Текст книги "Экспресс «Надежда» (Сборник)"

Автор книги: Николай Гацунаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

И он рассказал Метревели про ту страшную февральскую ночь, несвязно, перескакивая с одного на другое, волнуясь и снова переживая ужас беспомощности и отчаянья, и вновь слышал леденящий душу нечеловеческим спокойствием голос Галины, грохот и рев лавин, которые оборвали ее жизнь, вдребезги разнесли мир, где он был счастлив, и по злой прихоти оставили в живых его самого – одинокого и задыхающегося, словно выброшенная на песок рыба…

Андрей попытался закурить, но пальцы дрожали, и спички ломались одна за другой.

– Успокойтесь, Андрюша. – Метревели взял у него коробок, чиркнул спичкой и поднес огонек к сигарете. – Возьмите себя в руки.

Рудаков несколько раз жадно затянулся сигаретой, не ощущая вкуса, откинулся на спинку скамьи и виновато глянул на собеседника.

– Жалок?

– Не мелите вздор, батенька! – Метревели хотел что-то добавить еще, но передумал и, достав из кармана часы, щелкнул серебряной крышкой. – Вам пора идти завтракать.

Андрей пропустил его слова мимо ушей.

– Знаете, о чем я думаю все это время?

– Вы обещали говорить все, – мягко напомнил Метревели.

– Иногда кажется, что сумей я во всем разобраться, мне стало бы легче.

– В чем именно?

– Понимаете, этого не могло быть! У нее не было с собой рации. А если бы даже и была, аппаратура на станции не могла включиться сама собой.

– Галлюцинация?

– Не знаю. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что я схожу с ума. Этого не могло быть, но я могу поклясться, что это было!

Андрей подобрал с земли прутик и стал рассеянно передвигать им опавшие листья. Он сидел согнувшись, глядя под ноги, и голос его звучал невнятно и глухо.

– Помогите мне, Сандро Зурабович. Ведь правда, – это по вашей части?

– Не совсем, – покачал головой Метревели. – Судя по тому, что вы рассказали, это скорее из области парапсихологии.

Он мягко похлопал Андрея по колену.

– Не надо отчаиваться, Андрюша. Я, правда, давно не практикую, но ваш случай – особый. Давайте пока не будем спешить. Я свожу вас на обследование, и тогда картина станет яснее.

Ветер прошумел в вершинах деревьев. Несколько оранжевых листьев, кружась, опустились на влажный асфальт. Басовито и громко прогудел пароход, будто над самым ухом провели пальцем по мокрому оконному стеклу.

Метревели решительно поднялся со скамейки.

– Мне пора. А вы ступайте-ка завтракать, голубчик.

Всю следующую неделю Сандро Зурабович ходил с Андреем в Научно-исследовательский институт мозга. Обследования, тесты, анализы… Немногословные молодые люди в ослепительно белых халатах делали свое дело сноровисто и четко, уверенно работали с аппаратурой, которой в кабинетах было столько, что они напоминали скорее лаборатории. Чувствовалось, что люди эти любят свою профессию, гордятся ею, и это почему-то вызывало у Андрея зависть и глухое раздражение. В одно прекрасное утро он заявил Сандро Зурабовичу, что в институт больше не пойдет.

– Вот и прекрасно, – неожиданно согласился тот. – Нечего вам, батенька, в институте больше делать.

– Выяснилось что-нибудь? – вяло поинтересовался Рудаков.

– Как вам сказать… – Доктор пожал плечами. – И да, и нет. Кстати, когда вы последний раз видели супругу во сне?

– Не помню.

– Постарайтесь вспомнить.

– В сентябре, по-моему. Постойте-ка… Ну, конечно, это было в ночь накануне Борькиного приезда.

Андрей вышел на балкон, перегнулся через перила и постучал в соседнюю дверь.

– Боря!

– Чего надо? – недружелюбно откликнулся сонный голос.

Накануне Борька проиграл три партии подряд, не выспался и был не в духе.

– Ты когда в пансионат приехал?

– Иди к черту!

– Серьезно, Боря.

– Отстань. Имей совесть.

– Боря!

– Четвертого октября, инквизитор!

– Спасибо.

– Угу.

– Четвертого октября, – задумчиво повторил Метревели. – Ну конечно! В тот самый день ваш друг принял меня за вахтера. И как же я сразу не сообразил! Любопытно, любопытно… Скажите, Андрюша, в пансионате подшивают газеты?

