Текст книги "Дьяволица"
Автор книги: Николай Шебуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава восемнадцатая В УДУШЬЕ ЗЛОБЫ
Злоба душила Лидию. Вихрь мыслей хлыстовствовал в ее голове. Горящими, безумными глазами смотрела она на записку.
– Так вы утверждаете, что это адресовано не к вам. К кому же, по вашему мнению, могло это адресоваться… Не знаете ли вы, кто еще находился с г. Теремовским в интимных отношениях?..
– В интимных отношениях? Вы хотите сказать, что он со мной находился в интимных отношениях! Вы осмеливаетесь оскорблять меня в глаза! Кто вам дал право! Закон! Мундир!..
Следователь спокойно ответил:
– Сударыня! Успокойтесь. Мы одни. Нас никто не слышит. Я задаю вам вопросы, на которые вы имеете право не отвечать. Но, поверьте мне, что я делаю это, повинуясь долгу службы. В моем вопросе нет ничего оскорбительного после того, как вы сами на первоначальном допросе заявили, что…
– Да! Этот негодяй силой взял меня! Напоил и… взял!.. Но теперь я ему такая же чужая, как раньше… Даже более чужая, чем прежде!.. Я ненавижу! Я презираю! Я проклинаю его!.. Вот в каких интимных отношениях мы с ним! Я убила бы этого подлеца и не раскаялась бы! Я не хочу слышать имени человека, который опозорил меня, моих детей… Дети! Дети!..
Она начинала истерически всхлипывать и причитать, зовя на все лады Тосю и Вандочку. Она готова валяться в ногах, целовать руки следователя, лишь бы он позволил ей не разлучаться с ними. Мало ли, что она истеричка, слабая, подхваченная вихрем неожиданных, странных стечений дьявольских фактов, могла на себя наговорить. Муж жив, он завтра приедет. Все разъяснится.
Следователь видел, что в таком состоянии Лидия Львовна не даст ни одного дельного показания.
Он как мог старался успокоить ее: дети у сестры Петра Николаевича, г-жи Гнездиковской, в прекрасных руках. Им сказано, что мама на несколько дней уехала в Варшаву к папе. Они ждут, что мама с папой вернутся и привезут целый ящик с игрушками.
Глава девятнадцатая ДОГАДКИ СЛЕДОВАТЕЛЯ
Следователь сам расстрогался, рисуя картины детского благополучия, хотя это и не входило в круг его обязанностей.
Сама Невзорова с каждым днем казалась ему все загадочней. Ясно было одно, что она – истеричка. Ясно было другое, что не она написала эту записку: надо быть чересчур искусной актрисой, чтобы разыграть сцену нынешнего допроса.
Ясно было третье: она ревнует Теремовского и даже сама мысль о возможности у него интимных отношений с какой-то другой дамой приводила ее в истерическое бешенство.
Но тогда кто же написал записку, которую нашел в ящике с мертвой ногой, адресованном Анне Антоновне Ратнер?
На вопрос:
– Знакомы ли вы с г-жой Ратнер?
Лидия Львовна так просто и искренне спросила:
– А какие это Ратнеры? Муж говорил, что Теремовский познакомил его с какими-то Ратнерами. Но я лично ничего о них не знаю…
«Муж знаком с Анной Антоновной!» – новое подозрение мелькнуло в голове следователя.
Сегодня он ждал ответа на телеграфный запрос в Варшаву.
Быть может, и в самом деле Невзоров жив, и тогда следствие потечет совсем по новому руслу.
Потому что, если он жив, преступление – дело его рук. Жена тут ни при чем.
Если жив – преступник, если умер – жертва.
Подали телеграмму…
Глава двадцатая ЕСЛИ ЖЕНЩИНА ЗАХОЧЕТ
– Главная достопримечательность Варшавы – Ченсто-ховский монастырь.
– Ведите, куда хотите!
