Текст книги "Расскажи мне про Данко"

Автор книги: Николай Терехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Расскажи мне про Данко

От автора

Было это вскоре после войны. Мы, ребята из дальних районов, ехали на службу. Прошедшие медицинскую комиссию в районе, крепкие, здоровые, мы удивлялись: зачем нужна еще комиссия? Скорей бы в часть. Надеть бы шинель, взять бы в руки автомат или винтовку, и тогда… А тогда вот что. Мы все – вчерашние мальчишки. Ну а какие мальчишки во время войны не мечтали об автомате. Взять бы его в руки – да в партизаны, на фронт. Да по немцам, по фашистам автоматными очередями, чтобы знали, что в Советской стране им покоя не будет, пока есть мальчишки.

Но на фронт нас не брали. Малы еще. Военком подрастать нам велел. А рослось очень плохо. В партизаны бы, но в наших степях не было партизан. Мы завидовали тем, кто живет в лесах. И все же мы тянулись, старались быть повыше ростом. Готовились – хранили в тайниках лимонки, патроны винтовочные, автоматные, артиллерийский порох, взрывчатку. Каждый из мальчишек нашего хутора мог поднять на воздух вражеский состав.

Однажды в нашем хуторе отдыхали солдаты, идущие на фронт. Он был рядом, на Дону. Было слышно, как била артиллерия. Сначала вздрагивала земля, потом тихонько позванивали в окнах стекла, потом гремело. А ночью над горизонтом вспыхивало, как далекие молнии перед дождем.

Отдохнули солдаты и заторопились на фронт.

В этот день мой друг Семка Петров спрятал у себя на чердаке наган командира взвода. Командир взвода – парень чуть постарше Семки – догадался, куда мог деться наган. Сразу к нему.

– Отдай наган.

– Я не брал, – отказался Семка.

– Ты взял. Я точно знаю. Подумай ты, голова садовая, – на фронт иду. Как же я без нагана солдат поведу в атаку?

Семка задумался, потом полез на чердак и достал наган. Не знаю, о чем тогда думал Семка. А я разве лучше? Я видел, как у нас завалился под кровать за дымоход патронташ. Видел и молчал. Хотелось, чтобы солдат про него забыл. И солдат в спешке забыл.

Мне стало стыдно, и я побежал домой, чтобы отдать ему патроны. У него винтовка, пускай стреляет по фашистам.

Прибежал, а в доме все перевернуто. Ищет солдат патронташ. Вздыхает.

– Как воевать буду? Чем стрелять?

Я под кровать.

– На, дяденька.

И он мне спасибо сказал. Спасибо за то, что я почти украл очень нужные солдату патроны.

Скоро я сам стану солдатом. Вот пройду еще одну комиссию, и все.

Мчится поезд. Плывет мимо большая степь. Вдруг кто-то крикнул:

– Танки!

– Глядите, танки!

Все к окнам.

Мы подъезжали к Сталинграду. Чем ближе, тем гуще чернели могучие тела вражеских машин: без гусениц, без башен, с погнутыми стволами орудий, с пробоинами в боку. Сколько их! Какая сила могла остановить нашествие черных, с крестами на боках чудовищ! Что за люди стали на их пути?

А люди эти были самыми обыкновенными. Только были они очень смелыми. Они очень хотели, чтобы ни один фашист не топтал нашу землю. Но прежде все эти люди были мальчишками.

…Давно прошла пора мальчишества. И отслужил я давно. Но до сих пор не могу забыть чьего-то вскрика:

– Танки! Глядите, танки!

И они, ржавые, как саранча, на белом снегу.

Я все думал, думал о тех, кто мог остановить эти чудовища…

Однажды попалась мне пачка старых журналов «Огонек» военного времени. На одном из них во всю обложку была фотография. Боевой танк, а на его крыле, положив руку на ствол орудия, стоит крепкий паренек. Он смотрит куда-то вдаль. Куда? Может быть, он высматривал путь, по какому должен идти сейчас в сражение? Может, он только вышел из боя и смотрит, как там, вдали, дымят подожженные им вражеские тапки.