– Наверное, а что?

– Пока ничего. – И в ответ на недоуменный взгляд Андрея ласково потрепал его по плечу. – Положитесь на меня, Андрюша. И не ломайте себе голову.

Метревели ушел, и почти сразу же в комнату ворвался, сонно моргая опухшими глазами, злой, как черт, Борька.

– Знаешь, кто ты?

– Догадываюсь, – улыбнулся Андрей.

– Какого… – свирепо начал Хаитов, но Рудаков не дал ему договорить.

– Извини, Боря. Приходил Сандро Зурабович…

– Еще один лунатик! А я тут при чем?

Андрей посмотрел на часы.

– Между прочим, пора идти завтракать.

– Успеем. Где твой Метревели?

– Пошел искать подшивку.

– Он что – спятил?

– По-моему, нет.

– Тогда зачем ему подшивка ни свет ни заря?

Андрей объяснил, как было дело.

– Чудно. – Борька потер переносицу. – Дай сигарету. Он оглянулся и взял со стола пачку «Примы». Пачка была пуста.

– Так я и знал. И вообще – зачем ты такую дрянь куришь? В буфете полно с фильтром.

– Боренька, – Андрей старался говорить как можно спокойнее. – Я привык к «Приме». А вообще-то говоря, я уже полгода, как не работаю.

Хаитов несколько секунд молча смотрел на Рудакова, потом так же молча повернулся и выбежал из комнаты.

Встретились они уже в столовой, за завтраком. Борька достал из кармана конверт и положил рядом с прибором Андрея.

– Триста целковых. Ишак ты порядочный. Не мог раньше сказать?

– Ладно тебе, – усмехнулся Андрей. – Самому, небось, нужны. Да и зачем мне столько?

– Не морочь голову! – взмолился Борька. – Даю, значит, лишние. Транзистор хотел купить, а потом передумал. На что он мне?

– Спасибо.

– «Спасибо!» – передразнил Хаитов. – Тоже мне кисейная барышня! Да, чуть не забыл! – Борька отодвинул тарелку и принялся намазывать хлеб сливочным маслом. – Какие газеты имел в виду старец?

– Не знаю. Любые, наверное.

– Во! – просиял Борька. – И я так думаю.

Он извлек из бокового кармана сложенную в несколько раз «Зарю Востока». Расправил. Газета была явно выдрана из подшивки.

– Из библиотеки умыкнул?

– Неважно, – отмахнулся Хаитов. – Старика интересовала дата моего приезда, так?

– Так.

– Я приехал четвертого октября. А пятого газеты дали одно и то же сообщение.

– Оду на прибытие Бориса Хаитова в приморский пансионат.

– Сам ты одиоз. Газеты сообщают о землетрясении с эпицентром в нашем регионе.

– Салют в твою честь, не иначе.

– Да при чем тут я?

– Вот это верно. Не обижайся, Боря. Давай не будем гадать на бобах. Метревели знает, что ему нужно.

– Как хочешь! – фыркнул Борька и демонстративно обернулся к официантке. – Девушка, что вы сегодня после ужина делаете?

– Посуду убираю, – отпарировала брюнетка и ушла, независимо покачивая пустым подносом.

Из просторного, словно спортивный зал, вестибюля Сандро Зурабович позвонил в лабораторию.

– Метревели, пожалуйста. Гоги, ты? Здравствуй, дорогой. Спустись в вестибюль на пару минут. Разговор есть.

Он повесил трубку и улыбнулся дородной грузинке, восседавшей с вязаньем в руках за столиком дежурного.

– Как внуки, Зара?

– Растут, – улыбнулась Зара. – Озорничают. А как ты, Сандро?

– Лучше не придумаешь.

– Ну и слава богу. Хороший у тебя племянник.

– Метревели они все такие, – приосанился Сандро Зурабович.

– Что верно, то верно, – Зара хитро прищурилась. – Все образованные, воспитанные, в науку пошли. Футболисты тоже, правда, попадаются.

– Футбол, если хочешь знать, – тоже наука. – Метревели наставительно поднял указательный палец. – Думаешь, матчи ногами выигрывают?

– А то чем?

– Головой, уважаемая.

– Бывает, и головой, – добродушно согласилась вахтерша. Она была явно настроена продолжать разговор, но Метревели заложил руки за спину и медленно зашагал вдоль застекленной, как в оранжерее, стены, уставленной растущими в кадках декоративными пальмами.

