Текст книги "Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа"

Автор книги: Николай Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 12
Яковлев Александр Николаевич, агент Крот

8 октября 1944 г., г. Смоленск.

При дальнейшем общении с «дядей Мишей» Спиридоновым мне стало ясно: он далеко не тот безвольный и недалекий пьяница, каким показался мне вначале. Из-под маски полуграмотного кладовщика ОРСа постепенно все явственнее проступал облик человека достаточно жесткого, волевого и, к слову сказать, неплохо образованного: в юности он окончил нижегородскую гимназию и даже учился неполных три семестра в Казанском университете, куда поступил в 1913 году. Правда, высшего образования не получил, ушел из университета со второго курса: по каким причинам – он не сказал, а я особенно не допытывался. Обо всем этом я узнал позже, когда мы отсиживались целый день на конспиративной квартире на окраине Смоленска, – тогда-то я и сделал определенные выводы в отношении «дяди Миши». А сейчас, выйдя из убогого домика на Деповской улице, мы, зябко поеживаясь от утренней прохлады, направились к его напарнику-радисту: тот снимал комнату в частном доме у пожилой вдовы – примерно в пятидесяти минутах ходьбы, как пояснил Спиридонов.

Что касается наших дальнейших действий, то продуманный еще ночью план был таков: Михаил отведет и передаст меня «с рук на руки» своему радисту, ему же вручит мое шифрованное сообщение. На этом свою миссию Спиридонов мог считать законченной – далее его напарник обеспечивает мне связь и по необходимости поможет с временным жильем. Остальное будет зависеть от ответа, который я получу с «той стороны»: судьба моя в руках разведцентра абвера!

Ну а пока что мы молча шли по каким-то поросшим кустарником пустырям и развалинам, пересекая безлюдные переулки, – маршрут выбирал, естественно, Михаил, которому окрестные места были хорошо знакомы.

Стояла сырая и хмурая октябрьская погода, было еще темно. Холодный туман забирался под шинель, и я немного замерз – поднял воротник и засунул руки в карманы. Шли мы достаточно быстро, несмотря на хромую ногу Спиридонова. Он также был в армейской шинели – только в отличие от меня без погон и ремня. На голове у него красовалась та самая кепка, под подкладку которой он давеча засунул мою шифровку, на ногах – давно не чищенные кирзовые сапоги. Путь наш пролегал, как я без труда определил, в основном вдоль реки: сквозь хмурый и серый осенний рассвет вдали едва угадывалась неширокая лента тихого Днепра.

Ночью я пытался осторожно выспросить у Михаила, что за человек его напарник-радист, но вразумительного ответа не получил. «Всему свое время, – рассудил я, – если все пойдет по плану, то скоро увижу этого человека». Однако все сложилось совсем по-другому…

Вскоре мы вышли на нужную нам улицу – о чем мне сказал Спиридонов, при этом она как две капли воды походила на Деповскую: такие же деревянные домишки по обеим сторонам при полном отсутствии асфальта и прочих признаков городской цивилизации. Даже не верилось, что мы находимся в крупном городе. Спиридонов замедлил шаг, как-то подобрался и негромко произнес:

– Мы на подходе. На всякий случай приотстань.

– Понял.

– Будем проходить мимо нужного дома – дам знак, поправлю фуражку. Сразу туда не пойдем, «погуляем» немного.

– Тебе виднее.

Я отстал. Улица, которая называлась Солнечной, делала резкий поворот направо, и Спиридонов увидел впереди какую-то опасность – это я сразу понял по его реакции. Он остановился, но не побежал сломя голову назад, а повел себя весьма квалифицированно: со стороны это выглядело, как будто идущий по своим делам человек вдруг что-то вспомнил, похлопал себя по карманам – ага, хлебные карточки дома забыл! Потом развернулся и заспешил назад… Я же сделал вид, что хочу закурить, замедлил шаг и достал пачку «Казбека».

– Иди за мной! – сквозь зубы процедил «дядя Миша», не глядя в мою сторону, когда проходил мимо.

