Текст книги "Орнитоптера Ротшильда"

Автор книги: Николай Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Парусники с Амазонки

Моя коллекция бабочек с Амазонки, кроме морфо, включает и сто двадцать видов парусников – все, что я мог собрать за одиннадцать лет пребывания в Южной Америке. Эти бабочки добыты и сохранены мной с таким трудом, что меня всегда тянет хотя бы немного о них рассказать. Они составляют лучшую часть коллекций, привезенных мной в Англию[44]44
  Генри Бейтс собрал 14712 видов животных. Это были млекопитающие, птицы, пресмыкающиеся, рыбы, моллюски, насекомые. Около 8000 из них оказались новыми видами, в том числе бабочки.


[Закрыть]. Я хотел бы сразу сказать, что за бабочками я охотился, наверное, с большей страстью, чем за кем бы то ни было. К тому же амазонский лес и не открывает сразу никаких своих богатств. И я, и Альфред прекрасно знали, что на реке и в лесах живут крупные животные: тапиры, ягуары, пумы, водится множество цепкохвостых обезьян. Но никаких следов крупных животных здесь не обнаруживалось, и за все время жизни на Амазонке я видел очень мало больших животных. Леса слишком обширны, а количество четвероногих слишком незначительно, к тому же они очень пугливы, чтоб попадаться на каждом шагу. Зато бабочки в Бразилии виднее всех. Можно сказать также, что и Амазонка с ее лесами это прежде всего страна бабочек. Прекрасные нимфалиды, данаиды и ласточкохвосты летают тут по бульварам и площадям городов, бабочки всюду порхают в парках. Иногда видишь такую красавицу, что захватывает дух, а она проносится мимо и никто не обращает на нее никакого внимания. Мысль невольно возвращается к нашим бедным английским лугам и перелескам, столь скудным на этих существ.

Парусники и здесь, на Амазонке, имеют царственный вид и, конечно, выделяются величиной, формой крыльев, особенностью своего полета. Интересно, что среди них нет голубых, синих, интенсивно зеленых форм, как в Азии, а преобладают в окраске желтый с черным, коричневым, фиолетовый с красным и даже с черным цвет, разреженный лентами и перевязями. Часть парусников с Амазонки напоминает махаонов, но ярче, желтее и крупнее размерами, однако попадаются фрачники, и совсем некрупные, и очень многие без хвостиков, и даже как будто подражающие в окрасках и очертаниях крыльев несъедобным вонючим бабочкам геликонидам.

Одним из первых бразильских парусников был мной пойман ликофрон. Это крупная ярко-желтая бабочка типичного для парусников вида с фиолетовыми и черными лентами по общему желтому тону. А за ним почти тут же я поймал небольшого, но очень изящного парусника гекторидес. Он был черный, с хвостиками, и через оба верхних и нижних крыла с угла наискось к туловищу были белые широкие перевязи. Бабочка походила на школьницу-гимназистку в парадной форме и очень понравилась мне своей легкой изящной красотой. Отметил я также, что гекторидес напоминал и многих африканских парусников.

Количество этих замечательных бабочек в Бразилии поражает, как потрясает обилие бабочек вообще. За одну лишь дневную экскурсию можно поймать 70–80 видов, из них пятнадцать – двадцать могут быть парусники, цифра ни с чем не сравнимая ни для какой тропической страны. Правда, парусники с Амазонки, быть может, не потрясают воображение сложностью окрасок и самой формой крыльев, не отличаются и гигантской величиной, как парусники из Африки и особо из Юго-Восточной Азии. Здесь, на Амазонке, нет аналогий орнитоптерам (орнитоптер как бы замещают морфо!). И тем не менее я наслаждался ловлей парусников, их изобилием и жаждой открытия новых видов этого, без сомнения, благороднейшего семейства дневных бабочек.

Бродя еще с Альфредом по окрестностям городка Пара в устье Амазонки, напоминающей здесь безбрежное море, мы, не углубляясь в лес, без устали работали сачками, издавая возгласы радости и делясь впечатлениями от находок, как дети. Нами владела жадность натуралистов, наконец-то добравшихся до земли обетованной, до ее многочисленных новинок. После скудной на дневных бабочек Англии (всего шестьдесят с небольшим видов[45]45
  В Англии насчитывается 64 вида дневных бабочек, из них 3 вида семейства папилио.


