Текст книги "Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа"

Автор книги: Николай Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 8
Яковлев Александр Николаевич, агент абвера «Крот»

6–7 октября 1944 г.

Узловая станция – г. Смоленск.

– Старлей, не задерживай, освобождай тару! – обратился ко мне немолодой пехотный капитан, который взял на себя добровольные обязанности по розливу водки в единственную металлическую кружку, которая уже третий раз пошла по кругу.

Я выпил свою «сотку», а он вновь наполнил посудину и протянул следующему – нас было четверо: помимо меня капитан и еще двое молодых офицеров, его сослуживцев. Я познакомился с этой троицей в общем-то случайно, использовав подвернувшуюся возможность. Час назад я благополучно выбрался из леса и миновал опасное пространство: быстро пересек широкую полосу картофельных полей от опушки до железнодорожных путей на станции. Поднырнув под вагон длинного и неподвижного железнодорожного состава, я вылез с другой его стороны и тут же влился в шумную ватагу военнослужащих: на мое счастье, на соседний путь только что подошел какой-то воинский эшелон, и из открытых дверей товарных вагонов-теплушек выпрыгивали на землю солдаты, весело перекликаясь под свистящий и шипящий звук паровоза «под парами» в голове состава.

Темный осенний вечер, слабое освещение от редких фонарей и густые клубы пара с подошедшего локомотива удачно меня прикрыли, поэтому мое появление со стороны леса никто не заметил. К тому же я не нарвался на патрулей и, таким образом, благополучно «растворился» среди вновь прибывших солдат и офицеров. Скорее всего эшелон, следовавший с востока на запад – на фронт, остановился здесь на короткое время и военнослужащие спешили к зданию вокзала по каким-то бытовым надобностям: разжиться кипятком, что-то купить, опустить письмо в почтовый ящик… Смешавшись с ними, я благополучно пересек железнодорожные пути и оказался в маленьком, прокуренном и переполненном зале ожидания для пассажиров, где на деревянных скамейках и в проходах сидели или лежали люди – в основном гражданские, но немало было и военных. Профессиональным взглядом оценивая окружающую обстановку, я отметил, что парные комендантские патрули внимательно прохаживаются на путях и у здания вокзальчика, а в зале ожидания усатый милицейский старшина в синей шинели бдительно наблюдает за пассажирами – в общем, обстановочка еще та! «Они ищут меня… Уже ищут…» – пришла в голову очевидная, тревожная мысль. Я знал весьма эффективные методы и огромные возможности советской контрразведки – нельзя пренебрежительно относиться к противнику, ибо это всегда чревато проигрышем! Однако по опыту двух предыдущих забросок было известно и другое: «Смерш» не всесилен! Пусть сейчас мое положение, как говорится, аховое – на грани провала, но отнюдь не безнадежное! Моментально окинув взглядом людей внутри вокзала, я сразу подумал: «Вот они! Эти трое у окна – те, кто мне сейчас нужен!»

– Петро, дружище! Дорогой ты мой, сколько лет – сколько зим!

С этими словами, изобразив на лице неподдельную радость, я направился прямиком к трем офицерам, которые расположились у окна. На подоконнике на газетке была разложена нехитрая закуска: пара вареных яиц, кусок копченой колбасы, хлеб и разрезанная на части очищенная сырая луковица. Посередине этого гастрономического «великолепия» гордо выделялась единственная металлическая кружка: я сразу понял, что она предназначалась явно не для чая. По раскрасневшимся, слегка осоловелым лицам и блестящим глазам офицеров нетрудно было догадаться, что они уже успели изрядно «поддать», и оттого с ними было проще вступить в контакт – банальный, но тем не менее эффективный вариант быстрого знакомства. Подойдя вплотную, я обратился к невысокому и полноватому капитану – среди них самому старшему по возрасту (на вид сорока – сорока пяти лет) и званию:

– Обознался! Извиняюсь, обознался – с моим лучшим фронтовым другом, с Евдокимовым Петрухой, вы, товарищ капитан, словно две капли воды! Вместе на передовой два года оттрубили, а полгода назад разбросала нас военная судьба по разным госпиталям – так и не виделись с тех пор!

– Ничего, не извиняйся, старший лейтенант! – капитан чуть подвинулся на лавке, освобождая место рядом. – Давай к нам! Я своего брата-фронтовика за версту чую – ты с какого фронта?

