Текст книги "Орнитоптера Ротшильда"

Автор книги: Николай Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Можно предположить, что развитие жизни шло от усложнения жизни неорганической, – что такое образование сложных химических соединений? СОЕДИНЕНИЙ!? Для того, чтобы на новом этапе родить переходные формы от жизни неорганической к органической, – вирусы, бактерии, к жизни растительной и, наконец, животной с обратным разложением ее опять в соединения неорганического порядка: грибы, бактерии, вирусы, органические кислоты, неорганические соли, некая и – новая волна жизни! Я ничего не открыл, а только примерно суммировал открытое. Эти волны гибели и возрождения жизни на все более усложненной и приспособленной основе шли практически с времен образования планеты, первичного океана с определенной степенью ускорения. Если бы этого ускорения, за счет накопления энергии, не существовало, жизнь и сейчас была бы на неорганических уровнях. Надо думать, что за периоды очень длительного благоприятного развития природа как бы формировала доминирующую форму растений и животных, заполнявших океан, а позднее и сушу. Она словно создавала своего «человека» и «человечество», таким «человеком» прошлого были в свое время аммониты, ракоскорпионы, рыбы, земноводные, динозавры, птицы, млекопитающие и, наконец, человек, выделявшийся в результате пятимиллионного (по предполагаемому числу лет) развития рода существ Хомо. Каждая волна творчества отрицалась Новой волной, сохраняя от старой лишь более приспособленные й не мешающие новой волне жизни формы. Так мелкие и не мешающие млекопитающим формы пресмыкающихся остались, занимая в природе разнообразные экологические «ниши», но вымерли все динозавры, которые «мешали». Так рыбы сохранились в водной среде, а птицы в воздушной, ибо это были их «ниши», но если б предположить, что человек создался бы в летающей или плавающей форме, он несомненно вытеснил бы и птиц, и рыб, что он и делает сейчас, осваивая эти сферы и уже почти вытеснив млекопитающих, кроме тех, что служат его пищей.

Эволюция не может обойтись без жестоких уничтожений всего чрезмерно развившегося и неспособного изменяться, эволюционизировать, иначе биологическая жизнь прекратилась бы, но не жизнь вообще, как превращение, распад и созидание. Регуляторами этой эволюции были внешние и отчасти внутренние условия. Изменение среды, в первую очередь сокращение поступающей на Землю энергии в виде солнечного тепла, затухание ядерных процессов в топке или их амплитуда, отдаление Земли от Солнца, замедление вращения, перемещение материков, изменение течений в мировом океане, как грелка-аккумулятор одевающем Землю. Когда неблагоприятные эти факторы складывались, наступало оледенение, похолодание морей (океана), воздвижение ледяных шапок, сокращение площади океанской грелки и – вымирание чрезмерно размножившихся видов (так было с трилобитами-аммонитами, ракоскорпионами, проторыбами, гигантскими насекомыми, земноводными, динозаврами, малосовершенными гигантскими млекопитающими третичного периода, несовершенными птицами и формами человека, так может исчезнуть и большая часть человечества, когда его деятельность, несовместимая с разумом (чрезмерное размножение, уничтожение лесов, неумеренная распашка земли, поедание животного мира, разрушение экологического баланса планеты и тому подобное, как, например, отравление гидро– и атмосфер), может привести к массовой гибели. Апокалипсис вовсе не выдумка. Он лишь предупреждение, и частично человек его уже испытывал во время эпидемий, войн, непредсказуемых взрывов, вроде Чернобыля. Что же до ранних времен, то похолодания губили леса еще каменноугольного периода. Именно тогда «волчок» Земли начал давать более ощутимые первые сбои. Обычно с такими катастрофическими спадами менялись геологические периоды и эры, созданные воображением и сознанием хомо сапиенс.

