Текст книги "Всплыть на полюсе!"
Автор книги: Николай Михайловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Трофимов вернулся в каюту, открыл иллюминатор, вихрем ворвалась струя морозного воздуха. Сев в кресло, он принял любимую позу Зайцева, – откинувшись на спинку и широко расставив ноги, задумался. «Конечно, жаль человека. Если формально подходить, то, может быть, и следовало произвести атаку, пробомбить небольшой участок. Скорее всего, мы никакой лодки бы не потопили, а был бы повод для оправдания. Зато, будь в этом месте лодка, мы могли получить сдачи так, что остались бы от всего нашего конвоя рожки да ножки… Во всяком случае, с меня взятки гладки. Я не принимал решения, на то и командир, чтобы иметь свое собственное мнение…»
Трофимов постарался отогнать от себя неприятные мысли, переключился на другое: «Надо устроить большую приборку, привести корабль в полный порядок. Если Зайцева отстранят, наверняка явится начальство. Пусть видят: Зайцева нет, а служба идет. Под руководством помощника, который тоже не лыком шит. Службу знает. Был и снова может стать неплохим командиром корабля. Кто может поспорить? Максимов? Так его уже нет. Почил во бозе…»
И вдруг мысль породила тревогу: «А если меня вызовут, что да как? Еще за чужие грехи потребуют ответ держать…»
Глава седьмая
Был третий час ночи. Зайцев вздрогнул, почувствовав чье-то прикосновение, открыл глаза и не сразу понял, где он и что происходит. Маленький круглолицый мичман склонился над ним:
– Товарищ командир! Там ваш тральщик пришел.
– Какой еще тральщик?
– Тральщик из вашего дивизиона. Будто бы комдива спасли…
– Максимова?
– Так точно!
– Да неужели?
Зайцев дружески обнял мичмана, тряс его за руку, потом с торжествующим видом сел на диван и никак не мог поверить в это известие.
– Так, значит, действительно спасли?
– Спасли, спасли, – подтвердил мичман.
– Где же он?
– Там, на корабле… Сейчас увидите…
– Вот здорово! Я быстренько…
Вскочив с койки, он поспешно оделся и через несколько минут шагал в темноте вдоль пирса. Мела пурга, снег слепил глаза и забивался за воротник, ноги то и дело сползали с деревянных мостков, и он тонул по колено в снегу, цепляясь за канат, поднимался и шел дальше.
Он забыл о неприятном разговоре с командиром базы, об оскорбленных чувствах – обо всем решительно забыл. Он был во власти одного радостного чувства: Миша спасен, вернулся с того света…
Тральщик, к которому подошел Зайцев, был похож на громадину льда, отколовшуюся где-то на полюсе и приплывшую сюда нежданно-негаданно. Войдя в каюту, Зайцев обомлел: Максимов лежал на койке с желтым пергаментным лицом и темными кругами вокруг глаз, потерявший прежний облик, совершенно неузнаваемый…
Вокруг стояли и сидели офицеры. Зайцев осторожно подошел и взял его за руку, ощутив жар. Он не знал, что сказать, и держал его руку в своей, пока Максимов сам не произнес:
– Молодцы! Спасибо за транспорты!
Голос его звучал, на удивление, твердо. Зайцев ощутил крепкое пожатие. Он никогда не ожидал услышать эти слова от человека, только что пережившего такую страшную трагедию…
– Совсем не молодцы. Прошляпили лодку. Можно было ей дать жару…
– Да, ты прав. Это досадно, не могу себе простить… – с огорчением медленно проговорил Максимов. – Мой акустик поймал шумы винтов, но не успел доложить. Значит, поздно ее обнаружили и поделом наказаны. А вы тут ни при чем…
Зайцев не ожидал такого признания и смущенно отвел глаза в сторону.
– Виноваты все… Теперь уже поздно каяться… Как ты?
– Поплавали малость, потом заметили плашкоуты с огоньками, подгребли к ним, а там скоро и наши подоспели, уцелевших подняли на борт. Погибли многие… Ну а мне ничего не сталось. Согреться надо, и пройдет…
К Максимову подошел фельдшер и протянул таблетки:
– Примите лекарство, товарищ комдив, и рекомендую заснуть…
– Да, да, выспись, отдохни. Будет время, наговоримся, – сказал Зайцев и вместе со всеми остальными офицерами вышел из каюты.
