Текст книги "Военные приключения. Выпуск 7"

Автор книги: Николай Иванов

Соавторы: Владимир Михановский,Борис Воробьев,Владислав Романов,Валерий Сафонов,Виктор Вучетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Побереги силенки. Завтра пригодятся.

Люди сбились в кучу, словно овцы, тщетно стараясь согреть телами друг друга. Ближе к рассвету мороз заворачивал круче. Повалил снег.

Крашенинников услышал, как кто–то безнадежно произнес в темноте – судя по голосу, давешний старик:

– Куда ни кинь – все клин.

На зубчатой стене крепости изредка появлялись фигуры часовых, которые расхаживали, пользуясь каменным прикрытием. Догадываются ли там, в крепости, о предстоящем штурме? Не застанут ли их поляки врасплох?

Под утро сквозь дыры в частоколе можно было наблюдать, как, словно повинуясь единой команде, лагерь ожил, зашевелился. Послышались короткие команды, отдаваемые приглушенными голосами, тяжелое сопение людей, тащивших грузы. Это были осадные лестницы и прочее снаряжение, необходимое для штурма крепостных стен.

– Вот и наш черед пришел, – вздохнул старик, когда послышался шум отодвигаемого засова.

Скрипнув, отворилась калитка, в проеме показался знакомый Антипу и Ивану седоусый поляк:

– Выходи!

Мужики, понурившись, гуськом потянулись к выходу.

– Давай на всякий случай попрощаемся, – произнес Антип я крепко обнял Ивана.

Мужиков наскоро построили и под усиленным конвоем погнали в сторону крепостной степы. Пар от дыхания мешался с белесой утренней дымкой. Снег перестал идти так же внезапно, как начался. Повсюду, словно открытая рана, чернела земля, разрытая копытами коней и колесами доверху груженных телег.

Они прошли сотни две шагов, когда у Крашенинникова созрело решение. Он понимал, что важно не упустить нужный момент. Прежде было слишком рано, а через минуту может оказаться поздно: на войне ситуация меняется мгновенно. Иван прикинул взглядом расстояние до стены и, выйдя из зыбкого строя, решительно подошел к старшему поляку.

– Чего надобно? – спросил тот, покручивая усы, и с подозрением окинул взглядом ладную фигуру юноши.

– Просьбицу имею, ваша милость, – смиренно проговорил Крашенинников.

– Говори.

– Дозвольте, ваша милость, часового из лука подстрелить, – указал Иван на крепостную стену, из–за зубца которой показался мерно вышагивающий охранник.

– Ты так метко стреляешь?

Иван пожал плечами:

– Утку прежде сшибал на лету.

– Что ж, а теперь сшиби соотечественника, раз у тебя руки чешутся, – милостиво разрешил поляк. Он что–то сказал конвою по–польски, и те расхохотались.

Крашенинников расправил плечи.

– Сшибешь – тебе это зачтется… где следует, – улыбнулся старший.

Опасаясь, что седоусый раздумает, Иван проворно шагнул в сторонку. Он спустил с плеча лук, достал из–за пазухи заветную стрелу, загодя перевязанную красным лоскутком. Затем крепкой рукой натянул тетиву и сделал вид, что тщательно прицеливается в часового, который, ни о чем не подозревая, успел повернуть и шагал в обратную сторону.

Мужики и поляки из конвоя с любопытством наблюдали за Крашенинниковым.

– Что у тебя к стреле прилипло? Покажи–ка, – проговорил вдруг поляк.

В тот же момент Крашенинников спустил тетиву. Стрела, описав крутую дугу, высоко взмыла над острым зубцом стены и полетела в крепость, не причиняв часовому никакого вреда.

– Под руку сказали, ваше благородие, – с досадой произнес Иван и отшвырнул в сторону ненужный уже лук.

– Стрелок из тебя, холоп, неважнецкий, – покачал головой поляк. – Да и то сказать, из хама не выйдет пана. А ну, марш в строй! – Он грубо схватил Крашенинникова за шиворот и подтолкнул в сторону отряда.

Иван и Антип обменялись быстрым взглядом, подумав об одном: дойдет ли письмо до адресата?

– Эй, пся крев! Стой! – послышался вдруг сзади резкий окрик.