«Что-то случилось!» – обожгла сознание тревожная мысль. Внешне ничем не выказывая своих чувств, я не спеша сунул папиросы обратно в карман, словно раздумав курить, и поспешил за Спиридоновым. Тот шел впереди прихрамывающей, но быстрой походкой метрах в тридцати. Прохожие нам почти не встречались: прошли несколько женщин да три подростка – по всей видимости, все спешили на работу. Налево и под уклон отходил узкий проулок – туда и свернул Спиридонов. Следуя за ним на приличном расстоянии, я вскоре вышел на небольшую площадь, мощенную булыжником: с одной ее стороны тянулся деревянный забор и находилась проходная какого-то предприятия, куда стекался на утреннюю смену народ, с другой – небольшой скверик. Дальше начиналась асфальтированная улица с двух– трехэтажными домами по обеим сторонам: пейзаж уже походил на городской. «Сейчас узнаем, что он там увидел! – подумал я, присаживаясь рядом с Михаилом на одну из скамеек в пустынном в этот час скверике. – Недаром же рванул как сумасшедший!»

– Дай-ка папироску! – первым делом произнес Спиридонов.

Я достал пачку, открыл и протянул ему: чуть дрожащими руками Михаил зажег спичку и закурил. Потом быстрым шепотом, хотя рядом никого не было, заговорил:

– Дело дрянь! Недалеко от дома радиста я успел заметить две легковушки и какой-то фургон, вроде санитарного. А еще людей вокруг – в военном и штатском… Нутром чую, «взяли» Виктора!

В последней фразе я отчетливо уловил панические нотки и постарался уверенным тоном несколько успокоить напарника:

– Во-первых, это еще неизвестно, во-вторых – мы-то с тобой пока здесь, на свободе, а не в лапах смершевцев!

– Значит, так, – Михаил встал со скамейки, отбросив лишь наполовину выкуренную папиросу, – посиди тут немного, подыши воздухом, а я прогуляюсь – буду минут через тридцать-сорок!

– Куда ты?

– Постараюсь осторожненько разузнать про напарника: потолкаюсь, поброжу вблизи его квартиры – что-нибудь обязательно прояснится. Знаешь, как бывает: бабы в сторонке соберутся посудачить, любопытные соседи тут же толкаются – в общем, ты меня понял…

– На рожон не лезь!

Спиридонов ничего не сказал и быстро удалился. Хотя я и пытался изобразить перед ним видимость спокойствия, на самом деле был в полнейшем смятении – еще бы! По всем признакам получалось, что агента, к которому мы направлялись, «накрыла» советская контрразведка: как иначе объяснить это скопление автомобилей и военных со штатскими в том месте, где он снимал комнату?! Каким-то невероятным совпадением? Вряд ли… «Просто мистика: выходит, за неполные трое суток я второй раз чудом избегаю смертельной опасности! – анализировал я создавшуюся ситуацию. – Однако с выводами спешить пока не будем! Надо дождаться Спиридонова». Немного успокоившись, я пришел к такому выводу: если даже радист и арестован, то ничего сверхъестественного в этом нет. Как-никак Спиридонов с напарником находились в Смоленске более года, неоднократно передавали немцам различные радиограммы, и наверняка «Смерш» давно запеленговал их рацию. Значит, арест любого из членов этой группы был лишь вопросом времени. Удивительным тут было совпадение: радиста «взяли» (если это так) как раз незадолго до нашего прихода. Впрочем, этому также могли быть свои объяснения, например: рация выходила в эфир этой ночью, в очередной раз была запеленгована станциями слежения, и «Смерш» наконец вычислил радиста. Думаю, многое мне сможет прояснить Спиридонов. (Как раз вдали я заметил его невзрачную прихрамывающую фигуру.)

Тяжело дыша, Михаил вскоре неуклюже плюхнулся на скамейку рядом и вытер пот с лица несвежим носовым платком. По его дрожащей руке и тревожному выражению лица я понял, что оправдались наши наихудшие предположения, – и не ошибся! Чуть отдышавшись, он сообщил:

– Все, хана – загребли чекисты Виктора!

– Точно выяснил?

– Точнее некуда! Там у них шуму на пол-улицы было – перестрелка и все такое… Я близко не подходил, потолкался на дистанции, потом зашел к одному инвалиду-сапожнику, он на соседней улице обитает, – якобы насчет ремонта обуви. Ну, слово за слово, разговорились: старик этот мне все и рассказал. По его словам, часа три назад, когда он только с постели поднялся, – это около пяти утра, вдруг слышит: на соседней улице стрельба началась, да еще какая!

– Погоди, Михаил, не торопись! Твой старик ничего не перепутал, точно стреляли?