– Дядя! – худощавый молодой человек в белом халате сбежал по лестнице, стремительно пересек вестибюль и обеими руками пожал ладонь Метревели. – Рад видеть вас в добром здравии. Отдыхаете?

– Забавляюсь, – кивнул Сандро Зурабович. – Как у тебя дела, Гоги?

– Нормально.

– Как машина?

– Нашептали уже! – возмутился племянник. – Что за народ! Ну, помял крыло, фару разбил – подумаешь, событие! Через пару дней как новая будет. Съездить куда надо?

– Я не о «Жигулях» спрашиваю.

Гоги недоуменно взглянул на собеседника, хлопнул себя ладонью по лбу.

– Так мне и надо! Сам все разболтал. А с «Перуном» все в порядке. Доводкой занимаюсь. – Он усмехнулся. – Кто кого доводит – неизвестно.

– А говоришь, в порядке.

– Да как сказать. Сами понимаете, подсознание – сплошные загадки и сюрпризы. С кроликами просто – сплошь: «ой, боюсь!» и «жрать хочу!». С собаками уже намного сложнее.

А вчера обезьяну на пару часов выпросил – фейерверк! До самого вечера подмывало на дерево вскарабкаться.

– Любопытно. Значит, и ты к ней в подсознание проникаешь, и она – к тебе?

– Что-то в этом роде. Короче, чувствуешь себя питекантропом в кабине космического корабля: возможности огромные, а все на ощупь. Метод проб и ошибок. И ничего наверняка. А что это вы вдруг «Перуном» заинтересовались?

– Видишь ли, Гоги…

– Только не хитрите, дядя Сандро. Давайте напрямик.

– Напрямик так напрямик. Есть у меня пациент.

– Вы что – опять практикуете?

Метревели отрицательно покачал головой.

– Особый случай. Надо помочь парню.

– Наследственность?

– Скорее атавизм. Помнишь, я тебе о камчадале расказывал?

– Помню. Он каждый раз перед землетрясением к оленям рвался.

– Вот-вот. По-моему, здесь аналогичный случай, только посложнее.

– С подсознанием все сложно. И чего же вы хотите?

– Не догадываешься?

– Догадываюсь. Не получится.

– Почему?

– Не просите, дядя. Все, что угодно, только не это.

– Но ведь ты же экспериментируешь?

– Дядя, милый, ну зачем вы со мной в жмурки играете! Вы же отлично знаете, что и как. Одно дело, когда я экспериментирую на самом себе. Не имея на то разрешения, учтите. Если что и случится – сам за себя отвечу. – Гоги усмехнулся. – Если буду в состоянии.

– Пугаешь?

– Зачем? В физиологии мозга вы лучше моего разбираетесь. С подкоркой не шутят. Я однажды поставил опыт на двух собаках. Овчарке хоть бы что, а у дога полная амнезия. Жевать и то разучился.

– Думаешь, и я разучусь?

– Зачем вы так, дядя Сандро?

– Затем, дорогой племянничек, что ты меня просил не хитрить, а сам вовсю хитришь и изворачиваешься.

– Не могу я вам разрешить! – взмолился Гоги. – Поймите вы наконец: не могу!

Гоги провел рукой по шероховатой поверхности стены. Стена была матовая, пропускала свет, но сквозь нее ничего не было видно.

– Ну хорошо, – Гоги стряхнул с ладони несуществующие пылинки. – Хотите, я сам обследую вашего пациента?

– Что это даст? – устало пожал плечами Метревели. – Обследования уже были. Речь идет о внушении. А для этого не физик нужен, а психиатр. Неужели не понятно? А, ладно!..

Он махнул рукой и, не прощаясь, пошел к выходу. Гоги проводил его растерянным взглядом до самых дверей, сокрушенно покачал головой и направился к лестнице.

– Нехорошо старых людей огорчать! – крикнула ему вслед вахтерша. – А еще племянник! Совсем от рук отбились, негодники!

Гоги уже давно скрылся из виду, а она все продолжала сокрушаться вслух, привычно перебирая пальцами вязальные спицы.

– Если бы Давид был жив… Или хотя бы Нино… Какая пара была! Он хирург, она хирург. Всю войну вместе прошли. В сорок четвертом под бомбежкой погибли. Мальчишка, считай, сиротой остался. Хорошо хоть Сандро невредимый с войны пришел. Взял к себе племянника. Вырастил, человеком сделал. А сам так холостяком и остался, бедняга…

Она вздохнула и вытерла глаза платочком.