Голос показался Крашенинникову знакомым. Он обернулся и в первое мгновение опешил: перед ним стоял здоровенный детина – вражеский солдат, с которым он осенью, во время вылазки, сошелся в поединке.

– В гости, значит, к нам пожаловал?! – зловещим тоном произнес солдат.

Иван молчал.

– Что ж, милости просим! В прошлый раз мы, кажется, не довели беседу до конца, – воскликнул поляк и схватил Крашенинникова за руку.

Подошел старший.

– В чем дело?

– О тот хлоп из осажденной крепости, – горячо заговорил солдат.

– Что ты мелешь чепуху? – усмехнулся старший. – Это один из сотен мужиков, взятых во время прочесывания.

– Говорю вам…

– Я сам с патрулем подобрал его вчера на дороге, – перебил седоусый. – А сегодня… – не договорив, он кивнул в сторону отряда русских мужиков.

– Нет! Это будет большой ошибкой. Ему надлежит сохранить жизнь.

– Как он мог выбраться из крепости?

– Не знаю.

– Не знаешь, а говоришь.

– Да ведь это «летающий московит»!

– Что?..

– Да, это тот самый «летающий московит», о котором у нас в стане столько разговоров, – с торжеством повторил солдат.

Когда Крашенинников услышал «летающий московит», сердце его упало: неужели все старания сохранить в секрете его полет оказались напрасными? Неужели враги проведали о прыжке по поднебесью? Но как?..

– С чего ты взял, что это тот человек? – спросил солдата старший.

– Я узнал его. Сначала схватился с ним за обозом, когда он почти успел перерубить главную осадную лестницу, которую привезли из–под самой Варшавы. Ну а потом он перепрыгнул через волчью яму такой ширины, что это было выше всяких сил человеческих, да еще держа на плечах своего раненого товарища.

– Неужели это тот самый, «летающий»? – все еще не веря в свою удачу, переспросил старший поляк.

– Готов присягнуть!

Услышав объяснение, почему враги прозвали его «летающим московитом», Крашенинников вздохнул с облегчением. Значит, речь идет о его прыжке через волчью яму, а тайна крыльев осталась врагу неизвестной.

– Эге, дело здесь нечисто, – в раздумье произнес поляк. – Не зря этот хлоп рвался под стены крепости. Других пришлось на аркане тащить, а этот с дружком сам напросился… Отвечай, чего тут искал? – обратился он к Крашенинникову.

Иван молчал.

– Ничего, заговоришь! – тонкие губы поляка растянулись в торжествующую улыбку. – Слышала про тебя, «летающий московит». Знатная птичка попалась. Заодно расскажешь, как из крепости улизнул, что там за ходы–выходы имеются. Взять его, а заодно в вот этого, – ткнул он пальцем в сторону Антипа, обращаясь к страже.

Солдаты проворно вытащили Антипа и поставили его рядом с Крашенинниковым.

Офицер распорядился:

– Обоих доставить в мою палатку.

– В Терентьевскую рощу? – бойко переспросил угреватый поляк, донельзя довольный тем, что ему не придется принимать участия в штурме.

– Ну да, в Тере… сам черт язык сломит, – выругался офицер. – Беречь их – глаз не спускать. Если что случится – голову сниму. А еще лучше – выдам тебя московитам, они сами с тебя шкуру спустят за твои художества.

Побледневший поляк промолчал, только крепче сжал длинное копье.

Услышав слова «Терентьевская роща», Антип и Иван незаметно переглянулись: они знали, что с этим местом связана важная военная тайна поляков. О ней Крашенинников тоже написал в грамотке, которую несколько минут назад, к счастью, удалось с помощью меченой стрелы переправить в крепость. Может, грамотку в эти мгновения успели обнаружить и переправить архимандриту Иоасафу?..

– Вперед! – махнул тем временем рукой старший поляк, и отряд мужиков под остриями наведенных на них копий двинулся на приступ.

Дробно стучали барабаны. Осадные орудия грохотали так часто, что от порохового дыма стало трудно дышать.

Ивана и Антипа вражеский конвой повел к Терентьевской роще, прочь от крепости. Их провожали завистливые взгляды пленных мужиков, шедших на верную смерть.

– Гибель их ждет, – вздохнул Иван, посмотрев на понуренных мужиков, которые нехотя переставляли ноги.

