Текст книги "Последний интегратор (СИ)"
Автор книги: Николай Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Васильев Николай
Последний интегратор
Николай Васильев
Последний интегратор
Повесть о кхандах и авзанах
Чтобы добиться от человечества немногого, следует требовать от него побольше.
Э. Ренан (пер. Е. Святловского)
Пролог
Глава I. Апрель, суббота
Глава II. Апрель, понедельник
Глава III. Апрель, вторник – пятница
Глава IV. Апрель, другая суббота
Глава V. Пять лет назад, август
Глава VI. Май
Глава VII. Июнь
Глава VIII. Июнь, следующий день
Глава IX. Пять лет назад, сентябрь
Глава X. Снова июнь
Глава XI. Июль, вечер
Глава XII. Время неизвестно
Глава XIII. Пять лет назад, декабрь
Глава XIV. Июль, ночь и утро
Эпилог
Пролог
Вокруг темнота.
Не могу шевельнуться, как будто привязан к стене. Чувствую мягкую стену. Верёвки, такие же мягкие, тянутся – не отпускают. Стена не имеет пределов, огромная, тёплая.
Тянусь в темноту, от стены, чтобы вырваться. Боль пронзает всё тело. Кожа спины, головы и рук натягивается.
Не стена, а какое-то тело, огромное тело, живой организм. Организм, который колышется, дышит. С трудом оборачиваюсь. Да, моё тело – лишь часть организма, огромного тела. Кожа моя – продолжение кожи его, организма. Вены мои – продолжение вен организма.
Здесь не только одно моё тело. Здесь десятки, сотни и тысячи тел. Все тела – и моё – составляют один организм.
Это масса живых, шевелящихся тел. Шевелится тело – другое шевелится тоже. Воздух, вдыхаемый телом, другие тела потребляют. Сердце качает кровь, и она переходит из тела в другие тела. То, что доступно слуху и зрению, слышат и видят другие тела.
Чужие тела. Чужие ли? Нет, они тоже мои. Мы все – единое тело, один организм.
Не только вижу и слышу, что видят и слышат другие тела, но и думаю так же, как все.
Расслабляюсь, как будто всю жизнь только к тому и стремился. Искал уютное место, возможность не думать, не говорить, не выбирать. Думать, и говорить, и выбирать будет теперь организм. Организм, этот шар, состоящий из множества тел.
Вот различаю тела. Вижу – тела не привязаны к шару. Кто-то куда-то идёт. Кто-то кладёт кирпичи и строит дома. Кто-то стоит у плиты и варит обед. Кто-то играет с ребёнком. Кто-то гуляет с собакой. Кто-то беседует. Каждое тело – отдельно. И вместе они – организм, этот шар.
Не вижу противоречия. Все эти люди заняты собственным делом и остаются лишь частью этого шара. Как и я. Вот я куда-то иду, поднимаюсь по лестнице, с кем-то встречаюсь, прощаюсь. В то же самое время я – часть этого шара. Одновременно. Это правильно, это приятно.
"Нет!" – раздаётся голос.
Чей это голос – мне неизвестно.
"Сопротивляйся!"
Но что я могу, кусочек огромного тела? Снова тянусь в темноту, от стены. Хватаюсь руками за голову, пытаюсь её оторвать от этого шара. Кажется, если смогу оторвать лишь голову, то окажусь на свободе. Боль – всё равно, что пытаться себе оторвать палец, нос или ухо. Эти попытки сопровождает гудение шара.
Тянусь и кричу от боли, тянусь и рыдаю. Огромное тело тоже кричит и рыдает. Чувствую боль этих тел, умноженную в сотни и тысячи раз. Боль расходится дальше и дальше, по всем телам. Все они стонут, рыдают, кричат.
Наступает мгновение...
* * *
Блеск.
Что-то блестит. Блестит внизу, впереди. Это нож. Тянусь за ним, напрягаю все силы. Пальцами двигаю, двигаю нож. Двигаю и придвигаю. Хватаю его, он удобно ложится в ладонь.
Длинная рукоятка, короткий клинок, как у скальпеля.
Втыкаю его куда-то за спину. Втыкаю в то место, где тело сливается с шаром. Шар замирает. Он ожидает новую боль. Я тоже её ожидаю, но всё же не чувствую боли.