Массовую гибель динозавров, вроде бы не объяснимую на геологическом срезе земных пластов, подчеркивает тоненькая черная черточка, – след погибших от холода? Да скорей всего от холода лесов. Это уголь, растительность, которой, в конечном счете, питались все динозавры, даже хищные формы, существовавшие за счет травоядных, точнее, питающихся растительностью. А под слоем вечной мерзлоты, несомненно, лежат леса, погибшие уже во время близких к нам оледенений. Их количество возрастает в геометрической прогрессии, и тем самым сокращаются и укорачиваются, ускоряя бег жизни, геологические периоды. Может быть, какой-нибудь математик найдет здесь особый закон чисел, закон этот неминуемо должен быть Предположением, что эра плазмы была 8 миллиардов лет, что эра первичной сформированности длилась 4 миллиарда лет, тогда на период «планета Вода» останется 2 миллиарда, на период начальной органической жизни 1 миллиард, на протерозой 500 000 000 лет. Архей – 250 000 000, мезозой 125 миллионов лет и кайнозой, в конце которого мы живем, 60 с небольшим миллионов лет. Ищите, математики! Ведь вы утверждаете, что вашей науке все доступно. Недаром древние благоговели перед числами!

Мне помнится, в какой восторг пришел мой отроческий ум, когда я узнал все из той же «Зоогеографии» о дрейфе материков – теории Вегенера. Я всегда был страстным поклонником, – скажем так, – географических карт. Самых разных: климатических, физических (и даже политических), вообще карт, где Земля изображалась как бы сверху, в широком плане и предметно. Карты я даже перерисовывал на кальку и складывал в особые папки с названиями: «Азия», «Южная Америка», «Африка», «Австралия», «Острова». Больших карт мира тогда не было, и пределом моих мечтаний было купить глобус. Даже самый маленький, школьный, в голубую и желто-коричневую краску. Ах, почему и теперь не продаются глобусы в качестве детских игрушек? На все мои приставания, главным образом к матери (к отцу было бесполезно, он просто не понял бы меня), ответ был жесткий: «Где их взять? Стоят дорого… Это не игрушка».

Мечты о глобусе не покидают меня и теперь, и будь я каким-нибудь высокопоставленным, высоковластным лицом, я, наверное, заказал бы глобус в треть комнаты, причем, изготовленный со всеми тонкостями, особенностями рельефа. Я, помнится, готов был украсть большую карту материков. Ведь снова все мои просьбы к родителям разбивались об это: «Негде! Незачем! Что еще за глупости?» Родители, как вы просчитываетесь, не внимая глупым просьбам своих детей… Особенно к страстным, настойчивым просьбам.

В моем распоряжении был только школьный атлас с картами, где материки совершенно ясно показывали, что когда-то они были единым плотом, но вдруг в каменноугольном периоде «поехали», стали расползаться, за миллионы, сотни миллионов лет приняли настоящую форму. Я читал у Пузанова, что сходные теории дрейфа континентальных плит высказывали и другие ученые, но Вегенер все высказал точнее, яснее и даже погиб где-то в ледниках Гренландии, пытаясь математически доказать свою теорию. Доказать! До-ка-зать!

И, наверное, ничем не хуже Вегенера я исстриг школьный атлас, чтобы теорию дрейфа континентов изучить по-своему. Я пришел к другим выводам. Материки вряд ли были однорядной плитой. И они «поехали» не в каменноугольном периоде, а сразу, как только сформировались, они «ехали» по более жидкой в то время и более горячей «сигме», вероятно гораздо быстрей, чем сейчас. Они «ехали», и «едут» даже под водой. Там, где сейчас громоздятся горы: Альпы, Гималаи, Кавказ, Урал – были моря и морские проливы. А дрейф материков направлен вовсе не в одну сторону, не только в западном направлении, ко и в южном! и в северном! Так, по моей теории получалось, что Индия была соединена с Антарктидой, Австралией и Африкой (остаток – Мадагаскар и мелкие острова). Мне пришло в голову, что материки плавают все с разной скоростью, в зависимости от их веса и глубины погружения в «сигму», в зависимости от тех сил, которые толкают их, и в зависимости от времени и мощности протекающих подземных процессов, ибо Земля то усиливает свою жизнедеятельность, то приглушает ее. Все получилось сложно и захватывающе. В моих руках континенты кочевали так и этак, и я был страшно счастлив, прикидывая, в какую сторону кочует теперь Австралия и как Антарктида, глубоко увязшая теперь в «сигме», да и к тому же еще умудрившаяся поместиться в нижнюю полюсную часть планеты, где движение также замедляется, слишком медленно переползает из одного полушария в другое. Мне казалось, что быстрее всего кочуют обе Америки, и, особенно, Южная, медленней всех Азия с Европой и довольно неспешно Африка.