– Нас, паря, думаешь, другое ждет? – откликнулся Антип. – Гляди, им еще позавидуем.

– Эй, разболтались, черти, – замахнулся на них попьем угреватый.

– Выслуживается, – прошептал Антип, но сержант услышал и ударил его по плечу так, что пленник едва не упал.

– Из–за таких, как вы, негодяев крепость никак не возьмем! – зло выкрикнул сержант. – Давно бы уж осада кончилась, а тут мерзни как собака.

Разношерстный конвой сочувственно загалдел.

– Не видать вам крепости как своих ушей, – сказал Иван твердо.

Угреватый размахнулся копьем, но раздумал.

– Ладно, «летающий», с тобой разговор будет особый, – ухмыльнулся он. – Ты свое получишь.

Звуки осады стали глуше.

– Знать бы хоть, что сгинем недаром, – прошептал Антип.

Небольшой отряд свернул в рощу, монастырь исчез из виду.

***

Судьба послания Ивана Крашенинникова, к счастью, оказалась доброй.

Бесстрашные и вездесущие мальчишки, которых даже вражеский приступ и градом сыпавшиеся метательные снаряды не смогли разогнать по домам, нашли на огородной грядке, припорошенной снежком, странную стрелу с красным лоскутком: они заметили ее, еще когда стрела перелетала через крепостную стену.

Обнаружив, что к стреле привязано послание – кусок бересты с нацарапанными на ней буквами, – решили снести его на монастырское подворье: грамоте никто из ребят не был обучен, а на подворье многие владели письмом.

Вскорости послание Крашенинникова попало в руки архимандрита Иоасафа, который убедился, что обрывок бересты содержит ценные сведения: здесь было все, что удалось вызнать крестьянским повстанцам за дни, проведенные Иваном во вражьем тылу. И численность отдельных осадных отрядов, и строение войска, и расположение пищалей осадных, и даже общее их количество – шестьдесят три. Было здесь рассказано и о тайне Терентьевской рощи, тайне, которую противник берег пуще глаза.

…В высокой монастырской гриднице шел военный совет. Князья Григорий Борисович Долгоруков Роща и Алексей Иванович Голохвастов принимали людей, выслушивали их и отдавали распоряжения.

Воеводы оживленно расспрашивали какого–то воина в окровавленном шлеме, когда скорым шагом вошел архимандрит.

– Куда запропастился, отче? – обратился к нему князь Долгоруков. – Решать надо, что делать. Напирают поляки на главные ворота.

– Может, вылазкой ответим? – добавил Голохвастов. – Кого присоветуешь, отче, во главе поставить?

Ничего не ответив, архимандрит обратился к воину, который все еще тяжело, словно после бурного бега, дышал:

– Каково там, у враг?

– Тяжко, отче, – произнес воин, блестя белками глаз. Почерневшее лицо его, обожженное порохом, казалось страшным. – Пристрелялись поляки, метко бьют ядрами. Особливо одна пушка донимает, спасу нет.

– Трещера?

Воин кивнул:

– Как ахнет, окаянная, ажник трещины по стене ползут. Знали бы, где расположена, подавили бы ядрами своими.

– Мне ведомо, где Трещера, – сказал архимандрит.

– Где? – спросил воин.

– Запомни: на горке, в роще Терентьевской, – ответил архимандрит.

– Видение, что ли, было у тебя, святой отец? – насмешливо спросил Долгоруков.

– Послание получил, – спокойно сказал Иоасаф, не обращая внимания на язвительный тон князя, и поднял правую руку с куском бересты.

Голохвастов ухмыльнулся:

– С неба?

– Угадал, Григорий Борисович, – произнес архимандрит. – Одначе не время сейчас шутки шутить.

С этими словами он бережно расправил бересту в положил ее на столешницу. Воеводы, нагнувшись, несколько минут изучали бересту. Воин только молча переводил взгляд с одного на другого.

– Кто он, благодетель наш?! – воскликнул князь Долгоруков, нарушив молчание.

Иоасаф коротко рассказал, как к нему попало это послание. При этом он, правда, умолчал, каким образом проник Иван Крашенинников на вражескую территорию и самое имя его не упомянул: считалось ведь, что Иван обретается в монастырском лазарете, маясь тяжкой и заразной болезнью.