[Закрыть]) богатство добычи потрясало. Взмах сачком – и добываешь из сетки одну, а то и две ярких новых нимфалиды, взмах – и в сетке замечательный расписной парусник, еще взмах – и совсем незнакомая полосатая, как зебра, и тоже хвостатая бабочка, которую теряешься, не зная, как определить. Кто это? Парусник, нимфалида, данаида или, быть может, пьерида-белянка? Многие бабочки других семейств здесь имели крылья с хвостиками, и, наоборот, многие типичные папилио были без них. Попробуй, разберись. И все-таки наша коллекция парусников стремительно увеличивалась. Мы торжествовали.

Хочу сказать, что собирание жуков и ловля бабочек занимали меня в Бразилии больше всего. Всякое утро, если только не лил сплошной тропический дождь (дожди здесь сущее мучение, а особенно, когда наступает их период, и ливни идут беспрерывно, реки выходят из берегов, и на сотни километров прибрежье заливается водой), я, снаряженный более, чем просто – в Англии меня, наверное, приняли бы за бродягу и арестовали по королевскому указу – то есть в старой шляпе, защищавшей голову от тяжелого отвесного солнца, в грубых башмаках и латаных брюках отправлялся в поход с ружьем за спиной и сачком в руках. Из ружья добывал я только птиц и не раз стрелял по бражникам, приняв крупную эту бабочку (бражники здесь летают днем) за колибри, с которыми они удивительно схожи. В кожаном плотном мешке (для защиты от муравьев и термитов) я носил плотные коробки для крупных жуков и бабочек. В этих же коробках и мешках, да еще подвешивая их к потолку, я хранил сборы от тех же насекомых и еще от тараканов, которые здесь огромны и величиной превосходят крупного английского жука-плавунца. Тараканы эти мерзко хрустят, когда наступишь на них в темноте, и могут больно укусить, равно как и домовые пауки.

Обычно я бродил с рассвета до полудня вдоль берегов ручьев и речек, окраин болот. Я старался держаться опушек и тропинок, редких полян или мест на стыке леса с возделанной землей. Добыча была везде. В глухом лесу, в его сумеречной глубине бабочки почти не встречались, и я реже забирался туда, лишь в поисках жуков, ящериц и лягушек. Здесь, на упавших гниющих деревьях, я находил жуков, в основном усачей, златок, рогачей и жужелиц. Жуков в тропическом лесу надо искать очень тщательно – так сильно они мимикрируют, прячутся или просто сидят неподвижно на стволах и листве, ничем не выдавая своего присутствия.

Что такое глубина амазонского леса? Это прежде всего духота, ощущение недостатка воздуха из-за парной атмосферы перегретой солнцем оранжереи, это запах разлагающейся листвы, опавших цветочных лепестков, иногда вонючий и дурманный, это корни деревьев, крепостными контрфорсами уходящие ввысь, иногда голые, бледно-серые, иногда поросшие мхом и особыми мелкими папоротничками, это редкая трава или почти полное отсутствие зелени, когда по ковру опавшей листвы торчат странных форм белые и розово-красные грибы, подчас точь-в-точь похожие на заурядные английские поганки. Жизнь здесь сосредоточена в верхних ярусах леса, и потому я даже избегал заходить сюда. В таком лесу есть что-то опасно-гнетущее. Совсем не то ощущение у реки, особенно в местах, где песчаные белые косы тянутся на целые мили, и в отлив или в сухой период тут кипит самая разнообразная жизнь. На отмелях и в воде стоят цапли, гигантские аисты-ябиру, бегают разноцветные кулички, сидят на корягах птицы-змеешейки и ножеклювы. Из воды нередко выставляется бревновидное туловище черного каймана, а в заводях, сплошь заросших сковородками виктории и других водяных растений, плещутся и хрюкают гигантские рыбы арапаимы[46]46
  Одна из самых крупных пресноводных рыб, обладающая свойством двоякодышащих.


