Текст книги "Орнитоптера Ротшильда"

Автор книги: Николай Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Думаю, что всегда.

– Тогда как появились на ней, скажем, олени?

– Завезены человеком, перешли по льду, или… Или был мост суши!

– Или… И что проще. Англия оторвалась от Европы тысячелетия назад и сейчас преспокойно дрейфует дальше на запад!

– Чтобы приплыть, причалить к Америке? – усмехнулся Рассел.

– Вряд ли. Ведь Америка, наверное, тоже плывет, только дальше, в Тихий океан!

– Ты, Генри, всегда был фантазером.

– Зато ты, друг мой, всегда был законченным догматиком-консерватором. Я даже удивляюсь, что ты нашел общий язык с Чарльзом[23]23
  Имеется в виду Ч. Дарвин. Теория эволюции была выдвинута Уоллесом независимо от Дарвина, приоритет которого он, однако, признал. Теория дрейфа материков основана позднее Вегенером.


[Закрыть], что ты, как и он, открыл теорию изменчивости видов и эволюции, а вот в вопросе изменчивости лика Земли не хочешь пофантазировать. Все движется, Фред, все движется, и материки должны двигаться тоже! – закончил я.

И мы двинулись в обратный путь к вилле Рассела. Спустились с холма, вышли на дорогу, прихотливо петляющую среди холмов, живых изгородей, уже убранных или, напротив, ярко зеленеющих озимой рожью полей, шли вдоль невысоких стенок древнего дикого камня, сложенных вдоль своих владений предками каких-то фермеров и землевладельцев, шли, пока не показались вдали верхушки дубов и тополей Годальминга и, наконец, ворота усадьбы Рассела. Здесь мы еще раз присели на скамью, где всегда любили отдыхать, прежде чем идти к дому.

Рассел был в благодушном настроении, и казалось, все еще раздумывает над моей, показавшейся ему, несомненно, вздорной, теорией. Я же по-прежнему обдумывал ее и почему-то представлял себе в уме карту Малайского архипелага вместе с вытянутым тонким полуостровом Малакка, длинной Суматрой, далеко вдающейся в океан Явой, почти причаленной к ней в виде длинной баржи, и странным Целебесом, похожим на какого-то морского паука. Выше мне грезился огромный Борнео, очертаниями напоминающий плоскую океанскую рыбу, и россыпь Филиппин, яснее говоривших, что это суша, погруженная в океан и выступившая из него горными хребтами, либо уже единый прежде остров, разорванный на клочки неведомыми, но могучими силами природы.

– Ну, а как показался тебе Борнео, в сравнении с Суматрой? – спросил я молчавшего Рассела. Может быть, он даже переживал наш невольно возникший спор.