Под фотографией написано:

«Один из славных защитников Сталинграда – танкист старший лейтенант Владимир Хазов, уничтоживший 25 фашистских танков».

После этого я и отправился по следам его босоногого детства, по дорогам войны, которые привели Володю Хазова к подвигу.

РАССКАЖИ МНЕ ПРО ДАНКО
Повесть

За геройский подвиг, совершенный Вашим сыном Владимиром Петровичем Хазовым в борьбе с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР Указом от 5 ноября 1942 года присвоил ему высшую степень отличия – звание Героя Советского Союза.

Из письма М. И. Калинина матери Героя Екатерине Никитичне Хазовой

У Святого Ключа

Приходилось ли вам когда-нибудь подставлять ладони целой реке? Не просто опускать ладони в реку, а подставлять так, чтобы через них прошла вся речка. Наверное, это не речка, родник, догадываетесь вы. Конечно. Каждая речка начинается с родника.

Есть такой родник за селом Большой Кувай в Ульяновской области. Начинается он под кручей в лесу, где сосны перемешались с березами, березы с дубами. Выбегает он тонким синеватым ручейком быстро, шумливо и катится вниз. Зовут ручеек Святым Ключом. А вообще отсюда начинается речка Кувайка. Если ты захочешь напиться, подставь ладони, и Кувайка польется в них. Пей. Вода чиста, как утренняя роса, вкусна, как воздух после дождя. Тот, кто напьется однажды воды в этом ручье, – куда бы не забросила его судьба, – будет помнить Кувайку.

Будет помнить потому, что есть в этой Кувайке, в этих ромашковых полянах на лесной опушке, в зеленых холмистых спусках с террасами коровьих дорожек что-то такое твое, такое русское, что забыть невозможно.

Узкими террасами коровьих дорожек, что огибают склоны, через ольховые заросли, через мосток пойдем и мы к роднику. Чу! Кто это там гомонит? Он. Володя. А там над кручей, из-под которой бьет родник? Это его сестра Лиза.

Скажу вам, что Володя забежал в Кувай к родным всего лишь проститься. Скоро он закончит танковое училище. Ему присвоят командирское звание, и он уедет.

Он стоит, широко расставив ноги. Под ним бежит говорливая Кувайка. Он подставляет ей свои ладони. Она с разбегу – в них! Он пьет и снова подставляет. Потом широко проводит рукой по влажным губам и просит сестру:

– Расскажи мне, Лиза, про Данко.

Три года назад запал ему в душу рассказ о смелом Данко. На школьном празднике были песни, были пляски, и вдруг выходит на сцену Лиза. Заговорила тихо, но так душевно, верно, что, казалось, будто сама придумала историю про веселых, сильных и смелых людей, которых прогнали другие племена в глубь леса, в котором они гибли от болотного смрада. Убитые горем, они «уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один».

Лиза рассказывала, и был слышен только ее голос. Затаив дыхание, слушали ее школьники, слушали взрослые про смелого Данко, который сказал своим соплеменникам:

«Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец – все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!»

Лиза рассказывала, как измученные дорогой, напуганные налетевшей грозой и бурей люди пали духом. Но не сознавшись в своем бессилии, в злобе и гневе обрушились на Данко. И когда они стали его судить, где-то на задних партах девчонки зашмыгали носами. А когда она, взметнув над головой руку, воскликнула: «Что сделаю я для людей!?» – сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой», – там, на задних партах, послышалось рыдание, застучали чьи-то туфли, хлопнула дверь.

Лиза закончила рассказ. И все сидели молча, будто не знали, что делать. Потом как-то разом, взрывом захлопали.

Взволновал рассказ Володю.

– Ну, расскажи, Лиза, – просит брат.