[Закрыть]. Арапаима всегда встречается на мелких местах и в заводях. Это странная и даже страшноватая рыба. Индейцы говорили мне, что она может глотать детей.

Ловить бабочек на плесах, на грязи и мокром песке одно удовольствие. Они слетаются сюда тучами, даже какими-то сверкающими облаками. Особенно резко-яркие округлокрылые геликониды. От них идет кислый отвратительный клопиный запах. И, похоже, этих бабочек никто не преследует. Один раз взяв геликониду через сачок, долго не можешь отделаться от ее запаха. Кажется, пахнут не только пальцы, но и рампетка, и вся одежда. От сидящей где-нибудь на стволе геликониды пахнет на расстоянии до десяти футов (три метра). И все-таки я ловил их, привлеченный контрастирующей окраской из сочетаний черного, красного и палевого, хотя были геликониды и оранжевые с черным. Формой крыльев эти бабочки несколько напоминают искусственные поделки наших ювелиров, которые в спросе у деревенских модниц, есть в геликонидах, в их легком полете, и что-то от стрекоз или поденок. Защищенные своим запахом бабочки эти не пугливы, и поймать их не составляет труда. Махнув сачком, я часто захватывал по три-четыре экземпляра. То-то запах! Но настоящий натуралист-собиратель не должен быть брезглив. Ведь часто насекомых, в том числе и великолепных жуков-навозников, афодиев, рогачей и хрущей, – находишь на помете животных, и на этот же помет спускаются подчас изумительные парусники и морфо.

На отмелях Амазонки или ее притоков я мог ловить бабочек хоть целый день, но обычно занятие это прерывала гроза, надвигающаяся после полудня. К полудню зной и духота на реке достигали предела. Все словно бы раскисало в ней вплоть до твоей рубашки и шляпы. У реки дышалось отнюдь не легче и донимали комары. Гроза же накатывалась и разверзалась мгновенно, от нее мало спасал зонтик, которым я укрывался. Ливень всегда был дикий, и перед ним все бабочки куда-то исчезали. После грозы на недолгое время приходила относительная прохлада, и я частенько купался, не заплывая далеко и избегая слишком тихих заросших заводей. В заводях водятся кайманы. Эти крокодилы считаются не опасными для человека, но все равно не хочется купаться, когда знаешь, что поблизости в воде лежит кайман. Вообще, купаясь в Амазонке, надо быть осмотрительным. Река очень глубока, местами течение крутит опасные водовороты. В заводях и на мелководье можно получить удар током от электрического угря, а бродя по воде, наступить на ядовитого хвостокола. Рыбы-пираньи, о которых я много слышал, не доставляли мне, правда, никаких хлопот, и я не видел кого-нибудь, укушенного ими. Самих пираний я ловил и могу сказать, что вид у этой рыбешки свирепый, а зубы способны перекусить небольшую палку.

Занимаясь ловлей бабочек на отмелях, я заметил интересное явление: целый ряд бабочек разных родов имеет форму крыльев и окраску «под геликонид». Есть такие данаиды, пьериды-белянкн, например, Лентофобия Памела, и даже парусники. Очень похож на крупную геликониду и парусник. К примеру, Папилио Асколинус, из других видов, явно подделывающихся под несъедобных бабочек, будут Папилио Загреус и Папилио Бахус. Эти парусники не имеют хвостов, их крылья оранжевого тона покрыты коричневым узором под геликониду, и отличаются они лишь несколько большей величиной и, конечно, отсутствием запаха.