– Борнео? – оживился Альфред. – Борнео – еще более материковая часть Азии. В том, что это Азия, я убеждался постоянно. Здесь множество животных точно таких же, как в Индии, Бирме и на Малакке. Живет орангутанг, как на Суматре, множество обезьян. Быки. Носороги. Слоны. Нет тигра? Это удивительно. Тигр есть даже на острове Бали, за Явой. Загадка, конечно, не простая. Но на Борнео много леопардов и, возможно, они просто вытеснили тигра? Впрочем, все не понять. Но на Борнео есть, например, удивительная носатая обезьяна. Нос у нее, как у старого английского пьяницы, большой и красный. Эта обезьяна живет в мангровых джунглях у побережья, в болотистых лесах – и, я видел сам! – великолепно плавает, в то время как другие обезьяны боятся воды. Носатая обезьяна кормится водяными растениями. Вообще же на Борнео очень много болот, воды, рек. Джунгли острова еще более непроходимы, чем на Суматре. И как следствие – множество лягушек, жаб, вообще земноводных и пресмыкающихся. Из них огромное число лазающих и древесных форм. Я жил там довольно оседло в доме с беленой верандой близ участка, где велась интенсивная разработка леса. Лес был изрежен просеками, вырубками, но именно по этой причине здесь было удобнее охотиться за насекомыми и вообще передвигаться. Ведь ты знаешь, друг мой, что такое тропический лес! Рабочие с лесоразработки узнав, что я собираю разных животных – я платил по одному центу за экземпляр, – несли мне жуков, ящериц, наземных моллюсков и тому подобное. И вот как-то пришел молодой китаец и принес большую древесную лягушку. Она ни в какое сравнение не шла с величиной наших квакш, была ярко-зеленая, с огромными черными глазами, желтым животом и большими черноватыми перепонками на передних и, особенно, задних лапах. Китаец утверждал, что лягушка летает. Точнее – планирует с дерева на дерево, как делают это встречающиеся на всех островах ящерицы – летучие драконы. Я думаю, китаец не обманывал. Сам я этого не видел. Но лягушка была действительно необычная и по форме, и по величине. На Борнео вообще полным-полно древесных, лазающих и прыгающих форм животных. Ящерицы, древесные змеи, улитки, лягушки, сходные с амазонскими, древесные жуки, сухопутные пиявки, лазающие формы пауков, и как будто даже скорпионов. Есть даже «летающая змея» – кротон. Эта плоская ядовитая тварь, расширяя свои ребра, может планировать с дерева на дерево. А летучие лисицы здесь особенно многочисленны и напоминают во время вечернего и утреннего лета стаи мелких чертей или птеродактилей. На Борнео может быть не так много крупных бабочек, как на Новой Гвинее, но насекомыми он кишит. Я собирал там великолепных навозников, златок, жуков-усачей, листоедов, хрущей. А рогачей мне приносили прямо-таки бесподобных! Я очень люблю рогачей – ты это знаешь, Генри! Так вот на Борнео я просто переживал лукуллов пир! Так много чудных жуков пополнилось в моих коллекциях! Жуки на этом острове часто подражают древесным наростам и корням, клопы – каким-то несъедобным плодам, цикады похожи на жуков. Есть даже рогатые цикады и рогатые пауки! На одной из вырубок я нашел экземпляр гигантского палочника – он был в длину больше фута! Настоящее чудовище – живой сучок, медленно шевелящий лапами-стеблями. А бабочки! Бабочки! Господи, сколько здесь их! Словом, Генри, Борнео – это некая гигантская оранжерея под открытым небом. И если б не лихорадки, и не пиявки, я жил бы там еще не один год. Возможностей для открытий натуралисту несть числа!

Ты представляешь, какое на этом острове разнообразие растений! Весь остров по сути – гигантский лес. И лес, который растет тут без изменений миллионы лет! У меня сердце сжималось, когда я видел эти лесоразработки. Какие сваливались гигантские деревья! Ведь вместе с ними гибли тысячи растений-эпифитов! Папоротников, плющей, орхидей и других лианоподобных, гнездящихся на сучьях и в развилках ветвей! Обилием видов папоротников на Суматре, Борнео и Яве я был просто потрясен! По виду они так разнообразны, что я не всякий раз мог признать в них папоротник. Представь, что папоротники есть не просто с перистыми, но с круглыми, овальными, волнистыми, ремневидными и фигурно вырезанными листьями! Есть множество ползущих и присасывающихся к стволам. Они тянут во все стороны мохнатые шнуровидные корни-стебли, усаженные ярко-зелеными красивыми листьями. Есть папоротники, похожие на рога лосей и оленей, снизу у стволов они имеют большие круглые листья, чем-то напоминающие шляпки губчатых грибов с испода. В эти листья-подпорки папоротник собирает лесной гумус, и за счет этого растение и живёт! С некоторых деревьев свешиваются гирлянды изящно расписанных кувшинчиков. Это также эпифитные растения непентесы с листьями наподобие фикусовых. А живые кувшины – привлечение для насекомых, которыми растение попросту говоря питается. Кувшины наполнены его «желудочным» соком. У разных видов – они разной величины от маленьких кружечек, до кувшинов, наверное, в кварту! И все это так изящно расписано зелеными, желтыми и бурыми красками! В болотах Борнео растут прекрасные орхидеи с пестрыми листьями, похожими на ювелирные изделия. Листья гемарий[24]24
  Гемарии и макодесы – виды пестролистных, так называемых «драгоценных» орхидей.


[Закрыть] отливают бронзой и золотом, листья макодесов⁹ серебряными жилками! Вообще оттенки драгоценных металлов свойственны здесь растениям в тенистых местах. Иные словно фосфоресцируют!