– Не «ведите», а «везите!».. Ченстохов монастырь так же далеко от Варшавы, как Иматра от Петербурга!.. Мне одна знакомая говорила, что самое интересное, самое любопытное и самое восхитительное в Петербурге – это Имат-ра…
– Очевидно, ваша знакомая ездила туда не одна?
– Ну конечно. Кто же ездит в Ченстохов или на Иматру втроем… Мы тоже не возьмем мужа…
– На Иматру ездят или вдвоем, или поодиночке… Или влюбленные, или… самоубийцы.
– Ну, самоубийцы не жалуют Ясногорского монастыря, хотя там есть где покончить с собой. Я как-то гуляла на валах. Оттуда залюбовалась на цветущие клумбы монастырских садов, которые разбиты там внизу, у подножия стены. И мне так захотелось с головокружительной высоты этой святой крепости ринуться вниз и смешать свою кровь с цветами, выросшими на святой монастырской почве… Я тогда была моложе… и лучше, кажется, была…
– Почему такие мысли!.. Вы мне кажетесь такой жизнерадостной, что у вас даже в шутку мысль о самоубийстве не может проскользнуть…
– Я тогда была другой… Я узнала об измене мужа, о первой измене… Ха-ха-ха… И поехала одна в монастырь… Замаливать грехи мужа… Я была, как шальная… Я, православная, исповедовалась у паулина…
– Уж не у Мацоха ли?..
– Вы угадали… Тогда еще никто не знал о его подвигах… Напротив, среди других монахов он выделялся мягкой обходительностью… Я покаялась ему в том, что хотела покончить с собой… Он долго и горячо говорил о том, что жизнь самый драгоценный дар Создателя и что те, кто отказываются от этого дара, тем самым оскорбляют Его… Говорил простым, житейским языком, голосом вкрадчивым, но не неприятным… И примеры брал все житейские… «Вот если бы я вам от чистоты сердечной подарил колечко с бриллиантиком, а вы бы подержали у себя, поносили на пальце его дня два, а потом вернули мне: – «не надо»!.. Ну разве этим вы не обидели бы меня? Я подумал бы, что вы недовольны тем, что бриллиант мой, который я вам дал, не чистой воды… Или что он недостаточно велик… Или что вы на меня сердитесь… Вот и жизнь тоже… Нельзя жаловаться, что она не чистой воды, если вы сами мутите воду жизни. Нельзя жаловаться, что этот бриллиант недостаточно играет… Надо уметь его носить и он заиграет, надо вправить его в подобающую оправу… Очевидно, муж ваш неподобающая оправа для вашей жизни… Вот я познакомлю вас с отцом Исидором, он вас научит, как надо жить, чтобы жизнь играла, как молодая кровь, как старое вино…
– И вы познакомились с Исидором Старчевским![4]4
Речь идет об одном из монахов Ченстоховского монастыря, замешанном в деле Мацоха.
[Закрыть]
– Нет! Случай спас! Настроилась так, что захотелось простить мужа и, не дождавшись вечернего свидания со Старчевским, уехала с первым поездом в Варшаву… Это было три года тому назад!.. Очень хотелось бы посмотреть монастырь, валы, аллею теперь, после того, как над Ясной горой пронеслась нежданная гроза.
– Ваше желание для меня закон! Я всегда к вашим услугам.
– Фу!.. И вы тоже говорите такими обычными, готовыми фразами. Это нам, женщинам, простительно говорить готовыми фразами. А вы, мужчины, обязаны ковать новые фразы, новые действия. Ведь задыхаешься во всем этом тряпье, в которое кутает меня Василий Александрович Топи-лин! Впрочем, у него, у этого доброго, разбитного парня, больше фраз, чем у всей их редакции… Я человек веселый, экспансивный, и меня тошнит, когда говорят, только говорят, а не действуют…
Глава двадцать первая МЕСТЬ ИЛИ ЛЮБОВЬ
Петр Николаевич вскочил, протянул обе руки:
– Едемте! Звоните мужу! Он сейчас в редакции. Предупредите его, что мы уезжаем и…
– Зачем предупреждать?