Прожив в Бразилии более десяти лет, я собрал огромную коллекцию амазонских бабочек дневных и ночных. Но должен признаться, что когда я сравнивал свое собрание с коллекциями Индо-Малайской фауны Рассела, азиатские парусники и орнитоптеры превосходили американских. Самые крупные бабочки Южной Америки морфо и калиго уступали в величине и потрясающей изощренности «оперения» орнитоптер. Но там, в коллекциях Рассела, было все определенно: парусники – это парусники, нимфалиды – нимфалиды. В моей коллекции бабочки путались. Парусники, как я уже писал, были похожи на данаид и геликонид, геликониды на парусников. Было много нимфалид с одиночными, двойными и даже тройными «хвостами». Поймав такую бабочку, я часто гадал: не новый ли вид парусника в моем сачке? Мне так хотелось открыть побольше новых видов фрачников, но из-за этого пережил не одно разочарование. К примеру, поймав как-то коричневую бабочку с белыми продольными полосами на верхних и нижних крыльях, я на сто процентов был убежден – это новый вид папилио. Каково же было разочарование, когда своего «нового» парусника я нашел в определителе среди нимфалид, им была Марпезия Орзилохус, бабочка, чаще встречающаяся в Венесуэле.

Надолго запомнилась мне еще и ловля на Амазонке прекрасных и, может быть, красивейших среди чешуекрылых бабочек-ураний. Урании, как известно, не относятся к дневным булавоусым. Это бабочки из особого семейства ночниц, но летающих д «ем, а также и ночами. Распространены они только в тропиках. Форма крыльев и внешний вид их удивительно напоминает парусников. К тому же, садясь, они не складывают крылья домиком, «крышей», как настоящие ночные бабочки. Скажем так: урании – это «ночные» парусники. Большинство видов их имеют на задних крыльях хвосты или даже несколько «хвостиков». Окраска ураний блещет золотом по черному фону. Они расписаны будто очень тонкой кистью, косыми линиями^ причем, Великий Художник, проводя эти линии, всякий раз обмакивал свою кисть то в золото, то в бронзу, то в серебро. Мне запомнился перелет этих бабочек в северном направлении через реку. Урании летели стаями, лишь на секунды присаживаясь пить на влажный песок, но не смешиваясь с кишевшими тут желтыми, цвета серы, голубыми и коричневыми бабочками других видов. Это была одна из самых красивых – Урания Лейлус. По виду совершенный ласточкохвост, фрачник, черный с золотисто-бронзовой росписью, как у европейского парусника подалирия, а длинные черные «хвосты» были еще оторочены белым.

Самые красивые представители семейства ураний живут на Мадагаскаре. Их я видел в коллекции Рассела[47]47
  Имеется в виду, по-видимому, Урания Рифеус.


[Закрыть]. Они похожи на Уранию Лейлус, но крупнее, ярче и окрашены по нижним крыльям в золотые и серебряные тона по черному фону.

Мои коллекции бабочек с Амазонки пополнялись, однако, менее быстро, чем коллекции жуков. Жуков здесь было множество от крохотных перистокрылок до гигантов в пять дюймов. Особенно много попадалось ярко окрашенных и богато скульптурных рогачей, навозников и златок. Жуки, личинки которых питаются древесиной, преобладали. Почти на каждом поваленном дереве я находил при внимательном его обследовании богатые сборы. Жуки прекрасно мимикрируют, прячутся в поросли ползучих папоротников, присасывающихся к таким стволам, маскируются среди мелких орхидей и бромелей. Вначале я не умел так ловко находить жуков, как делают это индейцы, но постепенно научился. Жуков на поваленных деревьях нужно искать и с осторожностью. Из-под ствола всегда может ужалить прячущаяся там ядовитая змея, паук-хищник или сколопендра.