Возле той вырубки, которую я упомянул и где мы, я, Чарльз и Али[25]25
  Помощники Рассела.


[Закрыть], сначала жили в нанятой хижине с верандой, лес был изреженный. Охотиться за насекомыми было легко. Вдоль опушки постоянно носились крупные сине-черные, фиолетовые, желтые парусники разных видов. Но переловив их довольно много, мы решили забраться подальше в глушь. И несколько дней прожили в совершенно глухом девственном лесу, на горе, собирая наземных моллюсков, бабочек, папоротники и орхидеи. Только на этой горе, Генри, я собрал сорок видов одних папоротников! Столько нет их во всей Европе! А орхидеи! В болотах здесь растут великолепные целогины, на старых деревьях и упавших стволах громадные ванды! Целые россыпи и каскады плетей, покрытых пестрыми цветами!

А ночами, особенно в дождливую погоду, на веранде ловили бабочек на свет. Меня всегда удивляло, как в ненастные ночи так обильно могли лететь насекомые на свет? Бывало, что в ясную ночь я добывал две-три бабочки. А в пасмурную и дождливую – сотни! Такой закономерности до сих пор не могу понять.

На вершинах же гор на Борнео, как и на Яве, выше 3–5 тысяч футов растут совсем не тропические леса. Здесь, Генри, я с удивлением обнаружил обыкновенную малину, правда, совсем невкусную, ежевику и травянистые растения, вроде тысячелистника, и разный мелкий злаковник, будто попал в наши Европейские горы. Это было чудно: за тысячи миль от Англии за океаном, морями и экватором видеть пейзаж, чем-то подобный месту, где мы с тобой отдыхаем. Да, друг мой, – сказал Рассел, с кряхтеньем поднимаясь на ноги. – Земля у нас одна. И я боюсь, что в отдаленном будущем мы превратим ее пусть в возделанную, но все-таки безотрадную пустыню.

Бабочки морфо

В моей большой коллекции тропических чешуекрылых бабочки рода морфо[26]26
  Теперь семейство морфовые – Morphidae, ранее относившееся к нимфалидам. Свыше 80 видов.


[Закрыть] занимают второе место после парусников. Впрочем, почему второе? Может быть, как раз первое, ибо я собрал сорок три вида морфо за восемь лет жизни на Амазонке, ее притоках и верховьях. Кажется, это предел человеческих возможностей, потому что большинство бабочек собрано парами, так как морфо имеют особенность сильно отличаться по половому признаку не только величиной, но и окраской. У великолепной огромной морфо Елена, – может быть, прекраснейшей из всех морфид, – самец небесно-голубой и блестящий, как новый шелк-атлас, а самка, превосходящая его раза в полтора, оранжево-желтая с черными краями верхних и нижних крыльев, напоминает гигантскую шафранную желтушку наших английских лугов, желтушку, увеличенную раз в десять! У голубого, будто полированная сталь, блестящего морфо Адонис, самка гораздо более крупная благородно-коричневая с тройной белой перевязью по обоим крыльям. Она также напоминает английских бабочек, но на этот раз нимфалид-ленточников или самок бабочки переливницы. Переливницы-самцы, кстати, и дают отдаленное представление о бразильских морфо. То, что морфо – нимфалиды, не вызывает сомнений, но какие это нимфалиды! Сверкающие, словно голубые молнии, они блещут иногда в верхушках деревьев на страшной высоте крон тропического леса. Редко-редко, чаще на рассвете или к вечеру можно видеть опускающуюся или летящую на средней высоте морфиду, но и тогда она за пределами возможностей сачка энтомолога. В нижние ярусы леса они опускаются только к ручьям, реке или чем-то особо заинтересованные, о чем я скажу дальше. Чувство восторга, которое вызывает парящая и порхающая бабочка-морфо, сравнимо лишь с каким-нибудь выдающимся парусником, и, наверное, лишь азиатские орнитоптеры превосходят их по всем статьям: величине, блеску крыльев, переливом фиолетового, черного и зеленого с золотом.