– С Первого Прибалтийского!

– А мы с Первого Белорусского! Как звать-величать?

– Николаем!

Так мы и познакомились: капитана звали Борисом, а его совсем молодых сослуживцев-лейтенантов – Игорь и Саша. Оказалось, что им тоже надо в Смоленск – чему в душе я искренне порадовался: до города мне лучше добираться с компанией. Смершевцы искали парашютиста-одиночку, и мне сейчас было гораздо выгоднее и безопаснее находиться в группе. Мои новые «друзья» оказались в этом райцентре по делам службы: принимали на местном авторемзаводе партию грузовых автомобилей для своей части (все трое служили воентехниками в автомобильном батальоне – автобате). Я же наплел бесхитростную историю о том, как ехал с фронта в командировку в Смоленск и случайно отстал здесь от поезда – это мое объяснение не вызвало ни малейших подозрений. Наоборот, их водка плюс мой спирт («Чем не пожертвуешь ради дружбы!») сблизили нас окончательно. К чести моих новых знакомых, должен признать: пить они умели и свою норму знали, никто не «перебрал», иначе это могло бы мне только навредить – не хватало еще пьяных разборок и конфликта с местным военным комендантом! Хотя мне вдруг пришла в голову шальная мысль: догадались бы контрразведчики из «Смерша» искать пропавшего агента-парашютиста на местной гауптвахте (если бы я угодил туда по «пьяной лавочке»)?

С Борисом, то бишь с капитаном-воентехником, мне крупно повезло: когда я заговорил о том, что очень тороплюсь в Смоленск, он хитро подмигнул и обещал все устроить в лучшем виде:

– Поезд в Смоленск по расписанию будет только утром, а мы можем ехать туда уже максимум через час!

Видя мое недоумение, Борис и его сослуживцы наперебой принялись рассказывать про какого-то Сашу, старшину-военфельдшера с санитарного поезда. Оказалось, еще днем в райцентре капитан случайно встретил старого знакомого-земляка: тот служил военфельдшером, а здесь, в местном железнодорожном депо, приводили в порядок вагоны их санитарного поезда, изрядно потрепанного бомбежкой во время последнего рейса на фронт, за ранеными. Сегодня ночью отремонтированные вагоны должны были перегонять в Смоленск – там формировался весь состав, а старшина-военфельдшер его сопровождал. Он обещал захватить капитана вместе со спутниками – пусть это и было против правил.

Таким образом, через час я со своими попутчиками оказался внутри санитарного вагона, так называемого кригера. Такой четырехосный, со снятыми внутренними перегородками пассажирский вагон применялся для перевозки тяжелораненых: вдоль боковых стенок в нем были оборудованы специальные станки для трехъярусного размещения носилок. Во вторую заброску в дальний советский тыл, когда я выбирался с Урала, мне приходилось путешествовать точно в таком же кригере – к счастью, не в качестве раненого. Сейчас мы разместились за боковым откидным столиком, только уже впятером; к нашей «теплой» – в прямом и переносном смысле – компании добавился военфельдшер, высокий плотный хохол-старшина по фамилии Наливайко. Кстати, этот военфельдшер полностью оправдывал свою колоритную фамилию: постоянно добавлял в наши стаканы новые порции мутноватого самогона. Трехлитровую бутыль этого зелья мы купили в какой-то избе, куда завел нас по дороге капитан, после чего долго петляли обходной тропинкой («Чтобы не напороться на патрулей!» – объяснил Борис), пока наконец не добрались до депо и не оказались здесь, в вагоне.

Вскоре раздался характерный толчок и лязг от сцепки паровоза и вагонов, а еще через пятнадцать минут наш небольшой состав из десятка отремонтированных санитарных вагонов двинулся по направлению к Смоленску.

– За победу! – тут же провозгласил тост неугомонный Саша Наливайко. – Чтобы всем нам благополучно добраться аж до самого логова Гитлера, до Берлина!

Тост был принят «на ура», и все досуха опустошили свои стаканы (тут их было в достатке). «Да уж, – подумал я с горькой иронией, – мне и в самом деле необходимо благополучно добраться до Берлина!»

Я выпил, и мелькнула мыслишка: «Бог любит троицу, а заброска-то эта третья – может, выкарабкаюсь!»