Мне казалось, что и Пузанов (и Вегенер) напрасно отрицают былое наличие «мостов» суши, то есть тех соединений, какими животные одних континентов перемещались на другие. Мосты были, и не только за счет поднимания дна морей, но и за счет колебания уровня мирового океана. Что стоит хотя бы наполовину растаять льдам Антарктиды, чтобы земля снова превратилась в планету «Вода»? А что касается древних, каменноугольных лесов, то росли они всюду потому, что климат планеты был куда теплее, океан, в значительной мере остывший ныне, грел ее тогда, как печка (он и сейчас греет, лишь в меньшей степени), и Гренландия в самом деле могла быть зеленым материком, даже находясь на своем нынешнем месте. То же, что материки размещались сначала в экваториальной зоне, было для меня ясным, как божий день.

Великая книга! Я думаю, что обязан ей по крайней мере всей своей судьбой. Она учила меня думать, находить сладость в размышлении, учила оглядываться в текущую жизнь, все время сопоставляя с жизнью прошлой и жизнью биологической. Я привык все сопоставлять с этими главными осями – геологической и биологической жизнью Земли, и, мне думается, ошибки всех философов мира именно в том, что они не читали, не знали книгу профессора Пузанова «ЗООгеография».

Почему-то среди интересных и, главным образом, перечислительных характеристик животного мира той или иной области-подобласти Пузанов мало уделял места «энто-мофауне», – скажем его языком, а попроще, значит, миру жуков, бабочек, ос, стрекоз, прямокрылых (тараканы, сверчки, кузнечики), полужесткокрылых (клопы) и других таких существ, в то время как именно этот мир интересовал меня куда как сильно!

Я буквально с невыразимым наслаждением выписал из «Зоогеографии» вот такие абзацы:

«По свидетельству известного знатока бабочек Зейца в Южной Бразилии есть местности, где бабочки различных семейств, жуки, полужесткокрылые и двукрылые отличаются яркой синей окраской, но в соседней долине, в расстоянии нескольких миль к северу, кончается мир синих насекомых и начинается мир красных. Это замечательное явление иногда называют географическим изоморфизмом».

Или еще:

«Малайская подобласть, к которой относится Малайский полуостров, Филиппинские и Зондские острова по линии Уоллеса, может быть по справедливости названа Центральной, наиболее характерной и наиболее богатой из индийских подобластей. Вместе с тем по своей природе – это одна из наиболее богатых областей земного шара, «юг Земли» – по образному выражению французского географа Элизе Реклю. Климат типично экваториальный, влажный, с минимальными колебаниями температуры. Преобладающий тип растительности – тропический лес, почти не тронутый цивилизацией».

«По авторитетному свидетельству Уоллеса, лично собравшего на островах Малайского архипелага 111700 насекомых, «не многие страны в мире могут похвалиться более богатой и многообразной фауной насекомых, чем Индо-Малайские острова». Особенно эффектны мотыльки семейства Papillinidae (парусники). Упомянем великолепную, бархатисто-черную с зеленым, Ornithoptera brookiana и колоссальных Papillo memnon, наконец, Papillo paris с золотым и зеленым рисунком крыльев».

