Текст книги "Военные приключения. Выпуск 7"

Автор книги: Николай Иванов

Соавторы: Владимир Михановский,Борис Воробьев,Владислав Романов,Валерий Сафонов,Виктор Вучетич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

11

Дед Егор Федосеевич над чем–то старательно трудился возле открытых настежь дверей сарая, что–то подстругивая, приколачивал. Словом, ему нашлось дело.

Сибирцев вывел Зеленова, показал на одну колоду, под стенкой сарая, тот сел, сам устроился на другой.

– Егор Федосеевич, сделай, брат, милость, принеси кружку воды, а то, гляжу, наш пленник Богу душу от страха отдаст.

Дед скоро принес от колодца воды, и Зеленов с животной жадностью единым духом осушил литровую кружку.

– Ну, – строго начал Сибирцев, – тебе Степан, поди, все про меня рассказал? Отвечай быстро, говорил?

– Говорил, – безнадежным голосом ответил Зеленов и понурился.

– Чего говорил, ну?

– Про комиссара.

– Ага, – удовлетворенно заметил Сибирцев. – Это хорошо, что он все запомнил. А теперь ты меня слушай. Хочешь жизнь свою спасти?

Зеленов дернулся, поднял голову, взглянул с неверием.

– Я всерьез говорю, мне тут некогда с вами валандаться. А то сдам обоих в Чека, там вас к стенке – и весь разговор. А зачем тебе, скажи пожалуйста, стенка? Тебе что, жить надоело? Вот то–то и оно… Семья есть, родные? Говори, не бойся, не затем спрашиваю, чтоб беду им принести. Ты уж и так испоганил им жизнь. Ну?

– Есть, – пробормотал Зеленов.

– Что ж ты их бросил, да в лес подался–то?

– Мобилизованные мы.

– Кто ж это «мы», ты со Степаком, что ли?

– Да не, Степак – он меснай. А мы – рязанские.

– Эва откуда вас занесло! – присвистнул Сибирцев. – И много таких?

– Не, ня много…

– Так какой же черт вас у Антонова–то держит? Плюнули бы да ушли к себе домой. Там, поди, детишки с голоду пухнут, а батя их по лесам, как волк, шастает. Есть дети–то?

Зеленов вздохнул, кивнул утвердительно.

– Эх, вы, волки хреновы. Народ только баламутите, делом ему заниматься не даете. Голод вон по России идет, а мы вместо того, чтоб землю пахать, вас вылавливаем. Мало было интервентов, теперь за своими мерзавцами, убийцами по лесам гоняемся. Ну все равно, теперь–то уж каюк вам. Тут такие дивизии прибыли! Деникина били, Врангеля, поляков гнали, Колчака под лед отправили, а уж с вами, лесными чертями, быстро справимся. За лето всех в лепешку раскатаем. Так что худо твое дело, Иван Зеленов. Боюсь, не дождется твоя семья кормильца. Что делать–то прикажешь? А? Приказ ведь был: всех бандитов без суда расстреливать, а семьи ихние на Север выселять. Вот так–то… Губерния могилевская…

Тяжко, безнадежно вздохнул Зеленов. Вся вчерашняя наигравшая спесь одним пфуком вылетела. Сидел на изрубленной топором колоде перепутанный, усталый мужик, свесив между колен корявые жилистые руки. Не надо было быть большим знатоком человеческой души, чтобы понять, о чем он думал. Самый подходящий момент, решил Сибирцев, для небольшого хирургического вмешательства.

– У тебя земля–то своя есть?

– Есть нямного. Да ведь, господин хорошай, але товарищ, как тя? Выгрябли жа, подчистую хлебушка выгрябли комиссары–та!.. Какая тута жисть…

– Какая–никакая, а нынче–то полностью отменили продразверстку. Вот так. Уж с весны по всей губернии, да и у тебя дома, один только налог остался. Стало быть, сам ты себе хозяином мог бы теперь быть, да другую дорогу выбрал… Со Степаном давно ли?