Клинок, который кажется острым, проходит сквозь кожу, не причиняет вреда. Трогаю пальцем клинок, чувствую остро заточенный кончик. Прикасаюсь кончиком к телу, к груди, к животу. Втыкаю в живот. Нож проходит сквозь кожу и снова не причиняет вреда. Втыкаю нож в живот и в лицо, в живот и в лицо.
Чувство усталости от...
* * *
Проваливаюсь внутрь этого шара.
Внутри сплошные тела.
Тела, гениталии, руки, ноги, волосы, зубы, кости, вены, кишки.
Нет больше тел, отдельных от этого тела, огромного тела.
Есть только шар.
"Сопротивляйся!"
Но голос звучит приглушённо.
Нож выпадает из ослабевшей ладони и...
* * *
Я пробуждаюсь от громкого лязга.
Будильник...
Глава I. Апрель, суббота
Артём и Майя ждали меня у институтского крыльца. Артём – высоченный, выше меня на голову, и широченный. Настоящий атлет. А Майя... Майя улыбалась. Наташи не было, Дениса не было.
– Наташа забежала домой, – сказал Артём. – Она нас в Луна-парке встретит. А Денисыч сдаёт книги, сейчас будет.
Я посмотрел на часы.
– Ребята, у меня есть небольшое дело по пути. Надо зайти в префектуру. Я там пробуду недолго. Наверное, недолго.
– Господин городской советник, прикажете подать автомобиль? – сказал Артём.
– Ладно тебе, – сказала Майя. – А если серьёзно, зачем?
– Для доклада, – сказал я. – Жебелев посоветовал покопаться в архиве Интеграционного комитета. Это где-то в префектуре.
– Ну, если Жебелев... – сказал Артём. Других объяснений ему не требовалось.
– Зачем тебе Наташа, если у тебя есть Жебелев? – спросила Майя.
– Я попрошу вас не смешивать личное и общественное, – сказал Артём с притворной строгостью.
Это была цитата из старого фильма про Легион. В детстве мы все его смотрели, и не один раз.
– Вот и наш Денисыч, – сказал Артём.
У Дениса были заняты обе руки. В одной – раздутый портфель, в другой – три книги, которые в портфель не поместились. Ещё немного, и книги бы выпали.
– У него свои развлечения, – сказал Артём. – Зачем тебе столько, зубрила? Не забыл, куда мы идём?
– Эти положи к себе, – спокойно попросил Денис.
Артём взял три книги и посмотрел на их обложки. Как я заметил, что-то по философии. Артём без споров положил книги в свой портфель. Денис в очках со стёклами толщиной в палец выглядел как типичный ботаник и был ботаником. Но они с Артёмом были лучшими друзьями.
– Пойдём тогда? – сказал я. – Мне нужно успеть до четырёх.
– Пойдём, – сказала Майя.
– Погнали, – сказал Артём.
Денис ничего не сказал.
* * *
Было такое время года, когда не знаешь, как одеваться. Утром и вечером температура ниже нуля, а днём печёт солнце. Снег уже сошёл, на газонах пробивается трава, лёгкий ветерок несёт по тротуару клубы пыли.
Мы проходили мимо старинных каменных особняков, государственных учреждений, коммерческих контор, магазинов. Некоторые были подновлены ремонтом. Нарядная гимназия, окружённая парком. Неприметный театр с аллеей перед входом. Банк с медузьими головами под крышей. Кинотеатр "Колизей"...
Белое восьмиэтажное здание ушло на две эпохи вперёд от стоявших рядом особняков. Я подошёл к широкой лестнице.
– Вы тут постойте, я скоро, – сказал я.
– Будет исполнено, господин городской советник, – сказал Артём.
Оставив Майю, Артёма и Дениса, я поднимался по лестнице. Массивные деревянные двери – их было три пары, – а по бокам от дверей таблички: "Префектура г. Туганска", "Туганский городской совет", "Городская газета "Туганский вестник".
В холле никого не было. Я поискал на стене какие-нибудь указатели. Ничего не увидел.
По лестнице спускались несколько мужчин в расстёгнутых пальто и с портфелями и переговаривались: "У Легиона были свои плюсы". – "Разумеется". Они шли к выходу, не обращая на меня внимания. "Разве он был несовместим с демократией? Можно было заменить назначение командиров выборами". – "Разумеется".