– Но ведь мы можем заночевать там?..
– А он меня предупреждает, когда отправляется к своей Тине… тине, в которой он завяз…
В ее голосе почудились злые нотки.
– Нет, уж пусть он сегодня поволнуется, поревнует… Я хочу, чтобы никто, а он менее всего, не знал, куда делась я…
– Но моя дружба к нему обязывает меня…
– Трус! Тряпка!..
– Марья Александровна! Если бы я не сознавал, что вы хотите воспользоваться мною исключительно как орудием мести, я был бы без ума от радости ехать с вами.
Она вскочила, выпрямилась перед ним и вызывающе крикнула:
– Скажите! Красива ли я?
Восхищенный взгляд Невзорова сказал больше слов.
– Скажите! Нравлюсь ли я вам?
– С первой минуты, как я вас увидел, я потерял голову!..
– Так не все ли равно, будете ли вы обладать сегодня мною из мести, или из любви!..
Глава двадцать вторая ГЕРОИНЯ КАФЕШАНТАНА
На репетиции Тина свихнула ногу и доктор уложил ее на неделю в постельку.
Тина злилась на весь мир: и на автора, написавшего идиотский танец на роликах (как будто сцена – это скэтинг-ринк), и на режиссера, давшего эту роль Тине, которая раньше никогда на скэтинге не каталась, и на антрепренера, категорически отказавшегося выдать Тине 5 р. 75 к., затраченных ею на покупку роликов.
«Безобразие просто! Приходится покупать все на свои деньги, не только платье, обувь и трико, но и всякую дребедень, какую вздумает автор.
Заставит актрису на роликах появиться – ролики покупай, заставит на велосипеде, – велосипед покупай…
Этак в один прекрасный день дойдут до того, что заставят Тину купить на собственные средства автомобиль… А какие у Тины средства с тех пор, как она путается с этим шалопаем Топилиным.
Именно не живет, а путается.
У него у самого ничего нет. Но это еще бы не беда, с милым рай в шалаше.
Но в шалаше у Василия уже сидят жена и дети, которых он, кажется, любит и не намерен бросить».
Злится Тина и на доктора, который, выслушивая ее (она вывихнула ногу, а он счел нужным ее выслушивать!) ни с того, ни с сего поцеловал в грудь…
Сказать об этом Василию или смолчать?..
Если сказать, он сделает скандал, швырнет ему в физиономию деньги за визит, а самого спустит с лестницы.
А где он возьмет денег, чтобы расплатиться с доктором!
Нет, уж лучше смолчать. Тогда доктору можно будет и не заплатить.
Злилась Тина и на горничную Стасю, которая выдумала выходить замуж совсем не вовремя: как раз сейчас-то и необходим за Тиной самый тщательный уход, а она накричала, надерзила, нашуршала крахмальной юбкой и удрала.
Злилась Тина и на Топилина, который обещал в шесть, а не явился и к семи.
Она знает, что он сейчас явится, что-нибудь соврет, что-нибудь сморозит, рассмешит или, наоборот, будет хвататься за голову, и жаловаться на проклятую жизнь, и распустит нюни…
Глава двадцать третья СЧАСТЬЕ ВТРОЕМ
Весь мир знает Ваську Топилина безоблачным, вечно суетливым и улыбающимся, вечно лгущим и беззаботно просящим взаймы, и только одна Тина видела – за последнее время особенно часто – не только хмурящимся, но даже и плачущим.
Он выбивался из сил, стараясь сохранить равновесие в своих отношениях к жене и Тине. Вот уж три года, как эти отношения налаживались и не могли наладиться.
Жена ненавидела Тину, называя ее злобно-иронически «твоя девица», а Тина не переваривала Марии Александровны и всегда подчеркивала: «твоя законная»!