«Из насекомых Неогеи (Южной Америки) бабочки достигают невиданной нигде, даже на Малайском архипелаге, роскоши и изобилия. Космополитический (а значит, всемирно распространенный, только и всего, но И. И. Пузанову, я узнал позднее, досталось в сталинские времена за этот «космополитизм», и едва не прогнали из Одесского университета, где этот чудесный человек преподавал Зоогеографию – авт.) род РарШо представлен более чем 145 роскошно окрашенными видами; однако особенностью южноамериканской энтомофауны является семейство Heliconidae (Геликониды) и особенно – великолепные Morphidae (морфо), сверкающие металлически блестящими, голубыми и фиолетовыми, или же шелковистыми палевыми оттенками своих крыльев».

«Разнообразие видов бабочек в Южной Америке столь велико, что, по данным Уоллеса, в ближайших окрестностях одного лишь города Пара можно собрать до 700 видов дневных бабочек, в то время как во всей Англии их не более 64 видов».

Целебесский[30]30
  О. Целебес теперь носит название Сулавеси, но, желая сохранить стиль и особенности времени, здесь оставлено прежнее название.


[Закрыть] Андроклес

«Целебес настолько своеобразен, что его приходится выделить в особую подобласть».

И. И. Пузанов. «Зоогеография»

– На Целебесе, – сказал мне Рассел, когда во время гулянья по окрестностям его поместья мы присели отдохнуть на скамью из расколотых вдоль, обструганных бревен, – на Целебесе, удивительном острове, – удивительная и фауна. А бабочки, Генри, особенно. Знаешь, дружище, пока я находился там, мне все время казалось, что я на обломке исчезнувшего горного массива или даже потонувшего гористого континента. Какие там горы! Ущелья! Скалы! Водопады! Такие быстрые горные реки! И фауна не схожая ни с чисто малайской, как на Яве, Суматре, ни с австралийской. Есть, конечно, и то, и другое. Но главное – столько самостоятельных видов, столько эндемиков, принадлежащих лишь этому острову! Меня не оставляло чувство, что я на горном хребте – и вспомни странную пятипалую конфигурацию острова. Так могли сформироваться лишь цепи и отроги горного массива, долины которого под водой! И вот, я думаю, Генри, от Целебеса на восток и северо-восток простиралась когда-то огромная страна, нечто вроде азиатских Кордильеров, от которых остались Филиппины, Япония, Курилы и так до Камчатки…? Вот как интересно было бы тщательно изучить и сравнить фауны и флоры Целебеса, Филиппин и Японии? Если б они оказались сходными, а особенно флора, ведь она древнее фауны и более статична, более сохранилась, моя теория была бы доказанной! А это означало бы, что Азия некогда была гораздо большей! И прочнее соединялась с Америкой!

– Альфред, – сказал я с восторгом. – Ты выдвигаешь всегда такие диковинные гипотезы, что самое удивительное, – они кажутся реальными! Ты истинный ученый, и твоя теория эволюции, на мой взгляд, ничем не уступает теории Чарльза!

– Ну, нет, – тотчас возразил Рассел. – Дарвин – это мыслитель куда более высокого порядка. Я лишь присоединяюсь, и охотно присоединяюсь к нему, признавая его приоритет. Я не хочу никакой борьбы за приоритет. Зачем? Он мыслитель, а я всего лишь простой натуралист. Он яснее увидел, лучше понял, точнее объяснил теорию изменчивости видов независимо от меня. Ах, Генри! Ученым должно руководить только чувство истинности, но не чувство зависти!

Лицо моего друга, спокойное и величественное, – к старости он стал просто образцом великого ученого даже в своем облике: седая борода, очки, крепкая фигура и по-прежнему безмятежный взгляд фанатика, знающего накрепко свои незыблемые истины, – было спокойно и добродушно. Сколько я помню Рассела, он никогда не был подвержен действию гнева, сильной печали, зависти, злобы и отчаяния, – он всегда был ровен, собран, добродушен и никогда не жаловался на свои неудачи, а их у него (я-то знал!) было предостаточно.