– Да не… – поморщился мужик. – Это господин Черкашин пальцем в мя ткнул и говорит: с им пойде–тя. Ну и пошел, а куды дяваться…

– Не пойму тебя, Иван Зеленов, нет же господ–то уже. Сам же в семнадцатом их скидывал, так, что ли? А теперь, выходит, опять посадил ты себе господина на шею?

– Дак а твой–та господин полковник? – резонно, не без хитринки, заметил Зеленов, мотнув лохматой головой в сторону дома.

– То он для Степана. Да и какой господин Марк–то Осипович. Наш он человек. Сперва все, вроде тебя, сомневался, а сейчас поверил. И не раскаивается. Такое, брат, дело… да. Но разговор сейчас о тебе. Крови–то на тебе много ли?

– Истинней хрест! – Иван истово осенил себя крестом. Потом подумал и добавил уверенно: – В бою–та – как не без таво? А шоб грабить, але таво пуще, не, мы няспособныя, не.

– Врешь, поди, – миролюбиво отметил Сибирцев, понимая, что мужик, в общем–то, недалек от правды. В дерьме быть и не замазаться – это для шибко доверчивых. Но, пожалуй, и не конченый он человек, не Степан. – Конечно, нет у меня права казнить или миловать, на то суд есть. Но подсказать тебе могу, как из дерьма выбраться и жизнь себе и своим детям сохранить. Хочешь подскажу?

Зеленов робко поднял глаза, в них мелькнула надежда. Не велик артист, чтоб так сыграть, подумал Сибирцев. Можно рискнуть.

– Вот послушай меня, Иван Зеленов, если хочешь, чтоб тебя простили. Надо, брат, послужить народу. Верой и правдой. Я думаю, тебе придется вернуться обратно к капитану Черкашину и доложить ему, что Степан был убит на обратном пути, и сказать он велел… А вот что сказать, это ты попозже узнаешь. И еще. Мне можешь верить, как своему Господу Богу, я еще ни разу никого не обманул. Не обманываю и тебя. Ты мужик грамотный?

– Не…

– То–то и беда твоя. Задурили тебе, мужик, голову, застращали, а ты и рад: слушаюсь! подчиняюсь! А кому? Своему же кровному врагу. Дурак ты дурак, Иван Зеленов. Ладно. Облегчу твою задачу. Есть там, среди ваших, такие, что сомневаются; сидеть ли им в лесу или бросить оружие и по домам?

– Есь нябось, как не быть…

– Ну вот, им и сказал бы ты, чтоб уходили из леса, да как можно быстрей. Когда мы стрельбу–то поднимем, тут уж поздно будет разбираться, кто враг, а кого силком затащили. Всем каюк будет. Потому разбегайтесь, мужики, на все четыре стороны, да поживей. А вот самого капитана Черкашина Василия Михайловича мы обязательно взять должны, давно за ним охотимся. И если он от нас на сей раз уйдет, много всем страшной беды будет. Это ты понимаешь?

Молчал Зеленов. Не мог, видно, сообразить, на какое дело толкают его.

– Такие дела, Зеленов. Поверил бы я тебе, да боюсь, обманешь. Хотя что ж, обманешь, значит, и тебе будет каюк.

В этот момент в доме будто сломалась сухая доска. Сибирцев вмиг выхватил наган и вскочил. Вскочил и Зеленов.

– Сидеть! – строго прикрикнул Сибирцев, посмотрел на дверь.

Через короткое время, скрипнув, она отворилась, и на пороге появился Званицкий с револьвером в руке. Он как–то посторонне взглянул на Сибирцева и махнул револьвером.

– Заходите… – и устало опустил руку.

– За мной, Зеленов. – Сибирцев быстро подошел к Званицкому и негромко сказал: – Марк Осипович, от греха, отдайте мне ваш револьвер.

Тот молча протянул оружие.

В горнице на полу ничком валялся Степак. В кулаке его был зажат давешний нож.

– Упустил я из внимания этот нож, – мрачно сказал полковник и вздохнул. – А вашим приемам не обучен.