Когда видишь морфо, как-то забываешь о других бабочках, глаз нацелен только на поиск их. Может быть, точно так же исключительные красавицы среди женщин затмевают своих более скромных подруг, собирая, как магнит, восхищенные взгляды мужчин. Правда и среди самих морфо есть неброские, даже невзрачные виды, но они словно предназначены для того, чтобы оттенять и подчеркивать великолепие тех, кого природа одарила необычайной красотой. Не все морфо голубые или синие. Есть виды совсем скромно окрашенные, коричневые или перламутрово-белые, как, например, морфо луна и морфо Догарта. Почти белую окраску лишь с яркими глазками по исподу крыльев имеет крупный морфо Полифем, названный так в честь мифического Циклопа, которого перехитрил Одиссей. И все-таки самые известные, самые редкостные морфиды – голубые, синие, и даже с оттенками фиолетового перелива. В полете их крылья блестят, как зеркальца, лучи солнца дробятся в них, и получается нечто невообразимое, – бабочка разбрасывает ореолы «зайчиков» и кажется летящей синей птицей. Таковы исключительные в своем блеске морфо Аматонте, морфо Нестира, уже названная Елена, морфо Анаксибия, морфо Менелай и морфо Гиацинт. А предела в блеске своих голубых крыльев-зеркал достигает, безусловно, очаровательнейший морфо Циприс, переливчатый, как гигантский камень сапфир. Если снова поискать аналогий для голубых морфо среди наших английских бабочек, кой-какое сопоставление дадут бабочки-голубянки, те крохотные и трогательные голубые мотыльки, что стаями любят виться около дорожных луж, на грязных коровьих бродах, где они ползают по исслеженной жиже вместе с полосатыми осами, и вдоль канав, обсаженных ивняком и ракитником. Словом, представьте, что морфо – это чудовищного размера голубянки, до семи или даже восьми дюймов в размахе крыльев, голубянки, каких только могла родить природа Бразилии, экваториальный лес, гигантская река, буйное солнце и дикие грозы. Только в условиях избытка всего: влаги, солнца, растительности, вместе с течением миллиардов лет, могло стать результатом рождение живых существ, сходных с творениями ирреальных сил.

В первые месяцы нашего житья на Амазонке морфо казались нам существами совершенно недоступными. Они либо показывались нам изредка в самых вершинах леса, либо проносились с такой стремительностью, на какую способен лишь взгляд, провожающий их, но никак не рука, вооруженная сачком. Попробуйте поймать им птицу, да еще синюю птицу! Но морфо просто пленяли нас. Мы готовы были не ловить другие виды бабочек, лишь бы поймать хоть одну эту голубую красавицу. Целые дни и вечера мы обсуждали способы охоты на них и ни к чему путному не приходили. Мы пытались подстерегать их на водопое, на отмелях, где роились стаи всевозможных бабочек, у луж на дорогах и тропах, куда бабочки, в том числе и парусники, постоянно планировали с вершин леса – морфо не спускались к воде и в самые знойные дни. Вполне понятно, что в дождевом амазонском лесу, где даже в сухой сезон через три-четыре дня грохочут грозы и с небес рушатся водопады, а в сезон влажный ливни бывают каждый день или дождь льет неделями, вода есть и на вершинах. Она скапливается в пазухах листьев бромелий, орхидей, на развилках сучьев, в полудуплах и углублениях коры. Растения-эпифиты умеют запасать ее, и этой влаги вполне достаточно для всех животных, населяющих верхние этажи гигантского леса. Я уверен, что мы очень долго еще не будем знать многих его самых удивительных существ, никогда не спускающихся на землю, а бабочек и жуков особенно. Верхние этажи леса – самая недоступная для натуралистов область, вот почему уже работая на Амазонке один, когда Рассел из-за болезни вернулся в Англию, я старался найти места лесоразработок и собрал там богатейшие уловы неизвестных науке видов животных: это были насекомые, в первую очередь древесные жуки, моллюски, лягушки, ящерицы и даже светло-зеленые некрупные скорпионы и дождевые черви. Надо ли удивляться, что бабочки-морфо проводят всю жизнь в вершинах, где они находят и воду, и обильную пищу, ибо все цветение тропического леса сосредоточено вверху и, в крайнем случае, в среднем ярусе, а под пологом его очень редко встретишь цветущее растение, здесь цветы растениям заменяют нередко очень яркие, пестрые листья. Зато вершины, насколько можно было видеть и убедиться, бывают усыпаны розовыми, желтыми, голубыми, сиреневыми цветами. Там же, на высоте, цветут орхидеи, бромелии, другие эпифиты, и все лазающие и вьющиеся лианы раскрывают цветки ближе к солнцу и свету.