Андрей с Борисом неторопливо шагали по залитой лучами полуденного солнца малолюдной улице курортного городка. До блеска вылизанная ночным дождем брусчатка, утопающие в багряно-оранжевых палисадниках аккуратные домики, затейливая вязь старинных оград, церквушка на углу, увенчанная чуть покосившейся колокольней, придавали улице бутафорский вид, и редкие прохожие выглядели статистами, прилежно «оживлявшими» мизансцену для очередного киноэпизода.

Даже привычный Борька в своем неизменном лавсановом костюме спортивного покроя, вдоль и поперек исполосованном замками «молния», с пышной гривой вьющихся черных волос смахивал в этом окружении на замаскированного пирата.

– Боря… – начал было Андрей и вдруг осекся. Тревожное предчувствие холодной струйкой просочилось в сознание. Он огляделся по сторонам: пустынная улица, увитая красноватым плющом ограда, безмятежная синева неба над черепичными крышами. Девочка в красном берете и коротком ситцевом платьице стоит с мячом в руках в тени колокольни, доверчиво глядя на них широко открытыми глазами. В их чуть раскосом по-восточному разрезе угадывалось что-то знакомое.

Тревога росла. Непонятная, не поддающаяся осмыслению, властная – она торопила, требовала немедленного действия. Скорее, скорее! Еще минута, и будет поздно.

Откуда-то издалека прозвучал удивленно-встревоженный Борькин голос. И вдруг ослепительная вспышка сверкнула в мозгу, Андрей рванулся вперед, подхватил на руки испуганно взвизгнувшую девочку и ринулся дальше.

Все произошло в считанные секунды. Борис ничего не успел сообразить. Увидел, словно в кошмарном сне: на какой-то миг утратила и вновь обрела четкость очертаний перспектива улицы, и колокольня, вначале едва заметно для глаз, но с каждым мгновеньем все стремительнее стала валиться набок, туда, где только что стояла девочка и еще катился по тротуару выпавший из ее рук мяч.

Секунда-другая, и обломки колокольни с грохотом обрушились на мостовую, взметнув облако пыли, но еще за мгновение до этого Борис успел заметить, как деревянный брус вскользь ударил Андрея по голове.

Серый струящийся полусвет. Серая равномерно пульсирующая равнина. Серые пологие волны бесшумно вздымаются и опадают. До самого горизонта – замедленное чередование серых холмов и впадин. И ничего, кроме этого величественного колыхания и всепоглощающего серого безмолвия.

Но что это?.. Розоватые сполохи забрезжили над серой равниной. Еще… Еще… Зачем? Не надо! Не надо!.. Пусть погаснут!!!

– Как вы себя чувствуете, дядя?

Метревели открыл глаза, некоторое время смотрел в одну точку ничего не выражающим взглядом, потом зажмурился и встряхнул головой.

– Нормально, Гоги. Все так, как я и предполагал. Отчетливо выраженная депрессия.

В окно палаты ярко светило солнце. Гоги щелкнул тумблером, выдернул вилку из розетки. Затем осторожно снял с головы Андрея гибкий обруч с короткими усиками антенны. Точно такой же обруч лежал на тумбочке рядом с кроватью Метревели.

Сандро Зурабович с интересом наблюдал за действиями племянника, колдовавшего у небольшого прямоугольного ящика с панелью на верхней плоскости. Боковая стенка ящика была снята, виднелись печатные схемы, и загадочно мерцали радиолампы.

– Послушай, чертовски здорово действует этот твой сундук!

– Вы находите? – не оглядываясь, бросил Гоги, тщетно стараясь закрепить боковую стенку прибора. – Что дальше будем делать?

– «Что, что»! – рассердился Метревели. – Дай-ка лучше сигарету.

– Вы разве курите? – удивился племянник.

– Курю, не курю… Есть у тебя сигареты, я спрашиваю?

Гоги молча достал пачку из кармана халата и протянул Сандро Зурабовичу.

– Ну что ты на меня уставился? Давай и спички заодно.

Метревели встал с кровати, подошел к окну, закурил.

– Думаешь, не выдержу? – Доктор в упор посмотрел на племянника. Тот, не сводя взгляда, пожал плечами.

– Скажи честно, – в голосе Метревели звучали горькие нотки. – За кого ты боишься, за меня или за него?

– Конечно, за вас.