– Ну что ж, – пожал плечами Сибирцев, – вероятно, он сам того хотел. А мы вот с Зеленовым вроде обо всем договорились. Так, Иван? Договорились?

Зеленов подавленно молчал, глядя на труп Степака.

– Да, – усмехнулся Сибирцев, – что–то много их у нас получается за последние сутки. Вам не кажется, Марк Осипович?.. Что он успел вам сказать?

– К сожалению, ничего существенного. Не знаю… обязан ли я вам все пересказывать…

– Полагаю, лучше это сделать.

– Вы полагаете, – зло протянул Званицкий. – А если?.. Что тогда будет?

– Плохо будет, Марк Осипович. Поэтому нам лучше поговорить. Иначе все это можно будет истолковать как уничтожение важного свидетеля.

– Вы, кажется, угрожаете? – в глазах полковника вспыхнули искры гнева.

– Помилуйте, о чем вы? Просто я хотел сказать, что это в ваших же интересах. Извините, если неточно выразил мысль.

«Ишь ты, опять гордыня верх взяла… Гневлив, однако, господин полковник». И тем не менее угрозами тут не возьмешь, а убеждать, похоже, времени и совсем не остается.

– Ну–ка, Зеленов, – решительно сказал Сибирцев, чтоб не вводить тебя во искушение, дай–ка свои руки.

Тот послушно протянул их, глядя испуганными глазами.

– Нет, за спину, за спину. Придется тебе, брат, еще малость посидеть связанным. Не бойся, недолго. Пока мы выйдем, поговорим.

Сибирцев вынул из руки Степака нож, забрал мешки мужиков и пригласил полковника выйти.

– Ну, Марк Осипович, давайте окончательно. Иначе опоздаем. Первое: что приказал ваш Черкашин?

– Вы уже знаете. Ничего нового.

– Где оружие? Это – второе.

– Оружия здесь у меня нет. Оно захоронено в лесу. Есть место, – полковник говорил отрывисто и резко, с явной неприязнью к Сибирцеву.

– Покажете?

– А что ж мне остается?

– Да, в общем–то, конечно, – вздохнул Сибирцев от этого упрямства, – ничего не остается.

– Скажите, Сибирцев, – с явной презрительной интонацией произнес Званицкий, – а почему бы вам меня попросту не арестовать? Чего вы возитесь, в душу лезете?

– Чтобы спасти вас. И от смерти, и от угрызений совести. Не знаю, что для вас страшнее, полковник.

– Да ведь вам до меня никакого дела нет! – воскликнул Званицкий. – Кто вы? Скажите честно.

– А вы до сих пор не догадались? Я был о вас лучшего мнения, ей–богу.

– Но как же тогда?..

– Ну вот, начинается, – вздохнул Сибирцев. – Помните, полковник, была такая детская песенка–считалка: во дворе – кол, на колу – мочало, начинай сначала? Ежели вашу совесть все еще тревожит судьба вашего друга Пети Гривицкого, то я уже сказал: он занимался своим делом, я – своим. Чего же вам еще? А теперь отвечу на один из ваших предыдущих вопросов: зачем? Я спасаю в вас человека, полковник. Новой России каждый человек нужен. Каждый.

– Это интересная мысль, – иронически усмехнулся Званицкий, – особенно звучащая над очередным трупом. Не так ли? И что вы имеете в виду, говоря: новая Россия?

– Я, полковник, – сухо и жестко сказал Сибирцев, – не считаю себя убийцей. И не так много жертв, как вы изволите думать, на моей совести. А уничтожал я и буду уничтожать только зверей, выродков, убийц, насильников. Вот людей спасал и буду спасать до последней минуты. Это – не слова, поверьте.

– Потому и присвоили себе абсолютное право казнить или миловать?