Минут через тридцать-сорок все угомонились, расположившись на свободных носилках первого яруса, при этом Игорь с Сашей оглушительно захрапели, а Наливайко все ворочался с боку на бок, укладываясь поудобнее. Я тоже прилег, сняв сапоги и укрывшись шинелью, но сон долго не шел: сказывалось возбуждение событиями истекшего дня, усугубленное выпитым. И как всегда в такие минуты, приходили самые трудные и «неудобные» мысли: а правильно ли я поступил, переметнувшись на сторону врага?

Сначала, когда в январе сорок второго года ушел к немцам, все для меня было просто и ясно: надо свалить в России ненавистный сталинско-коммунистический режим – пусть даже руками немцев! Но впоследствии оказалось, что не все так просто. Хотя и сейчас я был твердо убежден: сталинизм-большевизм – страшная трагедия для России. Открылось и другое: теперешняя гитлеровская Германия с ее коричневой чумой – такая же зараза, как и красный коммунизм. За три года службы в абвере, имея возможность сравнить две системы изнутри («Кстати, уникальную возможность!»), я вдруг сделал ошеломляющее открытие: да ведь Гитлер и Сталин почти близнецы-братья! Даже названия режимов звучат одинаково: у одних «национал-социализм», у других – «интернационал-социализм»! Но что мне теперь делать со всеми этими политическими «открытиями»?

Вот лежат и храпят рядом со мной советские офицеры – формально мои лютые враги. Но, как ни странно, никакой ненависти к «братьям по крови» я не испытывал, было другое: лютая досада, что я стал вынужденным изгоем из-за проклятого, рабского долготерпения и покорности моего народа. «Да что же вы, люди русские, славяне, мать вашу! – мысленно негодовал я. – Сел вам на шею полуграмотный горец, даже духовную семинарию не осиливший, и превратил всех в быдло, в скотов и рабов – черт бы вас побрал! Это ж уму непостижимо – один-единственный недалекий „вождь“ решал за меня все: какие фильмы смотреть, какие книги читать! Установил мизерные нормы жилья, нищенские пайки, копеечные зарплаты; подмял под себя искусство, культуру… Даже Главный палач – тоже он, а нарком внутренних дел Берия и прочее „политбюро“, штампующее приговоры, – просто „шестерки“ и лакеи у своего Хозяина-пахана!»

Мои ночные размышления прервал старшина Наливайко, который осторожно дергал меня за руку и, дыша перегаром, шептал из темноты:

– Слышь, старлей! Табачку у тебя не найдется? Страсть как курить охота, а курева нема, ядрена вошь!

Вообще-то я не курил, но папиросы при себе имел всегда – это помогало в определенных обстоятельствах завязать знакомство, вступить в контакт.

– Держи, старшина! – протянул ему пачку «Казбека».

– Вот спасибочки, хлопче, – обрадовался военфельдшер и, зацепив своими заскорузлыми пальцами потомственного украинского хлебороба сразу две папиросины, переместился в тамбур – покурить.

Разговор со старшиной отогнал сон и переключил мои размышления на попутчиков – соседей по вагону: «Лежат и храпят после победных тостов за взятие Берлина, а ведь, пожалуй, сбудется тост: эти русские мужики не только всю Германию с ее столицей завоюют, да еще по всей Европе прогуляются, аж до Ла-Манша! Только дальше-то что? Пожалуйте, герои-победители, освободители Европы, снова в стойло! Снова в колхозы-совхозы за палочки-трудодни да переходящие вымпелы вкалывать, нажив к старости телогрейку и пару кирзовых сапог, да еще кучу болячек в придачу! Зато на почетном месте в красном углу полуразвалившейся избы – непременная грамота с профилем „Самого“ за доблестный труд! Эх!.. Злой я стал какой-то… А наверное, мог быть „как все“: в первых рядах на демонстрациях и собраниях „партейных“ драл бы глотку „за светлое будущее всего человечества“, кто знает?»

С этими сумбурными мыслями я незаметно заснул под стук вагонных колес и богатырский храп молодых лейтенантов…

Разбудил меня все тот же неугомонный хохол Наливайко – энергично тряс за плечо и веселым голосом (обычно наутро после попойки, как известно, настроение у большинства далеко не радостное) громко напевал:

– Вставай-подымайся, рабочий народ!