Первых бабочек морфо нам удалось выменять у индейцев и мулатов на разные украшения и вещи. Но такой товарообмен не радовал нас и был недешев. Индейцы знали цену морфо, а экземпляры, приобретенные таким путем, оставляли желать лучшего. Мечта коллекционера – бабочка целая, неповрежденная, с непотертой пыльцой, сохранившимися усиками и лапками, идеально расправленная, препарированная по всем правилам. Такие экземпляры оставались мечтой. К тому же мы прибыли на Амазонку как жалкие бедняки, и покупать бабочек у нас было не на что. Мы сами собирались жить на те средства, которые будем получать за высылаемые в Англию растения, в первую очередь орхидеи и папоротники, на экспонаты для музеев и частных коллекционеров. У нас не было, следовательно, иного выхода, как добывать бабочек самим.

И все-таки первым поймал морфо Менелая Альфред. Я уже писал, что он был необыкновенно везучий. Он примчался ко мне из зарослей у длинного лесного болота и чуть только не приплясывал, показывая бабочку густой шелковой синевы. Он рассказал, что накрыл Менелая на взлете из травы. Морфо была в самом деле хороша, неповрежденная, ясно-голубая, на переливах переходящая в синий и даже словно бы густо-фиолетовый тон. По краям ее широких крыльев шла тонкая коричневая обводка. Морфо Менелай – одна из наиболее известных бабочек этого рода. И мы хорошо знали ее по коллекциям королевского музея, которые тщательно изучали перед поездкой на Амазонку. Мы знали также, что самка Менелая почти в полтора раза превосходит самца и окрашена иначе. Ее крылья имеют широкие черноватые ленты по голубому фону. Самку этой бабочки я раздобыл гораздо позже. Альфред рассказал, что схватил Менелая в каком-то безумном прыжке (бабочка уже взлетела), прыжке, которому позавидовал бы чемпион Англии. Что верно, то верно, охотясь за тропическими бабочками, приходится порой и прыгать, и развивать такие скорости, так работать рампеткой, выделывать ею такие чудеса, что игра в теннис и гольф кажутся после этого детской забавой.

Но после поимки первого морфо опять заколодило. И мы терялись. Нам особенно нужны были эти бабочки. Нам их заказывали. К тому же нужны были и другие, более редкие виды. Ловить на приманку? Мы не знали их вкусы. На воде? – я уже говорил, что воды в дождевом лесу вдосталь всюду. К тому же рядом река, заводи, болота. Амазонские бабочки любят воду, но отнюдь не страдают от жажды. Первое открытие сделал я. Раздумывая, почему морфо исчезают в полдень, я пришел к выводу, что немилосердная парная жара и духота изнуряют их так же, как все другие живые существа. И они просто отсиживаются в кронах деревьев. Зато рано утром они должны летать ниже и чаще. И я был вознагражден. Поднимаясь с рассветом, я шел на опушку леса и к реке, и морфо стали попадать в мой сачок. Так вначале я поймал бело-перламутровую бабочку морфо луна, крылья которой по цвету напоминают лунный диск, когда ночь уже ушла, но луну видно на голубом и ясном светлом небе. За морфо луна попала крупная морфо Гекуба. Правда, бабочка была тоже не голубого и не синего тона, а коричневатого с оранжевым. Эта величественная нимфалида летает, часто планируя. В размахе крыльев она достигает семи дюймов и выглядит очень внушительно. Я пришел к выводу, что и к вечеру многие морфо опускаются ниже. Так мне попался морфо Менелай, затем морфо Ахиллес. Своим наблюдением я тотчас поделился с Альфредом, и бабочки морфо стали нашей добычей.

Вечерами, у края глухого бесконечного леса, вдали от индейско-португальского селения, но близко к реке, мы слушали голоса этого дикого и благословенного тропического мира.

