Текст книги "Всплыть на полюсе!"
Автор книги: Николай Михайловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
10
Весна приносит людям радость и новые надежды. Северяне полгода не видят солнца, и для них оно счастье вдвойне.
После долгой, невыносимо тоскливой полярной ночи в которой часами колеблются сполохи северного сияния будто завеса, скрывающая далекие неведомые миры, после метелей и ураганов наконец-то в небе повисает хилый желток, пока еще даже не похожий на настоящее солнце. Он светит, да не греет. И все же это первые признаки весны.
В такую пору небо отливает голубизной, вода светлеет, и что-то напоминает о юге. Увы, только напоминает…
Нынче весна шла победным маршем, и морякам было чему радоваться: на всех кораблях контр-адмирала Максимова стрельбы прошли с высокими оценками – итог нелегкого воинского труда. Впрочем, не все чувствовали себя причастными к этой победе.
После возвращения с моря Геннадий ходил удрученный. Поход он считал не очень удачным началом своей службы на корабле. История с навигационным комплексом наверняка стала известна всем, вплоть до адмирала, И наверняка все порицают Геннадия. Правда, ему в глаза ни одного худого слова не сказали. Но это еще ровно ничего не значит. Люди тактичны, делают скидку на молодость. Он не находил себе покоя… Правда, на работе это состояние не сказывалось. Таланов по-прежнему нагружал его делами и, нельзя жаловаться, относился к нему неплохо, при каждом удобном случае старался проявить свои дружеские чувства. Однажды он сказал:
– В последнее время вы мне что-то не нравитесь. Что с вами, Геннадий Данилович?!
И Геннадий признался:
– Да вот, история с комплексом…
Таланов рассмеялся.
– Чудак вы! Если по такому поводу волноваться, то совсем жизни не будет. Берегите здоровье, оно приходит граммами, а уходит килограммами. Вырабатывайте в себе иммунитет. Неприятности были, пронесло, и тут же забудьте. Старайтесь жить проще, и все будет в порядке.
– У меня так не получается, – сознался Геннадий.
– Не волнуйтесь, через несколько годков службы получится. Бытие определяет сознание. Обратите внимание на нашего командира. Сухарь сухарем. Попробуйте вывести его из терпения. Не выйдет! Горячие, не в меру экспансивные личности быстренько выходят в тираж, а он со своим иммунитетом сто лет проживет, ничего не станет. Поймите, Геннадий Данилович, наше героическое время требует железных нервов. Закаляйтесь, воспитайте в себе равнодушие, и тогда вам тоже сто лет жить и радоваться.
– Мне кажется, не в том счастье, сколько прожить. Как прожить – важнее…
– Побольше и получше, – улыбнулся Таланов. В руках у него был новый научно-фантастический роман и, судя по всему, он не мог дождаться уединения. – Не забудьте, сегодня у нас уйма дел: корректура карт, бумага о работе штурманского комплекса, заявки в гидроотдел на запчасти для приборов. Отнеситесь со всей серьезностью, Геннадий Данилович. Если затрет, я тут по соседству… – сказал он, подмигнув, и удалился.
Геннадий встал и помассировал руки, занемевшие от долгой работы над картами.
Порой кажется, что время движется куда быстрее часовой стрелки. Уйдя поутру в Североморск, Максимов успел наведаться в техотдел флота, заехал к редактору флотской газеты, вручил давно обещанную статью и точно, минута в минуту, был на приеме у командующего флотом. До ночи еще далеко, а он – дома. Торпедный катер выручает. Не успеешь оглянуться – ты у себя в Энской. В пути думал, застанет ли Доронина, и, сойдя на пирс, приказал немедленно его разыскать, а тот и в самом деле уже собрался в городок, стоял на автобусной остановке и ждал машину. Максимов встретил его добродушной шуткой:
– Что, под конвоем привели?
– Почти. Я было домой собрался…
– Скоро придется забыть о доме. Сюда перекочуем, Иван Петрович. Всерьез и надолго.
– Будет приказано, перекочуем, – невозмутимо ответил Доронин.