А парусников к концу моего пребывания на великой реке я научился добывать и на приманки из полураздавленных загнивших бананов особого сорта, издающего аромат наподобие дешевых сортов одеколона. Сам я этот запах выносить был не в состоянии, по-моему, он тошнотворен, но бабочкам, и особенно фрачникам, этот сорт закуски (или выпивки?) нравился необычайно. Особенно большие уловы бабочек семейства папилио я делал в верховьях Амазонки, куда проникали виды уже горные и вообще не встречающиеся в среднем течении, например, великолепный черный парусник Папилио Аристеус с двумя слово бы языками пламени на верхних крыльях. Здесь попадался не менее крупный и еще более прекрасный Папилио Клеотас, очень маленький, но прелестно расписанный черным, белым и красным Папилио Агавус, красивый Папилио Асканиус и множество других иногда весьма удивительно, иногда даже очень скромно окрашенных парусников. Я заметил также, что больше всего бабочек на Амазонке встречается в сухой сезон, то есть когда дожди перепадают не часто, а раз в 3–4 дня. И бабочки благоденствуют. Это их время. Их видишь всюду, мелькающие цветные лоскуточки – самое заметное на опушках леса и у реки. Сухой сезон здесь никогда не бывает засушливым. За все время на Амазонке я не помню, чтоб более двух недель держалась погода без дождя. Неделя и то редкость. Зато в сезоны дождей (на Амазонке их два!) вода льется с небес, наводя на мысль о потопе, и тогда наступает райское время для рыб и земноводных, а насекомые заметны реже. Но и во время периодов дождя всегда бывают перерывы, которые я торопился использовать для своей охоты и находил в это время бабочек, которые несвойственны сухому сезону. Скажу в завершение – дельному натуралисту на Амазонке некогда скучать. Он всегда занят, и находки его безграничны.

Тейнопалпус и Бутанитис

– Ты знаешь, Генри, кого я жду сегодня к обеду? – прямо с порога, приветствуя меня, объявил Рассел. При этом он так радостно улыбался, что я не мог не сказать себе, до чего этот человек, уже переваливший за семьдесят, мог сохранить в себе совершенно детскую способность к удивлению и неподдельной радости. – Я пригласил господина Свенсона, который совсем недавно вернулся из путешествия в Гималаи! Представляешь, Генри, он был в Непале, в Бутане, Ассаме и в Индии! Был в Пенджабе у гуркхов, шерпов и сикхов. Он вернулся живым и здоровым и привез замечательные коллекции из этих таинственных районов! Мне сообщил об этом мистер Стивен, хранитель энтомологического отдела Британского музея. Он говорил, коллекции поразительные! Свенсон демонстрировал их во время своей лекции в Королевском обществе.

– Ах, Генри, – продолжал мой друг. – Ты просто не представляешь, как хотел я в молодости попасть в Гималаи и в этот удивительный Тибет. Но… К сожалению. Ты помнишь нашу бедность. Наши жалкие сбережения. Ведь даже поездка на Амазонку представляется сейчас чистым авантюризмом. А в Гималаи… Тогда?..

– Не этот ли Свенсон – автор очень дельной работы по горным дневным бабочкам Палеарктики?

– Тебя ничем не удивишь, Генри. Именно он!

– Тогда это интересно вдвойне. Он ведь ездил в Россию, был на Алтае, Тянь-Шане и Памире. Кажется, забирался и в Тибет.

– Да. Это очень знающий человек. Превосходный энтомолог и путешественник.

Разговаривая, мы вошли в столовую.