– Да я о том же его спросил: мол, дед, в самом деле стреляли? Так он даже обиделся: «Я, – говорит, – в немецкую оккупацию в таких вопросах разбираться очень хорошо выучился!» По его словам, минут десять стрельба шла – одиночными и очередями. Потом вроде как бухнуло, и вскоре все затихло. Дедок этот не поленился, пальтишко набросил и доковылял до соседней улицы. Там и другие соседи, в основном бабы, собрались: так их военные отогнали и вокруг дома Пелагеи Петровой все оцепили.

– Он что, радист твой Витя, у этой самой Пелагеи квартировал? – спросил я, заранее зная ответ.

– Как ты догадался? – пробурчал Спиридонов, потом закурил и с минуту сидел молча.

Я его не торопил – в общих чертах все и так было ясно. Потом я задал вопрос, который уже давно вертелся на языке:

– Послушай, этот радист, он когда последний раз выходил в эфир?

– Да сегодня ночью и выходил – вернее, должен был выходить.

– Расскажи поподробнее – это важно!

Из короткого рассказа Спиридонова я выяснил следующее: Виктор Черепанов работал в гараже того же ОРСа, где трудился кладовщиком Михаил. Отдел рабочего снабжения, или, сокращенно, ОРС железной дороги, обеспечивал продовольственными и промышленными товарами небольшие магазины при железнодорожных станциях Смоленской области. Свои отношения агенты-напарники, конечно, не афишировали, но по службе общались постоянно. Виктор, будучи шофером-экспедитором, бывал в частых командировках – развозил товар на своем грузовом ЗИСе. Портативную коротковолновую радиостанцию немецкого производства он по необходимости брал с собой в рейсы – в тайнике под сиденьем в кабине. На связь выходил в различных районах области, в зависимости от маршрута очередной командировки: они со Спиридоновым считали, что таким образом запутывают следы и сбивают с толку смершевцев. Возможно, так оно и было – до поры до времени…

Прошлой ночью Черепанов возвращался из короткого рейса и за несколько десятков километров от города должен был передать немцам последние сведения по железнодорожным перевозкам.

– Уверен, именно сегодня ночью его запеленговали, и скорее всего не в первый раз, – сказал я негромко. – Короче, его вычислили: рано или поздно это должно было случиться.

– Но мы постоянно меняли позывные и рабочие частоты – не меньше четырех раз за последние восемь месяцев. Выходили на связь в различное время, с разных точек и никогда не работали открытым текстом – все сообщения тщательно шифровались… – растерянно бормотал Спиридонов. – Третий, железнодорожник, был вне подозрений…

Видимо, произошедшее просто не укладывалось у него в голове.

– Ишь ты! Частоты они меняли, прямо чудо-агенты – куда там «Смершу»! – произнес я с неожиданной злостью. – Целую лекцию мне тут прочел по теории агентурной работы во вражеском тылу! Запомни: никогда нельзя недооценивать противника – особенно такого, с которым мы сейчас имеем дело!

– Да ладно тебе – учить меня вздумал! Мы тут тоже не пальцем деланы, больше года держались в этом аду! – Спиридонова задели за живое мои слова: он обиженно замолк и отвернулся.

Конечно, наши нервы были натянуты до предела, но ссориться сейчас не следовало, и я не стал продолжать перебранку. За разговорами я не забывал внимательно следить за обстановкой в скверике и вокруг него, фиксируя даже незначительные детали. Пока ничего подозрительного не наблюдалось. Уже ощутимо рассвело, и на улицах появились редкие прохожие, по булыжной мостовой загромыхали нечасто проезжающие автомобили. На другом конце небольшого сквера, где мы обосновались, какая-то пожилая женщина – видимо, бабушка, вывела на прогулку маленькую девочку лет трех-четырех. «Рановато для гуляния, – отметил я машинально, – впрочем, может быть, они кого-то ждут». Потом обратился к Михаилу:

– Что еще узнал у этого деда-сапожника?

– Они там слышали какой-то грохот, вроде как граната взорвалась, – ответил Спиридонов уже более спокойно, видимо, «отошел».

– Этот дедок с бабками-соседками и в гранатах разбираются?

– Так ведь народ войной обученный – взрыв гранаты различить сумеют. У Виктора как раз «лимонка» имелась – сам видел. Думаю, он ее в ход и пустил: терять-то ему нечего, слишком много грехов за ним числилось перед «красными»…

– За тобой, думаю, не меньше! – не удержался и «поддел» я Михаила.