Один из них, высокий, толстый, усатый, посмотрел на меня – то ли с подозрением, то ли с сочувствием. Потом отвернулся и возразил спутнику: "Погодите, но военизированная организация..." – "Ну, так и гимназию можно объявить военизированной..."
Компания вышла на улицу. Снова в холле стало тихо. Из боковой двери показался седой мужчина в форме. Охранник.
– Молодой человек, вам куда? – спросил он.
– Мне в Интеграционный комитет, – сказал я. – Только я точно не знаю, где он.
– А, к этим... – сказал охранник. Почти презрительно сказал. – Это с торца. Налево.
Я вежливо поблагодарил и вышел. С крыльца был такой вид! На противоположной стороне улицы, из-за решётчатого забора торчали аттракционы Луна-парка. В ясном небе выделялось колесо обозрения – "Всевидящее око", которое недавно зачем-то стали называть "Атон". За ним сверкали стёкла небоскрёбов.
Мне захотелось всё бросить и поскорее оказаться на самой вершине "Ока". Когда я катался на нём в последний раз? Ещё в гимназии.
– Быстро же ты, – сказал Артём.
– Мне в другую сторону, – сказал я.
– Это несерьёзно. Наташка там одна стоит.
– Так вы идите, а я вас потом догоню.
– И правда. Мы там все вместе подождём.
– А тебе обязательно прямо сегодня туда идти? – спросила Майя. – Завтра нельзя? И зачем тебя Жебелев туда отправил?
– Сегодня или никогда, – сказал я. – Вы идите, я скоро.
– Мы будем у входа, – сказала Майя, – а потом у дельфинов.
Артём и Денис кивнули.
Они шли по площади, оглядываясь и махая руками. Артём вообще шёл вперёд спиной, пока Майя его не развернула. Я тоже махнул и пошёл к боковой стороне здания.
Здесь за высокими кустами был ещё один вход – с небольшим крыльцом. Я его раньше не замечал.
На крыльце стоял какой-то парень, его лицо скрывал капюшон. Он услышал мои шаги, резко обернулся и неожиданно перескочил через перила. Он кинулся в кусты, затем перебежал через дорогу и скрылся в переулке.
Мне пришло в голову, что это Гоша. Да нет, Гоша был высокий, плотный. Сейчас он наверняка растолстел, а этот – худощавый и шустрый.
Я подошёл ближе и понял, почему парень убежал. Клеёнчатая дверь была прорезана так, что получалось слово "кханды". Дальше шла ещё какая-то буква – у или х. Парень в капюшоне не закончил своей работы потому, что я его спугнул.
Кажется, эта сторона здания частенько переживала такие нашествия. Стену вокруг крыльца недавно покрасили. Из-под совсем свежей зелёной краски были видны мазки других цветов, как будто стену красили несколько раз подряд. Кое-где хвосты больших букв оставались незакрашенными. Возле двери вообще не было табличек. Чтобы лишний раз не привлекать вандалов?
Коридор был тесный, с серыми стенами. Над входом горела одна лампочка. Остальное пространство освещалось светом из двух открытых дверей. Я заглянул в первую. Небольшой кабинет был забит шкафами, тумбочками, столами, падающими башнями из стульев. Только узкий проход между мебельных гор вёл к окну. Людей здесь не было.
Из второй двери был слышен спор двух мужских голосов. "Сядь и объясни", – говорил один. "Нечего объяснять!" – ответил второй голос. – Вы всё сами понимаете! Так зачем тянуть?" – "Нет, я ничего не понимаю. Вот давай сядем, и ты мне объяснишь". – "Не буду я!.." Дальше – неясное бормотание.
У спорщиков закончились аргументы, они двигались по кругу. И что делать? Останься, так решат, что подслушиваю, а уходить глупо. Тут из двери навстречу мне вышел один из участников спора. Похоже, тот, что был более раздражён. Если бы я не посторонился, он бы меня сшиб. Мы только чуть задели друг друга рукавами, он что-то буркнул и пошёл к выходу. У выхода он оглянулся и всмотрелся в меня. Я выждал, пока он уйдёт. Постучал в открытую дверь.
– Войдите, – послышался голос. Как ни странно, женский голос.
Этот кабинет не был похож на склад мебели. Хотя в нём стояли такие же старые столы и шкафы – вдоль стен и посередине. Шкафы были забиты папками. Я заметил надписи на папках: "О-ва (XI)", "О-ва (XII)", "ОЧК". Второго участника спора не было видно.