– Хорошо, – сказала она.

Ее слушали ручей, лес, птицы, которые прятались в непроглядных ветвях дубов. Она рассказывала, а он видел гордого Данко, который своим горящим сердцем освещал путь людям. Только сейчас этот Данко представлялся ему в образе русского парня, несущего свободу народам Испании.

Володя еще раз подставил Кувайке пригоршню, напился и поднялся на обрыв.

– Спасибо, Лиза, – сказал он. – Еще раз попрошу рассказать, когда приедешь к нам в училище. Пусть ребята послушают.

– Ребята у вас хорошие?

– Только и думают о подвигах. Ты знаешь, сейчас на танковую технику большая надежда. И нам – особое внимание.

– И вы, конечно, гордитесь?

– Еще бы. У нас есть свои герои. Про Семена Осадчего слышала?

– А кто этот Семен?

– Герой Советского Союза. В Интернациональной бригаде воевал в Испании. Вот давал он там фашистам! Один раз под Мадридом случай произошел. Республиканская танковая рота пошла против трехтысячной колонны пехоты и кавалерии. Командовал ротой латыш Поль Арман, Осадчий был командиром взвода. Подходят они к одной деревне, люки открыты, командиры из люков высунулись. Видят, на дороге пушка стоит, мешает. Арман по-французски умел говорить. Кричит офицеру:

– Убери с дороги пушку!

Офицер не хочет убирать. Спорит, а сам на деревню посматривает. Вроде бы ждет чего-то. И тут Арман увидел бегущих к ним марокканцев. Понял, что это вражеская пушка. Как крикнет водителю:

– Дави их! – Сам нырнул в танк, захлопнул люк. Оказалось, что в деревне были фашисты. Тут и пошла кутерьма. Раздавили пушку – и в деревню, на площадь. Зажали там марокканскую кавалерию. Разбили. А вскоре после этого боя Осадчий со своим взводом пошел против восьми итальянских танкеток «Ансальдо». Стрелял он здорово. Как дал из пушки, так «Ансальдо» и вспыхнула. Остальные семеро начали драпать. Он догнал одну, таранил и свалил в ущелье.

– За это ему Героя дали? – спросила Лиза.

– За все. Он много раз бывал в боях, много фашистов уничтожил. И сам погиб… Снаряд в танке разорвался. Это был очень хитрый танкист. Смелый, но на рожон не лез. Любил нападать первым и внезапно.

– Ты, конечно, ему подражаешь? – с доброй усмешкой спросила сестра.

Он отвечал на полном серьезе:

– Подражаю? Это не то слово. В каждом случае должно быть свое решение.

– А если случай повторяется?

– Опыт никогда не лишний.

– Скажи, Володя, – неожиданно перевела разговор Лиза, – ты хороший танкист?

– Говорят, хороший. Недавно я получил благодарность.

– За что?

– За все. За стрельбу из орудия, за вождение. А вообще за хорошую маскировку.

– Это что, твоя хитрость?

– Конечно. На танкодроме проходили учебные маневры. Мы должны были окопаться так, чтобы противник нас не заметил. Поле в общем-то ровное. Трудно спрятаться. Окапывались ночью. А как только рассвело, все стало видно: кустов не было, и вдруг появились. Я схитрил. Рядом было кукурузное поле. Лежали свежие копны будыльев. На месте одной копны мы и вырыли траншею. Загнали в нее машину, а сверху копной прикрыли. Долго нас искали… Комбриг Шуров так и сказал: «Молодец, действовал, как на войне».

Сестра посмотрела на брата задумчиво, спросила:

– Почему тебя потянуло в военные?

И удивилась, когда он неожиданно ответил:

– Ты виновата.

– Ну уж, сказал. Я думала, что ты зоотехником станешь.

– Может быть, и стал бы. Но… В тот вечер в школе я все передумал.

– В какой? – не догадалась Лиза.