Слуги уже сервировали стол. Был светлый пасмурный день поздней английской осени. В столовой топился камин, и уютно пахло углем, хотя для гостя камин сегодня топили дровами. Великолепные отблески дрожащего пламени желто и розово отражались на столовом серебре, на фамильных расписных тарелках с видами замков графства Кент, развешанных по стенам. Столовая у Рассела была отменная, отделанная с большим вкусом и благородной стариной. Как все англичане, Рассел любил старину, добротные вещи и отличался разумной бережливостью, которая странно сочеталась с его неукротимым духом, напористостью и щедростью. В столовую из кабинета, а также из гостиной вели резные двери мореного кентского дуба, камин был отделан деревом, и в тон ему были большие напольные часы в дубовом футляре, с расписным саксонским маятником. Повторю, Рассел умел обставить свое жилье, и это также одна из черт этого замечательного характера. Меня чаровала его способность любить вещи, быть как-то неназойливо бережным и бережливым в отношении с ними. И я замечал, что вещи также очень любили своего хозяина, платили ему редкой взаимностью. Рассел не был сребролюбом. По понятиям своего времени он был даже небогатым человеком. У него, насколько я знал, имелось очень небольшое унаследованное состояние да несколько тысяч фунтов дала продажа его коллекций – имею в виду только дубли, привезенные с Малайского архипелага. Кое-что он зарабатывал на своих лекциях и книгах. Он, однако, умел извлекать из своих средств ту умеренную роскошь, какая бывает доступна лишь спокойным, трезвомыслящим, хорошо сбалансированным людям. «Бедность без долгов – зажиточность», – часто любил повторять он. Я был, пожалуй, богаче его, но, как ни странно, жил беднее и, бывало, прибегал к корыстной помощи кредиторов. Может быть, Рассел просто умело подбирал служивших ему людей. Их было всего четверо: кухарка, горничная и двое слуг, один из которых считался дворецким, а второй исполнял обязанности конюха, кучера, дворника и помощника Рассела по саду. Это были простые, хорошо воспитанные и преданные своему господину люди. Рассел очень ценил их, заботился о них и ни за что не расстался бы с ними. В отношениях со слугами он был очень прост, обходителен и ласков, как вообще со всеми, с кем общался, но никогда не замечал я в ответном отношении слуг к Расселу и тени панибратства. В этом Доме все устойчиво стояло на своих местах. Слуги обычно копируют своих хозяев, – или такие подбираются? Они были рачительные, умеренные, спокойные и работящие. Не представлялось даже, что кто-то из них мог разбить фужер или севрскую тарелку, в то время как моя кухарка то и дело колотила даже саксонский фарфор, а готовила весьма приблизительно и словно нехотя. Я не сказал об одном качестве Рассела, его чудовищной работоспособности. Еще до раннего чая[48]48
  Обычай англичан пить чай в 7 часов утра и часто в постели.


[Закрыть] он был уже на ногах. Для разминки с утра уходил в свой чудный сад, в теплицу с ботаническими редкостями, возился с огородом и так до ленча. После он работал в кабинете до вечернего чая, затем гулял или опять возился в саду до обеда. После обеда читал, встречался с друзьями, ужинал с ними и ровно в полночь, а если недомогал, то на час раньше, ложился спать. Спал он только шесть часов и всегда, смеясь, говорил, что не страдает бессонницей. Я старался подражать ему в его размеренной жизни, отлаженной, как часовой механизм, но очень скоро понял, с моим характером и темпераментом все это непосильно. Я предпочел жить своей жизнью несколько более безалаберной, но также достаточно удобной. Если б только не подводило здоровье. Подорванное лихорадками, оно становилось хуже и хуже. Болезни часто укладывали меня в постель. А Рассел даже болеть не умел. Я никогда не видел его лежащим, даже во время недомоганий. Он умел побеждать и тут. И я не замечал, чтобы болели его слуги. Все они были отменно здоровые люди. А Рассел к тому же был неплохим врачом, его диагнозам я доверял больше, чем докторам, лечившим меня.

Вот почему, выкуривая у камина свою трубку, я с удовольствием наблюдал за хлопотами у стола. Это были, пожалуй, не хлопоты, а достойное спокойное дело.

Казалось, Рассел понимал мои мысли, потому что молча, с улыбкой смотрел на меня. Он так умел улыбаться, словно бы не лицом, а душой. И этой улыбке я, наверное, был обязан нашим близким знакомством, когда мы еще жили в Лестере и служили, я – клерком в фирме Оллсопа, а он – учителем английского языка в Лестерской гимназии. Еще тогда совсем молодыми людьми мы втроем, я, мой младший брат Фред и Рассел, увлекались энтомологией и все воскресные дни проводили в лесу, на пустошах и болотах, собирая бабочек и жуков и строя свои планы поездок на Амазонку, в Африку и на Малайские острова.

– Послушай, Генри, ты что-то редко стал приезжать, – выговаривал мне Рассел. – Без тебя я чувствую себя таким одиноким. Мне уже не хочется ходить одному в лес или за окаменелостями. Пожалуйста, приезжай чаще. Мне постоянно не хватает тебя, дружище.

– Ведь частый гость становится врагом хозяина, – возразил я пословицей.