Жена была уверена, что Тина разоряет дом, что Василий Александрович урывает из домашнего бюджета последние гроши, чтобы покупать туалеты, духи и перчатки этой привыкшей к роскошным поклонникам особе.
Тина, напротив, была уверена, что жена Василия утопает в роскоши: у нее прекрасная квартира, чудная обстановка, трое прислуг, она не знает, как устает муж, ей нет дела до того, каким путем добывает он деньги, лишь бы деньги были. И вот Василий урывает из бюджета Тины каждый грош, держит ее в черном теле: две скверненькие комнатки, одна служанка, у которой барыня вечно должна за месяц жалованье, вечные отговорки…
Ни жена, ни Тина не требовали денег. Василий Александрович всегда сам поднимал этот вопрос. И так как у него был какой-то оправдывающийся вид, это еще больше подкрепляло уверенность жены, что он сам сознает бешеные траты денег на «свою девицу» и уверенность Тины, что ему самому совестно ее, молодую, красивую, любящую заставлять чуть ли не голодать.
Не правы были обе. И обе правы.
Не правы, потому что ни жене, ни Тине завидовать друг другу не приходилось. Заработок Василия за последнее время страшно покачнулся, с таким гонораром бедствовала бы и одна семья, а тут – две.
Правы – потому что права была и жена, когда уверяла, что Тина мешает ему заниматься, права была и Тина, когда уверяла, что работать ему мешает семья. Та и другая женщина вместе отнимали у него ровно все время своими бесконечными претензиями и жалобами.
Когда Василий Александрович шел на работу (репортера, как волка, кормят ноги), жена была уверена, что он идет к Тине. Язвила. Томилин отмалчивался. Сдерживался, чтобы не вышло «сцены».
Взвинченным приходил на службу. Раздраженным к Тине.
Напротив, Тина уверена, что он все время, весь свой досуг проводит у «законной юбки». Чтобы избежать укоров той и этой стороны, он старался как можно больше делать досуга, чтобы поровну делить его между Марией Александровной и Тиной. Отлынивал от дела и дел, и единственным заработком было «перехватывание» четвертных там и тут.
Ему давали охотно, потому что любили его, вечно жизнерадостного, улыбчивого, лгущего, но так безобидно, так кружевно, так весело. Жену его тоже считали веселой, не знающей, что такое заботы, хохотушкой. Тине говорили:
– Бросьте вы вашего Васеньку! Погубит он вас. Что вы с ним путаетесь! Вы молоды, красивы, могли бы утопать в роскоши. А теперь не вы его Тина, а он ваша тина, – тина, которая засосет вас…
В ответ она смеялась:
– Хорошо, я сейчас брошу Васеньку и возьму вас!
Все трое они несчастны. Но все трое делают вид, что им живется просто прелесть как. Никто не видел, да и кому какое дело было глядеть, что творилось за кулисами этой странной семьи.
Глава двадцать четвертая ЭКОНОМИЯ НА РОЛИКАХ
Тина лежала и злилась.
– Противная Стаська, ни за что не придет. Дверь не заперта. Всякий может войти.
Вставать с постели Тина не может, только абсолютный покой исправит ногу.
Василий еще не знает о несчастии с ногой. Тина прямо с репетиции привезена Свенцицким домой.
Она просила Стасю дать знать по телефону в редакцию. Но озлобленная горничная назло не сделала этого. Да и некогда ей, надо на свидание спешить. Да и в редакции ли Василий? Вероятно, пришит к «законной юбке».
