брили.

Работа начиналась с рассветом и продолжалась дотемна.

В штаб и в мастерские, выполнявшие какой-либо срочный заказ, выдавался жир для коптилок или керосин, добытый боевыми группами. Землянки же зимой освещались лучиной. Ее заготовляли старики, не имевшие другой работы.

Для ночевки приезжающих была построена землянка, носившая шутливое название "отель".

Купание в ледяной воде не прошло для меня даром. На второй день после приезда в отряд и сдачи больных и раненых в госпиталь у меня распухло лицо и начали болеть зубы. Врачи определили, что это острый гайморит. Лекарств от гайморита не было, и мне приказали греть лицо над железной печкой. Поместили меня в отдельную землянку с надписью "Изолятор", наносили мелких дров, дали шерстяной шарф, которым посоветовали закутать лицо, и я целый день "висел" над железной печкой. От сильного жара голова кружилась и мысли путались. Так я грелся две недели. Постепенно опухоль спала, зубная боль прекратилась. С лицом, завязанным шерстяным шарфом, начал понемножку в солнечные дни выходить из своего "Изолятора".

Мне приносили воду и еду, а чай кипятил сам в чайнике. Санитарки спрашивали, не нужно ли еще чего-нибудь, и охотно выполняли мелкие просьбы. Я попросил, если можно, прислать бумаги и чернил: решил опять начать вести дневник. Ко мне пришел начальник штаба Мальбин и дал несколько школьных тетрадей, бутылочку чернил и карандаш. Принес также пачку настоящего чая и несколько кусков сахару, пообещав прислать еще, когда запас кончится.

Мы разговорились. И я узнал много интересного из жизни отряда.

Здесь были люди из разных городов и местечек: из Варшавы, Лодзи, Кракова, Белостока, но большинство из Барановичской области. Все они потеряли кого-либо из родных, а многие – всех. Здесь были жены, мужей которых замучили немцы, матери, оплакивающие убитых на их глазах детей, мужчины, видевшие, как расстреливали жену и детей.

Меня поразила какая-то особенная, напряженная тишина во всех цехах. Люди иногда тихо переговаривались, но больше молчали. Потом я понял, что они трудились изо всех сил, стараясь работой заглушить воспоминания, такие страшные, не дающие покоя ни днем ни ночью.

А о чем можно было говорить друг с другом? У каждого свое горе. И его уже знают все. Рассказывать – бередить незажившую рану. Лучше молчать...

Но стоило только новому человеку задать какой-либо вопрос, как сразу же начинали тебе рассказывать свою историю. Присутствующие при этом слушали с каким-то болезненным видом. Чувствовалось, что им давно все это известно, что все это они сами испытали.

Историй было так много, что для описания их потребовались бы целые тома. Но все они похожи одна на другую. Немцы не были оригинальны и издевались над людьми однообразно, что говорит не об индивидуальной жестокости, а о существовании заранее обдуманного плана, который они с пунктуальной аккуратностью выполняли.

Лагерь имени Калинина располагался недалеко от облцентра, а потому все, едущие туда и обратно, обязательно заглядывали к нам. От них мы и узнавали все новости боевой жизни.

Зимний день короток. Поэтому все старались сделать как можно больше при дневном свете. Когда же становилось темно, а освещение было не у всех, наступал утомительный вечер и за ним длинная зимняя ночь. В отряде было много молодых женщин и девушек. По вечерам, когда из-за темноты уже никто не работал, из разных мест доносились тихие грустные песни.

Кое-где недалеко от землянок горели небольшие костры, возле них на бревнах сидели девушки и пели. Идти в темную, душную землянку с чадным дымком от горящей лучины не хотелось. Лучше перед сном посидеть на свежем воздухе. Ведь до сна еще так далеко! А тихая песня несколько отвлекала, успокаивала издерганные нервы.

Я ходил от одной группы поющих к другой и предлагал объединиться в общий хор. Постепенно возле моей землянки начали собираться по вечерам люди: и те, кто не прочь петь, и те, кто хотел послушать. Пели русские, украинские, белорусские, польские, еврейские песни. Исполнялись они с большим чувством.

Я предложил организовать литературный кружок, – и сразу же появились поэты. Стихи были, правда, слабые, музыка всем давно знакомая. Но и стихи и музыка имели успех, потому что они были злободневными, затрагивали самые больные, волновавшие всех темы. В стихах воспевали победы нашей армии на фронте и партизан в тылу врага. Пели о подрывниках, о погибших боевых товарищах, о разведчиках, связных, партизанах, пробирающихся в города и устраивающих там взрывы и пожары.

В штабе стоял радиоприемник, и специальные дежурные записывали сводки Совинформбюро, а потом вывешивали их на особой доске. Эти же дежурные, а ими были преимущественно девушки, записывали все песни, передававшиеся из Москвы, и одновременно запоминали мотив. Новые песни сейчас же входили в репертуар партизан.

В отряде еще до меня создали труппу, которая выступала в праздничные дни с небольшими самодеятельными концертами на специально построенной эстраде. В труппе было несколько танцоров, хор. Он постепенно увеличивался, репертуар становился обширнее.

Я начал писать небольшие скетчи и монтажи, стал репетировать со всеми желающими участвовать в самодеятельности. Наши выступления производили хорошее впечатление. Нашлись солисты, музыканты. И каждое новое выступление становилось лучше предыдущего.

По отрядам разнесся слух о наших выступлениях. Приезжающие к нам первым делом спрашивали: "А концерт сегодня будет?"

Днем я часто заходил к часовым мастерам – там можно было узнать все, что происходило вокруг. Цех был оборудован следующим образом. Под длинным навесом сколочены столы, возле них – скамейки. Стены – колья, переплетенные еловыми ветками. Они не доходили до крыши. Эти просветы заменяли окна, через которые падал в помещение свет. По бокам стояли большие железные печки, от которых вдоль столов шли железные трубы. Люди, приходившие чинить часы, подбрасывали мелкие полешки дров в железные печки, накалявшиеся докрасна и подававшие тепло по трубам.

Сюда часто заглядывали разведчики из разных отрядов, приезжавшие с докладом в облцентр. Большое оживление вносили возвращавшиеся с удачно проведенной диверсии на железной дороге подрывники. Радостные, оживленные, они охотно рассказывали о прошедшей боевой операции. Некоторые отличались необычайной образностью языка. Их слушали с удовольствием. Мы живо представляли, как, напирая друг на друга, становились на попа тяжелые вагоны, а затем валились под откос, как срывались с платформ танки, орудия и прочая техника и летели в кювет, как уцелевшие, но перепуганные немцы разбегались кто куда. Разведчики же рассказывали о нападениях на гарнизоны, о смелых налетах на полицейские участки, об организованных с помощью местных жителей взрывах в солдатских казармах и офицерских казино, в залах, где для немцев демонстрировались кинокартины.