– А за тобой? – парировал он.

– Ладно, не заводись! Ты вот о своем напарнике все в прошедшем времени начал говорить: «имелась, числилось»… Не рановато ли хоронишь? Может, он как раз сейчас на тебя показания дает!

– Тоже верно…

– Но даже если он мертв, – продолжал я развивать свою мысль, – смершевцы очень оперативно, можешь не сомневаться, отработают все его связи и знакомства и неминуемо выйдут на тебя!

– Теперь уже ты мне лекции читаешь, как на занятиях в разведшколе: я все и без тебя прекрасно усек, не маленький! – снова огрызнулся Спиридонов, уставившись перед собой в землю: весь разговор он находился в такой позе, сгорбившись и не поднимая головы.

Со стороны наша беседа выглядела достаточно мирно: сидят на лавочке приятели – вполне обычные советские люди, о чем-то разговаривают. Кому бы могло прийти в голову, что эти двое «обычных» граждан – немецкие агенты?

Тем не менее долго здесь задерживаться не следовало: мы должны были двигаться дальше. Куда? Прекрасно зная методы немецкой разведки, я был уверен: на случай подобной нештатной ситуации у Спиридонова имелся вполне конкретный план действий по запасному варианту – причем заранее разработанный еще на «той стороне». Кроме того, если придется спасаться в одиночку, то аналогичный вариант отхода был и у меня – переход линии фронта на определенном участке, для чего мне был сообщен специальный пароль. До прифронтовой полосы я мог добраться поездом: с моими документами советского офицера-отпускника, якобы возвращающегося в родную часть, это было вполне реально.

– Ладно, посидели на лавочке и хорош! – Спиридонов встал и воровато осмотрелся по сторонам. – Пора двигаться дальше!

– В действие вступает резервный вариант?

– Имеется, Николай, такой вариантик – так что связью я тебя обеспечу!

Мы направились к проходной предприятия, длинный деревянный забор которого тянулся с правой стороны площади. Рядом приметили одиноко стоящую старую «полуторку» с открытым кузовом: в кабине дремал пожилого вида шофер в солдатской пилотке и в армейском ватнике. Спиридонов в двух словах пояснил, что на другом конце города у него имеется надежная «крыша» – там же запасная рация. Он решил договориться с шофером, чтобы тот нас подбросил, – не идти же пешком через весь город!

– Подожди здесь! – бросил он через плечо.

Сам же уверенно подошел к кабине и начал о чем-то энергично беседовать с «шефом» – тот поначалу с недовольным видом отрицательно крутил головой. Два раза Михаил показал рукой в мою сторону, и до меня долетели обрывки его слов «…брат с фронта… отпуск… не обидим» и что-то еще… «Похоже, взял себя в руки, – думал я, глядя на его энергичную жестикуляцию, – минут двадцать назад прикурить не мог толком, пальцы дрожали».

– Эй, старший лейтенант! – Спиридонов махнул мне рукой.

Когда я подошел поближе, он отвел меня в сторону и негромко произнес:

– Ты говорил, денежки у тебя имеются, – давай три сотни для водителя!

– Ничего себе, – пробормотал я, отсчитывая купюры, – не многовато ли?

– В самый раз! Еле уговорил – поначалу наотрез отказывался ехать!

Я запрыгнул в пустой кузов и сел на узкую деревянную доску со стороны кабины, вещмешок положил у ног. Спиридонов устроился рядом с шофером – показывать дорогу. Когда тронулись, я накинул поверх шинели плащ-палатку, поднял и поглубже натянул на голову капюшон: праздно смотреть по сторонам у меня не было ни малейшего желания. По натуре я человек любознательный и при других обстоятельствах с большим удовольствием совершил бы экскурсию по этому древнему городу. Но сейчас обстановка и настроение явно не располагали к осмотру достопримечательностей: я здесь не в качестве туриста!

Прикрыв глаза, я наконец согрелся и, словно в легкий сон, погрузился в воспоминания годичной давности. Недавнее письмо от Евы не давало мне покоя…

В августе сорок третьего я получил свой первый на службе в абвере полноценный двадцатидневный отпуск (к тому же за вычетом проезда по железной дороге к месту отдыха). В то время я проходил службу в объединенном штабе «Валли», которому подчинялись все абверкоманды, приданные немецким группам армий «Север», «Центр» и «Юг».