Через несколько дней Максимов сидел в кабинете командира базы и убеждал его:
– Нельзя было капитана третьего ранга Зайцева обвинять в трусости. Он – боевой офицер, недавно участвовал в проводке кораблей из Америки, и такого с ним не случалось. Быть может, если подходить формально, получается – виноват…
– Не формально, а по закону, – вставил Назаров. – Согласно уставу наступление есть лучшее средство обороны.
– Ну что ж! – упорствовал Максимов. – Закон тоже можно толковать по-разному. Я много думал, и для меня эта история предстает в несколько ином свете. Зайцев увидел гибель нашего корабля. Решил, что здесь минное поле, и вместо преследования немецких лодок, атаки их глубинными бомбами решил спасать транспорты. Это ему казалось главным. Стало быть, он не совсем правильно оценил обстановку. Ошибка всегда ошибка, а трусость нечто другое.
– Я в трусости его не обвиняю. Это ему приснилось. Апломб! Гигантское самолюбие! Не будем спорить, он должен был атаковать лодку.
Разговор был прерван телефонным звонком. Назаров снял трубку, на лице появилась озабоченность.
– Да, сейчас буду! – сказал он и, обращаясь к Максимову, добавил: – Извините, меня вызывают к оперативному.
Максимов остался в кабинете один. Он беспокойно ходил из угла в угол, никак не мог примириться с мыслью, что погиб корабль и значительная часть команды, в том числе и командир корабля Проскуров. Максимов вспомнил его жену Надюшу – Найденыша, и сердце сжалось от боли. Он себя винил во всем, свою собственную нерасторопность…
Назаров скоро вернулся, мрачный, озадаченный.
– Что случилось, товарищ контр-адмирал? – осведомился Максимов.
– Наши предположения полностью подтвердились. Получено радио с батареи Мыса Желания. Немецкая подводная лодка всплыла и обстреливает батарею. К счастью, люди живы-здоровы. Да вот беда, у них нет снарядов, ответить не могут. К тому же прямое попадание в склад с продовольствием. Командир батареи просит, умоляет выслать самолеты или корабли, найти, уничтожить эту проклятую лодку и срочно забросить боеприпасы, продовольствие.
– Какая чертовщина! – с досадой проговорил Максимов.
– А у меня пиковое положение, – развел руками командир базы. – В моем подчинении ни самолетов, ни кораблей… Два катерных тральщика. Их моментально раздавит во льдах… – Он сделал паузу, и Максимов ощутил на себе его пристальный взгляд. – Слушайте, товарищ Максимов, а не можете ли вы что-нибудь предложить? – почти взмолился он.
– Я бы рад. Да ведь на одном моем тральщике дизель испорчен, ремонт дней на пять-шесть, а там небось лед, и нам никак не пробиться. Вот разве что Зайцев…
– Справится ли ваш Зайцев?! Все-таки дальнее путешествие…
Назаров провел рукой по карте. Получалось солидное расстояние.
– В том, что он справится, можете не сомневаться. А кроме того, я с ним пойду.
Назаров обрадовался:
– Вот это другое дело. Я слушал вас и думал: человек родился адвокатом. Я понимаю, дорогой товарищ комдив. Зайцев ваш подчиненный, даже друг. Но разве можно в угоду дружбе приносить наши общие интересы?!
– Вы ошибаетесь, товарищ контр-адмирал. Дело совсем не в дружбе. Я хочу быть объективным. Он выполнил главную задачу – привел транспорты. Не мог же он бросить транспорты на произвол судьбы и спасать нас.
– Разве вам не ясно, он первым долгом обязан был пробомбить район, принять меры для уничтожения вражеских подводных лодок?
– Вы правы. И все-таки он много пережил, не стоило затевать это разбирательство. Итак, мы пойдем вместе. Доложите комфлоту. К тому времени, как получите «добро», – мы будем готовы.