– Н-да… – Сандро Зурабович покачал головой, неумело поднес к губам сигарету. – А ведь если бы не он…

– Хватит, дядя!

Гоги шагнул к окну и тоже закурил, втягивая дым нервными, злыми затяжками.

– Кто он мне? Никто! Чужой человек. Спас мою дочь? Да, спас! Но это случайность. Стечение обстоятельств. Импульс. Любой на его месте…

– Их было двое, Гоги, – напомнил Сандро Зурабович. – И второй не успел даже пальцем шевельнуть.

– Ну и что? Просто у вашего Рудакова реакция оказалась лучше.

– «У моего Рудакова», – задумчиво повторил доктор.

Гоги внимательно посмотрел на него и продолжал уже совсем другим тоном:

– Я все понимаю, дядя Сандро. Что надо сделать, скажите, – все сделаю. Лекарства, условия, деньги – ни за чем не постою. Выздоровеет, «Жигули» свои ему подарю.

– С подбитым глазом?

– Кто с подбитым? – опешил племянник.

– Не кто, а что – «Жигули» твои.

– Шутите. – Гоги в сердцах швырнул в окно недокуренную сигарету. – Поймите наконец, вы близкий мне человек. Вам восемьдесят лет.

– Восемьдесят один, – поправил Метревели.

– Тем более. «Перун» – экспериментальная модель. Я ведь вам говорил, объяснял.

– Что верно, то верно, – доктор вздохнул. – Говорил, предупреждал. Стращал даже. А все зря.

– Почему?

– Ты все равно не поймешь.

– Постараюсь понять.

– Ну что ж, постарайся. По-твоему, родня – значит свои. Не родня – чужие.

– Конечно.

– Не перебивай. Вовсе не конечно. Глупо делить людей на своих и чужих, и уж совсем никуда не годится делить по родственным признакам.

– Не пойму, за что вы ратуете, дядя.

– Серьезно?

– Конечно, серьезно.

– Ну что ж, – Метревели пожевал губами. – Это требовалось доказать. Ладно, давай на конкретном примере попробуем. Ты идешь по незнакомому городу и видишь человека, который лежит…

– …на незнакомой скамейке.

Метревели смерил племянника взглядом, но сдержался.

– Пусть будет на скамейке. Как ты поступишь?

– Пройду мимо. – Гоги недоуменно пожал плечами. – А вы?

– А я, дорогой, остановлюсь и постараюсь узнать, почему он лежит.

– И он пошлет вас семиэтажным, потому что пьян и не желает, чтобы его тревожили. Что тогда?

– Тогда я буду знать, что по крайней мере в моей помощи он не нуждается.

– И что это изменит?

– А почему, собственно, это должно что-то менять? Просто я исполнил свой долг человека и врача. Ведь это мог быть больной или человек, попавший в беду.

– Всем не поможете, дядя.

– Вздор и собачий бред! – взорвался доктор. – Люди должны помогать друг другу. И не важно, случился с человеком сердечный приступ или его избило хулиганье, заблудился он в тайге или попал в катастрофу. Это гражданский долг человека, Гоги. Неужели непонятно?

– Дядя!

– Оставь, пожалуйста, – Сандро Зурабович поискал взглядом, куда бросить окурок. – Скажи лучше, где тут у тебя пепельница?

– Здесь не курят, дядя Сандро. – Гоги взял из его пальцев сигарету и загасил о внешний выступ подоконника.

Некоторое время оба молчали. После длинной паузы Метревели спросил, продолжая смотреть в окно:

– Скажи, Гоги, если бы этот парень не спас твою Ланико, ты бы так и не пустил нас сюда?

Гоги наклонил голову, делая вид, что рассматривает изображение готических башенок на спичечном коробке.

– Нет, дядя.

– Ну, что ж… По крайней мере откровенно.

Метревели еще некоторое время молча смотрел в окно, потом обернулся к племяннику и ласково потрепал его по плечу.

– Ладно, не переживай. Наверное, я сам во всем виноват. Вечно был занят своей работой, а до тебя по-настоящему никогда не доходили, руки. Считал, что раз ты сыт, одет, учишься, значит, все в порядке.

– Не надо, дядя Сандро…

– Хорошо. – Метревели вздохнул. – А за меня не беспокойся: выдержу. Да и не это важно сейчас. Думаешь, почему Андрей до сих пор не очнулся?

– Откуда мне знать? – пожал плечами Гоги. – Шок?

Метревели кивнул.