– Этот вопрос вы могли бы адресовать и себе, полковник. А на что, собственно, вы рассчитываете? Верите, что Россия все–таки восстанет и сметет большевиков? Наивно. Мы делаем много глупостей, даже больше, чем глупостей. Тут и беда большая, да. Скажу вам совершенно искренне, когда я ехал сюда, в губернию, я иначе представлял себе это восстание. Я видел только врагов. Теперь вяжу, что многие стали врагами с нашей помощью. Я имею в виду и грабеж продотрядов, и местных мерзавцев, дорвавшихся до власти, и бывших своих братьев–эсеров, которые никак не примирятся с тем, что не они сидят в Кремле. Да и вы – голубая кровь, белая косточка – охотно свою лепту вносите. Много причин, полковник… А вот ответьте, пожалуйста, ведь я вам в образе того же контрразведчика был, конечно, неприятен, но все–таки, вероятно, ближе, нежели, скажем, в образе большевика. Я не прав? То–то, что прав, можете не отвечать. Контрразведчик хоть и убийца, и сукин сын, а свой. Офицер. Служба просто другая. А вот большевик – это кошмар, нелюдь. От него можно ожидать всего, чего угодно. Ибо креста на нем нет, хотя я такой же православный, как и вы, и в церкви крещен. Но это неважно. И вам поэтому ближе капитан Черкашин, чем ваш покорный слуга. Ну что ж, дело ваше. Скажите, где спрятано оружие, мы заберем его, не для себя, нет, у нас хватает, а чтоб бандитам не досталось. И чтоб у вас совесть чиста была. Перебьем очередного Черкашина а всех тех, кого вы успели завербовать к нему, а там, глядишь, остальные мужики наконец поймут, что не своим они делом занимаются, не тем. Не всех же в лагеря загонять. Велика Россия. Ну а вы… что ж, сидите себе, грейте задницей свою дворянскую гордость, да именным палашом лучину щепите – ни на что иное он уже не годен, да и вам самое занятие, Маркел… как вас, а, забыл… – Сибирцев махнул рукой и пошел к дому.

– Постойте, Сибирцев, – хрипло остановил его Званицкий. – Я вам не давал права так со мной разговаривать.

– А я у вас и не спрашивал, – не оборачиваясь ответил Сибирцев. – Я только констатирую факты, не более. Был бы рад ошибиться.

– Нет, вы не смеете так со мной разговаривать! Это вы меня, а не я вас, приговорили к смерти, объявили врагом народа…

– Приношу глубокие извинения, полковник, от имени Советской власти, – Сибирцев шутовски склонил голову в поклоне, – за то, что вы нам объявили кровавую войну, да не успели лишь начать, переловили ваших и в Москве, и в Питере, и в Казани, и в Ярославле. Да и тут уже недолго вам осталось. Довольно, полковник. Лучше скажите, где оружие и что через Степака передал вам Черкашин.

– Ну что ж, – безнадежно вздохнул Званицкий, – видно, действительно, другого пути нет. Вот, нате… – он протянул скомканный листок бумаги.

Сибирцев расправил его и прочел. Черкашин сообщал о том, что в связи с арестом Медведева в Козлове его полномочия переходят к Цыферову. По согласованию с Тамбовским губкомом ПСР (то бишь партии социалистов–революционеров) крестьяне, мобилизованные в отряд Маркела Звонкова, переходят в подчинение 1–й антоновской армии, район деревень Семёновна, Каменка, Михайловка Тамбовского уезда, для совместных действий со 2–й армией, дислоцирующейся в районе станции Инжавино. Прибыть с оружием на место расположения 1–й армии не позже 30 мая.

– М–да, полковник. А это не липа? Где вы его взяли?

– Я вас не понимаю. Что я должен взять?

– Господи, да вот это послание!

– Как где? Мне его Степан вручил. Из собственного вещмешка достал и вручил.

«Непростительно… – напряг скулы Сибирцев. – Какой стыд! Судить меня за это надо…»

– Но послушайте, если Степан сам передал вам это донесение, зачем же ему было потом кидаться на вас с ножом, вот в чем загвоздка…

– Но он с пеной у рта убеждал меня, что вы комиссар, чекист. Клялся всеми святыми. А донесение… я думаю, что он понадеялся отвлечь им мое внимание и… убить. Чтобы бежать. И пока я читал, он… – в голосе Званицкого прозвучала растерянность.