Глава восьмая
Василий Шувалов отстоял четырехчасовую вахту, промерз, ноги и руки задеревенели. Спустился вниз, выпил свои сто граммов, стакан крепкого чая, а все же знобило, хотелось тепла. Решив вздремнуть, он вошел в кубрик.
Матросы, зная, что Шувалов ближе всех к Максимову, обрадовались его появлению и забросали вопросами:
– Как здоровье комдива?
– Пострадал малость, а держится крепко.
– Что же тральщик, спасавший комдива, не отвечал на наши запросы?
– У них рация испортилась…
Разве признаешься во всеуслышание, что после гибели корабля Шувалов никак не мог успокоиться. Он винил во всем Зайцева и Трофимова…
Шувалов разделся, лег на койку, а заснуть не удавалось. Мешал незатихавший шум, говор, шутки, смех, сдобренный солеными матросскими словечками. Он не прислушивался к разговорам, глядя в подволок, вспоминал погибшего друга старшину Бородавку. «Эх, Федя, Федя! Неужто больше никогда не свидимся, не пойдем в кино, в гости к девчатам? А Зинка из военторговской столовой? Она с ума сойдет, когда узнает, что тебя уже нет. Все было слажено, свадьбу собирались сыграть после похода. Такой парень! Такой парень!» С этой мыслью Шувалов заснул.
После совещания в штабе базы Зайцев возвращался на корабль. Он узнал о походе к Мысу Желания. И не только об этом…
Когда гнев командира базы прошел и разговор протекал в спокойных тонах, он сказал, обратившись к Зайцеву:
– Вам не грех было посоветоваться с помощником. Все-таки он много плавал…
И тут Зайцев признался:
– Я принял его совет. Жалею. Своей головой надо было думать.
– Приняли? Странно. Трофимов утверждает, будто это ваше единоличное решение.
– Пусть будет так! – согласился Зайцев, а самого передернуло от досады: кому доверился!
Он вспомнил решительный тон, которым Трофимов убеждал, что здесь мины, а не подводные лодки, и стало невмоготу… Рассказать, что ли, как все было? Нет, еще подумают – Зайцев выкручивается. А он вовсе не собирается свалить вину на кого-то. Он командир корабля. Сам принял решение. Ему и ответ держать!
…Мела пурга, снежные вихри кружились, сплетались в клубки и неслись по земле. Под порывами шквального ветра скрипели мачты, железо гремело на крышах портовых зданий. Корабль, пирс и все окружающие постройки утонули в темноте, сквозь которую мерцал, раскачиваясь на гафеле, один-единственный синий огонек.
Матрос, стоявший у трапа, кутался в густую овчину полушубка. И глаза его напряженно смотрели в темноту.
Зайцев вырвался из мрака и оказался возле самого трапа. Матрос увидел неясную фигуру в снегу и хотел было крикнуть: «Стой, кто идет!», но не успел и рта раскрыть, как услышал знакомый голос:
– Смотри, как бы тебя не замело!
Матрос крикнул «Смирно… Вольно», а затем пробормотал сквозь зубы:
– Не заметет. Привычны, товарищ командир…
На палубе он встретил Трофимова.
– Здравия желаю, товарищ командир!
– Здравствуйте! – сдержанно ответил Зайцев и, не задерживаясь, быстро прошел дальше.
За ним едва поспевал Трофимов. У самой двери в каюту он смущенно спросил:
– Как у вас там, товарищ командир? Обошлось?
– Обошлось! – бросил Зайцев и перед самым носом Трофимова бесцеремонно захлопнул дверь.
И почему-то опять вспомнился вежливый, предупредительный американский капитан, его улыбка, блеск зубов и упрямые доводы: мы живем в век практицизма. Отношения между людьми строятся на взаимных выгодах. Если человек тонет – он остается один. Никто не бросится его спасать. Никто не заступится. Сам боится пострадать.
Убогая философия! И Зайцев еще раз с уважением подумал о Максимове.
Расшнуровав ботинки, он снял брюки и вытянулся на койке. Спать не хотелось. Он скрестил руки над головой и напряг весь свой разум, чтобы ответить на вопрос: почему Трофимов обманул командира базы? Побоялся ответственности или хотел все сделать, чтобы Зайцев больше сюда не вернулся?