У входа за столом сидела девушка чуть старше меня и работала за пишущей машинкой. Она сделала заключительный удар по клавише и вопросительно посмотрела на меня.
Я не успел открыть рот, как из зашкафного закутка вышел человек в очках, одетый в свитер. Несмотря на невысокий рост, – я был немного его выше – он был не щуплым и слабым, а, наоборот, крепким, жилистым. Его лицо напоминало лица античных героев: чёткие формы, прямой нос с небольшой горбинкой, высокий лоб. Глаза были неуловимого тёмно-серого оттенка. У него были длинные светлые волосы, убранные в хвост, и такая же светлая борода. У него были самые светлые волосы из всех авзанов, которых я встречал. На фотографиях он казался выше, а его волосы – темнее. Он выглядел уставшим. Не просто уставшим – измотанным, как марафонец на финише.
Это был Александр Карапчевский собственной персоной.
– Ты извини, Игнат... – начал он.
Когда он говорил, углы его губ слегка загибались вниз.
– Похоже, этот молодой человек к вам, Александр Дмитриевич, – сказала девушка. – Если он только не ошибся дверью.
– Вы ко мне? – спросил Карапчевский.
– Это Интеграционный комитет? – спросил я. – Я студент...
– Проходите, – ответил Карапчевский. – Диана, – сказал он девушке, – займитесь пока нашим гостем. Я ненадолго.
Я снова не успел ничего сказать, как Карапчевский уже вышел из кабинета. Я остался наедине с Дианой.
– Садитесь, – сказала Диана.
– Я хотел поговорить с Карапчевским, – сказал я. – С Александром Дмитриевичем.
– Он сейчас вернётся, вы пока начните. Садитесь.
Я сел на стул.
– Давайте знакомиться. Меня зовут Диана. А вас?
– Иван.
– Зачем вам нужен Карапчевский?
– Понимаете, я просил Сергея Павловича, чтобы он помог мне встретиться с Карапчевским.
– Сергей Павлович – это кто? – спросила Диана.
– Жебелев! – сказал я, как будто сама эта фамилия, как должность главнокомандующего, не требовала пояснений. – Он звонил Карапчевскому.
– Так вы студент Сергея Павловича и хотите встретиться с Карапчевским?
– Я занимаюсь историей города, – сказал я. – Пишу курсовую. Мне хочется сравнить дома в авзанской части города и кхандской. Чтобы лучше понять прошлое. Посмотреть, что изменилось, что осталось таким же. Этого никто не делал.
– Все наши материалы к вашим услугам. У нас давно был заключён договор с Пединститутом. Любой студент может приходить и пользоваться чем угодно. Вот я сейчас печатаю последний отчёт о санитарном состоянии воды на Островах. Диссертацию можете написать.
– Я хотел сам побывать на Островах. А от Карапчевского получить... рекомендацию, что ли. К какому-нибудь кханду. А то я попрусь туда, никого не зная...
– Без рекомендации на Острова не попадёшь, – совершенно серьёзно сказала Диана и повернулась к входящему Карапчевскому.
– Так что у вас? – сказал он мне.
– Александр Дмитриевич, это Иван, – сказала Диана. – Иван... э...
– Тюменев, – сказал я.
– Иван Тюменев. Он хочет с вами поговорить. Жебелев вам звонил.
Карапчевский оживился.
– Так вы от Сергея! Пойдёмте ко мне.
Мы с Карапчевским пошли за шкаф. Здесь стояло два стола, заваленных бумагами, карандашами, папками. В углу одного стола взгромоздилась высокая пишущая машинка. Папки лежали даже на стуле.
Карапчевский аккуратно взял их и положил на подоконник рядом с цветочными горшками и настольной электроплитой. Он уселся за стол и уже не казался таким измотанным. Он с интересом смотрел на меня и потирал ладони, как будто в предвкушении обеда. Я догадывался, что он рад не столько мне, сколько тому, что я от Сергея.
– Как дела у Сергея? – спросил Карапчевский. – У меня из головы вылетело, что он звонил. Так что, вы изучаете историю кхандов?
– Историю кхандов закрыли до того, как я поступил, – сказал я.
– Да, точно. Много чего закрыли за эти пять лет...