– Но ты, старина, во-первых, не гость, а во-вторых, есть и другая восточная пословица: «Где гость – там удача!» Да, кстати, сейчас должен быть Свенсон. Он швед, а шведы никогда не опаздывают и, говорят, никогда не торопятся. Я пригласил его к пяти… И… – Рассел достал серебряный брегет, отщелкнул крышку. – Без пяти минут…

В это время послышался шум колес экипажа и лай собак в усадьбе.

– Что я говорил?! – Рассел поднялся с кресла и поспешил навстречу гостю.

Вскоре он вошел в столовую со Свенсоном. Это был узкоплечий, тощий человек со светлой сероватой шевелюрой и такой же с проседью бородкой, в очках-пенсне, делавших удлиненное лицо несколько холодноватым, если не высокомерным. Ростом он был ниже Рассела, но Рассел – гигант и, значит, высокого роста. В руке он держал саквояж, который, осмотревшись, поставил у камина.

Мы познакомились. «О! Я знаю вашу книгу «Натуралист на Амазонке»! – промолвил гость, на что я не преминул ответить, что знаю и его работы по бабочкам горной Палеарктики. Кажется, это сразу растопило показную чопорность гостя. Он сделался проще. Да и как мы могли – трое натуралистов, столь долго странствовавших по свету, быть равнодушными друг к другу и тратить время на пустопорожние правила высокого тона? Рассел пригласил в кабинет, где также горел камин и было еще уютнее, чем в столовой. Мы сели в кресла, и опять Свенсон захватил свой саквояж, казалось, он боялся с ним расстаться. Свенсон не курил, а потому опустился в кресло, предложенное хозяином, и некоторое время осматривал кабинет. Это была очень уютная средних размеров комната с двумя окнами в сад, письменным столом, диваном, двумя креслами по обе стороны камина, отделанного мрамором, и с фламандским пейзажем на противолежащей от окон стене. Вблизи письменного стола под стеклом и в ящичках красного дерева размещались драгоценные экземпляры охот Рассела: бабочки орнитоптеры и морфо, коллекция жуков с Целебеса и жуки-голиафы, расписанные зебровым рисунком.

– У меня есть для вас презент, господин Рассел, – медленно и торжественно произнес Свенсон. По-английски он говорил прилично, лишь с более растянутым произношением и большей твердостью согласных, свойственной иностранцам. – Не откажите принять в дар вот это. – Он достал из саквояжа две плоских полированных коробки. Они были различной величины. В той, что была приблизительно в три раза больше первой, помещалась коллекция отменно расправленных и препарированных бабочек с белыми и в основном полупрозрачными, наподобие кальки или пергамента, крыльями, испещренными полосками и кругами черных, серых, красных и даже синих пятен. Это были редкие горные бабочки – аполлоны различных видов. Во второй коробке были только две бабочки, достаточно крупных, примерно до четырех дюймов в размахе крыльев (одна была меньше), очень странной расцветки, как бы повторяющей узоры малахита или яшмы коричнево-серых благородных тонов. У той бабочки, что была крупнее, нижние крылья оканчивались тройными хвостиками, и по облику она была похожа на папилиониду.

«Да это же редчайший вид!» – про себя подумал я, но не успел ничего сказать, ибо Свенсон меня опередил.

– Эта пара бабочек, господа, конечно же, Тейнопалпус Империалис, подвид Гималакус Ротшильд. Я дарю их вам, господин Рассел, в честь нашего знакомства. А здесь, – указал он на большую коробку, – различные аполлоны, в их числе две бабочки еще не описаны. И, конечно, – тут он с торжеством блеснул стеклами своих очков, – известная вам, господа, редкость из Гималаев Бутанитис Люддердаля!

Только тут я заметил, что в большой коробке рука Свенсона прикрывала крупную и словно бы странно растянутую в стороны темно-коричневую бабочку с желтым тонким зебровым рисунком верхних крыльев и тремя хвостиками на каждом нижнем крыле, украшенном глазчатыми пятнами. Бабочка походила на два сложенных вместе пропеллера.