– Господи! Дай мне разлюбить его! Дай мне силы его покинуть!.. Дай ему силы меня бросить!.. Пробовал… За три года дважды пробовал. Проклятье какое-то!.. Вот жди его, мучайся… Одна, одна… Некому воды подать… Скажет «сама виновата, зачем груба с горничной». Да разве у меня вместо нервов веревки!.. Так ведь и канаты не выдержат…
Потом вдруг ей вспомнилось, какое милое было лицо у Василия, когда он вчера принес ей 25 рублей, заработанные на каком-то съезде агрономов. Как оживленно рассказывал он о встрече с приятелем Невзоровым, которого непременно привезет сюда. Как возмущался он антрепренером, который наводил грошовую экономию на роликах, так и хотел написать в «Вестнике» фельетон: «Экономия на роликах»… «Антрепренер скоро потребует, чтобы артистки обзавелись автомобилями… Некоторые из них, как, например, Семигановская, предупредив желание антрепренера, уже приобрели.». Вот разозлится Семигановская…
И вдруг Тине стало легко, легко… так просто, спокойно…
И она заснула.
Разбудил ее резкий, тревожный звонок.
Глава двадцать пятая РИТУАЛЬНЫЕ УБИЙСТВА
Редактор как-то вяло промычал:
– Ну что же, можно и об сектантах. Пишите!
– Как! Вы говорите – можно! Не можно, а должно! – выпалил Ростовский, хмурый, коренастый, эсдечной наружности, передовик. – Наш долг заступиться за сектантов так же горячо, как мы заступились за евреев в деле Ющинского[5]5
Т. е. деле Бейлиса (1911–1913), начавшемся с убийства киевскими уголовниками в 1911 г. 12-летнего Андрея Ющинского.
[Закрыть]. Мало того: сектанты больше нуждаются в нашей защите, потому что кто обвинял евреев? темные невежественные лица! кто обвиняет сектантов в ритуальных убийствах? – просвещеннейший, христианнейший писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский…
– Ну уж, будто бы так и обвиняет!..
– Обвиняет ярко! И тем для сектантов тяжело, что его обвинение навеки останется. Наши возражения в газетах умрут, ими селедки завертывать будут, а романами Мережковского наши внуки еще любоваться будут!.. Вы читали третью часть «Антихриста»?
– Его «Петра и Алексея»[6]6
«Антихрист. Петр и Алексей» (1904–1905) – роман Д. С. Мережковского, третья часть трилогии «Христос и Антихрист».
[Закрыть] знаю только понаслышке.
– Ну так вот, поинтересуйтесь им, как он ритуальное убийство размалевывает: «И вдруг все остановились, пали ниц, как громом пораженные, закрыв лицо руками. Белые рубахи покрыли пол, как белые крылья. «Се агнец непорочный приходится заклатися и датися в снедь верным»,– в тишине раздался из подполья голос Матушки, глухой и таинственный, как будто говорила сама «Земля-Земля, Ма-ти сырая». Царица вышла оттуда».
– Какая царица? – сонно спросил редактор.
– Ну, будет вам… Конечно, все это возмутительно. Я студентом увлекался историей раскола и могу сказать, что во всей богатейшей литературе этого вопроса нет ни одного документа, свидетельствовавшего о существовании у сектантов ритуального убийства!..
– Ну, положим, есть дело о раскольниках в Москве в 1774 году. Откуда, очевидно, черпал материалы и Мережковский!..
– Но ведь все эти Лукерьи, девки Елены и Марии, на слова которых опиралась обвинительная власть, давали свои показания под пытками и под угрозами снова быть вздернутыми на дыбу. Они потом взяли свои слова назад…
Глава двадцать шестая ЖИВОЙ ТРУП
В разговор вмешался Топилин, сосредоточенно чинивший карандаш, чтобы написать театральную заметку: «Экономия на роликах».
– Я на днях развернул книжку какого-то толстого журнала. В ней некий Бонч-Бруевич[7]7
В. Д. Бонч-Бруевич (1873–1955), видный революционер-большевик, позднее советский партийный и государственный деятель, автор работ по русскому сектантству.
[Закрыть] тоже возмущен, тоже Мережковским… Авторитетно… Мне даже скучно сделалось и я захлопнул книжку… По моему, ей-Богу, ни у евреев, ни у христиан никаких ритуальных убийств нет и не было… Даже напротив…
– Что напротив?..