– Может, выдумка вражья? – покачал головой Голохвастов. – Подкинули нам, чтобы с толку сбить.

– Либо отряд нага на растерзание выманить, – вздохнул тяжко Долгоруков.

– За истинность послания ручаюсь, – отрезал архимандрит.

– Много берешь на себя, отче! – взорвался Алексей Иванович. Он был порока вспыльчивого. – Откуда ведать можешь? Сам знаешь, ни на волю, ни с воли и мышь не проскочит.

– Не будем, воеводы, время терять, – тихо произнес Иоасаф.

– Что–то таишь ты, недоговариваешь, отче, – покачал головой князь Григорий Борисович, оказавшийся более проницательным. Он вперил тяжелый, мутноватый взгляд в архимандрита, но тот не отвел глаза. – Бог тебе судья. Ты к нему поближе, чем мы, грешные. Чего присоветуешь?

– Немедля вылазку.

– Куда вылазку? – спросил Голохвастов.

– В Терентьевскую рощу, лучшими силами, – твердо сказал архимандрит. – Трещеру нужно уничтожить, иначе она крепостную стену развалит.

Присутствующие посмотрели на Долгорукова: последнее слово было за ним. Князь, видимо, колебался. Он несколько раз подносил кусок бересты к близоруким глазам, разглядывал письмена, словно принюхивался к ним. Наконец Григорий Борисович медленно и величаво покачал головой.

– Да почему, князь? – с досадой спросил архимандрит.

– Риск зело велик, – пояснил воевода. – Лучшие силы поляки перебьют, с чем тогда останемся? Бери нас голыми руками?

– Не рискнем – удачи не увидим, – стоял на своем архимандрит.

– Дозвольте слово молвить, – произнес неожиданно ратник, о котором в пылу спора вес успели позабыть.

– Говори, – велел Долгоруков.

– Мы разобьем Трещеру и без вылазки.

– Это как же? – поинтересовался князь.

– Знаем ведь, где она теперь, Трещера отаянная. Из затинных пищалей ахнем по ней – и вся недолга.

– Ох, темнота, темнота, – покачал головой князь. – Да ведь Терентьевская роща со стен не видна. Ты это разумеешь?

Ратник шагнул к столу.

– Разумею, князь, – смело произнес он. – Одначе мы умеем теперь наводить пушку и палить по цели невидимой, только знать надобно, в каком месте она располагается.

– Это кто – мы? – спросил второй князь.

– Пушкари, – пожал плечами ратник.

Долгоруков нахмурился:

– Кто научил?

– Аникей Багров.

– Да разве сие возможно – палить по цели невидимой? – повысил голос князь Долгоруков. – Стреляете в белый свет как в копеечку. А у нас ядер, пороху не хватает. Может, он – лазутчик польский, Аникей Багров?

– Кто дозволил ему с пушкарями дело иметь? – вступил в разговор другой воевода.

– Знаю я хорошо Аникушку Багрова, – погладил бороду архимандрит.

Долгоруков перевел взгляд на Иоасафа.

– Наш Багров, троице–сергиевый, – снова погладил бороду архимандрит. – Столярную работу для обители делал. Придумал, как мужикам бревна легче таскать…

– Слышал про сие, – подтвердил Долгоруков. – Ладно, ежели ручаешься за него – действуйте. А ты передай пушкарям, – повернулся он к ратнику, – Трещеру не подавите – головы всем поотрываю.

– Трещеру, – машинально поправил ратник.

– Мне все едино, – ответил князь. – Ступай с ним, отче.

В другое время архимандрит вспылил бы: еще потягаться, чья власть в крепости выше – духовная либо светская? Но теперь не до тяжб было – каждая минута промедления могла дорого обойтись. Иоасаф не смирился, но решил отложить спор до лучших времен.

Когда архимандрит и ратник подошли к двери, снаружи послышался шум, дверь приотворилась.

Воеводы переглянулись.

– Что там?! – крикнул Долгоруков.

– Посланца от поляков привели, – доложил стражник с алебардой, появившийся в дверном проеме.

– Веди, – велел князь.

В гридницу вошел человек с бегающими глазками, в туго подпоясанной поддевке.