– Больше не буду таить. – Максимов по привычке положил руку на плечо Доронину. – Все решено! Пойдем с вами на полюс! Задача нам поставлена, прямо скажу… Даже не одна, две задачи. Ракетная стрельба с полюса…
Доронин кивнул понимающе.
– А дальше вот какая загвоздка. Вторая половина задачи совсем для нас с вами непривычна. Нам поручают установить на полюсе автоматическую метеостанцию.
– Но этим же занимается полярная авиация, – заметил Доронин.
– И авиация, и флот. А у меня есть еще одна коварная мыслишка… – с таинственным видом сообщил Максимов. – Хотелось бы заснять старт ракеты и кинопленку приложить к отчетным документам. Есть у нас кинолюбители?
– Как же! Лейтенант Кормушенко.
– Кормушенко? – удивился Максимов.
– Заправский кинолюбитель, со своими фильмами, если хотите, можно посмотреть.
– Ну что ж, предположим, Кормушенко. Да что же мы с вами стоим… Прошу, садитесь… – И первым сел в кресло. – Вам понятна суть?
– Так точно! Значит, придется высаживать людей на лед?
– Придется. Ледовый десант. Готовьте трех человек наверняка и резерв на всякий случай.
– Товарищ адмирал, сколько времени им придется пробыть на льду?
Максимов задумался.
– Трудно сказать. Задание рассчитано на несколько часов. Но, кто знает… Обстоятельства… Во всяком случае, будут приняты все меры безопасности. Получим специальное снаряжение, средства связи. Авиаразведка дает полную картину этого района. Случись что, – Максимов повернулся к карте, висевшей во всю стену, и указал на маленький кружочек, – здесь поблизости наша дрейфующая станция с вертолетами. Они будут в готовности.
11
В понедельник Геннадий явился на службу и услышал по радиотрансляции:
– Лейтенанта Кормушенко к командиру корабля.
Вошел в каюту. Командир отложил в сторону какие-то бумаги и жестом пригласил садиться. Потом он озабоченно потер лоб и, пристально взглянув на Геннадия, предупредил: все, что он узнает сейчас, пока должно остаться в тайне. И начал рассказывать о большом походе, намеченном на ближайшее время.
– Я не могу назвать район, куда мы пойдем. Одно скажу: пойдем далеко. Будем плавать подо льдами. И на лед должны высадиться. Вот тут-то и предстоит вам работа.
– Снимать придется? – догадался Геннадии.
– Не только. Если вас высадят на лед, не растеряетесь? – Доронин посмотрел Геннадию в глаза.
Геннадий пожал плечами.
– Наверно, нет. Смотря, что там нужно делать, – ответил он нетерпеливо, ожидая подробностей.
Доронин встал, прошелся по каюте раз, другой и остановился перед Геннадием, высокий, лобастый, провел ладонью по голове и неторопливо, почти слово в слово, повторил то, что узнал от Максимова насчет старта ракеты, установки автоматической метеостанции и киносъемки на полюсе.
– Вы представляете тысячи километров ледяной пустыни… – с увлеченностью начал Доронин. – Нужно иметь полную картину погоды в Арктике и на всем протяжении Северного морского пути.
– На то есть дрейфующие станции, – заметил Геннадий.
– Правда, есть. Их немного. Слишком это дорого. А риск… А человеческие жизни… Если льдина треснула – можете представить, во что обходятся спасательные работы! Автоматическая метеостанция – умная штука. Установили – и никаких забот! Стоит она год, а то и больше, по нескольку раз в сутки передает по радио сведения насчет силы ветра, влажности и прочее. Треснет льдина, погибнет аппаратура – тоже беда невелика…
– Что же, к нам прикомандируют метеорологов?
– В том-то и дело, что нет. Вам все придется выполнять своими силами. Установить станцию и произвести съемку старта ракеты…
– С моим любительским киноаппаратом, может, ничего не получится, – засомневался Геннадий.