Причину его веселости я сразу понял – в бутыли на столе еще оставался самогон и старшина уже успел, как говорится, «поправить здоровье». Я быстро намотал портянки, обул сапоги и встал на ноги, потом подошел к окну и выглянул наружу – вагон стоял. На улице еще было темно, наручные часы показывали половину седьмого утра.

– Приехали! Загнали на запасной путь, но до вокзала тут рукой подать! – пояснил капитан, который уже успел одеться и сидел у стола. – Давай, ребятки, шевелись! – приказал он лейтенантам Игорю и Саше, которые как раз натягивали сапоги. – Через час мы должны быть в части – там и позавтракаем!

Опохмеляться я не стал, оба лейтенанта тоже отказались, а капитан выпил сто грамм на пару с военфельдшером. Потом мои новые знакомые надели шинели, попрощались со мной и старшиной за руку и быстро удалились: они явно спешили. В вагоне остались я и Наливайко, но мне тоже надо было двигать дальше – теперь не по глухому лесному массиву, а по городу Смоленску (что было намного опаснее). Только сначала следовало слегка привести себя в порядок и проделать без свидетелей одну нехитрую операцию.

– Старшина, я тут наведу небольшой марафет: побреюсь и все такое… Ты не против?

– Да ты чего, Николай, какой базар! Действуй, сейчас и чайку поставим!

Я проделал утренний туалет, а когда Наливайко отлучился куда-то по своим делам минут на пятнадцать, быстро закрыл дверь вагона специальным ключом. Затем я снял с левой ноги сапог и изнутри, из-под кожи, подшитой к яловому голенищу, достал заложенные туда запасные бланки, которыми меня снабдили в абвере. В связи с изменившейся обстановкой и всем течением операции надлежало поменять «легенду»: «превратиться» в офицера-отпускника, направляющегося домой после контузии и излечения в госпитале. Из сапога я извлек два нужных мне бланка – полностью заполненных, со всеми печатями и штампами воинской части: справку из госпиталя и отпускной билет. Все, теперь можно было покидать этот гостеприимный санитарный вагон и пробираться на явочную квартиру на окраине Смоленска.

Со старшиной Наливайко, который вскоре возвратился, мы попили жидкий чаек и перекусили чем бог послал – потом распрощались. Мне не доводилось бывать в Смоленске, тем не менее я неплохо представлял план города и примерное расположение той улицы, куда сейчас направлялся. Готовясь к заброске во главе абвергруппы в районе Смоленска, я просмотрел имеющиеся у немцев материалы: планы, карты, схемы-путеводители по области и городу. К тому же подробно побеседовал с одним из курсантов разведшколы, который до войны жил в Смоленске и прекрасно знал как город с окрестностями, так и область. Мне даже удалось переговорить с одним из агентов, побывавшим здесь месяц назад, – так что я шел по нужному маршруту достаточно уверенно: быстро пересек запасные железнодорожные пути, куда загнали наш санитарный вагон, и оставил чуть в стороне центральный городской вокзал, Смоленск-1.

Первым делом я направлялся в военную комендатуру – как положено, встать на воинский учет и получить необходимые отметки в документах. Стояло хмурое осеннее утро, моросил мелкий противный дождь, и я накинул поверх шинели плащ-палатку, набросив на фуражку капюшон. Уже рассвело, но народу мне встречалось немного, и в большинстве это были военнослужащие – видимо, сказывалась близость железнодорожного вокзала. Война не пощадила Смоленск: город был сильно разрушен бомбежками, артобстрелами и немецкими подрывниками при их отступлении год назад. Я «проголосовал» и остановил попутную машину, грузовой «Студебеккер», на котором минут через тридцать добрался в другой район города. Здесь, в районной комендатуре, пожилой помощник военного коменданта в звании майора сначала придирчиво проверил мои документы, потом внимательно посмотрел на меня. Сняв намокшую плащ-палатку, я предстал перед ним во «всей красе»: ремень с портупеей поверх шинели затянут строго по уставу, фуражка «сидит» ровно, сапоги чисты, даже подворотничок подшил свежий – в вагоне у Наливайко. К тому же был застегнут на все пуговицы и гладко выбрит – аккуратисты-строевики из комендатур таких любят, я это знал и старался соответствовать. Майор остался доволен как моим внешним видом, так и документами, только спросил:

– Надолго к нам?