– О-о! Драгоценный бутанитис! – воскликнул Рассел. – И тейнопалпусы! Не правда ли, господа, на крыльях этого самца словно бы горят два буддийских костра?! – указал он на меньшего из двух тейнопалпусов в отдельной коробке, где желтыми язычками пламени действительно светились два равнорасположенных огонька. – Вы знаете, господа, – продолжал Рассел. – Я всегда удивлялся тому, как бабочки подходят к стране и даже континенту, где они водятся. Разве наши простенькие сельские английские желтушки не в тон пустошам и перелескам? Разве голубянки не в тон речкам и ручьям, а бархатницы – нашим сырым лугам? Разве морфо не гармонируют с чудовищной по красоте и мощи формации амазонского леса, как орнитоптеры – вообще ни с чем не сравнимым дебрям Новой Гвинеи? Заметье, господа, бабочки Африки как бы отражают цветную сухость этого континента, а бабочки Малайзии и островов Зунда их пышную влажность. В Японии водится небольшой парусник Папилио Макилентус, честное слово, он такой японский, как будто сошел с их странных, рисованных на шелке картин. Честное слово, господа, эти бабочки, – он указал на тейнопалпусов и коробку с аполлонами и бутанитисом, – донельзя горные, тибетские, именно тибетские. Мне кажется, они должны были летать в саду у далай-ламы… Ну вы поглядите, какая таинственность в цвете у тейнопалпусов! Дневные бабочки, а расписаны, как ночные сатурнии! Правда, они напоминают сатурний, Генри? И эти аполлоны тоже. Господа? Вам не приходила мысль, что аполлоны – это переход от сатурний к дневным бабочкам и, в частности, к парусникам?

– А урании? – возразил я. – Урании еще больше похожи на парусников?

– Урании, на мой взгляд, и есть парусники, только ночные, я включил бы их как особое подсемейство в папилио! – с важностью сказал Свенсон.

– А я что говорю, Генри? Я согласен с господином Свенсоном насчет систематики ураний, но я говорю о переходе от сатурний к парусникам! Ведь даже пугают эти бабочки так же – валятся наземь и трепещут крыльями! Но тейнопалпусы! – продолжал восхищаться он. – Все тайны востока и Тибета зашифрованы в их крыльях! А эти бесценные аполлоны! Среди них я вижу Аполлон Император! А вот этот маленький аполлон, должно быть, Парнассиус Акко?! Сердечно благодарю вас, господин Свенсон! Я чувствую себя вашим должником! Вы словно угадали мои тайные желания – ведь такого бутанитиса, наверное, нет в Королевском музее, а тайнопалпусы – это несомненный гималайский подвид!

– Господа изволят пройти в столовую. Все готово! – доложил старший лакей.

Мы двинулись в столовую, где уже ждала нас супруга Рассела, и разместились за большим обеденным столом. Я уже отмечал, что он был всегда идеально сервирован. Рассел и его жена были большими знатоками в раскладке всех этих приборов, ножей, вилок, салфеток, фужеров и рюмок.

Кухня у Расселов состояла всегда из простых, но вкусных и отменно приготовленных блюд. Даже самый обычный печеный картофель его кухарка умела приготовить так, что он становился чертовски вкусным, а поданный в серебряной фольге, напоминал изысканные яства. Равно вкусными были и цветная капуста, и спаржа, и зеленый горошек, – все свежайшее и не с рынка, а из огорода усадьбы, детища рук Рассела. Он наконец утвердился в постоянном жительстве, ибо раньше никак не мог найти подходящего места и строил дом даже в старой заброшенной каменоломне. Конечно, Рассел был эксцентриком, как многие истые англичане, но жить в каменоломне дольше трех лет не сумел. Там было место для отшельника, но не для его горячей деятельной натуры. Лишь теперь, получив от правительства Гладстона еще пожизненную пенсию, он построил этот дом в 50 милях от Лондона в прекрасной местности и, кажется, был доволен.

Подали рыбу и легкое белое вино. Хотя хозяин, я знал, всем винам предпочитал родниковую воду, да изредка хорошее шотландское виски или грог. Вода была и здесь в хрустальных запотелых графинах.

Мы принялись за обед, в промежутках которого Свенсон посвятил нас в свое дальнее путешествие.