– Напротив, у христиан есть ритуальные… поцелуи…
—??..
– Да… На пасхе… Разве христосование не ритуальные поцелуи…
– Он прав!.. – засмеялся редактор. – Кстати, Вася, ты вчера мне представил своего приятеля Невзорова…
– Да. Душа-парень.
– Он инженер?
– Кажется. Даже наверное.
– Это не его ли жена убила?
– Как так?
– Да вот сейчас агентские телеграммы из Петрограда передают об аресте жены инженера Лидии Невзоровой по подозрению в убийстве мужа. Арестованная созналась.
– Что вы мне голову морочите?..
– Да вот тут и подробности прелюбопытные: «Желая скрыть труп мужа, убийца разрубила его на части, запаковала в ящики и разослала по разным лицам в Петрограде. Один ящик якобы позабыла на извозчике, другой послала коммерсанту Абелю, третий коммерсанту Ратнеру. Пока найдены три ящика, заключающие в себе правую руку, левую ногу и тазовые части инженера Невзорова. Вместе с убийцей арестован ее сожитель прис. пов. Теремов-ский, ради которого она пошла на преступление…»
– Что за ерунда!.. Не может же быть такого совпадения… Я знаю, что жену Невзорова зовут Лидией… Два Невзорова… Оба инженеры… Оба женаты на Лидии.
– И оба уехали в Варшаву!..
– Как в Варшаву?
– При аресте Лидия Невзорова признала себя виновной в убийстве мужа, Теремовский же заявил, что инженер Невзоров жив и находится в Варшаве…
– Это великолепно! Значит, вы нас познакомили вчера с живым трупом!..
– Вы меня мистифицируете!..
Топилин выхватил телеграммы и медленно вслух перечитал все. Потом бросился к телефону.
Глава двадцать седьмая КТО СЛОМАЛ НОГУ?
– 248-74… 247-74… Маня ты?.. Где барыня… Уехали?.. С господином?.. Не сказала, когда вернется?.. Как?.. Не будет ночевать… Что за глупости… Куда же?.. Спроси швейцара, куда нанимали извозчика…
– Что такое? Ваша супруга сбежала с живым трупом?.. Успокойтесь… Невзоров поехал осматривать Варшаву, в Ло-зенки…
Едва Топилин отошел от телефона, как звонок вернул его к трубке.
– Кто у телефона… Алло… Да, это я… Как? Барыня сломала ногу?.. Какой нахал смеет так шутить…
А чей-то грубый бас повторил по телефону:
– Так ей и надо! Прыгала и допрыгалась…
– Ради Бога, скажите, где она сейчас!.. но голос не ответил, положил трубку.
Ясно одно: жена поехала с Невзоровым, поехала кататься, вероятно, на автомобиле, случилось несчастье и она сломала себе ногу!..
Он взглянул на часы:
– Боже мой, восьмой час! А я поклялся в шесть быть у Тины!
Он схватил котелок.
Статья «Экономия на роликах» так и осталась неоконченной.
Глава двадцать восьмая ТАЙНА ТЕЛЕГРАММ
Телеграмма, полученная судебным следователем, была неутешительного свойства:
«Петр Николаевич Невзоров выбыл из Варшавы неизвестно куда».
– Как бестолкова полиция, – горячился следователь; —не могли прибавить, когда именно выбыл.
– Ясно одно, – с уверенностью сказал практикующий у него в камере и заинтересовавшийся делом Невзоровой кандидат на судебные должности Потемков, – что в момент ареста Лидии Львовны ее муж был в Варшаве…
– Это далеко не так ясно, как вы думаете.
– Позвольте… Но кто же тогда послал две телеграммы…
– Кто угодно…
– Я вас не понимаю.
– Кто угодно, но только не Невзоров… Прочтите внимательно и подумайте хорошенько над ними…
– «Пошутил, остаюсь, целую Лиду Теремовскую»… «Выехал скорым завтра буду…».