– Я занимаюсь историей города. Я хочу посмотреть на кхандские дома прошлого века.
– Это хорошо. Но у нас не совсем научная организация. Точнее, совсем не научная. Вы ведь знаете, чем мы занимаемся?
– Да, знаю.
Я не мог подобрать слова, хотя ещё дома долго репетировал свою речь перед Карапчевским. Придуманные заранее слова казались мне фальшивыми и напыщенными для такой прозаической обстановки. А какой ещё обстановки ты ждал?
– Да, я знаю, чем вы занимаетесь, Александр Дмитриевич. Я знаю о вашей работе. Я вас целиком поддерживаю. Я хочу вам помочь. Я хочу работать в Интеграционном комитете. Не ради... – Я помялся. – Не ради славы или чего-то. Я ещё в гимназии про вас узнал и понял, что здесь... Здесь должны быть все... все честные люди... Здесь творится будущее... нашего... нашей...
Я начал бойко, но голос перестал меня слушаться. Он стихал, стихал. Последние слова я пробормотал себе под нос.
Карапчевский был серьёзен. Он сложил пальцы куполом – кончики расставленных пальцев одной руки прижаты к кончикам расставленных пальцев другой руки – и смотрел на меня поверх этого купола. Когда я закончил, он вышел из-за стола и протянул мне руку. Я тоже встал и протянул ему руку в ответ. Он сжал мою ладонь. У него было крепкое рукопожатие.
Казалось, он хотел сказать что-то возвышенное, но пересилил себя и заговорил деловым тоном:
– Поскольку вы студент, то весь день работать не сможете. Ещё год назад я бы взял вас на половину жалованья. Теперь могу предложить только на общественных началах. С деньгами у нас туго.
– Я согласен на общественных, – сказал я.
– Это на первое время. Потом что-нибудь придумаем. – Он посмотрел на настенные часы. – Вы приходите в понедельник, тогда всё обговорим. Только вы ещё раз подумайте. Работы здесь много, беготня, волокита, бумажки, и никто спасибо не скажет. Начальников выше крыши.
– Но ведь у вас неограниченные полномочия, – сказал я. – Разве вы не подчиняетесь лично первому консулу?
– Подчиняемся, – сказал Карапчевский. – И всем его холуям – от Константинополя до этого здания. Но подробности – в другой раз. Мне пора.
Карапчевский поднял с пола портфель, и мы вышли из-за шкафа. Карапчевский снял с вешалки пальто и шарф.
– Диана, – сказал он. – Вы запишите данные Ивана, а я побежал. Я вас умоляю, вы тоже долго не задерживайтесь, закончить можете в понедельник.
– Хорошо, Александр Дмитриевич, – ответила Диана.
– До скорого, – сказал Карапчевский и, на ходу натягивая шарф, вышел в коридор.
Интересно, Диана слышала мою провальную речь? Виду она не подала. Она записала моё имя и адрес, а затем сказала:
– Увидимся в понедельник, – и вернулась к санитарному состоянию воды.
* * *
На улице солнце ударило мне в глаза. От свежего весеннего воздуха голова закружилась, как от вина.
Я спустился с крыльца и осмотрел стену. Я вспоминал намёки Карапчевского, вспоминал того парня, которого я принял за Гошу. Я понял, за что стене так достаётся. Я понял, почему комитет переселили сюда из главного входа. Но эти трудности меня только раззадоривали.
Я пересекал площадь и краем глаза заметил, что навстречу мне двинулся какой-то человек. В своём опьянении я не сразу услышал, что он что-то мне кричит. Я остановился только тогда, когда он схватил меня за рукав. Я решил, что это кто-то из наших ребят.
Но это был тот спорщик, который чуть не толкнул меня в коридоре. Ему было лет тридцать. Он отпустил руку и извинился.
– Это ведь вы были в Инткоме? – спросил он.
– Допустим, – сказал я и отряхнул рукав в том месте, за которое он хватался.
– Меня Игнат зовут.
Я промолчал. Он перешёл на ты:
– Слушай, я видел, ты шёл к Карапчевскому. Ты, наверное, тоже хочешь работать в Инткоме?
– Допустим.
– Допустим, допустим... Слушай, давай поговорим.
– Там вы не хотели разговаривать, а со мной хотите, – сказал я, имея в виду его спор с Карапчевским.