– Никак нет, товарищ майор! Следую в отпуск к матери, в Подмосковье – согласно проездным документам. Сюда заскочил по пути, по просьбе друга-фронтовика: просил разыскать его семью, она у него здесь в оккупации оставалась, и с тех пор, с самого освобождения, ни одного ответа на все его письма. Думаю, задержусь на три-четыре дня, не больше.

– Ну, добро, старлей, и – счастливого тебе пути!

С этими словами майор проставил необходимые отметки военной комендатуры в моих бумагах, после чего я благополучно отбыл дальше. Нужная мне улица, судя по плану города, располагалась неподалеку, через сорок минут быстрой ходьбы я действительно оказался на месте. План меня не обманул: я вышел точно на Деповскую улицу, вернее, улочку, ибо была она маленькая и неказистая. Один раз меня остановил для проверки документов военный патруль, но отметка местной комендатуры (как я и рассчитывал) оказала свое магическое действие – без лишних расспросов меня отпустили. Деповская – неасфальтированная, деревенская с виду улица состояла из деревянных домишек частного сектора и выглядела совсем не по-городскому, зато располагалась на высоком месте – вид отсюда открывался изумительный. Далеко внизу виднелась голубая лента Днепра, а на другом его берегу взору открывался архитектурный ансамбль Соборной горы – Успенский собор и его знаменитая колокольня. Было безлюдно, и я, сняв фуражку, незаметно перекрестился на собор: «Господи, благослови!» Конечно, я не мог себе позволить даже маленький крестик на шее – ведь по документам я коммунист! Но помолиться про себя никто не мог мне запретить, что я и сделал, прочитав одними губами «Отче наш…».

Неспешно проходя вдоль Деповской, я еще издали приметил нужный мне деревянный домишко, похожий как две капли на своих «соседей»: на двери висел навесной замок – значит, хозяина дома не было. Именно хозяина, потому что я знал, кто здесь проживает, – это была та самая явочная квартира, о которой мне сообщил штурмбаннфюрер СС Скорцени. Не останавливаясь против нужного мне дома, даже не замедляя шаг, я проследовал дальше – фиксируя мельчайшие детали окружающей обстановки. Пока ничего подозрительного я не заметил, но из опыта знал: почти половина из пойманных в русском тылу агентов абвера «горела» именно на таких явках, раскрытых и взятых под наблюдение «Смершем». Поэтому торопиться здесь было нельзя, да и хозяина все равно не было дома. «А кстати, где он? На работе? Или „в гостях“ у чекистов-смершевцев?» – мелькнула в голове тревожная мысль. На другой стороне улочки, чуть наискосок от интересующего меня дома под номером «восемь», я заметил стоящую у калитки молодую женщину лет тридцати. Видимо, она возвращалась домой – но, увидев меня, остановилась и с интересом смотрела: куда это я направляюсь? Конечно, в этот утренний час одиноко идущий офицер привлекал к себе всеобщее внимание: я чувствовал любопытные взгляды из-за занавесок в окнах, а несколько чумазых мальчишек даже прекратили свои уличные игры и подошли ближе. Тут нельзя было просто бродить взад-вперед, не вызывая ненужного любопытства со стороны соседей, поэтому я мгновенно оценил ситуацию и первым заговорил с женщиной:

– Здравствуйте! Не угостите ли водичкой бедного служивого, а то так кушать хочется, что переночевать негде! – произнес я шутливым тоном.

Она поддержала мою шутку и ответила весьма смело:

– Насчет переночевать пока не знаю, будущее покажет, а вот водичкой угостить могу – она у нас тут колодезная, вкусная!

Женщина открыла калитку и вошла во двор, видя, что я в нерешительности топчусь у забора, с улыбкой произнесла:

– Ну, что же вы? Проходите, товарищ офицер, что же, посреди улицы вас водичкой поить? – Потом добавила со смехом: – Я ведь не кусаюсь!

Меня не пришлось долго уговаривать, я прошел за ней по двору, и вскоре мы оказались на веранде. Тут стоял небольшой стол, две табуретки, и на одной из них – ведро с водой, рядом с которым лежал небольшой ковшик. Женщина наполнила ковшик до краев и бережно протянула мне:

– Угощайтесь!

Меня одолевала жажда (учитывая вчерашние возлияния), потому выпил все до капли и с удовольствием, тем более вода действительно оказалась вкусной и студеной – аж зубы заломило!