Мы жили в примитивной хижине с помостами, наподобие веранд из бамбука, крытых тростником и пальмовыми листьями. Здесь было бы совсем уютно, если б не донимали комары, которых в тропиках именуют обычно москитами, на самом деле это всевозможные крупные и мелкие кровососущие насекомые, иные и видом, и величиной ничем не отличимы от английских комаров, иные гораздо мельче. Они разносят лихорадку, укусы их так же зудят, вызывают сыпь, наподобие экземы. Количество этих назойливых существ не всегда и не везде одинаково. В иные ночи (иногда и дни!) от них не знаешь куда деться. Спасенье только под марлевым пологом, где изнываешь от духоты. В другие сезоны и дни, в других местах москитов может быть меньше. Но никогда и нигде не избавляешься от них совсем. Словом, надо терпеть. Зато какие голоса раздавались из лесу перед нашей поляной! Какие бабочки, жуки и ночные птицы прилетали на огонь нашего фонаря!

Кричали огромные козодои-гуахаро. С реки доносило мычащий рев кайманов. Кайманы ревут, как разъяренные быки. Доносило плеск арапаим, – гигантских пресноводных рыб, их странный шепот и ауканье. Рыбы на Амазонке умеют создавать звуки далеко слышные по воде, а, может быть, кричат и плещутся крупные водяные черепахи? Мы слушали дикое уханье рыбных сов. Крик и писк купающихся водяных грызунов, голоса жаб. У великой реки живет и кормится множество совершенно немыслимых существ. А земноводные здесь живут повсюду: в воде, в болотной ряске, на листьях тропических кувшинок, иные из которых похожи на плавающие зеленые сковородки[27]27
  Имеются в виду Виктория регия или Виктория Круциана.


[Закрыть], лягушки массами живут в листве деревьев, на стволах, по мху у подножий. Одни из них стрекочут, как цикады или кузнечики, другие кричат, как сверчки, третьи уныло стонут, четвертые словно бы всхлипывают и чмокают, как оголтело целующиеся, иные издают совершенно музыкальные звуки, звенят колокольчиками и будто бы тренькают на гитарных струнах. Прибавьте к этому хору вспышки светлячков, сияние крупных и будто лохматых, тропических звезд над лесом и беспрестанное метание как бы еще более плотных кусочков мглы – летучих мышей и вампиров. Светящиеся летучие жуки горят так сильно, что кажутся электрическими, а в самой реке постоянно вспыхивают рыбы или какие-то иные фосфоресцирующие существа, названия и виды их мы не могли определить, но Альфред утверждал, что светятся пресноводные креветки. Мир этой поражающей воображение реки (именно МИР, ибо понимаешь, что и этот величайший лес, и дожди, и грозы, – все порождено ею, МИР, ибо с трудом можно говорить только «река» – Амазонка, скорее, похожа на необъятной величины текущее озеро), – мир ее жизни так неохватен, огромен, что мы не знаем и тысячной его доли. В заводях и глубинах Амазонки, – она очень глубокая река, – чудится столько тайн, что она потрясает именно своей неоткрытостью, неоткрываемостью, недоступностью. Она поражает также своим движением, особенно в период дождей, когда видишь эти километры воды движущейся в ничем не остановимом могучем течении пресной воды, к тому же еще и окрашенной длинными полосами в разный цвет, от густокоричневого до светло-голубого. Свойство этой реки! В чем его суть? Игра ли это небесного света, теней от облаков или ее вод с разным удельным весом, не смешивающихся, поднимающихся со дна или опускающихся ко дну? Никто не может ответить.

У Амазонки свой особый запах! Когда я впервые увидел реку, я впервые и обонял его. Этот запах словно бы необъятной свободы, вечной жизни, ничем не разрушимого спокойствия, будто совести мира и его чистоты. Я испытал при этом такое необыкновенное чувство, какое сходно, быть может, с чувством полета, с чувством вершины и, одновременно, благоговейного, жутковатого по своей малости, жутковатого до озноба преклонения. Древние чувствовали, наверное, лучше нас, если именовали реки БОГАМИ. Например, Нил. И для индейцев Амазонка – тоже божество, грозное, величавое и кормящее. В устье, у Пара, река вообще подобна движущемуся океану[28]28
  В устье Амазонка достигает 300 км в ширину, в ней лежат острова, крупнейший из которых, о. Маражо, покрыт лесами и равен по площади Дании.