– Большой у вас отряд?

– По вооружению или количественно?

– Количественно, конечно.

– Около пятидесяти человек, – видно, думая совершенно о другом, сказал Званицкий. – Сидят по домам. Ждут сигнала.

– Сигнала не будет. Пусть сидят, у них и дома забот должно хватать. Так, – решительно заявил Сибирцев, – Марк Осипович, у меня к вам просьба. Или, если хотите, приказ. Дайте мне немедленно честное слово, что вы дождетесь меня и не сбежите, пока я буду заниматься своими делами. Клянусь вам, вашего честного слова мне будет вполне достаточно. А вот с Ивана Зеленова не спускайте глаз, он нам очень понадобится. Ну, даете?

– Послушайте, Сибирцев… – ошарашенно начал было Званицкий и словно поперхнулся.

– Слушаю, слушаю. И жду. Скорее!

– Но ведь я… и вы…

– Послушайте теперь меня, Марк Осипович. Я должен, вынужден вам поверить, у меня нет иного выхода. Кстати, – усмехнулся Сибирцев, – не забывайте, что и палаш свой вы мне, до сути, проспорили. Ну, так даете слово чести?

– Даю, – выдохнул полковник.

– Вот и славно. Покормите, пожалуйста, Ивана. От голода ведь всякие идиотские мысли могут прийти в голову.

12

Отряд, возглавляемый Званицким и Сибирцевым, вышел из Сосновки ближе к полуночи, не следовало привлекать постороннего внимания. Верхами и на телегах ехало около полусотни человек. Вооружены все были тем, что дома при себе имели. Главное оружие находилось в лесу, в землянке, его еще надо будет взять. И уже после следовать к условленному месту в Зимовском лесу. Путь, в общей сложности, составлял немногим более сорока верст. Но это только первый этап. Далее, согласно указанию Черкашина, усиленная группа, к которой в Троицком присоединится конный отряд Селянского, должна пересечь железнодорожную линию Тамбов – Кирсанов и лесами пройти в юго–восточный угол уезда, к Милайловке, на соединение с полковником Богуславским…

Большую работу провернул за оставшуюся часть дня Сибирцев. Он разыскал начальника заградотряда, вместе с ним побывал на станции, дозвонился до Козлова, до Ильи Ныркова и, пока телефонист прогуливался по платформе под присмотром Федора Литовченко, курносого и веснушчатого комэска, бряцающего длинными шпорами, надетыми на стоптанные сапоги, рассказал Илье о сложившейся ситуации. Треск, шорохи мешали, но Сибирцев сумел все–таки понять, что крепко недоволен его действиями Нырков, правильно подозревая, что снова влезает Сибирцев в очередную авантюру. Передал Сибирцев и короткую информацию о полковнике Званицком. Илья, естественно, потребовал немедленного его ареста, но Сибирцев настаивал на преждевременности этой акции. В глубине души он уже понимал, что полковник не нуждается в дополнительной агитации, он и без того начал прозревать. И готовящаяся операция должна окончательно поставить его перед выбором. Каким? И в этом Сибирцев тоже почти не сомневался. Почти. Потому и видел, что все равно надо держать ухо востро.

Тем более его раздражала, злила сейчас однозначная реакция Ныркова. Тот снова орал о самоуправстве Сибирцева, нарушении всех приказов военного руководства, Полномочной комиссии ВЦИК, самого Тухачевского, черт возьми… Он уже грозил всеми существующими карами, но Сибирцеву не хотелось сейчас верить в искренность слов Ильи, и он старался успокоить его, отделаться какой–нибудь шуткой, убедить, что все услышанное от него лишь нырковские домыслы. Конечно, ведь у него там, в Козлове, самые мировые дела решаются, не то что в какой–то Богом забытой Сосновке. Но, в конце концов, надоело бессмысленное препирательство, и Сибирцев довольно резко оборвал Илью. Сказал, что заботу об операции он берет на себя и несет за нее полную ответственность перед Центром. Лично. А Ныркова просит не мешать и заниматься исключительно своим делом. Резко, конечно. Зря он так, наверно. Но ведь и его, Сибирцева, терпение не бесконечно. Чтобы поставить точку, он позвал с перрона Федора, велел Илье подтвердить перед командиром эскадрона его, Сибирцева, особые полномочия и передал трубку. О чем там говорил Нырков Федору, оставалось только догадываться, но Сибирцев заметил, как сухо сжались губы комэска, и он стал искоса оглядывать совсем невоенную фигуру странного чекиста, белесые брови его нахмурились над переносицей, сошлись в первую юношескую морщину. Наконец речь Ильи закончилась, и Литовченко почтительно отдал трубку Сибирцеву.