– Наивный вы человек! Дадут аппаратуру, какая вам и не снилась… Кроме того, вам будут приданы еще два человека из рядового или старшинского состава. Подумайте сами, кто, на ваш взгляд, необходим. Я доложу адмиралу, он рассмотрит предложение и окончательно решит. Имейте в виду, пока никому ни слова… – повторил он.
Геннадий вышел из каюты и направился в штурманскую рубку. Возникала масса вопросов, и прежде всего хотелось понять, почему решили ему дать такое поручение? Ведь есть на корабле другие офицеры, более заслуженные, опытные!
А кого же взять с собой? Пчелка бы подошел… Только разве его отпустят? Впрочем, имеется же у него помощник. А вторым надо конечно же взять Голубева!..
12
На улицах появились афиши. Впервые в бухту приезжал симфонический оркестр Ленинградской областной филармонии. Обычно концерты устраивались в Мурманске, Североморске. А жители далеких баз довольствовались телевизионными передачами.
Кормушенко тоже взяли билеты, но пришли с опозданием. На цыпочках прокрались к своим местам. Вера быстро глянула вокруг.
– Гена, почему Максимовых нет?
Геннадий сразу же насупился: «Ну, ясно: пять минут до похода, адмирал не счел возможным уйти с корабля, а лейтенант слушает симфонии…»
Правда, совесть его чиста. Не настаивал, не отпрашивался, просто сообщил командиру корабля: «Жена купила билеты на концерт. Как быть?» – и услышал в ответ: «Раз билеты есть – идите». Очевидно, Доронин считал, что Геннадию нужна какая-то разрядка. В последние недели ему крепко досталось: службу нес наравне со всеми, а по вечерам вместе с Пчелкой и Голубевым они по чертежам изучали устройство метеостанции, сидели над книгами о технике киносъемки, а кроме того, возились с аппаратами, присланными из Москвы, делали пробные съемки, после проявления смотрели кадры, разбирали ошибки… Ведь придется снимать двумя аппаратами – обычным способом и так называемой рапидной съемкой, позволяющей увидеть на экране движение в замедленном темпе.
Никогда прежде Геннадий не ощущал такой тревоги и озабоченности: все время находишься во власти одной идеи и даже во сне шагаешь с друзьями по снежному полю…
В антракте вышли в фойе. Геннадий озабоченно вглядывался в публику, хотелось встретить кого-нибудь из сослуживцев. Увы, он оказался в одиночестве. Кругом – посторонние люди. Ему стало еще горше, решительным жестом он взял Веру за руку:
– Пошли домой.
– Что ты! Во втором отделении самое интересное.
Геннадий рассердился:
– А мне надо на корабль.
Вера в таких случаях не перечила.
Геннадий проводил ее до самого дома. У дома остановились. Он держал Верину руку, и в эту минуту она показалась ему трогательной и боязливой. Хотелось смотреть и смотреть на нее. Но надо идти… Уж так устроена жизнь военного человека, что «надо» все время оказывается превыше всего остального. Он коснулся губами холодной щеки.
– Прощай, мышонок. Может, еще успею забежать.
– Не прощай, а до свидания, – поправила она и крепко прижалась к его груди.
А Максимовы?
В тот день Анна Дмитриевна попросила начальника клуба оставить для них места, но когда она сообщила о концерте Михаилу Александровичу, он только хмыкнул в трубку: «Соблазнительно! Постараюсь освободиться. Но за успех поручиться не могу…»
Несколько дней назад в Энскую губу вошел специальный корабль с двумя длинными ящиками на борту. Вскрыли ящики, и блестящие металлические сигары осторожно погрузили в контейнеры подводного атомохода. Никто, кроме Максимова и Доронина, не должен знать всех деталей похода.
Максимов находился в том приподнятом состоянии, какое нередко бывает у людей всех возрастов и профессий в канун больших событий. Так чувствует себя студент перед экзаменом; конструктор, день и ночь несущий, вахту у испытательного стенда изобретенной им машины; композитор, когда впервые со сцены исполняется его новая симфония.
Дирижер еще только взмахнул палочкой, а творец музыки предельно возбужден: радость и тревога будоражат его сердце.