– Я тоже так думал. Но дело не только в шоке. Он, кстати, уже прошел. Случилось то, чего я опасался. Андрей сам не хочет приходить в сознание.

– Не хочет?

– Понимаешь, он очень впечатлительный человек. А обрушилось на него за последние полгода столько, что не каждому выдержать. Он держался молодцом. Если бы не этот несчастный случай, возможно, все бы и обошлось. Но его оглушило. Отключились волевые факторы. А подсознательно он уже давно смертельно устал от всего пережитого.

Гоги смотрел на доктора широко раскрытыми глазами. В них читались страх и жалость.

– Что же теперь будет?

– Если оставить все как есть – он умрет.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Для чего же, по-твоему, я здесь околачиваюсь?! – вскипел Метревели. – Надо во что бы то ни стало пробиться в его подсознание. Разбудить интерес к жизни. Чего бы это ни стоило.

Метревели прошелся по комнате, нервно потирая ладони.

– Потому я и заявился к тебе на прошлой неделе. Один сеанс на этой твоей колымаге – и все могло сложиться по-другому. Гипноз, внушение… А теперь… Ну что ты глаз с меня не сводишь? Рога у меня выросли или сияние вокруг головы? В чем дело?

Гоги зажмурился и встряхнул головой.

– Ничего, просто подумал…

– О чем?

– Это неважно, дядя.

Метревели смерил племянника испытующим взглядом.

– Хочешь сказать, что тогда Ланико… – Он закашлялся. – Что ее могло сейчас не быть среди живых?

Гоги молча кивнул. Оба мучительно думали об одном и том же. Обоим было не по себе, как бывает с людьми, оказавшимися на краю пропасти, в которую лучше не заглядывать.

Первым опомнился Метревели.

– Бред! Мистика! Так можно черт-те до чего договориться.

Гоги хрипло вздохнул. Доктор взял его обеими руками за плечи, притянул к себе.

– Мы должны помочь ему встать на ноги. Я знаю, на что иду. Будем надеяться на лучшее. Ну, а если… В общем, я свое прожил, а ему, – он с нежностью посмотрел на неподвижного, безучастного ко всему Андрея, – ему еще жить да жить. Готовь свою шарманку, Гоги. И не вешай нос. – Он неожиданно весело усмехнулся. – Что мы знаем о душе? А вдруг сказка о переселении душ окажется правдой? И именно нам с тобой суждено это открыть? Ну, что же ты стоишь? Колдуй, маг!

Серое, мерно колышущееся безмолвие. Блаженное состояние умиротворенности и покоя. У него нет начала и не будет конца. Опять? Откуда эти алые сполохи?! Ярче, ближе… Не надо! Не хочу!! Пусть погаснут!!!

Не хочу? Будто я могу чего-то хотеть! Я? Что значит, я? Серый океан вечности? Или эти алые зарницы в небе? В небе… Значит, есть небо, земля, вода? Какие странные слова… Но ведь они есть – голубое небо, зеленые равнины, хрустальные реки, горы. Горы!!!

Нет-нет. Их не было. Были плоские изумрудные поля… Сады… Облака… Белые-белые… И еще было море… Теплое, синее, ласковое… Песчаные отмели… Золото, синь и голубизна… И белый парус вдали…

Не надо! Было, не было – к чему это? Все проходит. Остается только серое безликое забытье. Безмолвное величественное чередование приливов и отливов. И ничего больше. Никаких зарниц. Никаких сполохов…

– Дядя Сандро! Дядя Сандро!

Метревели открыл глаза и долго взглядывался в расплывчатое белое пятно, пока не понял, что это лицо племянника.

– Зачем… отключил?..

Гоги вздрогнул: голос доктора звучал как-то необычно: высокий, напряженно-звонкий, он словно принадлежал другому человеку.

– Вы устали, дядя. Вам надо отдохнуть.

Тупое безразличие ко всему владело сознанием. Пересиливая себя, доктор разлепил непослушные губы.

– Позови сестру. Пусть введет сердечное.

– Может, врача?

– Не надо, – язык вяло шевелился во рту. – Делай, как я говорю. Сердечное и глюкозу. Понял?

– Да, дядя.

– Который час?

– Половина третьего.

– Ночи?

– Дня, дядя.

Метревели помолчал, собираясь с мыслями.

– Сделаем перерыв. Позаботьтесь об Андрее. Медсестра знает, что надо делать. А ты пойди отдохни. – Голос доктора звенел, словно туго натянутая струна. – Возвращайся к семи часам. Продолжим. Слышишь?