– Мне энто дело ясно. Они вас теперь просят.

– Чего ты ему наговорил, Илья? – сердито спросил Сибирцев.

– Чтоб глаз с тебя не спускал! – донеслось сквозь хрипы издалека. – Сказал, что шкуру спущу. И с него и с тебя, если этого проклятого полковника упустите…

Нет, напрасно он все–таки на Илью… О его же башке человек страдает, заботится. А он в запальчивости ютов Илью чуть ли не врагом вывести…

После столь бодрящего и стимулирующего разговора с Козловской транспортной Чека они медленно прошли по перрону. Вся платформа и неказистое кирпичное здание вокзала были переполнены народом. Оборванные, с провалившимися голодными глазами и желтыми лицами, люди валялись среди тощих узлов, чемоданов, перевязанных веревками, и ждали неизвестно какой вести. Все хотели уехать, но куда? Вот этого не знал никто. И на чем, на каком поезде? Пассажирские теперь сюда не ходили, значит, по возможности на крышах теплушек. Однако оттуда их гоняла охрана. Господи ты Боже, какая жуткая, черная безнадежность! Шара несусветная, грязь, здоровенные жирные мухи проносились, будто пули, мимо лица.

– Вот глядите, и чего, спрашиваю, ждут? – сокрушенно, будто сам себе, сказал Федор. – Каждый день покойники. Увозим, закапываем, а толк–то какой? Обреченный народ. Глаза б не глядели, ей–богу… Гибнет Рассея…

– В Центре еще хуже. Заводы стоят.

– Да ведь ежли мужик помрет, какая нужда в энтих заводах–то?

– Ах, Федя, все нынче одно с другим намертво завязано.

– Так ведь продотряды ж нынче все подчистую тут выгребли, ни зернышка им не оставили. А урожая в этом году не жди. Ох, Рассея, ты, Рассея… Каково, думаете, живой хлеб охранять да глядеть, как пацанва с голоду пухнет?.. На кой ляд нам энтот хлеб и энта служба, коли от нее один вред людям, скажите мне, товарищ Сибирцев?

– Я так думаю, что сейчас вот Тамбовская губерния Центру хлебом помогла, а после и он ей тоже помощь окажет. Ну, хоть с бандами поначалу покончим – и то польза мужикам.

Сказал Сибирцев, а сам подумал, что нет у него никаких подходящих аргументов. Нет, не убедил он молодого комэска. Потому что говорить можно что угодно, а дела, вот они – налицо. И в лесах хоронятся действительно не одни бандиты отпетые, а, главным образом, все те же безвинные мужики. «И никаким страхом–приказом их не выманишь. Только словом, убеждением, а мы все норовим пулей…»

– Вот вы, товарищ Сибирцев, говорите, поможет Москва ваша Тамбову, – сказал Литовченко. – А у меня такое мнение, что, пока там не поймут, отчего мужики здесь взбунтовались, будет одно сплошное кровопролитие. Вот войск сюда понаслали, приказ нам зачитывали, чтоб всех, значит, которые несогласные с энтой–то Советской властью, тех в лагеря, концентрационные, – по слогам выговорил Федор, – а зачинщиков, тех расстрелять. Так энто ж, я полагаю, полгубернии под корень извести.

– Ну, не все ж, поди, у Антонова, – возразил Сибирцев.