– На Целебесе, – продолжал он спокойно, – даже бабочки какой-то особой формы и размеров, не похожие часто на представителей близких родов. На Целебесе водится макак, очень похожий на африканских павианов! Там есть дикая свинья – бабирусса, и она тоже отчасти напоминает африканских свиней-бородавочников. В лесах живет бычок-аноа, столь примитивный, что его можно принять за вымерших третичных млекопитающих. Подобные виды не встречаются нигде. Вблизи Целебеса, на Комодо и других мелких островках живут гигантские вараны величиной с крокодилов.

– А бабочки Целебеса, – продолжал Альфред, – восхитительны. Здесь встречается, например, великолепнейший вид парусника – Папилио блюмей! Громадный, зелено-коричнево-синий, переливающийся, как муаровая лента! Он восхитителен, а величиной далеко превосходит своих отдаленных родичей из Индии. Кстати, вот еще необъяснимая загадка, ты знаешь, что все виды животных на островах мельчают, но бабочки с Целебеса исключение из этого правила. Жемчужиной же бабочек Целебеса, конечно, является не Папилио блюмей, а Папилио андроклес[31]31
  По нынешней систематике Графиум андроклес.


[Закрыть] – громадная желтовато-белая бабочка эта с особой полосатостью по верхним крыльям, конечно, тебе известна, и ты знаешь, что самое удивительное – длиннейшие ее «хвосты» на задних крыльях! Не бабочка, а какой-то китайский дракончик. И я, разумеется, знал о существовании Андроклеса, когда приехал на Целебес. Одной из главных моих целей было собрать наиболее полную коллекцию бабочек острова. Их ценят все любители, и я просто горел от нетерпения заполучить этого хвостоносца как одно из главных чудес Целебеса. Ты и представить себе не можешь, Генри, как я намучился, пока его обнаружил! На побережье нигде эта бабочка не встречалась, и ее даже никто не знал. Я показывал малайцам цветные изображения, и все отрицательно качали головами. Такой бабочки нет! Я жил тогда в доме у одного голландца, скорее он был, наверное, немцем, – Мессмана на ферме, куда он любезно меня пригласил. Мессман имел большую плантацию кофе, фруктовый сад и молочное стадо из двадцати коров. Он вел безбедную жизнь, но был очень строгим хозяином и, видимо, умел считать каждый пенс. Во всяком случае, Генри, мы как-то заговорили о доходности его хозяйства, и Месснер сказал мне, что любое дело приносит доход, если его вести с умом и расчетом. Он привел даже нашу пословицу: «Позаботьтесь о пенсах, и фунты сами о себе позаботятся». Однако, друг мой, ты еще подумаешь, что я старый скареда, и давай-ка пойдем к ленчу, я проголодался изрядно и ты, наверное, тоже.

– А как же чудесный Андроклес? – спросил, я, поднимаясь со скамьи.

– Андроклес? – переспросил Рассел. – Ах, да… Я ведь, Генри, не смог его добыть, тогда начинался уже дождевой сезон. Насекомых во время дождей ловить очень трудно. Они прячутся. В Малайзии дожди донимали меня начиная с ноября. Весь ноябрь, декабрь, январь и февраль льет, как во время потопа. Погожие дни редки, реки выходят из берегов, и, похоже, радуется одна растительность, вбирающая влагу. В свою первую поездку на Целебес я, что называется, занимался разведкой. Делая длинные походы вдоль побережья, охотился на птиц, собирал насекомых и просто привыкал. На Целебесе в это время, я был там с сентября, дуют сильные ветры и ловить бабочек в ветер тоже весьма проблематично. Приходилось искать укромные места, опушки, лесные дороги. Здесь было много бабочек из семейства данаид, а также пьерид (белянки), которые на Целебесе и Новой Гвинее очень разнообразны и окрашены часто вовсе не в белый или желтый, а во все цвета спектра. Есть замечательно полосатые, красные, желтозеленые и даже черные! белянки, хотя самые красивые из пьерид, по-моему, все-таки живут в Перу и Бразилии. Из моих первых прекрасных находок на Целебесе была поимка нескольких орнитоптер, совершенно изумительной величины и окраски. Вначале, Генри, я чуть не скакал от восторга, добыв первую из них. Крылья ее были блестящие бронзово-черные, а нижние – с яркими черными пятнами по зеленому и желтому. Я думал, что открыл новый вид, но впоследствии это оказалась разновидность Орнитоптеры ремус[32]32
  По-видимому, Рассел имел в виду действительно одну из самых редких и красивейших бабочек о. Целебес Тройдес Ипполитус, и скорее всего эта была самка, отличающаяся огромной величиной, самой крупной у тройдесов (до 20 см в размахе крыльев).