– Слышу.

– Ступай.

«Что у него с голосом?» – мучительно соображал Гоги, выходя из комнаты.

Внизу, в вестибюле, Гоги снял халат и хотел сдать дежурной, но та спорила о чем-то с молодым человеком у дальнего конца стойки. Парень то и дело встряхивал головой, отбрасывая со лба черный вьющийся чуб, и бурно выражал свое возмущение. Но дежурная медсестра была непреклонна:

– Сказано, нельзя, значит, нельзя! И не просите, не дам халат.

Гоги не стал слушать дальше, положил халат на барьер и уже шагнул было к двери, но тут молодой человек сделал стремительный рывок и завладел халатом.

– Мы друзья, понимаете? Выросли вместе, учились, работаем! – голос его выражал отчаяние и решимость. – Что значит «нельзя»? Нельзя друга в беде оставлять, понятно?!

Догадка заставила Гоги обернуться и взять спорящего за руку.

– Вы Хаитов?

– Ну я! – воинственно вскинулся тот. – А вы кто такой?

– Я отец Ланико.

– Племянник доктора Метревели? – обрадовался Хаитов. – Как Андрей? Вы от него идете?

Гоги кивнул.

– Ему хоть лучше? Кто его лечит? Сандро Зурабович?

– Да. Дядя Сандро постоянно дежурит в его палате. К ним действительно нельзя.

– Как же так? – сник Хаитов. – А я тут принес кое-что. Виноград, яблоки…

– Ему сейчас не до яблок. Простите, не знаю, как вас зовут.

– Борис.

– Не надо, Борис, возмущаться. Сестра выполняет свой долг.

– Я тоже! – вспылил Борька.

– Вы тоже, – согласился Гоги. – И все-таки пойдемте отсюда.

Вечером, когда Гоги осторожно, чтобы не разбудить дядю, приоткрыл дверь палаты, Сандро Зурабович встретил его нетерпеливым возгласом:

– Наконец-то! Добрый вечер, добрый вечер! – Он успел облачиться в полосатую байковую пижаму и расхаживал по палате, заложив руки за спину, словно узник тюрьмы Синг-синг.

Андрей все так же неподвижно лежал на кровати, и желтоватое лицо его резко выделялось на фоне белоснежной повязки.

– Как самочувствие?

– Превосходно, дорогой мой, превосходно. Послушай, а можно увеличить мощность твоего «Харона»?

– «Перуна», – Гоги опустил на тумбочку увесистый сверток. – Нино передала кое-что. И Хаитов тоже, как я ни возражал.

– А, Борис! Переживает, бедняга! Ну так как, можно?

– Поешьте, дядя.

– Я сыт. Ну что ты на меня опять воззрился? Не веришь? Медсестра приносила.

– Тогда хоть фрукты, – Гоги развязал платок.

– Ого, виноград! – Метревели отщипнул ягоду от иссиняфиолетовой кисти. – Свой, небось?

– Да.

– Можно или нет?

– Что?

– Не хитри, Гоги.

– Можно. – Племянник вздохнул. – Только зачем?

– Он сопротивляется, понимаешь? Пассивно, правда, но чем дальше, тем сильнее. И в конце концов просто выталкивает меня из подсознания.

– Ваше счастье, что он пассивен, дядя. Хотя… – Гоги вспомнил звонкий, почти юношеский голос Метревели днем после пробуждения. – Не так уж он и пассивен, как вы думаете. Короче говоря, мощность увеличивать нельзя. Это опасно. Особенно для вас, дядя Сандро.

– Опять за свое?! – рассердился Метревели. – Опасно, безопасно! Если хочешь знать, улицу на зеленый свет переходить – и то опасно. Особенно если за рулем такие водители, как ты!

– Вот видите, – усмехнулся племянник. – Наконец-то вы это себе уяснили.

– Ничего подобного! – доктор понял, что запутался, и окончательно вышел из себя. – Хватит меня запугивать!.. Я всю жизнь со смертью борюсь. Профессия такая, видите ли! И еще учти, дорогой: у меня три войны за плечами.

– Знаю, дядя, – мягко произнес Гоги. – Но мощность останется прежней.

– Вы только посмотрите на этого упрямца! – апеллировал Метревели к несуществующей аудитории. – Почему?

– Не заставляйте меня повторять все сначала.

Гоги устало провел рукой по лицу.