– Когда ты рассказывала про Данко. Время, сама знаешь, какое тогда было. В Испании война. Люди гибнут. И тут ты со своим: «Что сделаю я для людей!?» – сильнее грома крикнул Данко». Тогда я понял: должен и я сделать что-то для людей. В зоотехникуме было тошно. А как встретил в Сурске курсанта из танкового училища, послушал его рассказы про будущее танковой техники и сразу решил, что буду танкистом.

А помнишь?

Вот и попрощался он со Святым Ключом. Когда еще придет сюда?

Они шли лесными полянами, собирали ромашки, заглядывали под кусты, выбирали распустившиеся цветы красного дикого горошка. Лиза плела венок. Красивый получился венок, когда вплелись в него ромашки. Они будто желтые глаза с белыми ресницами. Глаза, которые что-то увидели неожиданно интересное и округлились от удивления и восторга.

– А теперь на Чувашскую гору, – предложил Володя, поправляя на голове сестры венок.

Шли правой стороной лощины, огибая серые крутояры. Вслед за ними, спеша и обгоняя, бежала шумливая Кувайка. Наверное, все с волнением вспоминают минувшее, встретившись с дорогими сердцу местами, в которых давно не были. А если забежал на короткое время и покидаешь эти места снова, быть может, навсегда, то понятно, почему так часто срывается с языка вопрос: «А помнишь?».

Они уже подходили к Чувашской горе. Среди серых кувайских крыш красно выделялась большая школьная крыша. Как здорово жилось под этой крышей!

– А помнишь?..

И вот он в школьном классе.

Что там делается! На головах ходят семиклассники, половицы скрипят от беготни, бревенчатые стены вздрагивают от хлопанья дверей. У семиклассников сегодня последний звонок. Как не прыгать, не смеяться, когда радость так и плещется через край и никакой силы нет ее удержать.

Но порядок есть порядок: по длинному коридору важно прошел дежурный со звонком. Около учительской стоит тучный физрук Константин Дмитриевич Подобедов.

– Первый класс, становись!

– Второй класс, становись!

Дежурный седьмого класса Васька Живодеров кричит своим:

– Ну выходите, ребята! Все уже стоят!

Ребята не выходят. Васька Бырбыткин, по прозвищу Дигиль, показывает фокусы.

Уговаривает Ваньку Романова:

– Айдать сюда, Шигай.

Ванька недоверчиво подошел. Кто знает, что может выдумать Дигиль.

– Ну, иди, иди. Не бойсь… Видишь вот кружку с водой?

– Вижу.

– Хочешь я ее сейчас приморожу к потолку?

– Так я тебе и поверил.

– Я тебя не прошу верить. Скажи, хочешь?

– А мне-то что, примораживай.

– Так и говори.

Дигиль забрался на парту, приложил кружку к потолку… Не держится. Еще попробовал. Не держится. На лице Дигиля кислая мина: опозорился. Шигай торжествует.

– Без бумаги не выходит, – с сожалением сказал Дигиль. – Ну-ка, Шигай, принеси вон ту газету.

Шигай протянул руку с газетой, и в это время вода из перевернутой кружки вылилась ему за шиворот. Класс покатился со смеху.

– Дурак ты, – сконфуженно произнес Ванька.

В дверях снова показался Живодеров.

– Подобедов идет.

Класс вмиг опустел.

Живодеров прошелся мимо шеренги деловитой походкой, направился к физруку.

– Константин Дмитриевич, седьмой класс выстроен для осмотра. Все в порядке, за исключением…

– Что за исключением? – встревожился физрук.

– У Бырбыткина в пятках завелись клопы.

Класс тихонько прыснул смехом. У Подобедова лицо строгое. Непонятно, принял он шутку или нет.

– Клопы, говоришь?

– Да.

– Выходи, Бырбыткин.

Алешка длинно шагнул вперед.

– Это верно, что говорит Живодеров?