– Толмача, – подал голос Голохвастов.

– Не надо. Я по–русски говорю, – произнес посланец и достал из–за пазухи письмо. Говорил он чисто, без всякого акцента.

Архимандрит, который не успел уйти, присел на краешек скамьи, решив узнать, с чем пожаловал посланец. Глаза Иоасафа загорелись ненавистью: он догадывался, что это перебежчик.

– А скажи–ка, кто ты таков… – начал князь Алексей Иванович.

– Погоди, – бесцеремонно оборвал его Долгоруков и обратился к посланцу: – Читай, что там у тебя, да поживее!

– Послание от гетмана Сапеги и пана Лисовского!..

– Пропусти начало, – перебил нетерпеливо князь Долгоруков.

– Главное читай!

– «Пишет к вам, милуя и жалуя вас, – продолжал посланец, заметно сбавив тон. – И предлагаем покориться и сдать крепость…»

Иоасаф усмехнулся:

– Губа не дура.

– «…Если же не сдадите сами, – читал далее посланец, – то знайте, что не затем мы пришли, чтобы, не взяв монастыря, прочь уйти. К тому же сами знаете, сколько городов ваших московских взяли. – В этом месте посланец возвысил голос. – И столица ваша Москва… в осаде… Помилуйте сами себя. Если поступите так, будет милость и ласка к вам. Не предавайте себя лютой и безвременной смерти. А мы царским словом заверяем, что не только наместники в крепости останетесь, но и многие другие города и села в вотчину вам пожаловано будет. Если же не покоритесь, все умрут алою смертью», – закончил посланец и опустил бумагу.

Глаза Долгорукова налились кровью:

– Все?

– Есть еще одно послание.

– Читай.

– Оно архимандриту Иоасафу.

– Вот он, счастливый случай, – усмехнулся князь, – и архимандрит как раз тут, – указал он кивком.

Посланец развернул второй свиток и начал:

– «А ты, святитель божий, старейшина монахов, архимандрит Иоасаф, вспомни пожалования царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, какой милостью и лаской он вас, монахов, богато жаловал. А вы забыли сына его царя Дмитрия Ивановича. Отворите крепость без всякой крови, иначе всех перебьем». И еще здесь…

– Довольно, – оборвал посланца Долгоруков. – Эти песни мы уже слышали. Что ответим? – обвел он всех взглядом.

Голохвастов опустил взгляд.

– Будем стоять до последнего, – ответил за всех архимандрит. – А этот… – с презрением кивнул он на перебежчика, – пусть отправляется к своим подобру–поздорову, жаль, нельзя на дыбу его.

Долгоруков усмехнулся:

– Кровожаден ты, отче.

Архимандрит не ответил, скрестил руки па груди. Посланец потупился и отвернулся.

– Эй, выведите гостя за ворота, – крикнул князь страже, сжав кулаки. – Передай своим хозяевам: будем драться до последней капли крови! – крикнул он вдогонку посланцу.

Едва затих звук шагов, Иоасаф поднялся.

– Пойдем Трещеру давить, – сказал он ратнику.

Трудно было Аникею. Размозженное колено, еще окончательно не поджившее после вылазки, саднило так, что силушки никакой не было, но Багров не показывал виду, крепился из последних сил.

Инок Андрей переселился к Аникею. Поначалу, сразу после исчезновения Ивана, к ним часто заходила Наталья. Сокрушалась, что за горе–злосчастье с Ваней приключилось, да как он чувствует себя сейчас в лазарете монастырском.

– Почему но оставил его у себя, Аникей? – спрашивала она, вытирая глаза. – Зачем в чужие руки отдал? Я бы сама его выходила.

– А ежели хворь заразная? Половина крепости вымрет – кто защищаться будет? – оправдывался угрюмый Аникей, который терпеть не мог всякой неправды, а теперь вынужден был лгать Наталье.

Девушка всхлипнула:

– Там он в мешке каменном…

– Там его вылечат, Наташа, – веско произнес Андрей.

А через несколько дней она пришла в избу к Багрову и с плачем рассказала, что пыталась пробиться на монастырское подворье, проведать Ивана. Шанежек напекла, молока раздобыла. А стража не пустила ее дальше ворот.