Удивительное стечение обстоятельств: второй раз судьба его сводит с этим человеком. «Злой дух живет в Трофимове», – подумал Зайцев и тут же посмеялся над собой. Никаких злых духов не существует. Век живи, век учись… У человека, тем более военного, всегда должна быть уверенность в своих силах, своя твердая позиция. Если ты рохля, другим в рот смотришь и ждешь, что они подскажут, – грош тебе цена! Ты не заслуживаешь уважения. Тебе нельзя доверить корабль и человеческие жизни, потому что в минуту, когда нужно принять решение, ты засомневаешься в самом себе и погубишь задуманное дело. Не легкой ценой пришел Зайцев к пониманию этой, быть может и не сложной, житейской истины…
И все же ему не давала покоя другая мысль: зачем Трофимов подсказал решение уйти – по незнанию обстановки или со злым умыслом?..
Утро не принесло облегчения. Болела голова, покалывало сердце.
В каюту явился инженер-механик, протянул руку и со свойственной ему доброжелательностью поздравил командира с окончанием всех неприятностей.
– Спасибо. Пришлось там попотеть…
– Да, нехорошо получилось, – подтвердил Анисимов. – Мы ведь могли сбросить глубинные бомбы, если не потопить, то хоть как следует шугануть немцев, а тем временем оказать помощь Максимову.
– Кто же знал, что там были лодки?! Ведь не я один, Трофимов тоже принял их за мины.
– Ну что Трофимов! Ему не отвечать. Он скользкий как налим. Сегодня говорит одно, завтра другое.
Зайцев пристально посмотрел в глаза Анисимову:
– Вы думаете, он ошибся?
– Конечно. Зачем же ему вас путать… Урок, товарищ командир, на всю жизнь.
Зайцев задумался: «Урок! И к сожалению, не первый!»
– Теперь какие планы, товарищ командир? – осведомился Анисимов.
– Задание есть. Пойдем к Мысу Желания. Там немецкая подводная лодка орудует, обстреляла и сожгла продовольственный склад. Мы должны доставить продовольствие и боеприпасы…
– Ледокол будет? Или как?
– Наивный человек! Какой ледокол? Откуда он возьмется? Должны пробиваться своими силами.
– Как можно самим, если там плавучий лед!
– Должны, понимаете – должны! – упрямо повторил он.
Анисимов стоял озадаченный, он знал, как трудно и опасно плавать в эту пору на Крайнем Севере. Чем ближе к полюсу, тем больше туманов, толще и плотнее льды. Однако нельзя было не понять Зайцева: у него нет выбора, он не может возражать, если комдив принял такое решение и сам идет вместе с ними.
Глава девятая
От большой пузатой цистерны на берегу протянулись шланги: корабль заправляли соляром. Подходили машины со снарядами и продовольствием. Матросы проворно подхватывали на спину ящики, мешки и нескончаемой чередой шагали по трапу туда и обратно, туда и обратно…
В разгар аврала на пирсе показался Максимов вместе с Шуваловым. Матросы, работавшие на погрузке, остановились, застыли руки по швам. Они стояли молча, и только улыбки на лице могли передать их радость.
После команды «Вольно» все бросились к комдиву, образовался живой забор, сквозь который не мог пробраться даже Зайцев.
Справлялись о самочувствии, вспоминали каждый свое, и никто не решился спросить о гибели корабля. Максимов сам начал рассказывать. Матросы слушали опустив голову, точно отдавали дань уважения погибшим товарищам. А Максимов смотрел на молодые лица и думал: «Люди всегда должны друг другу, знакомым и незнакомым. Если человек живет честно, правильно, значит, он живет для всех и для общего дела, а иначе его жизнь ничтожная, дрянная. Никто о нем не вспомнит, никому он не нужен».
После всего, что довелось пережить, Максимов еще больше в это поверил, и единственное, что владело всем его существом, – не остаться в долгу перед погибшими друзьями. «Если суждено уцелеть, то только так, чтобы жить, отдавая себя людям и делу, которому ты служишь. А если погибать, то тоже, как они, в битве за людей…»
Корабль снимался со швартовов в десять ноль-ноль. В этих краях еще только наметился рассвет, небо светлело, а вода казалась черной как смола. К счастью, стихли бушевавшие всю неделю колючие северные ветры и островная земля, покрывшаяся глубоким снегом, лежала в полном покое.