[Закрыть], правда, очень редкостная.

Эта великолепная добыча чуть не пропала, – продолжал. Альфред. – Дома, еще вдосталь налюбовавшись на красавицу орнитоптеру, я расправил ее и, поместив сохнуть в отдельный застекленный ящик, повесил на бамбуковое дерево. Я боялся, как бы драгоценную бабочку не испортили муравьи. Затем я занялся набивкой чучел и тушек птиц, но что-то все время тревожило меня. В конце концов я встал и пошел посмотреть ящик с орнитоптерой. И, бог мой, что я там увидел – по шнуру уже лезли в ящик мелкие красные муравьи, те самые, Генри, что жгутся, как спичкой, несмотря на свой малый размер. Сняв коробку, я убедился, что муравьи уже там, и с проклятиями принялся вылавливать этих тварей, иначе бы они в момент испортили всю бабочку. Я долго не мог опомниться и не знал, куда поместить находку. Наконец, мне пришла блестящая идея, и я пользовался ею всегда, когда хотел сохранить в целости особо редкие экземпляры от муравьев и термитов. Я попросил у своего хозяина блюдо, налил воды, поставил в него чашку, а на чашку ящик с бабочкой и другие мои сборы в коробках. Так, Генри, я спас мою орнитоптеру. Я дожил до начала декабря на ферме, Но дождь, начавшийся в ноябре, все лил, и кругом все превратилось в огромное болото: рисовые чеки, дороги, поля, на целые мили вода и дождь. Мне даже казалось иногда, что так вот и начинался мировой потоп! Одни водоплавающие птицы да буйволы, которые в Азии, по-моему, заменяют бегемотов и так любят лежать в воде, выставив только свою могучую рогатую голову, да еще лягушки были счастливы. Лягушки эти теперь устраивали перед моим жильем такие концерты с вечера до утра, что я маялся бессонницей и все вспоминал ту местность на Амазонке, где мы с тобой жили в наше первое путешествие. Лягушки на Целебесе, Генри, ей-богу, особые, они способны создавать даже весьма музыкальные звуки, ни на Борнео, ни на Суматре я не слыхал таких певцов. В общем, в декабре я покинул гостеприимного господина Мессмана и отправился на острова Ару. О том, что я там делал и какую великолепную орнитоптеру добыл, я уже тебе рассказывал, – заключил Альфред, ибо мы подошли к каменной ограде его виллы, и любимая колли уже мчалась к нам встречать хозяина.

К сожалению, больше мне не довелось слушать рассказы Рассела о его пребывании на острове Целебес и поимке (ловле) тамошних редкостных бабочек, в том числе и упомянутых Папилио андроклес и Папилио блюмей, поэтому я решил привести подлинные его записки из книги, еще при жизни автора ставшей библиографической редкостью.