– Там не о чем разговаривать. Слушай, ты хочешь работать в Инткоме, перевернуть мир? – Он заранее знал мои ответы и не ждал их. – Свобода, равенство и так далее? Это всё хорошие вещи, всё правильные устремления. Но там, – он показал в сторону бокового входа, – там ничего этого добиться нельзя. Там всё разваливается, уже развалилось. Карапчевского никто не поддерживает, у него никого не осталось. Только Дианочка-дурочка, да ещё этот жирдяй...
Я развернулся.
– Слушай, подожди. Вот видишь это здание. Здесь все против Карапчевского. На словах они все за. А на деле они лучше утопятся, чем ему помогут. Он всем надоел со своими громкими фразами, со своей скромностью. Они все ему гадят... Видел на стене надписи? Или нет, их вчера закрасили. Ну, ничего, завтра ещё увидишь. Это кто пишет? Благодарные граждане благодарят за героизм? Это ему говорят: ты здесь не нужен! Он каждую неделю их закрашивает, а краску покупает на свои деньги. Потому что тут даже завхоз смотрит на него, как на второсортного человека. Как на кханда! Да он сам за столько лет превратился в кханда. Видел его волосы? Десять лет назад он был почти брюнетом. Скоро он переселится на Острова и будет жить в их вонючей хибаре и хлебать их вонючую бурду.
Он размахивал руками и кричал. Люди, которые проходили по площади, оглядывались. Я начал понимать. Передо мной диффер. Диффер, вот и всё. Наверное, он хотел сказать всё это Карапчевскому. Но не посмел. И теперь говорил мне.
– Мне пора, – сказал я.
Он снова удержал меня. Я разозлился и резко вырвал руку. Будет всякий диффер меня лапать...
– Слушай, дело проиграно, – сказал он. – Всему конец. Интком скоро разгонят, а Карапчевского...
Он замолчал.
– Что? – не вытерпел я.
– Что угодно! Снимут, посадят... Или он пропадёт. Как раньше люди пропадали. Ты историю хорошо знаешь? Народ его не поддерживает, чиновники – только притворяются из-за первого консула. Получается – Дианочка и жирдяй, вот и вся его команда. Хочешь быть с ними?
– Допустим. Это моё дело.
Он хихикнул.
– Слушай, ты на Дианочку, что ли, запал? Это у Карапчевского такой приём для всех юных последователей. Сначала Дианочка их завлекает, а потом они на всё готовы. За идею. Дианочка втюрилась в Карапчевского, она и жизнь за него отдаст, и в постель ляжет.
– Да иди ты!
Я его оттолкнул. Он отступил назад и развёл руки, показывая, что не оскорблён тычком и драться не собирается. Я тоже не собирался и быстро зашагал к дороге.
Во время разговора у меня пересохло в горле. В голове крутились слова, которыми надо было приструнить его, но теперь было поздно.
Я перешёл дорогу и направился к главному входу в Луна-парк. Я уже слышал, как играет оркестр. Ребят здесь не было. Я прошёл мимо сфинксов, стороживших высокие ворота, и оказался в тени редких для нашего климата лип и дубов, которые пережили всех правителей и продолжали расти. Я обошёл пока неработающий фонтан с дельфинами. Здесь ребят тоже не было. Этот диффер как будто нарочно меня задержал!
– Ванька! – закричал Артём.
– Ваня! Ваня! – хором закричали Майя и Наташа.
Они стояли у "Гробницы Тутанхамона" и ели сладкую вату. Я пошёл, потом побежал к ним. Всё забылось – и невменяемый Игнат, и даже Карапчевский.
– Друг мой, брат мой! – с чувством сказал Артём. – Больше, чем брат!
Это была цитата из того же фильма.
Я хлопнул его по плечу. Майя и Наташа засмеялись, обняли меня с двух сторон и по очереди чмокнули в щёки липкими от ваты губами.
Приближался Денис со свежей порцией ваты. Я полез к нему обниматься. Он недовольно отстранился и выронил вату на бетонную дорожку.
– Спасибо тебе, – обиженно сказал он.
Я поднял палочку с запылённым комком и запихал её в ближайшую урну.
– Дениска, я тебе сто таких куплю, – сказал я. – Тысячу, миллион!
– Ладно тебе, – сказала Майя и обняла Дениса за плечи.