…Было уже поздно, когда все наконец разошлись. Максимов, оставшись один, снял трубку и позвонил Анне Дмитриевне. Обрадовался ее голосу, повеселел, точно сбросил с себя многодневную усталость.
– Не сердись, Анечка, честное слово, хотел составить тебе компанию, а тут началась такая музыка – никакого концерта не надо. Завтра опять полундра… Ты уж не обижайся, скорее всего – не смогу вырваться.
Как ни была Анна Дмитриевна привычна к таким положениям, как ни сроднилась и с внезапными отлучками мужа, и с задержками до глубокой ночи (а то и до следующего дня) в штабе или на кораблях, с вечными неожиданностями, со всегдашними секретами, все-таки она оставалась самой обычной женщиной…
Получив очередной нагоняй, контр-адмирал только тряхнул головой. Да-с, ничего не попишешь!
Он налил чаю и не спеша отпивал глоток за глотком. Хотелось отключиться от всего, чем занимался целый день. Но мысли и душевные силы были по-прежнему сосредоточены на предстоящем походе, которым жили на базе все – от адмирала до кладовщиков продчасти.
13
…Странное и даже удивительное ощущение владело Максимовым. Просыпаясь, он лежал на узеньком кожаном диване, и кругом была совсем другая жизнь, чем та, к которой он привык изо дня в день: никто не звонил по телефону. Южанин не протягивал бумаг на подпись, не вызывали на совещание в Североморск. Тот мир остался на далеком берегу…
Адмирал неторопливо, но без медлительности – как в самый обычный день – вставал, одевался и, наливая из своего неизменного термоса крепкий «морской» чай, думал о предстоящих заботах. Он вспомнил разговор накануне похода с главнокомандующим Военно-Морским Флотом, его заботливые напутственные слова и напоминания, запечатлевшиеся в памяти Максимова: «Учтите, по ту сторону океана вовсю рекламируют «подледную стратегию». Я перед отъездом к вам читал в американском журнале статью военного обозревателя. Он, видите ли, называет Северный полюс стратегическим центром третьей мировой войны. Опасается, как бы мы там не устроили свои военные базы. Ну, базы мы создавать там не собираемся, а чувствовать себя полными хозяевами нам и сам бог велел».
Интерес Максимова к океанографии был хорошо известен всем близким и сослуживцам, часто в разговорах за столом принимал участие Юра, и ему незаметно передалась отцовская страсть. Недаром, окончив школу, сын пошел не куда-нибудь, а в кораблестроительный институт – он мечтал о кораблях будущего…
О, если бы человеку было дано две жизни! Тогда, возможно, вторую свою жизнь Максимов посвятил бы изучению богатств мирового океана: он часто старался представить то, возможно и не близкое, время, когда во всех странах мира победит коммунизм, люди будут без страха жить на этой планете, отдавая силы науке, знаниям, творчеству.
А пока в мире идет борьба, счастье созидания выпадает на долю далеко не всех. Ты – создаешь, а мне приходится нести вахту, охраняя твое созидание и тебя самого, и всю твою землю. На то и советский военный флот, и ракеты, и этот поход. Да и вся жизнь Максимова.
…Пошел седьмой день с тех пор, как команда подводного атомохода распрощалась с огнями последнего маяка. В подводном положении корабль изредка показывал глазок перископа, И всякий раз перед взором вахтенного офицера расстилался пустынный океан: белые гребни катились бесконечной чередой, до самого горизонта. Небо было в серых тучах, и казалось, что они своими краями задевают гребни волн.
Но прошли дни, и над лодкой появился крепкий ледяной потолок. Странное, даже неприятное чувство порой охватывает людей при мысли, что корабль закупорен в толще воды под ледяной броней.
Максимов вышел из каюты и увидел в центральном посту Доронина, который с утра обошел все отсеки и боевые посты и теперь сидел перед экраном гидролокатора. Глаза его щурились и неотрывно следили за бесконечной серой полосой, которая то светлела, то темнела… Он доложил, что все нормально, никаких происшествий, корабль идет на заданной глубине; до пункта назначения осталось тридцать миль. Максимов прошел дальше, в штурманскую рубку.