[Закрыть]. По ней плывут острова с пальмами, выпрыгивают гигантские рыбы, показываются спины и плавники дельфинов и акул. И, стоя на ее берегу, все время ждешь явления какого-нибудь еще более грозного дива. Я думаю, что и Гольфстрим – это Амазонка, продолжающая свой путь в океане и достигающая берегов Европы. Туда же плывут рожденные ею облака, и горе, если река сократит свой теплый сток-объем. Англию, Европу и Азию ждет тогда неминуемый холод и иссушение.

Вернусь на поляну, которую мы с Альфредом назвали «лягушачьей». Хотя я уже сказал, Амазония кишит земноводными, здесь был их рай. Лягушки и жабы великолепно мимикрируют, их окраска так сливается с тонами зелени и коры, что на глаза попадают лишь единицы из сотен. Чаще прочих видишь ядовитых, но очень красивых расписных лягушек. Они украшены желтыми, синими, голубыми и красными полосами и пятнами. Среди них есть миниатюрные и крошечные. Но яд их кожных покровов опаснее яда многих змей. Это обстоятельство всегда останавливало нас от искушения привезти в Англию таких красавиц, держать их в своем доме. Особенно сокрушался Альфред. У него была вечная мечта о собственном зоопарке, ботаническом саде, вообще о тропиках дома, и надобно признать, он всю жизнь небезуспешно стремился к этому. Я уже писал, что его вилла напоминала экспонатами Британский музей, а коллекция из тысяч растений – ботанический сад Кью под Лондоном. Альфред даже часто говорил мне, будь он волшебником, он перенес бы кусок этих джунглей с всем их животным и растительным миром в Англию. Найдя какое-нибудь причудливое пестролистное растение, алоказию, маранту, заметив на суку орхидею или бромелию, необыкновенный папоротник, он ныл и сокрушался, что не может взять их с собой. Впрочем, кто из истинных англичан, этой нации садоводов, коллекционеров и эксцентриков, побывав в тропиках, не заболевали этой мечтой? С той поры, как Англия стала владычицей морей, обзавелась колониями по всему земному шару, даже консервативные английские трактирщики, не говоря уже о сквайрах и лордах, принялись собирать коллекции растений и тропических бабочек. На этих людей и делали мы ставку, два неимущих натуралиста, почти с пустыми карманами отправившихся на Амазонку.

В безлунные ночи, если нас не особенно донимали москиты, мы развешивали на верандах по стенам простыни, ставили перед ними фонари и ловили насекомых на свет. Лет насекомых на свет не всегда был обилен, и я не могу сказать, с чем это было связано. Но иногда мы буквально не успевали освобождать сачки, носились по верандам и на поляне, как очумелые, с криками восторга гонялись за какой-нибудь ночницей, поражавшей нас своим видом и величиной. На свет из леса и с реки летели не только бабочки, но очень часто жуки, сверчки, богомолы и тараканы, иногда таких страшных форм и величины, что было боязно брать их в руки. Существа эти часто жестоко кусали нас и царапались. Привлеченные светом и пищей к фонарям подлетали козодои, летучие мыши, так что можно было видеть их мордочки, похожие на лики чертей с горящими глазами. Бабочки и жуки не всегда были крупны, скорее всего средние и мелочь, но тем больший восторг вызывала у нас появляющаяся как посланница Селены-Луны, серебристо-серая и будто светящаяся в бликах фонаря павлиноглазка с размашистым полетом, и мы не раз опрокидывали фонарь в попытках поймать ее, а бабочка благополучно исчезала в ночной сельве.