«Дождь продолжался 5 месяцев! Я снова приехал в Макассар 11 июня, занял свою старую квартиру в Мамаяме и принялся сортировать, приводить в порядок, чистить и укладывать свои коллекции, сделанные в Ару. Я занимался этим целый месяц, отослав свои коллекции в Сингапур, починив свои ружья и получив из Англии новое ружье и запас булавок, мышьяку и др. необходимых принадлежностей, я почувствовал новые силы и новую охоту к работе…

После обеда здесь было необыкновенно жарко, и через несколько дней у меня сделалась такая сильная лихорадка, что я решил удалиться. Поэтому я выбрал себе место за милю отсюда, у поросшего лесом холма, где Мессман (брат первого, Яков) велел построить для меня небольшой красивый домик, состоящий из большой красивой веранды (Рассел не был стилистом, но так как текст подлинный, привожу его без литературной обработки) или открытой комнаты, небольшой спальни и маленькой кухни. Как только дом мой был готов, я перебрался в него и нашел эту перемену очень приятной. Находящийся подле меня лес был необыкновенно чист и состоял из высоких деревьев, между которыми было много пальм, из которых делают пальмовое вино и сахар. Здесь также было довольно хлебных деревьев со множеством больших сетчатых плодов, составляющих превосходную овощь. Почва была покрыта толстым слоем сухих листьев, как это бывает в английских лесах, все горные ручьи совершенно высохли, и едва можно было найти каплю воды или даже сырое место. За пятьдесят шагов от моего дома находился большой и глубокий водоем, где можно было иметь хорошую воду и где каждый день я купался, т. е. выливал на себя несколько ведер воды.

Главными предметами моих поисков были редкие и прекрасные бабочки Целебеса, и я часто встречал совершенно незнакомые мне виды, но они были так быстры и пугливы, что ловить их было необыкновенно трудно. Лучшим местом для них служили высохшие русла горных истоков, где на сырых местах или болотистых лужках, а иногда даже на совершенно сухих выступах можно было найти всевозможные виды насекомых. В этих горных местах водятся самые красивые на свете бабочки. Между деревьями быстро вьются три вида орнитоптер, имеющие от семи до восьми дюймов от конца одного крыла до другого и испещренные атласистыми желтыми пятнами на черном фоне[33]33
  По-видимому, здесь упомянуты не орнитоптеры по нынешней классификации, а тройдесы.


[Закрыть]. Над болотистыми местами кружатся рои прекрасных полосатых голубых бабочек Папилио милетус и телемахус, великолепны золотисто-зеленые Папилио макдоу и редкие маленькие ласточкохвосты Папилио резус. Несмотря на их чрезвычайно быстрый полет, мне удалось собрать целый ряд прекраснейших экземпляров этих видов.

Редко я волновался так, как во время моего пребывания здесь. Когда я в шесть часов утра пил свой кофе, на деревья, находящиеся у моего дома, часто садились очень редкие птицы; и я, еще в туфлях, бросался к ружью и иногда убивал птицу, которой бы мне не найти и в несколько недель. Большие целебесские птицы-носороги (Buceros cassidivi), громко хлопая крыльями, часто садились на высокое дерево, прямо против меня, а черные павианы (имеется в виду хохлатый макак) удивленно глазели вниз на такое вторжение в их владения. Ночью вокруг моего дома бродили целые стада диких свиней, что заставляло нас тщательно убирать все съестное и все хрупкое. При восхождении солнца я иногда в несколько минут собирал на срубленном дереве больше жуков, чем в другой раз за целый день и, таким образом, употреблял с пользою свободные часы, которые в деревне или далеко от лесу пропали бы совершенно даром. Тут, где из сахарной пальмы сочился сок, слетались массы мух, и в полчаса я собрал свою лучшую и замечательную коллекцию этой группы насекомых.

А потом, что за приятные часы переживал я, бродя вниз и вверх по руслу высохшей реки, покрытому сучьями, камнями, опрокинутыми деревьями и оттененному роскошной растительностью. А вскоре узнал каждую нору, каждый выступ, каждый пень и, затаив дыхание, осторожно приближался к месту, где надеялся открыть новые сокровища. В одном месте я находил иногда редкий вид бабочки Тахирис заринда, которые при моем приближении распускали свои яркие оранжевые и киноварно-красные крылья и смешивались с прекрасными полосатыми голубыми бабочками. Там, где густые ветви спускались над углублением, я всегда ожидал найти большую отдыхающую орнитоптеру, которую тогда очень легко поймать. На гнилых пнях я, наверное, мог рассчитывать найти редкий вид небольшого тигрового жука. В густых кустарниках мне иногда попадалась маленькая металлически-голубая бабочка (амблиподия) и редкостные и красивые лиственные жуки из семейства гиспин и хрихерзомилид.