Таланов рывком поднялся и застыл в напряженной позе. Максимов приблизился к столу, взглянул на карту: да, восемьдесят девятая параллель осталась позади. Линия, начерченная автопрокладчиком, взбиралась на самую макушку земли, где переплетаются невидимые меридианы, образуя густой плотный пучок – Северный полюс.
– Каков потолок? – обратился он к Таланову.
– Лед толщиной три метра.
Максимов молча направился к двери.
Таланов опустился на стул.
Дернул же его черт в канун похода прийти к командиру корабля и возражать против назначения Кормушенко во главе ледовой группы! Доказывал, что не может остаться без младшего штурмана.
Скоро Максимов вернулся в центральный пост и остановился у экрана гидроакустического комплекса: целей не было, акустик время от времени докладывал: «Горизонт чист!»
Наступил час смены вахт. Из отсеков потянулись матросы, старшины; стараясь не нарушить порядок, бесшумно занимали свои места. Вместе с новой сменой в центральном посту появились и трое десантников с санками, палаткой, тремя ящиками с аппаратурой, продуктами и другим снаряжением.
Увидев Максимова, Геннадий вытянулся и отрапортовал:
– Товарищ адмирал! Ледовая группа к высадке готова. Командир группы лейтенант Кормушенко…
Максимов взглянул с симпатией на бледное худощавое лицо лейтенанта с тонкой полоской усов и резко выдававшимися скулами, тронул сумку с кинокамерой, висевшую через плечо.
– Пленки хватит?
– Шесть запасных кассет, товарищ адмирал.
– После выстрела снимайте сколько влезет. Слышите?! Вот их непременно запечатлейте, – показал он на спутников Геннадия. – Получится исторический фильм. Это вам не Крым. На полюс так просто не доберешься…
Все трое улыбнулись. Они стояли руки по швам, одинаковая неуклюжая полярная одежда стерла различие между ними. Геннадий мало чем отличался теперь от широкоплечего мичмана Пчелки и маленького старшины штурманских электриков Голубева с походной рацией за плечами. Плотные серые свитеры, стеганые брюки и меховые унты. Все, как один.
– Ну что, товарищ мичман, еще одно, последнее сказанье?.. Вам, наверно, никогда не снилось такие ульи ставить на полюсе, – улыбнулся Максимов, показывая на ящики с приборами и металлические треноги, на которых предстоит смонтировать метеостанцию.
– Кажу честно, не думав, товарищ адмирал.
– Теперь вы будете универсальным пчеловодом: и на земле, и на полюсе…
– Туточки, я бачив, все пчелы белые, особо когда снижний заряд налетит, бисова сила, – отшутился мичман.
Послышался доклад из штурманской рубки: «До места осталось пятьдесят кабельтовых». Стрелка часов бежала по кругу, время приближалось к полудню.
Там, в родных краях, радисты уже настраивались на волну подводного атомохода: откуда им знать, что лодка в зеленой толще океана не может найти полынью.
Всю аппаратуру – высокочувствительные телевизионные камеры, эхоледомеры, перископы – направили на поиск этого долгожданного «окна». Максимов не отходил от телевизионной установки. Он пристально всматривался в экран. Рядом с ним, в таком же нетерпеливом ожидании, стоял Доронин.
Двенадцать. Время вышло! А на телевизионном экране беспросветная темнота, перья эхоледомера не сходятся. Максимов явно нервничает. Заложив руки за спину, измеряет шагами небольшое пространство центрального поста. Глянул на Доронина и усмехнулся.
– Что-то нам не светит, командир.
– Морозно, товарищ адмирал. Возможно, к нашему приходу затянуло окошки.
– Не может быть. Одни затянуло, другие откроются…
Он собирался еще что-то сказать, но послышался голос вахтенного на эхоледомере:
– Полынья!
Быстро отдавались команды.