– На днях мне рассказали о такой любопытной проделке известного авантюриста барона Энгельгардта. В Париже ему удалось раздобыть не совсем благовидным путем пачку ассигнаций какого-то благотворительного общества. Он обратился к скупщику краденых бумаг Шмуклеру, прося их купить, как краденые, за полцены. Шмуклер согласился, но потребовал неопровержимого доказательства ценности бумаг. Энгельгардт предложил самый простой, скорый и убедительный способ: послать в Петроград директору банка гофмейстеру Вортоновскому телеграмму с запросом: «что стоят в России восточно-сахалинские акции». Эту телеграмму послал Шмуклер лично. А другую телеграмму послал лично Энгельгардт: «Петроград-Эрмитаж. Шпаковскому. Немедленно отвечай: Париж, Отель Ришенас, Шмуклеру. Акции восточно-сахалинские на бирже не котируются по случаю богатства общества. Ходят по цене 200 и 202 при покупке. Подписи Правления банка. Ответ срочно. Получишь комиссию Валериан». Разумеется, ответ был получен немедленно и произвел на Шмуклера чудесное впечатление. Но ответ не на его телеграмму, адресованную несуществующему Вортоновскому и потому не доставленную, а на телеграмму, о существовании которой Шмуклер и не подозревал…
– Так вы думаете, что и нас, как этого Шмуклера, кто-то хочет обморочить…
– Это несомненно. Сам Невзоров не смог бы послать таких бессмысленных телеграмм. «Пошутил. Остаюсь. Целую Лиду Теремовскую»… Если толковать их так: Петр Николаевич, узнав о связи жены с Теремовским, объявил, что уедет за границу, или что убьет себя, или что убьет их… Доехав до Варшавы, он одумался, успокоился и телеграфирует «Пошутил». т. е. пошутил, что застрелюсь, что застрелю, что покину навсегда Петроград. «Остаюсь»… И как бы подчеркивая, что простил жене связь с Теремовским, добавляет «Целую Лиду Теремовскую…». Он этими словами словно соглашается на развод с тем, чтобы жена вышла за друга замуж законным браком!..
– Превосходно! Проницательное толкование! Вы, Николай Ефимович, лучше всяких Шерлоков!
– Только при таком толковании понятна вторая телеграмма: «Выехал скорым. Завтра буду»… и третья «В Варшаве на жительстве не значится»!… Но если бы Невзоров сам написал о том, что он «выехал», так он еще третьего дня был бы уже в Петрограде. Не может быть для мужа безразлично, что его жена арестована за убийство мужа!.. А раз он выехал, где же он?..
– Видно выехал, да не в Петроград…
– А если бы это был муж, куда бы он поехал?
– Только в Петроград, чтобы разрушить легенду о своей смерти…
– Значит, тот, кто выехал скорым, «завтра будет» не в Петрограде, а в ином условленном пункте… Быть может, в заграничном городе… Он отправил из Варшавы свои страшные посылки и улизнул…
– Конечно, если бы Невзоров был в живых, он откликнулся бы немедленно. Ведь во всех газетах напечатаны телеграммы об аресте его жены!.. Значит, он или на том свете, или за границей…
– За границей он тоже узнал бы. Не может русский человек жить за границей, не читая русских газет…
– Ну, это, положим, не так… Я бы о русской газете и не вспомнил. Так там все интересно, ново, увлекательно в действительной жизни, что я ничего не читаю, кроме вывесок и меню. Да я, признаться, и здесь не всегда читаю… Некогда…
– А вы не предъявляли до сих пор этих телеграмм Невзоровой?
– Нет. На это у меня были веские основания. Но теперь немедленно предъявлю. Послушаем, что скажет барынька.
– Для меня она сплошная загадка. С одной стороны, у нее такой искренний тон, такие правдивые глаза. А с другой стороны, факты так беспощадно изобличают ее…
– Истеричка!