– Я откуда знаю. Пятки-то сзади. Не видно мне.

– Снимай сапоги.

Алешка сел перед строем. Нарочито долго возился с сапогами.

Константин Дмитриевич внимательно осмотрел пятки Бырбыткина и густым басом сказал:

– А и врешь ты, Живодеров. Пятки у Бырбыткина отличные.

Хохот от седьмого класса покатился в глубь коридора до малышей.

Незаметно пролетели уроки. Долго и длинно звонил около дверей семиклассников дежурный. Девчонки, мальчишки загремели партами, закричали на всю школу веселое «ура!» Учительница русского языка Надежда Ивановна прикрыла ладошками уши.

– Ну, будет вам. Повеселились и ладно, – уговаривала она ребят.

Распахнулась дверь. Вошел директор школы Василий Алексеевич Дьячков, милый, добрый, все знающий историк. За ним Борис Михайлович Шипков, биолог и химик, поповский сын, организатор в школе кружка «Юных безбожников».

– Дорогие мои друзья, – каким-то необычно трогательным голосом проговорил Василий Алексеевич. – Многие из вас, конечно, будут кончать десятилетку, и последний звонок для них впереди. Многие пойдут в техникумы. Всем вам, друзья, большой удачи!

Класс присмирел, сжался. Девочки украдкой промокали платочками мокрые глаза. Мальчишки изо всех сил старались быть мужчинами и, не сводя глаз, смотрели на директора.

– Хотел бы я знать, ребята, – продолжал Дьячков, – как решили вы поступить дальше?.. Ну, вот ты, Володя, куда после семилетки?

– В военное училище! – ответил Хазов.

– Что ж, я завидую тому преподавателю, который будет учить тебя военному мастерству. Человек ты больших способностей.

Володя смутился. Он еще не сказал главного: не быть ему военным. Мать хочет, чтобы он учился на зоотехника. Директор поднял Ваньку Романова.

– Я хочу в юридическое, чтобы бороться с врагами народа.

Дьячков удивленно поднял брови. Вроде бы не особенно из боевых парень, а поди ж ты, какую нелегкую профессию хочет выбрать!

Один за другим встают из-за парт будущие летчики, строители, учителя. Не узнать их. Какие серьезные ребята.

– Мне очень жаль, ребята, расставаться с вами, – это говорит Борис Михайлович. – Дел у нас еще по горло. Мы не отвоевали у богомольцев Святой Ключ. Слишком много их в нашем селе. Но, думаю, помогут другие ребята. Вас, где бы вы ни были, я считаю кружковцами и надеюсь, будете так же старательно отвоевывать у церкви людей.

Святой Ключ. Сколько страстей разгоралось около этого родника! Там бы хорошо справлять первомайский праздник, но его захватили богомольцы. Сколько раз юные безбожники налетали сюда, разбивали икону, сжигали деревянную, величиной чуть больше скворечника, часовенку. Но кто-то снова приносил точно такую же икону, снова появлялась часовенка, а старые кувайцы толпами шли смотреть новоявленную…

– А теперь идите, хорошенько готовьтесь к экзаменам, – отпустил ребят директор.

В классе тишина, какой не бывало еще за все семь лет. Ребята вдруг почувствовали серьезность предстоящего расставания. Не хотелось уходить из-за парты, на которой известны и понятны все до одной царапины.

– Ну, будет вам. Идите, – сказала Надежда Ивановна. – Кому нужна помощь, говорите.

Прошли экзамены.

Еще одно волнующее событие: выпускникам выдавали свидетельства. Володя пожал директору руку и, глядя на лист, исписанный красивым почерком, сказал:

– Спасибо, Василий Алексеевич!

– Тебе, друг мой, спасибо. За много лет я не встречал такого старательного ученика.

Солнце встает!