– Ребята, пойдёмте кататься! – сказал я.
– И жрать! – сказал Артём.
Он откусил огромный кусок ваты. Большая часть ваты осталась у него на щеках и на носу.
– И жрать! – сказал я.
Продавщица, которая смотрела на нас через окошко билетной кассы, понимающе улыбалась. Я тоже ей улыбнулся. Я улыбнулся бы любому встречному.
Беззаботное ощущение летних каникул охватило меня. Аттракционы, игровые автоматы, тир, сладкая вата, мороженое, шарики, танцы под духовой оркестр. Завтра будет воскресенье, а впереди – бесконечная жизнь, полная открытий и перемен.
И тут мне вспомнился мой сон.
Глава II. Апрель, понедельник
Предсказание невменяемого Игната сбылось. Стена возле бокового входа в префектуру была исписана ругательствами. «Поганки» – это было самое пристойное.
На двери чернело горелое пятно. В окне – это было окно первого от входа кабинета – кривыми зубьями торчали осколки выбитого стекла.
Дверь в первый кабинет была закрыта, и в коридоре было ещё темнее. Во втором кабинете находились двое. Карапчевский со сложенными куполом пальцами вышагивал в узком пространстве между столами, а какой-то усатый толстяк в костюме и галстуке тихо сидел на месте Дианы и просматривал бумаги. Карапчевский метнулся ко мне и пожал руку.
– Уже слышали, да? – спросил он. – Ну, какие же они подонки!
Углы его губ от волнения ещё больше загибались вниз.
– Ничего не слышал, – сказал я. – Что произошло? Там такой разгром.
– Вы не слышали новости?
– Я же после учёбы, а потом сразу сюда.
– Диана в госпитале, – сказал Карапчевский и поморщился, как от боли. – Сегодня утром пришла раньше всех. Вандалы писали свои гадости на стене и жгли дверь. Она их спугнула, потом зашла в ту комнату. Они бросили камень в окно.
– Что с ней? Они в неё попали?
– Она запнулась, упала и ударилась головой об угол тумбочки. Сотрясение мозга. Вызвала неотложку и потом отключилась. Вы подумайте, сама успела вызвать неотложку!.. Это я виноват. Ведь мог прийти пораньше.
– Не говори ерунды, – сказал толстяк. – Ты ведь не развлекался. Скажи ещё, что я виноват. Мы все знаем, кто виноват.
Карапчевский представил меня толстяку, а толстяка – мне.
– Это Никита Максимович, мой брат, – сказал он.
Никита Максимович привстал, чтобы пожать мне руку. Он был настоящий великан. Не только толстый, широкий, с шарообразным животом, с двойным подбородком, но ещё и высокий, широкоплечий, с могучей, выкаченной вперёд нижней челюстью. Тесный кабинетик, уставленный шкафами, был ему не по размеру.
Низкорослый, жилистый Карапчевский казался рядом с ним пигмеем. Как будто для того, чтобы объяснить эту разницу, Никита Максимович уточнил:
– Двоюродный брат, двоюродный.
– Один из основателей Инткома, – сказал Карапчевский.
– Ты преувеличиваешь мою роль, Саша, – сказал Никита Максимович. – У комитета только один основатель.
Его лицо показалось мне знакомым. Я ведь видел его субботу. В холле префектуры, среди других мужчин в пальто. Ведь он одновременно был чиновником префектуры. Он меня, что не удивительно, не узнал. Но почему я его не узнал?
Никита Карапчевский – второй человек в Инткоме, правая рука своего знаменитого брата. Его называли "Бульдог интеграции". Непонятно было, чего больше в этом прозвище – уважения или насмешки.
– А почему общественный помощник? – сказал он. – Бескорыстие – это хорошо, но надо и материально поддерживать своих соратников.
– Никита, кому ты это говоришь? – сказал Карапчевский. – Ты же знаешь, как у нас с деньгами. Тем более Иван – студент, ему не привыкать к спартанским условиям.
– Да не надо, – вставил я.
– Надо, надо, – сказал Никита Максимович и мне, и Карапчевскому. – Сделаем так: выделим Ивану часть из моего жалованья. Никакие возражения не принимаются. Всё равно я получаю вдвое больше, чем мне нужно.
– Отличная мысль, Никита! – сказал Карапчевский. – Почему я сам не додумался? Может, тогда из моего?..