В июле меня направили в район Курской дуги, где германские войска под командованием фельдмаршала Гюнтера фон Клюге осуществляли, вернее, пытались осуществить крупнейшее наступление на позиции советских войск – операцию «Цитадель». До конца июля, почти до самой сдачи города и вступления в него Красной Армии (это произошло 1 августа), я находился в Орле: в составе одной из абверкоманд выполнял важное задание диверсионного характера. В конце концов немецкая группировка «Центр» стремительно покатилась на запад под мощными ударами Красной Армии: силы были слишком неравны.

Несмотря на общее отступление немецких войск под Курском, вины армейской разведки в этом не было: наоборот, абвер в той нелегкой ситуации оказался на высоте. Я в числе других моих коллег получил благодарность в приказе, подписанном тогдашним шефом абвера адмиралом Вильгельмом Канарисом, а в довесок – отпуск почти на три недели. Одновременно со мной отпуск получил мой сослуживец по штабу «Валли» лейтенант Ганс Клост: будучи ровесниками, мы сблизились и подружились. Поскольку ехать мне было некуда и не к кому, Ганс пригласил меня с собой: он собирался к родителям и сестре в Кенигсберг – там же проживала его невеста, Урсула. Я с удовольствием согласился – не торчать же весь отпуск в своем подразделении в прифронтовой полосе! Обстоятельства сложились так, что ехать нам пришлось через Берлин: наш абверовский шеф полковник Губерт поручил Клосту доставить туда какую-то важную для него посылку (видимо, не доверяя полевой почте – в военной обстановке корреспонденция не всегда доходила до адресатов), Я никогда раньше не бывал в немецкой столице, и сделать такой крюк по пути мне было интересно, а Гансу, как оказалось, даже приятно – в Берлине у него проживал родной дядя, брат отца. До столицы рейха мы добирались не менее трех суток в поезде, заполненном военнослужащими разных родов войск: пехотинцами в серо-зеленых мундирах, танкистами в черной униформе, летчиками в голубоватых тужурках. Позже, уже в Прибалтике, появились военные моряки: в купе к нам подсел лейтенант-подводник, тоже отпускник. Помню, он рассказал много интересного о войне на море. «Я бы тоже мог рассказать тебе много интересного, – думал я, слушая его истории. – Специфика профессии не позволяет». Мы с Гансом были обмундированы в армейскую униформу и, чтобы избежать ненужных расспросов, представлялись обычными пехотинцами. Штатские костюмы заботливо уложили на самое дно чемоданов – берегли до Кенигсберга.

К Берлину наш поезд подошел почти на рассвете, но у входного семафора мы несколько часов простояли на запасных путях: как объявил проводник, англо-американцы бомбили район вокзала. Оттуда доносились глухие разрывы авиабомб, а совсем рядом раздавались громкие хлопки выстрелов зенитных орудий – одна из батарей ПВО располагалась где-то поблизости. Я в числе других пассажиров вышел из вагона и завороженно наблюдал великолепный фейерверк в еще темном в этот предрассветный час небе: яркие вспышки разрывов зенитных снарядов в высоте, лучи прожекторов и, наконец, череду огненных всполохов. Это загорелись, покинув боевое построение, и стали падать, оставляя за собой искристый шлейф, пять или шесть гигантских четырехмоторных бомбардировщиков. Над столицей рейха виднелось гигантское зарево от пожаров…

Ганс, стоящий рядом со мной, был удручен. На фронте мы, конечно, слышали о массированных бомбардировках городов Германии, но одно дело – слышать, а другое – увидеть воочию…

Прибыв на Штеттинский вокзал и выйдя в город, мы были поражены масштабами разрушений: из трамвая, который вез нас к центру Берлина, мы видели целые кварталы, лежащие в руинах. Повсюду валялись камни и битые кирпичи, куски штукатурки, осколки стекла. Спустившись в метро, мы увидели тысячи бездомных изможденных людей: стариков, женщин, детей… Когда вышли наверх уже в пригороде, то и там повсюду обнаружили сожженные и разрушенные здания – по лицу своего приятеля я видел, что внутренне он приготовился к самому худшему. И действительно, в конце улицы, где когда-то стоял домик его дяди, торчала лишь дымовая труба, а в обломки здания была воткнута деревянная табличка с лаконичной надписью черной краской: «Вся семья Клост погибла». Я знал: с дядей и тетей Ганса здесь проживали двое его малолетних кузенов. Глядя на потемневшее лицо приятеля, я глубоко ему сочувствовал: излишне говорить, что в Берлине нам больше было нечего делать. Мы передали по пути на вокзал посылку нашего шефа по указанному адресу, а ночью пассажирским поездом выехали в Кенигсберг. Перед этим Ганс до чертиков напился в каком-то привокзальном кафе и все повторял в исступлении:

– Этот жирный боров Геринг клялся фюреру, что ни одна вражеская бомба не упадет на немецкие города!