Зайцев стоял на мостике в валенках, кожаном пальто на меху, ушанке и смотрел вниз на палубу, на боцмана, покрикивавшего на своих молодцов, поглощенных работой.
С берега отдали концы, между кораблем и пирсом пролегла узкая полоса воды.
Удаляется, остается позади бухта и домики, раскинувшиеся на побережье. Где-то там кабинет сурового командира базы. Накануне вечером, когда Максимов и Зайцев явились к нему осведомиться насчет обстановки и получить последние указания, контр-адмирал Назаров был вежлив, предупредителен, сообщил все данные о противнике и, пожав руку Зайцеву, в качестве напутствия сказал:
– Мне хочется, чтобы на этот раз вы оправдали наши надежды. Помните – только победителей не судят…
«Только победителей» – так сказано не зря. Значит, хотят посмотреть, на что он способен. В бою проверяются люди. А как сложится обстановка – трудно заранее предвидеть. «Хорошо хоть я не один, рядом Михаил, в случае чего поможет…»
Пока Максимов отдыхал, Зайцев один находился на мостике, обдуваемый холодным колючим ветром, со всего размаха набрасывавшимся на мостик и готовым сорвать парусину обвесов и свалить с ног людей, пытающихся с ним спорить…
Издалека катились пенистые валы, тральщик прыгал с волны на волну, раскачивался, как скорлупка: то зарывался носом в пучину, то снова взмывал на высокий гребень. В такие минуты палуба казалась крутой горкой. Зайцев опасливо глядел на ящики со снарядами и продукты, укрытые брезентом, принайтовленные жестким тросом, словно приросшие к палубе. Что ждет впереди…
Шувалов заступил на вахту. Он сменял своего напарника Серегу Голубкова, робкого большеголового парня, с глазами навыкате и испугом, застывшим на лице. Поначалу парнишка был заражен болезнью, которую Шувалов метко называл «перископоманией»: ему все чудились перископы, за гребешком каждой волны, ему казалось, таится перископ немецкой подводной лодки, а пустые бочки он неоднократно принимал за вражеские мины. Шувалов терпеливо учил своего напарника отличать «где бог, а где черепаха».
– Ну как, друже? – обратился он к съежившемуся Сереге.
– Холодно! – ответил тот.
– Сколько перископов видел?
– Ни одного, – на полном серьезе ответил парень.
– В таком случае давай топай на отдых, – проговорил Шувалов, сняв с его груди бинокль, висевший на ремешке.
Серега обрадовался возможности согреться, но сделал вид, что не торопится, еще несколько минут потоптался возле Шувалова и незаметно исчез.
А Шувалов наводил бинокль на темные волны с белыми гребешками, катившимися бесконечной чередой и как будто соревновавшимися вперегонки одна с другой. Через минуту его голос прорезал морозный воздух:
– Самолеты противника!
Зайцев поднял голову, окинул глазами небо, обложенное тучами, и не мог понять, что за самолеты почудились Шувалову, где они. Хотел было спросить, но действительно услышал далекий гул. Видимо, немецкий самолет-разведчик совершал далекий рейд.
– Боевая тревога! – скомандовал Зайцев и тут же услышал пронзительные звонки колоколов громкого боя и топот ног матросов, разбегавшихся по своим боевым постам.
Выбежал Максимов и увидел корабль, ощерившийся стволами зенитных автоматов.
Самолет прошел стороной на большой высоте, не обнаружив корабля, и вскоре растаяли глухие звуки мотора. Зайцев отметил про себя: «Молодчина Шувалов!»
– Старшина сигнальщиков, благодарю за бдительность! – громко, так, чтобы все услышали, прокричал он.
Шувалов повернулся лицом к Максимову и глухим, простуженным голосом ответил:
– Служу Советскому Союзу!
Максимов спустился вниз, к комендорам.
– Вы, ребята, тоже посматривайте… – Широким жестом он обвел море. – Перископ может появиться на несколько секунд, и наблюдатели не заметят…
– Есть, товарищ комдив! – сразу ответило несколько голосов.