– Вот спасибочки, уважила – хороша водичка! Да и хозяйка хороша! Даже уходить не хочется!

Женщина действительно была очень недурна собой: роста чуть выше среднего, с красивой фигурой и пышными русыми волосами – пусть коротковато остриженными, чуть курносая, румянец во все щеки – настоящая русская красавица! От моей похвалы она зарделась еще больше, потом как-то очень естественно, без жеманства, протянула мне руку и представилась:

– Нина Федоровна, можно просто Нина!

– Очень приятно! – Я с удовольствием пожал ее небольшую теплую ладошку. – Николай Николаевич, можно просто Николай!

Мы совершенно неожиданно и от всей души рассмеялись: таким образом, знакомство состоялось.

Потом я осторожно спросил у Нины о жильцах восьмого дома, что напротив. На что она ответила вопросом на вопрос:

– Так вам что, дядя Миша нужен?

Я туманно объяснил, что меня просили передать привет одному человеку, а на дверях замок, и вот – не знаю, что делать.

– А вы подождите у меня, – предложила Нина, – дядя Миша сейчас на работе, домой вернется не раньше семи-восьми вечера.

Конечно, я с благодарностью согласился, и хозяйка пригласила меня с веранды зайти в дом, предложив раздеться: я снял шинель с фуражкой, она скинула старенькое, подбитое ватой утепленное пальтишко.

Оставшись в кофточке и юбке, Нина показалась мне еще привлекательнее, ну, а я – при двух орденах на гимнастерке, с нашивками за ранения и погонами старшего лейтенанта, безусловно, произвел на нее сильное впечатление. «Эх, милая, – подумал я невесело, – знала бы ты, кто стоит перед тобой на самом деле!» В комнате было бедновато, но чисто и опрятно: круглый стол посередине, вокруг него стулья, старый комод в углу, на полу чистый половичок. Задернутая занавеской дверь вела, видимо, в спальню. Еще была небольшая кухня с русской печью, которая уже топилась: хозяйка подкинула в нее пару больших поленьев и поставила тут же, на плиту, чайник с водой. В доме было тепло и как-то по-особенному уютно: во всем ощущалась заботливая женская рука, от чего я уже давно отвык и теперь наслаждался этим домашним уютом.

За чаем (в моем вещмешке нашлась заварка с сахаром) мы разговорились: Нина вернулась сюда, в родительский дом, полгода назад из Казахстана, из эвакуации. Отец с матерью погибли в сорок первом при бомбежке – их засыпало прямо в бомбоубежище. Еще у нее был ребенок, мальчишка четырех лет, который умер в эвакуации полтора года назад, во время эпидемии, от какой-то местной заразы. Муж тоже погиб – получила «похоронку» с фронта еще в сорок первом. Вот так беспощадно прошлась война по семье и судьбе Нины Блиновой, оставив ее одну-одинешеньку…

Чтобы заглушить неожиданное сострадание сироте и накатившее вдруг чувство своей вины (ведь и я служил тем, кто сделал ее несчастной!) – чувство, недопустимое для тайного агента, – я наигранно бодро предложил:

– Ниночка, а не выпить ли нам по рюмочке за знакомство?!

Вначале она отказалась, пояснив, что не спала еще после ночной смены, а вечером опять на работу (она трудилась в городской пекарне). Но все же в конце концов поддалась на мои уговоры, и мы выпили сначала по одной, потом по второй рюмочке разбавленного спирта из моих неприкосновенных запасов, по-военному «НЗ». Насколько этого требовала ситуация, я немного рассказал «о себе»: фронтовик-офицер, еду в отпуск по ранению к матери и так далее…

Кстати, по ходу нашей застольной беседы выяснил интересующие меня подробности о «дяде Мише» – соседе Нины, к которому я направлялся. Она знала о нем только то, что жил он один, работал вроде бы кладовщиком и возвращался с работы поздно вечером: этой информации мне было вполне достаточно. Из ее рассказа я уяснил главное: «дядя Миша», он же Спиридонов Михаил Петрович, он же резидент немецкой разведки, – жив-здоров и, похоже, в лапы «Смерша» пока не угодил. Что мне и требовалось. Теперь надо было набраться терпения и дождаться его прихода – что было вовсе не трудно и даже приятно в обществе красивой и привлекательной молодой женщины…