– И потом. Вовсе не обязательно бить в сетку. Пошлем мяч выше или ниже.

– Эх ты, горе-волейболист! – Метревели презрительно сощурился. – Кто же подает ниже сетки?

Он внезапно осекся и стал нервно теребить усы.

– Ниже, говоришь? Постой-постой… Ниже… А что? Это идея! Молодец! Заводи свою шарманку, дорогой. Попробуем.

…Где-то далеко-далеко, на границе сознания пела птица. Иволга?.. Дрозд?.. Не все ли равно! Птица пела, и хрустальные переливы ее голоса будили причудливые воспоминания. Обостренный до предела слух жадно ловил каждый оттенок ее трелей. Пичуга пела о счастье. Крошечный комочек пернатой плоти в пустыне серого одиночества ликующе утверждал жизнь, солнце, радость бытия.

Медленно, преодолевая непомерную тяжесть, шевельнулась мысль: птица? Откуда?

И так же медленно и трудно Андрей осознал: птица поет в нем самом.

– Ну что? – голос Гоги доносился глухо, как сквозь толстый слой ваты. Бешено колотилось сердце. Подавляя подступившую к горлу тошноту, Метревели глотнул и заставил себя открыть глаза.

– Кажется, удалось.

Перед глазами качались оранжево-фиолетовые круги.

– Спать, – прошептал доктор. – Ужасно хочется спать. Который час?

– Полночь скоро.

– Скажи сестре, пусть введет глюкозу Андрею и мне.

– Хорошо, дядя.

И Метревели скорее понял, чем почувствовал, как кто-то взял его за руку и стал осторожно закатывать рукав.

А за распахнутым настежь окном загадочно мерцала звездами по-южному теплая осенняя ночь. Усыпанный серебристыми блестками бархатный занавес между прошлым и будущим простирался над черепичными крышами сонного приморского городка, над угрюмым небытием Андрея и полным тревог, сомнений и надежд забытьем Сандро Зурабовича Метревели, тревожными предчувствиями шагающего по еле освещенной фонарями улице Гоги, по-детски безмятежными сновидениями его дочери Ланико и пропахшим дымом бесчисленных сигарет бессонным одиночеством Борьки Хаитова.

Окрашенный по краям отблесками уходящего и нарождающегося дня океан тьмы покрывал полпланеты, медленно сдвигаясь на запад. В Анадыре и Петропавловске-на-Камчатке уже наступило утро. Во Владивостоке выезжали на улицы первые рейсовые автобусы. Куранты на Сквере Революции в Ташкенте мелодично пробили два часа. В Хиве, городке, где родился и вырос Андрей, сонно перекликались трещотки сторожей-полуночников. Москвичи и рижане, досматривая последние телепередачи, готовились ко сну. А в окутанном осенними туманами Лондоне шел всего лишь девятый час, и мальчишки-газетчики, перебивая друг друга, выкрикивали на оживленных, расцвеченных огнями реклам перекрестках заголовки вечерних газет.

Утро пришло в палату разноголосицей птичьего гвалта за золотисто-синим проемом окна, бодрящими запахами моря и опавшей листвы, перекличкой пароходных сирен.

Метревели сладко потянулся в постели, полежал еще несколько секунд с закрытыми глазами, смакуя блаженное состояние покоя каждой клеткой отдохнувшего тела, встал с кровати и склонился над Андреем. Дыхание было ровное, пульс замедленный, но в общем в пределах нормы, лицо по сравнению со вчерашним чуть-чуть порозовело, но было все таким же бесстрастно равнодушным.

– Ничего, голубчик, – сам того не замечая, вслух подумал Метревели. – Сегодня ты у меня проснешься. Чего бы мне это ни стоило.

Последняя фраза доктору не понравилась. Он резко выпрямился и привычным жестом пригладил усы.

– Завел панихиду с утра, старый пономарь! Все будет отлично. А теперь, – он щелкнул пальцами. – Зарядка, бритье, умывание, завтрак!

Гоги задерживался. После завтрака Метревели справился у Зары, не приходил ли племянник, и, получив отрицательный ответ, попросил ручку и лист бумаги.

– Жалобу на племянника написать хочешь? – улыбнулась Зара.

– Завещание, – буркнул доктор.

– Типун тебе на язык! – суеверно перекрестилась вахтерша. – Нет у меня ручки. И бумаги нет.

– Понятно, – кивнул Метревели. – Знаешь, кто ты такая?