Зайцев часто задумывался: почему Максимова так любят матросы, старшины, мичманы? Тот же Шувалов мог возненавидеть всякого, кто осмеливался сказать о комдиве плохое слово.
Максимов обошел расчеты и, довольный, вернулся на мостик.
– О самолете сообщите командиру базы, – сказал он.
…Наступил вечер. Стемнело. Море волновалось еще больше. Теперь тральщик не поднимал корму с обнаженными винтами и не зарывался носом в пучину, его мотало с одного борта на другой.
Прошла долгая, тягучая ночь. Темнота нехотя отступала, поредевший туман клочьями проплывал низко над водой. Вдали прорезалась тонкая алая полоса. Она все расширялась и наконец сверкнула пламенем на далеком горизонте. И сразу все преобразилось. Скучающие мелкие льдинки, лениво обтекавшие корабль, рассыпали мириады искр, от которых слепило глаза. Ветер стих, облака порозовели и словно застыли над корабельными мачтами. Рядом с Максимовым и Зайцевым стоял матрос Голубков – напарник Шувалова и осматривался в бинокль, с любопытством наблюдая бледный рассвет в этом незнакомом краю. Взгляд его задержался на какой-то странной белой полосе прямо по курсу корабля. Максимов заметил его неподвижную позу, должно быть, понял, в чем дело, вызвал штурмана и спросил:
– Как вы думаете, что там такое?
– Так это же Мыс Желания, товарищ комдив!..
– Ах, да, да…
Так вот он, желанный мыс, к которому с трудом и опасностью всю ночь пробивались моряки, рискуя оказаться в ледовом плену или получить в борт торпеду. При виде белой полосы, растекавшейся по горизонту, ярко освещенной только что прорвавшимися из-за туч солнечными лучами, все повеселели. Зайцев бодро крикнул в переговорную трубу:
– Анисимов! Открылся Мыс Желания!
– Поздравляю! – глухо донеслось в ответ.
Зайцев настроил бинокль на резкость, сейчас ему виделась не только белая полоса земли, но, казалось, и люди, томящиеся там в ожидании помощи.
– Мыс Желания! Мыс Желания! – слышались довольные голоса матросов на палубе.
Из уст в уста передавалась, эта счастливая весть, и каждый думал про себя с чувством удовлетворения: «Дошли все-таки…»
Максимов оглянулся. Рядом с ним стоял в зеленой канадке на меху, приболевший, но, как всегда, неунывающий Шувалов.
Протянув руку вперед, Максимов пояснил:
– Вот там белая каемка… Видите? Мыс Желания!
– Вижу, вижу!.. – обрадовался Шувалов.
Это была радость для всей команды, и только один-единственный человек не радовался, не торжествовал. Он даже не знал, что происходит там, за железными стенками его акустической рубки. Старшина-гидроакустик сидел, нахмурив брови, перед круглым циферблатом, и стрелками. Сидел уже не один час в предельном напряжении и чувствовал себя охотником.
Хорошо знакомый шум моря, шорох льдин и привычная работа корабельных винтов приятно укачивали, а он не поддавался. Его уши слушали и были заняты непрерывным поиском, рука вращала штурвал компенсатора, глаза следили за стрелками, двигавшимися по кругу. И хотя наушники крепко, до боли стягивали голову, он боялся их снять даже на одну минуту.
Далекий гул то стихал, то снова усиливался. И вдруг в симфонию обычных звуков ворвалось глухое воркование винтов. Старшина вздрогнул от неожиданности. Не ошибка ли? Нет, звуки нарастали. Он взглянул на циферблат, где застыли стрелки, и что есть силы прокричал на мостик:
– Справа девяносто – шумы винтов подводной лодки!
И снова его слух погрузился в мир таинственных звуков…
Максимов предполагал – рано или поздно лодка появится. Он не думал, что это произойдет здесь, во льдах, куда редко забирались немецкие подводники, боясь повредить перископ, где и надводному кораблю нет возможности быстро развернуться, предпринять маневр. Если сбросишь глубинные бомбы, то скорее повредишь свой корпус и сам утонешь, нежели потопишь противника. И все же раз лодка объявилась – промедление смерти подобно…
Он прислушивался к докладам, доносившимся из рубки, следил, как Зайцев маневрирует, чтобы в нужный момент занять самое выгодное положение для атаки.