В этот вечер не гасли школьные огни. Из окон на улицу вырывались песни. Казалось, отсюда передавалось настроение всему селу. Задовка перекликалась песнями с Александровкой, Шемаровка с Грачевкой.

Володя устал от веселья, хотелось в лес, где пахнет дубом и березой. Он подошел к своему другу Володе Кальянову.

– Пойдем в Среднезаводской лес.

Волька, так звала Кальянова мать, подпрыгнул от радости.

– В лес, айдате в лес! – крикнул он. Загудели половицы, оборвалась песня, смолкла гармонь. Разгоряченные ребята выскочили на улицу.

– В лес, айдате в лес! – Синий вечерний ветер неотступно плелся за школьной ватагой через Кувайку к Чувашской горе. Чтобы пройти в Среднезаводской лес, надо подниматься на эту гору.

Чувашская гора издали кажется крутой на подъеме. На самом деле она пологая, но подъем очень длинный: пока взберешься – устанешь. Земля на Чувашской горе серая, сыпучая. Растет на ней редкая и жесткая трава, наверху мелкая зелень, по ней рыжий мох, изредка голубеют низкорослые васильки, огоньками розовеют полевые гвоздики. Чувашскую гору разрезают узкие и глубокие промоины, на стенах которых зелеными пятнами теснится мать-и-мачеха.

Чувашская гора. Сколько веселых дней пробыто на ней! Зимой толпятся здесь взрослые и дети. Всем находится спуск по отваге. Боишься – выходи до полгоры. Если ты храбрый – выходи на самый верх. Тебя встретят и подбросят на воздух трамплины. Вот они: один, другой, третий – подхватывают, подбрасывают, передают друг другу смельчаков.

Весной заснежены берега Кувайки, еще лежит около зимняя наледь, а на Чувашской горе сухо. Звонко хлопает лапта, лихо носится в воздухе мяч, резко бегают друг за другом мальчишки и девчонки.

На Чувашскую гору пришли встречать рассвет выпускники Кувайской школы, пришли посмотреть на синие дали, в каких скрываются барышские и сурские леса. Здесь особенно ощутимы простор, размах.

Короткие летом ночи. Не успели оглянуться, и уже рассвет. Не сговариваясь, одноклассники потянулись на край горы.

Большое село Большой Кувай, с горы видится как на ладони: прямые широкие улицы тянутся между домами с тесовыми и соломенными крышами.

Село зеленью небогато. Но почти около каждого дома стоят по одному-два высоких дерева. Это ива или тополь, изредка виднеется береза.

Между улицами зеленеют большие квадраты огородов с банями, похожими на крепкие сундуки.

Вовка стоит, заложив за спину руки, всматривается в синюю ленту Кувайки. Волька сорвал кустик чебора, подошел к другу.

– О чем думаешь?

– Ты знаешь, почему наше село называется Куваем? – в свою очередь спрашивает Вовка.

– Наверное, потому, что построили его на Кувайке.

– Нет. Мне Иван Павлович Майоров рассказывал, что это пошло от татаро-монгольского нашествия. Лавы, где я жил раньше, назвали так потому, что там лавами шли на русских монголы. Там было большое сражение.

– А наше село почему так назвали? – спросил Волька.

– Тут поселились два татарина, братья Кувай. Старший – в нашем селе, а младший – в соседнем. Так и пошло: Большой Кувай, Малый Кувай, и речку назвали Кувайкой.

– Это интересно, – Волька внимательно посмотрел на друга. – Только ты врешь. Ты думал о другом.

Вовка покраснел. Он и в самом деле думал о другом.

– Мама не хочет, чтобы я был военным.

– Почему? – удивился Волька.

– Боится, далеко от нее уеду.

– Уговорим.

– Вряд ли. Если бы отец был жив, тогда и разговор был бы другой. Как умер – она стала какая-то… понимаешь, нервы у нее слабые. Чуть что – плачет.

– Надо уговорить, – посоветовал Волька.