Большую часть насекомых я нашел по дороге между верхним и нижним водопадами и на краю верхней выемки. Большие полупрозрачные бабочки Идея тондам медленно летали здесь целыми дюжинами, и здесь же я нашел давно желанное насекомое – великолепную Папилио андроклес[34]34
  По нынешней систематике Графиум Андроклес


[Закрыть], одну из величайших и наименее известных бабочек из ласточкохвостых. Я был так счастлив, что в продолжение моего четырехдневного пребывания у водопадов я собрал шесть прекрасных экземпляров этого вида. Когда это чудесное создание летит, то длинные белые хвосты его развеваются как знамена, и когда оно спускается к берегу, то высоко поднимает хвосты, как бы боясь их испачкать или повредить. Эта бабочка даже здесь встречается очень редко, так как я видел всего не более дюжины экземпляров, и за многими из них мне пришлось – несколько раз пройти взад и вперед по берегу реки, прежде чем удалось их поймать[35]35
  В настоящее время андроклес, как и другие целебесские бабочкй, запрещен к вывозу с Целебеса и является величайшей редкостью.


[Закрыть]. Когда в полдень было особенно жарко, сырой берег маленького озера у подножья верхнего водопада представлял необыкновенно красивый вид: он весь был испещрен яркими группами оранжевых, белых, синих и зеленых бабочек, которые при моем приближении сотнями взлетали в воздух, образуя красивые пестрые облака.

На всем архипелаге я не видел таких пропастей, ущелий и бездн, как здесь. Почти на каждом шагу встречались крутые склоны и громадные валы, и дикие утесистые массы окаймляют все горные долины. Нередко видишь совершенно отвесные или даже нависшие скалы от пятисот до шестисот футов вышиною, и несмотря на это, они все-таки покрыты роскошной растительностью. Папоротники, пандановые, кустарники, вьющиеся растения и даже лесные деревья образуют густую вечнозеленую сеть, в промежутках которой белеют известняковые утесы, или зияют темные пещеры и пропасти, которые здесь очень часты. Пропасти эти вследствие своего особенного строения покрыты богатой растительностью. Поверхность их очень неправильна, изрыта углублениями и щелями и покрыта глыбами, нависающими над отверстиями темных пещер; но из всякой выдающейся части образовались сталактиты, спускающиеся причудливыми готическими завитками над ямами и углублениями, которые служат отличной и крепкой почвой для корней кустарников, деревьев и вьющихся растений; роскошно зеленеют они в теплой чистой атмосфере и благодетельной влажности, которую постоянно испаряют утесы. В тех местах, где склоны представляют ровную и скалистую поверхность, они почти обнажены или кое-где покрыты лишаями и кустами папоротника, растущими в небольших расщелинах».

И еще об одной, уже упомянутой, целебесской бабочке Рассел пишет:

«Я нашел (здесь) только несколько экземпляров Папилио блюмей, которые принадлежат к самым красивым бабочкам, когда-либо мною виденным. Эта зеленая с золотом ласточкохвостая бабочка с лазурно-голубыми ложкообразными подвесками попадалась мне летающей около деревьев на солнце, но большей частью в поврежденном состоянии».

А поднявшись высоко в горы, Рассел увидел там следующее:

«Массы невкусной малины и голубые и желтые сложноцветные придают местности вид умеренного пояса: мелкие папоротники и орхидеи вместе с мелкой бегонией на утесах составляют субальпийскую растительность. Лес, впрочем, необыкновенно роскошен; благородные пальмы, панданусы и древовидные папоротники необыкновенно многочисленны, и лесные деревья сверху донизу покрыты орхидеями, бромелиями, аройниками, ликоподиями и мхами».

На этом кончались доступные мне его записи по Целебесу.