Корабль своим грузным телом расталкивал плавучие льды, совершал повороты, ложился на новый и новый курс. Теперь не до Мыса Желания. Все было забыто, кроме лодки, подкрадывающейся где-то на глубине.
Максимов и Зайцев ожидали новых донесений акустика. И смотрели на море, боясь проронить лишнее слово, как будто там, на глубине, могли их услышать.
Шувалов стоял рядом с комдивом и тоже не отрывался От бинокля, думал с беспокойством о том, что теперь будет тяжким грехом упустить случай и не расправиться с немцами, потопившими его друзей.
Корабль входил в большое разводье, похожее на озеро, не совсем спокойное, усеянное бесконечным потоком темных барашков, катившихся к самому горизонту…
Такие разводья всегда вызывали у Шувалова необъяснимое чувство настороженности. Он протирал глаза, болевшие от долгого напряжения, и снова смотрел вперед. Вдруг среди барашков, бежавших от корабля до самого горизонта, там, вдали, он заметил узкий пенистый желобок, и сознание обожгла мысль: «Торпеда!»
– Справа по курсу сорок пять – торпеда! – крикнул Шувалов, не отрываясь взглядом от желоба, пока еще далекого, нос каждой секундой приближавшегося к кораблю.
Донесся голос командира:
– Право руля! Так держать!
«Хорошо», – подумал Максимов. Корабль на полном ходу совершил поворот. Корпус тральщика стонал от напряжения, точно это было преданное живое существо, выбившееся из сил, но продолжающее нести свою трудную ношу.
На лице Зайцева собрались суровые складки. Он отдавал команды и тут же смотрел на эту белую полосу, быстро прочертившую след вдали от корабля и затерявшуюся в темных бурунах воды.
– Акустик, слушать внимательно! – передал он в рубку и, получив очередной пеленг, скомандовал поворот.
Радио понесло во все уголки корабля его громкий голос:
– Атака подводной лодки. Бомбы – товсь!
Корабль выходил на боевой курс.
Максимов смотрел в бинокль и прислушивался к командам, тоже захваченный боевым азартом.
Зайцев услышал очередное донесение акустика, в последний раз бросил взгляд на таблицу расчетов и нажал кнопку. Грохот выстрелов носового реактивного бомбомета огласил море, и в следующий миг, как эхо, донеслись из, глубины глухие взрывы и над водой отвесно взметнулись всплески.
Корабль шел по следу взорвавшихся бомб, острым форштевнем разрезая воду.
– Если лодка всплывет – иди на таран, – бросил Максимов.
– Я так и хочу… – отозвался Зайцев, с нетерпением ожидая того момента, когда лодка, получив прямое попадание, начнет всплывать…
Он повторил залп. Но проходили долгие, томительные минуты, а по воде катились все те же темные барашки…
«Неужели промазали?» – сказал про себя Максимов и, досадуя, прикусил нижнюю губу. Ведь все было как надо. Вовремя обнаружили лодку, уклонились от торпеды. Молодчина Анисимов, дал полную нагрузку дизелям, обеспечил маневрирование: точно по пеленгу вышли на боевой курс. А попали или нет – кто знает! Лодка молчит, не слышно ее моторов. Но это еще ровно ничего не значит. Она могла уйти большим ходом, а потом выключить моторы, создать видимость, будто уничтожена. На самом же деле притаиться и ждать удобного случая для новой атаки.