– Нет, только из моего, – сказал Никита Максимович. – Ты и так оплачиваешь все расходы комитета. Оставь на мороженое для Лизы. А у меня ещё хватит на двух-трёх помощников.
Я не знал, что сказать. Меня взяли сюда без всякого опыта, без всяких знаний. Теперь ещё и деньги будут давать. За что?
Никита Максимович сказал, какие нужны документы. Я пообещал принести в следующий раз.
– Если бы все трудности так легко разрешались, – сказал Карапчевский. – Ведь с утра ждём полицию. А они не торопятся. И уйти никуда нельзя, и здесь мне делать нечего.
Никита Максимович наблюдал за ним и слегка покачивал головой.
Зазвонил телефон. Никита Максимович был ближе к аппарату. Он поднял трубку.
– Слушаю! – сказал он.
После паузы он передал трубку Карапчевскому, большим пальцем показывая в глубь здания.
Карапчевский, кажется, расшифровал знак своего брата и взял трубку. Он слушал собеседника и нетерпеливо кивал, потом возмущённо сказал: "До сих пор никого нет!" После ещё одной серии кивков он коротко сказал: "Сейчас", – и повесил трубку.
– Никита, ты жди полицию и звони им каждые полчаса, – сказал он. – Ещё позвони наместнику. Хоть сегодня он меня примет? А я схожу в гости к префекту. Он, видите ли, ужасно расстроен. Где у нас отчёт о воде?
Никита Максимович передал ему те бумаги, которые просматривал. Карапчевский потряс бумагами.
– Нет, ты видел? Полгода назад всё было отлично, когда эти, – он ткнул пальцем в ту же сторону, что и Никита Максимович, – проводили анализы.
Карапчевский нашёл пустую папку, шлёпнул в неё стопку бумаг и засунул папку в портфель. Я почувствовал себя лишним. Карапчевский оглядел меня и сказал:
– Вы, Иван, пойдёте со мной.
Он подхватил пальто и шарф и махнул рукой, чтобы я двигал за ним. У входа он остановился и полюбовался на художества вандалов.
– Иван, – сказал Карапчевский, – у вас сегодня одна задача: смотреть и думать. Больше ничего делать не надо. Смотрите и думайте. В конце дня поделитесь размышлениями.
Я пообещал, что буду стараться.
* * *
В приёмной префекта нас встретила молодая женщина в юбочном костюме. С её лица кто-то стёр ластиком все черты, а потом заново нарисовал ровненькие глаза, брови, губы. Она провела нас в кабинет.
За креслом префекта висел поясной портрет первого консула. Лицо первого консула было бесстрастно. Префект вышел из-за своего Т-образного стола, чтобы поприветствовать Карапчевского. Мне он только коротко кивнул.
Мы сели за стол. Префект – с одной стороны, мы с Карапчевским – с другой. На столе стояла сделанная из слоистого драгоценного камня карандашница в виде пирамиды Джосера. На галстуке префекта красовалась булавка в виде скарабея.
Префект расспросил об утреннем происшествии. Карапчевский рассказал о вандалах. Префект слушал рассказ Карапчевского и ни на миг не отрывал от него заинтересованного взгляда. Казалось, он даже ни разу не моргнул.
– Всё это очень плохо, – сказал префект. – Думаю, вам стоит идти не в полицию, а в секретную службу. Терроризм – это по их части. В следующий раз в окно полетят не камни, а гранаты.
– Вот именно, гранаты, – сказал Карапчевский. – Но вам-то ничего не грозит. Хорошо, что нас подальше отселили.
– Если вам что-то грозит, то и нам грозит, – сказал префект. – Насчёт вашего старого помещения. Через неделю ремонт закончится, и сможете обратно переезжать. Вы уж извините, что ремонт так затянулся. Мы делали его на городские средства, а у нас ведь не так много денег, как у вас. Всё-таки особая строка в государственном бюджете.
– Самая особая, – сказал Карапчевский. – Но вообще я не только за этим сюда пришёл. Во-первых, мост...
– Простите, это сразу не ко мне, – перебил префект. – Это к наместнику. Он обещал дать деньги.
– И наместнику много раз говорил.
– Давайте говорить вместе. Ведь я с вами полностью согласен. Но город просто не потянет такое строительство.