Командир слегка приподнял перископ. Поочередно с Максимовым они жадно припадали к окулярам, но тут же наступало разочарование: перед глазами чернела все та же подледная вода. Значит, полынья осталась где-то позади…
Новые команды. Атомоход ложился на обратный курс, шел самым малым. И вдруг, застопорив ход, командир посмотрел в перископ и, заметив слабый изумрудно-зеленоватый отблеск, сообщил: «Кажется, нашли!»
Он не ошибся: над атомоходом появилось разводье, оно полностью открывалось в поле зрения перископа.
– Товарищи! Будем всплывать на полюсе! – объявил Максимов. Его взгляд задержался на десантниках, готовых к высадке.
Доронин и все остальные, находившиеся в центральном посту, стояли в сосредоточенном молчании, следя за стрелкой глубиномера… Насос откачивал воду из уравнительной цистерны. Лодка медленно всплывала. На глубине десяти метров Доронин поднял перископ, осмотрел полынью и скомандовал:
– Продуть среднюю!
Всплывали осторожно. Открылся люк. Первыми вышли на мостик Максимов и Доронин. Морозный ветер ударил в лицо. Вокруг хмуро, пасмурно, неприглядно. Максимов видел глыбы торосистого льда самой причудливой формы и думал о коварстве ветра на полюсе: сейчас он безобидно резвится над поверхностью льда, а может превратиться в жестокий ураган.
Лодка оказалась в центре полыньи, малым ходом подошла к краю поля. Радисты передали радиограмму в штаб флота, а матросы рулевой команды спустили трап.
– Итак, – в последний раз напомнил Максимов, обращаясь к десантникам, – вы сходите на лед и двигаетесь заданным курсом… В точке «А» Кормушенко и Голубев устанавливают аппаратуру и готовятся к съемке, а вы, мичман, в точке «Б» обследуете крепость и толщину льда. Если трещин нет, начнете устанавливать метеоаппаратуру. Все время держите с нами связь по УКВ. На случай если станция выйдет из строя или будут другие неполадки – у вас есть про запас ракеты. Насчет условных сигналов мы договорились. Пришли в заданную точку – немедленно докладываете о готовности и ждете сигнала. Увидев красную ракету, знайте, что на корабле объявлена боевая тревога и мы готовим к старту ракету… Что же еще?.. – Максимов на минуту задумался. – Если что-нибудь непредвиденное произойдет, нервничать не надо. Вам будет обеспечена помощь. Вопросы есть?
– Все ясно, товарищ адмирал! – отозвался Геннадий.
– Ясно, – подтвердили его спутники.
– Ну, а коли ясно, ступайте! Счастливого пути! – Он обнял всех по очереди и проводил до трапа.
Двое саней, нагруженных аппаратурой, продуктами, палаткой спустили на лед. В одни впряглись Геннадий с Голубевым, другие волочил за собой мичман Пчелка.
Удаляясь, они несколько раз поворачивались к кораблю и размахивали руками, постепенно их фигурки превратились в маленькие черные точки, хорошо заметные на ослепительной белизне снега.
Резкий встречный ветер, который моряки зло называют «мордотык», крутился низко, над самым льдом, бросал в лицо острые снежные иголки. Пороша заметала следы трех моряков, пробивавшихся в неведомую даль.
Порой они почти исчезали среди этой беспрерывной пляски снежного вихря, а когда ветер стихал, их фигурки снова чернели на льду. Теперь они шли, не замедляя шага, не оглядываясь.
Максимову, глядевшему им вслед, почему-то вспомнились военные годы. Вот так же наши корабли ходили на Новую Землю и моряки отправлялись по льду к Мысу Желания, чтобы доставить маленькому гарнизону боеприпасы и продовольствие.
Не хотелось уходить с мостика. Казалось, пока вот тут стоишь наблюдаешь – все хорошо, а спустись в центральный пост – может случиться всякое…
Снизу послышался голос:
– Прошу разрешения на мостик, товарищ адмирал. Вам радиограмма из штаба флота.
– Добро! – отозвался Максимов.
Матрос протянул листки. Максимов прочитал их, отдал обратно и, взглянув на часы, сказал себе: «Пора!»