– Терпи, Наталья, – погладил ее Аникей по золотистой косе. – И жди своего сокола.

– Такая уж судьба женщин на Руси – соколов своих ждать, – тихо добавил Андрей. – А что слышно в крепости?

– Все по–старому… Голод, холод… – рассеянно ответила Наташа. – Мужики баяли, ворог нажимает. Особливо его пушки донимают.

– Пушки? – переспросил Андрей.

– Ну да. Поляки наловчились их закрывать кустами да лапником рубленым. Наши пушкари и не знают, куда целить, – пояснила девушка.

Когда она ушла, Аникей и инок долго думали а решили, как помочь пушкарям. Многое узнал за время странствий Андрей. Нашел выход и здесь…

Аникей все время, с утра до ночи, проводил у крепостных стен, с пушкарями. Учил их орудия наводить на цель невидимую, ежели только ведомо было, в каком месте она находится, сколько сажен до нее.

«И откуда что берется? – удивлялись пушкари. – И на видимую цель наводить – дело хитрое. Здесь не только сноровка да глазомер потребны, но и навык изрядный». Вскорости ядра, посылаемые с паводки Аникея, начали ложиться точно в цель, вызывая панику в рядах противника.

…Нынче в стане врага спозаранку наблюдалось необычное оживление: тащили к стенам осадные лестницы и сооружения для штурма, подтягивали отряды.

Готовилась атака.

Зоркие пушкари, сгрудившиеся на смотровой башне, заметили вдали группу, которая под конвоем медленно и нестройно двигалась в сторону главных крепостных ворот.

– Наших мужиков гонят, – определил самый глазастый.

– Смертники.

– Прикрытие.

– Бедняги, – вздохнул кто–то из пушкарей, потирая озябшие руки.

– Эх, самое время угостить супостата ядерками, – заметил Аникей. – Вдарить по ним, задать шороху. Целей–то у нас поднакопилось!

Пушкари томились в бездействии, с опаской поглядывая вниз, на приготовления противника. Приказа стрелять сегодня не поступало, воеводы медлили.

Неожиданно за дальним лесом что–то ухнуло, застонало. Это был утробный, низкий звук, казалось, небо лопнуло, раскололось.

– Трещера! Все вниз! Ложись, братцы! – закричал старший пушкарь.

Мужики скатились вниз в заранее вырытые ложбинки близ пушек, глядящих тупыми носами в крепостные проемы.

Звук стремительно нарастал, становился выше, и вдруг тяжкий удар потряс стену до основания. Сверху посыпались обломки. Кто–то закрыл голову руками и протяжно застонал.

Когда пыль улеглась, первым вскочил Аникей, бросился к крепостной стене. За ним подбежали остальные. Их взорам открылась тонкая трещина, прочертившая основание стены.

– Худо дело, братцы, – нарушил молчание старший пушкарь, трогая пальцем острую закраину.

– Еще два–три десятка таких ударов, и пролом появится, – согласился Багров.

Кто–то сгоряча поджег фитиль и бросился к загодя заряженной для залпа по пехоте пушке, нацеленной вниз, на площадь перед крепостью.

– Брось, дура, – строго сказал старший, вырвав трут и ткнув его в снег. – Своих побить хочешь?

– Я б навел как надо…

– Все равно без приказа нельзя. Неведомо тебе, что ли? – бросил старший.

– Да и не дело нам людишек разгонять, – вступил в разговор Аникей. – Для живой силы у нас меткие стрелки имеются. Трещеру бы разбить – дело другое.

– Как ее разобьешь? – почесал в затылке пушкарь. – Упрятали ее поляки неведомо куда.

Все напряженно ждали следующего выстрела грозной Трещеры, но вражеская чудо–пушка молчала: видимо, чтобы зарядить да навести ее, требовалось немало времени и усилий.

Вскоре пушкари заметили архимандрита, который спешил в их сторону. Подойдя к ним, Иоасаф оглядел всех, словно искал кого–то глазами, спросил:

– Где Багров?

– Здесь я, – подошел Аникей, вытирая о штаны запачканные землей руки.

– Слава богу, посылать за тобой не надо. Ну как, мужики, не скучаете? – обратился он к пушкарям.

– Застоялись, – ответил за всех старший. – Как отцы–воеводы, отдадут приказ палить ай нет?