Павлиноглазки всегда были неожиданны по своей волшебной росписи. Редко ярки. Чаще крылья их были окрашены в коричневый бархатно-серый или сиреневатый тон. Глазки на крыльях иногда так же напоминали круглые слюдяные окошечки. Но иногда бабочка вместе с поразительной величиной была еще и расписана, как Арлекин, и мало того, с длинными «хвостами» на задних крыльях! Однажды, глухой ночью, к нам на поляну примчалась на свет сатурния такой поразительной величины, что мы забыли про сачки. Бабочка была много больше фута в размахе крыльев, ее можно было принять за птицу, если бы мы не видели ясно, что это бабочка. Мы даже успели заметить коричневый волнообразный узор ее крыльев с четкими глазками. Она летала в отличие от других павлиноглазок каким-то странным машуще-порхающим полетом и, облетев поляну, словно не обращая внимания на фонарь и не задерживаясь перед ним, скрылась. Такой громадной бабочки ни я, ни Альфред не видели никогда. Вряд ли это была совка Агриппина, самая крупная из бабочек мира. Эта была еще крупнее и явная Сатурния. Подобной нет и не было ни в одной мировой коллекции. Мы долго обсуждали ее появление. В живом мире недаром, по-видимому, существуют редчайшие уникумы, которых природа производит штучно, для потрясения живущих. И это может быть дерево, зверь, птица, насекомое, раковина, жемчужина, цветок, кристалл, растение с фантастическими свойствами. А меж людьми гераклы или словно бы мраморные богини. Рассказы же о чудесной павлиноглазке я слыхал от коллекционеров и собирателей, долго живущих на Амазонке.

Однако, вернусь к своим морфо. Крупнейшими из них считаются морфо Фанодемус, морфо Циссус и уже названная морфо Гекуба – эти бабочки, может быть, и не достигают восьми дюймов[29]29
  Восемь дюймов равны двадцати сантиметрам.


[Закрыть] в размахе крыльев, но по площади их превосходят любого парусника. Их величина приближается к квадрату и поразительна тем, что само тельце бабочки не толстое и не длинное. Крупные морфо встречаются не реже других видов, но все-таки, если б я не жил в Южной Америке столько лет и не преследовал их со всей страстью, я вряд ли заполучил их полный набор в свою коллекцию. Крупные морфо сразу бросаются в глаза не только гигантской величиной, они часто парят, не взмахивая крыльями, кругами планируют над лесными прогалинами и опушками. Иногда они словно замирают в воздухе, лишь слегка покачиваясь на восходящем потоке и словно бы с намерением спуститься. Но все ваши жадные и молящие ожидания тщетны, миг – и бабочка взмывает к вершинам на не доступную глазу высоту и пропадает в кронах гигантских деревьев. Но постепенно, изучив повадки морфо, мы стали ловить их и на водопоях. Как ни странно, у бабочек, и даже бабочек строго определенного вида, есть излюбленные места, где они держатся постоянно и также, где спускаются пить, то есть сосать хоботками водный раствор из песка или грязи. Если вам довелось вспугнуть редкую красавицу здесь в определенное время, я могу посоветовать ждать ее тут же на другой день и примерно в те же утренние или послеполуденные часы. Так я добыл несколько великолепных парусников и морфо на отмели у реки, которую периодически то заливало водой, то вода отступала. И на влажный илистый песок начинали слетаться всевозможные яркие бабочки. Более всего, целыми стаями прилетали пестрые и вонючие, как лесные клопы, геликониды, с ними вместе пьериды (белянки), нимфалиды всех размеров и окрасок, и меж ними, всегда царственно порхая вначале, а затем осторожно присаживаясь, складывал крылья уголком какой-нибудь парусник. Крылья папилио действительно в сложенном виде напоминали косой парус. И это «парус» белый, пестрый или черный всегда возвышается над скопищем пирующих бабочек других видов. Папилионид на Амазонке много, так что вначале просто теряешься в их разнообразии. Все время чудится, что ты вынул из сачка какой-то новый, не описанный еще вид парусника. Новый вид парусника – мечта всякого энтомолога. Лишь позднее понимаешь, что это мечта. Парусников и морфо натуралисты и коллекционеры замечали прежде всего. Вот почему гораздо легче найти новую нимфалиду, белянку, геликониду или сатира. На открытую нами отмель после отлива (я склонен думать, что на такой великой реке как Амазонка действительно есть приливы и отливы, как в океане) пореже прочих, но все-таки достаточно часто прилетали и морфо. Здесь я поймал несколько огромных самок и самцов морфо Гекуба, морфо Геркулес, морфо Циссеус и похожую на бабочку-белянку лишь с легким перламутровым отливом морфо Сильковского, а также совсем некрупную, но изумительно блестящую морфо Тамирис.