Зайцев был тоже крайне возбужден. Он читал, будто у японцев есть торпеды, управляемые человеком. И почему-то вспомнил сейчас об этом. Эх, будь у него такая торпеда, он бы, не задумываясь, втиснулся в металлическое тело, крепко уцепился руками за ее рули и нырнул на глубину, лишь бы найти и добить эту проклятую субмарину. Но реальность такова, что надо идти дальше и продолжать поиск, который неизвестно чем кончится…
Тральщик продолжал бороздить это необычное озеро, акустик слушал привычные шумы воды, пытаясь обнаружить звуки винтов чужого корабля, но их не было…
А тем временем Шувалов, не отрывая глаз следивший за морем, заметил вдали что-то странное, покачивающееся на воде. Подумал: если перископ лодки – он должен прочертить след. А тут никаких следов, просто болтаются на воде какие-то деревяшки, перекатываются с волны на волну…
Он доложил Зайцеву, и тот, наведя бинокль, мгновенно изменил курс и прибавил ход, продолжая наблюдать. Он тоже видел обломки дерева, какие часто встречаются во время плавания. Обычно моряки никогда на них не обращают внимания. Известное дело: выбросят за борт ящик, разобьет его волной, вот и плывут доски. А Максимов подумал: в этом далеком районе почти нет судоходства. Откуда в таком случае взялись щепки, раскачивающиеся на волнах? И сказал:
– Давай-ка туда. Посмотрим, что за деревяшки плавают.
Зайцев на несколько минут застопорил ход. Трофимов сбежал вниз к морякам боцманской команды, которые баграми вылавливали и поднимали на борт ровные, аккуратно отшлифованные бруски с надписями на немецком языке.
Не разобрав, что там написано, Трофимов с победоносным видом явился на ходовой мостик:
– Немцам крышка! Угробили гадов! Вот доказательства, товарищ комдив, – сказал он, протягивая деревянные бруски.
Максимов и Зайцев с любопытством рассматривали бруски, читая немецкие надписи.
На мостик поднялся и механик Анисимов.
– Потопили! Определенно потопили! – радовался Трофимов, чувствуя, что именно в эти минуты наступит перелом в его напряженных отношениях с начальством. – Разрешите доложить в базу!
– Никаких докладов, – резко ответил Максимов. – Хотят нас одурачить, а вы клюете на эту удочку. Они еще не так хитрили. Соляр выпускали на поверхность, а сами уходили, помахав платочком…
Зайцев перевел ручку машинного телеграфа на «средний ход» и тут же крикнул сигнальщикам:
– Внимательно наблюдать!
Все нехотя расходились, обескураженные и огорченные. Явно недовольный и сконфуженный Трофимов вместе с Анисимовым спускался по трапу.
– Вечно этот комдив… Вожжа ему под хвост попала! – возмущался Трофимов. – Факт налицо! Где бы доложить по команде и народ порадовать, так нет же, если все считают – лодка потоплена, он скажет наоборот…
Анисимов промолчал, и Трофимов, не встретив сочувствия, поспешил в корму на запасной командный пункт.
Шувалов вторую смену стоял на вахте, а рядом с ним неизменный подшефник Серега. И еще были выставлены наблюдатели на тот случай, если в самом деле лодка осталась жива и попытается произвести повторную атаку.
В напряженном поиске и предчувствии каких-то новых событий прошла ночь и занялось хмурое утро.
Максимов и Зайцев – оба ни на минуту не отлучались с ходового мостика. Разве могла прийти мысль об отдыхе, если с каждым новым поворотом винта корабль подстерегала опасность!
Впереди белела широкая полоса льда, и, глядя на нее, Зайцев думал, что где-то там нужно пристать и оттуда начинать нелегкий рейд к Мысу Желания.
Он стоял положив руки на ограждение, погруженный в раздумье, а тут новое донесение из акустической рубки: слева шестьдесят пять шумы подводной лодки противника. Первая реакция Зайцева – изменить курс. Жаль, что нет рядом Трофимова, сказать бы ему пару теплых слов на соленом морском языке: «Полюбуйтесь, вот она, потопленная…»
Но было не до того. Зайцев принимал донесения акустика и чуть приглушенным голосом отдавал команды: «Право руля!», «Лево руля!», «Так держать!». А в это время повсюду на боевых постах в нетерпеливом ожидании стояли люди, готовые привести в действие всю огневую силу.
Только на одно мгновение Зайцев в чем-то засомневался и глянул Максимову в глаза, точно хотел спросить: все ли правильно и что делать дальше?
– Терпение! – жестко произнес Максимов. – Пусть она стреляет в… лед, потом всплывает. Тут-то и будет ей крышка.