Иоасаф неожиданно подмигнул:

– Привез я приказ.

Люди, не дожидаясь команды, бросились к пушкам.

– Стойте! – остановил их архимандрит. – А куда палить–то собираетесь?

– По врагу, само собой, – пожал плечами молодой парень.

– Должны мы, братцы, Трещеру разбить, – сказал Иоасаф.

– Да где ж она спрятана? Трещера–то? – спросил старший пушкарь.

Архимандрит бережно достал из кармана обрывок бересты:

– Вот эта штука поможет вам, ребятушки.

Люди сгрудились вокруг, разглядывая бересту с нацарапанными на ней письменами. Кто–то сказал:

– Заговор?

– Мудрят воеводы, – с досадой произнес старший пушкарь. – Палить ее, что ли, бересту?

Иоасаф вместо ответа подозвал Багрова, тот поспешно подошел.

– Настал твой час, Аникуша! – молвил архимандрит. – Покажи свое уменье палить в цель невидимую.

– Неужели от него?.. – побледнел от волнения Аникей, разглядывая клочок бересты.

Архимандрит еле заметно кивнул.

– Вот здесь, в Терентьевской роще, она спрятана, крестиком помечено, – показал он пальцем. – А сколько верст да аршинов до нее, легко вызнать: я грамотку из монастыря прихватил.

Пока Аникей что–то прикидывал, пушкари с архимандритом подошли к амбразурам. Вдали, почти у самой линии горизонта, синела Терентьевская роща. Ранее ничем не примечательная, она теперь притягивала их жадные взоры: ведь где–то там скрывалась смертоносная Трещера.

Старшему пушкарю что–то очень хотелось спросить у архимандрита, но он сдержался. Вскоре подошел в Аникей.

– Великовата роща–то, – обратился к нему старший пушкарь.

– Не беда! – весело отозвался Аникей. – Пойдем к пушкам, буду говорить, куда их надобно наводить.

Само гобой получилось, что командование пушкарями взял на себя Багров.

Пушкари истово и слаженно, как в мирное время справляли свой мужицкий труд, принялись за дело.

– Пали! – крикнул наконец Аникей, и первые ядра с воем унеслись в неизвестность. Пушкари напряженно ждали результата, но ничего не последовало, лишь над рощей всплыло несколько несомых белых клубков потревоженного снега.

Сделали еще несколько залпов – с тем же результатом.

Багров почесал затылок.

– Тут до аршина не рассчитаешь, – сказал он наконец, отвечая на вопросительные взгляды.

– Как же быть? – озадаченно произнес старший пушкарь.

– Ты в шахматы играешь, отче? – неожиданно спросил Аникей у архимандрита.

– В шахматы? – удивился тот.

– Да.

– Играю маленько. А зачем тебе, сынок, шахматы понадобились?

– Будем обстреливать рощу во квадратам, – сказал Багров. – Всю эту часть вокруг крестика, – указал он на бересте. – Никуда от нас Трещера не денется, если только она там!

Пушкари, которые не имели представления о шахматах – боярской забаве, молча смотрели на квадратики, рисуемые Аникеем на снегу.

– Братцы, да это же навроде невода получается, – осенило вдруг старшего пушкаря.

– Но времени на это уйдет немало, – покачал головой архимандрит, что–то прикинув. – И сил, и пороха, и ядер…

– Другого выхода нет, – ответил Аникей.

Обстрел Терентьевской рощи длился уже более часа. Защитники крепости успели отбить не одну вражескую атаку. Трещера не умолкала – она произвела еще несколько выстрелов, правда, менее удачных, чем первый.

Архимандрит, стоя в сторонке, молча наблюдал за Аникеем. Тот, распарившись, распахнул на груди армяк, лицо его, как и у других пушкарей, было чумазым от пороховой копоти и гари. Время от времени Багров смахивал ладонью грязный пот. Чуть прихрамывая, переходил он от орудия к орудию, делал новую наводку, дотошно проверял угол прицела и командовал:

– Пали!

Озябшему Иоасафу подумалось, что Багров только из–за упрямства не хочет прекратить обстрел рощи. Он несколько раз собирался сам сделать это, но что–то останавливало его. Быть может, отрешенное и в то же время отчаянное выражение лица Аникея.