Мне с большим трудом удалось увести его на перрон и буквально запихнуть в отходящий поезд – к счастью, он почти сразу захрапел на верхней полке. Я же некоторое время сидел в одиночестве среди спящих пассажиров, вспоминая прошедший день. Я окончательно понял, что эта страна и окружающие люди для меня, русского по крови, абсолютно чужие: даже их разрушенная столица, по большому счету, меня сильно не огорчила, Ганса было жаль – вот и все эмоции. Что же со мной происходило и в кого я превращался? В безродного космополита, так называемого «гражданина мира»? «От Родины оторвался и болтаюсь теперь, как один предмет на букву „г“ в проруби, – невесело размышлял я в ночном пассажирском экспрессе Берлин – Кенигсберг. – К тому же война меня сильно изменила: я стал абсолютно безжалостным, грубым, черствым и равнодушным к чужому горю… Но, с другой стороны, если бы я оставался тем „добреньким православным христианином“, которого пыталась воспитать из меня мама, то давно бы погиб или сошел с ума…»

Так и заснул, сидя у окна и положив голову на столик, а проспал не более трех часов. Едва рассвело, меня разбудил неугомонный Ганс: мы снова пили припасенный в дорогу шнапс, закусывая консервами. Пассажиры – в вагоне ехали в основном гражданские – относились к нашему поведению терпимо, понимали: едем с фронта и после короткого отпуска отправимся туда же. Мой немецкий язык к тому времени был настолько хорош, что никто из окружающих не заподозрил, что я русский. Тем более приятель обращался ко мне на немецкий манер: «Алекс».

За окном поезда целый день тянулись унылые равнины Померании, и Ганс, еще до войны бывавший в этих краях, охотно давал пояснения. Оказывается, раньше надо было дважды пересекать границу – между Западной и Восточной Пруссией, где находился Кенигсберг, располагалась Польша. Теперь, после польской кампании 39-го, пересечение границ стало простой формальностью: уже не надо было, как прежде, предъявлять паспорта и объясняться с таможенниками…

Что касается трех недель в Кенигсберге – они пролетели словно чудесный сон. Родители Клоста встретили нас просто замечательно: то, что я русский (Ганс рассказал об этом при нашем знакомстве), никак не повлияло на мои дальнейшие взаимоотношения с его родственниками. Отец Ганса, который в Первую мировую воевал в России, неплохо отзывался о русских, но в разговорах со мной неоднократно нравоучительно подчеркивал: «Если русский народ сам или с помощью немцев не сбросит со своей шеи большевиков-комиссаров, то погибнет окончательно». На что я ему неизбежно возражал (разумеется, мысленно): «Как бы Германия не погибла вперед, господин пророк!»

Столица Восточной Пруссии мне понравилась – тем более что разрушений от бомбардировок в то время было немного, это позже город почти до основания сотрут с лица земли армады «летающих крепостей» англо-американцев. Ганс познакомил меня со своей невестой Урсулой и сестрой, двадцатилетней красавицей Евой, и мы вместе часами бродили по городу. Мне показали много интересных достопримечательностей: знаменитый Кенигсбергский зоопарк – один из лучших в Европе, Королевский замок – средневековую резиденцию прусских королей. Еще мы побывали в древнейшем Кафедральном соборе, где был похоронен известный философ Иммануил Кант…

Но самое мое яркое воспоминание о том августе – это, конечно, голубоглазая Ева. Вначале мы просто понравились друг другу, однако очень скоро наши отношения переросли в нечто большее… Даже сейчас, по прошествии года, не могу точно сказать: была ли это внезапно вспыхнувшая любовь или мимолетная страсть? Как бы там ни было, уже через неделю мы оказались в объятиях друг друга. Произошло это в деревянном пляжном домике в небольшом курортном городке Пиллау: туда, к побережью Балтийского моря, мы регулярно выезжали на пригородном поезде – загорать и купаться. Ева была далеко не девочка – еще зимой ее обручили с одноклассником, лейтенантом-летчиком (их свадьба должна была состояться через полгода), но вскоре жених погиб.