– Попробую…

– Солнце встает! – крикнул кто-то. И, как в день последнего звонка, раздалось веселое «ура!». Эхо сорвалось с горы и покатилось над Кувайкой, мимо Большого Кувая и Малого, и затихло где-то у кордона. Взлетели в небо букеты крупных желтоглазых ромашек. Над сосенками, откуда бежит ручей Новый завод, медленно поднималось большое солнце.

…На семейный совет собрались все, кроме старшего брата Александра. Как все сложится? Уговорит ли он свою мать? Лиза – надежная ему поддержка. На всякий случай он попросил:

– Ты, Лиза, гляди, за меня будь.

– Конечно, за тебя. Я хочу, Володя, чтобы ты командиром Красной Армии стал. Это же здорово – мой брат командир: хромовые сапоги на нем скрипят, ремни скрипят, сам стройный, подтянутый.

Приехал с конезавода брат Михаил. Этот на стороне матери. Для него слово «командир» не имеет никакого смысла. А вот конь… Это да! Любит он коней крепко, днюет и ночует около них. Все холит их, все чистит.

– Ну, здорово, брат.

– Здорово, – невесело отозвался Володя.

– С похвальной, значит, закончил? Молодец.

Вышла мать. Позвала к столу. Ели молча. Каждый готовился к серьезному разговору. Поели, мать убрала со стола, отнесла посуду в шкаф и, отвернувшись, надолго задержалась там. Володя взглянул на ее ссутулившиеся, тихонько вздрагивающие плечи, понял, что она плачет. Хотелось вскочить, обнять ее, сказать самое ласковое слово. Но он давно не говорил уже таких слов, отвык, стыдился их.

Слезы. Они вызывают у него такую жалость, что он не в силах с собой справиться. Не только материнские слезы волнуют его. Заплачет, бывало, ученица, получившая двойку, и он готов сидеть с ней целый день, чтобы помочь. Ребята считали его слабохарактерным. Приглашают как-то:

– Володя, пойдем побьем грачевских ребят?

– А за что их бить? – спрашивает он.

– Просто так.

– Что за охота драться? Пойдемте лучше к Ермохиным: поиграем, песни попоем.

Откуда, с каких времен пошло это, и потом стало традицией: ходить вечерами на другую улицу на потасовки? Плохая традиция. Да хорошо, если идет драка на равных. Бывает несколько ребят одного бьют. Хуже, когда девчонкам достается. Идут девчонки, песни поют, и вдруг из-за плетня или забора вылетают хулиганы с хворостинами и начинают хлестать девчонок по ногам. Они визжат, бегут…

Не любил драться, даже не мог понять, зачем это нужно.

Плачет мать. Переглянулись все трое. Михаил поднял к губам кулак, тихонько кашлянул в него. Ему и первое слово.

– Может и впрямь поедешь в Сурск на зоотехника учиться?

– Да поймите вы, что не люблю я лошадей.

– Что ж ему за мамину юбку всю жизнь держаться? – спросила Лиза.

Мать медленно вернулась к столу, присела на лавку, сказала:

– Был бы отец живой, слова бы не сказала… Совсем одну оставляете. Саша какой год не показывается. Теперь ты…

– Миша-то с тобой?

– Миша больше на работе… А чем тебе не нравится быть зоотехником? Работа нужная…

– Понимаешь ты, мама. Я хочу быть военным… Нет, ты не понимаешь.

– Не понимаю, сынок. И не хочу.

– Это от тебя не уйдет, – сказал Михаил, – вот придет время, призовут в армию, тогда и просись.

Говорили до поздней ночи. Мать так и не согласилась. Володя с сестрой вышли на улицу. Он присел на бревна, лежащие у забора, и молча глядел в небо.

– Ничего, Володя. Мы еще уговорим ее.

– Нет, Лиза, не надо. Был бы отец – другое дело. Но в училище поступлю все равно.

– Я верю, Володя.