Погрузившись в собственные невеселые мысли, архимандрит засмотрелся на Терентьевскую рощу а вдруг заметил, как над нею быстро начал вспухать легкий дымок. Пушкари, занятые своими орудиями, ничего не видели. Дымок разрастался, сгущался. Вскоре издалека донесся гул. То ли дрогнула земля под ногами, то ли архимандриту почудилось. Мужики глянули на рощу, сообразили, в чем дело, и закричали, швыряя в воздух разномастные шапки.

Между тем дальнее облако над Терентьевской рощей начали подсвечивать снизу длинные языки пламени, после чего долетел утробный взрыв.

И осаждающие, и осажденные на несколько мгновений замерли, задрав в небо головы: гроза, гром? Да откуда они в эту–то пору?

– Не иначе, аккурат в склад пороховой попали, – произнес удовлетворенно Аникей.

Пламя росло, издали казалось, что оно охватило всю рощу.

– Конец Трещере! – выразил кто–то общую мысль.

– Выходит, знатная это штука – шахматы, – улыбнулся Аникей.

Усталые до смерти мужики присели кто на бревно, кто па чурку, а кто и просто на землю. Кто–то сбегал принес воды, и все по очереди принялись жадно пить. Последним испил водицы и архимандрит.

– Спасибо, чада, за службу, – произнес он, вытерев рот меховым рукавом. – Не будет больше пищаль вражья стрелять, крошить стены да убивать детей и женок наших. А тебе спасибо особое, добрый молодец, – вдруг в пояс поклонился он Багрову.

– Что ты, отче, – пробормотал Аникей, вконец сконфуженный. – Вот им всем спасибо, – указал он на пушкарей. – Да еще… эх, скорей бы осаде проклятой конец! – не договорив, воскликнул Багров.

Откуда было ведать Аникею, что в то время, как он с пушкарями обстреливал Терентьевскую рощу, его друг, Иван Крашенинников, находился именно там.

Ивана и Антипа вели долго. Позади остались военные порядки поляков, затихли в отдалении крики и возбужденные голоса.

Когда они вошли в рощу, Крашенинников невольно вздохнул полной грудью: он с детства любил запах зимнего леса. Все, что удалось пережить–переделать за последние дни, навалилось вдруг свинцовой усталостью. Разгром вражьих складов, стычки с арьергардными отрядами… Красный петух тоже доставил полякам немало беспокойства. «И – пожары, пожары, пожары на святой деревянной Руси», – мысленно повторял он слова, невесть откуда пришедшие в голову.

– Пошевеливайся, скотина! – крикнул угреватый и ткнул его копьем в спину. Крашенинников даже не глянул на него, только шагу прибавил, хотя острый наконечник пронзил ветхую одежонку и больно кольнул спину. Теперь–то, однако, не все ли равно?..

Оба пленника не смотрели по сторонам, хотя зимний лес был чарующе красив. Ели и лиственницы держали на раскинутых лапах ветвей шапки пушистого снега. Безмолвие, царившее в роще, казалось почти осязаемым.

Крашенинников обратил внимание на дорогу, по которой их вели. Широкой она была – шесть копей могли проехать здесь в ряд. Зачем такое понадобилось? Еще одно подтверждение сведениям, которые они получили от пленного поляка. Вдоль дороги–времянки лежали поваленные деревья: казалось, буря над ними покуражилась. Посреди дороги шла глубокая борозда, словно тащили по ней волоком что–то необычайно тяжелое. А в остальном дорога как дорога: конские яблоки, следы копыт и сапог – следы вражеского нашествия. Сколько повидал их Иван, гуляя с Антоном но тылам!

Не обращая внимания на окрики конвойных, Иван внимательно смотрел теперь по сторонам, словно что–то разыскивая. Антип глядел тоже, но Крашенинников первым узрел огромную махину, высившуюся в стороне от дороги. По форме она отдаленно напоминала холм с удлиненной и заостренной верхушкой. Видно, это и есть та самая Трещера, которая успела принести защитникам крепости столько бедствий. Разглядеть ее подробнее не удалось – пищаль со всех сторон была обложена срубленными ветками и даже целыми деревьями.

– Видишь? – показал глазами Иван.

Антип кивнул.

С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.

Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.