В тот жаркий август она отдалась мне со всей нерастраченной страстью молодой, здоровой и сильной женщины…

Когда мы с Гансом возвращались на фронт, Ева крепко обняла меня и сказала на прощание сквозь слезы: «Ты еще узнаешь, какими верными могут быть немецкие женщины и как они умеют ждать! Я буду ждать тебя, любимый! Я буду тебя ждать…» До сих пор я отчетливо помню ее невысокую фигурку с пышными распущенными белокурыми волосами на перроне кенигсбергского вокзала…

На фронте я получил от нее письмо, потом другое – ответил один раз. Затем наша переписка неожиданно оборвалась: Ганс объяснил, что его сестру эвакуировали куда-то в Южную Германию. Догадывался ли он о наших отношениях? Конечно… Вскоре лейтенант Клост погиб, и моя связь с Евой оборвалась окончательно. Если честно, я рассматривал нашу короткую близость как обычное любовное приключение и вскоре начал о нем забывать. Но две недели назад снова получил от Евы письмо, которое меня ошеломило: оказывается, у меня есть сын! Она писала, что в конце мая родила мальчика, отец которого я! Ева долго не решалась мне об этом написать, но потом собралась с духом – раз я отец, то должен все знать. Еще сообщила, что ребенка назвала Александром. «Как меня!» – подумал я, словно в лихорадке перечитывая письмо, которое меня крайне взволновало (Еще бы – я теперь отец!!). Но перед заброской я так и не собрался написать ей ответ…

…Сильный толчок прервал мои воспоминания – пора было возвращаться на грешную землю. «Полуторка» резко затормозила и остановилась, я откинул капюшон и осмотрелся по сторонам. Это была тихая асфальтированная улочка с растущими вдоль узких тротуаров тополями и двухэтажными, дореволюционной постройки домами из красного кирпича.

– Приехали! – бодро оповестил меня Михаил, вылезая из кабины.

Я подхватил вещмешок и выпрыгнул из кузова на тротуар. Начал моросить обычный для средней полосы мелкий осенний дождик, и я не стал снимать плащ-палатку, которая укрывала меня от ветра в кузове. Прохожих было немного, изредка проезжали автомобили – в основном грузовые. Я отдал честь проходившему мимо под руку с молодой симпатичной женщиной армейскому полковнику и поспешил вслед за Спиридоновым, который умудрялся при своей хромой ноге развивать вполне приличную и для нормального пешехода скорость. Немцы были хорошими учителями: в разведшколах абвера, различных «Цеппелинах» и прочих подобных заведениях в головы курсантов накрепко вбивали многочисленные конспиративные премудрости. Поэтому я был уверен: Михаил отпустил подбросившую нас полуторку на приличном расстоянии от нужного нам адреса. В том, что мы в розыске, не приходилось сомневаться – так что, если смершевцы выйдут на подвозившего нас шофера, это им мало что даст.

Мы еще полчаса петляли по проходным дворам и соседним улицам, прежде чем оказались у цели…

Приложение 12.1

ОПЕРАТИВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Орлову. Из Москвы.

08.10.44 г. (23 ч. 40 мин.)

Сообщая дешифровку радиоперехватов неизвестного передатчика с позывными ВОГ от 15.08.44 г. и 20.09.44 г., обращаем ваше внимание на следующие моменты:

1) из текстов следует, что на Смоленском ж/д узле действует квалифицированная группа вражеских агентов, которая ведет регулярное наблюдение за железнодорожными воинскими перевозками;

2) передаваемая немцам информация имеет военно-стратегический характер. Ввиду чего вам предлагается активизировать розыск с целью скорейшего задержания вражеских агентов и прекращения работы их радиопередатчика.

Дело взято на контроль начальником ГУКР («Смерш»), О ходе розыска по данному делу докладывать ежедневно. Приложение: тексты дешифрованных радиоперехватов от 15.08. и 20.09.1944 г. Позывные передатчика – ВОГ. Время выхода в эфир: 15.08. в 14.00 час. 10 мин.; 20.09. в 00 час. 14 мин. (время московское).

Барышников