– У него, у Александра–то Степаныча, и наших немало. Которые с грабежом повсеместным согласны не были.

Удивился Сибирцев, услышав такое от красного командира. А если добавить, что Федор знал, кто такой и откуда он, Сибирцев, то уж вообще странное получалось: говорить чекисту, да против Советской власти…

– А ты сам–то, Федор, стало быть, не одобряешь действий Советской власти? Считаешь, что не правы мы по отношению к здешним мужикам?

– Так чего ж скрывать?! – с мальчишеской смелостью воскликнул Литовченко. – Энто нашим – говори не говори – как об стенку. А вы из Москвы, особый, значит, уполномоченный. Вы к им поближе, вот и расскажите, значит, что народ об энтом деле думает. А то вот прислали Тухачевского, а народ его боится. Тут листовки кидали – уж не знаю: верить – нет им, – как он Кронштадт усмирял. Кровушки, пишут, попил вволю…

– Восстание там было. Противосоветское, – строго сказал Сибирцев, сожалея, что совсем не знает никаких подробностей, кроме самого факта восстания. Да еще, что делегаты съезда партийного шли на приступ в первых рядах. И многие так на Кронштадтском льду и остались. Не сознаться же в этом Федору…

– Было–то было, – вздохнул Литовченко. – Только зачем же было всех–то к стенке?..

– Восставшие – темная масса, темный мужик, который легко поддался эсеровской, кулацкой агитации, – возразил Сибирцев.

– Во–во, – неожиданно усмехнулся Федор. – А его, значит, к стенке. За темноту.

– А ты сам–то из местных, что ли? – догадался Сибирцев.

– Тутошние мы, – вздохнул Федор.

– Ну ладно, товарищ Литовченко, – строго сказал Сибирцев. – Ты что думаешь, у меня у самого душа не болит? Пошли к твоим эскадронам. Дело нам надо делать, а не болтать почем зря.

– Вот, все начальники так, – пробурчал Федор, по тем не менее расправил плечи, сбил с затылка на лоб выгоревшую фуражку и печатно зашагал к железнодорожному тупику.

А теперь вот он в дурацком треухе и куцей шинели – для маскировки – ехал верхом, чуть поотстав от брички, в которой сидели Званицкий с Сибирцевым. На облучке горбился Егор Федосеевич. Ни в какую не пожелал он остаться один дома. И когда Сибирцев, уже перед выездом, стал настаивать, Марк Осипович тронул его за рукав и с непонятной ухмылкой негромко произнес:

– Оставьте его. Пускай едет.

Еще перед закатом, собравшись на совет в доме Званицкого, Сибирцев, Федор и полковник обсудили план предстоящей операции.

Когда Сибирцев предложил свой план, полковник, хоть и понимал, что по этому плану именно на него, на его актерское, что ли, искусство ляжет главная ответственность, все же согласился. Но Литовченко как–то подавленно молчал. На вопросительный взгляд Сибирцева заметил, что, наверно, зря все это, поскольку категорический приказ Ныркова, который он отдал ему по телефону, совсем другой: всех зачинщиков выявить и тут же расстрелять, а остальных разоружить и конвоировать до суда в лагерь, в Карповку.

– Ну, это мы еще поглядим! – рассердился Сибирцев, увидев, как нахмурился, потемнел лицом Званицкий.

– От самого, сказали, исходит, – развел руками Литовченко, – от Тухачевского.

– Все! – прекратил возражения Сибирцев. – Будем делать, как мы решили. Ответственность я беру на себя. Черт знает что…

Не Ныркову же проводить операцию, сердито думал Сибирцев. Никак Илья не может остановиться…

Новой крови ему подавай. Зачем? Для чего?. Какой–то непонятный, тайный стыд испытывал он сейчас перед полковником, будто сознательно обманул его, использовал как шлюху последнюю, а сам хочет остаться при этом чистеньким, незамазанным перед властью. Нет, не так все. И будет по его, по–сибирцевски…

Зеленов с дедом обедали во дворе и о чем–то спокойно беседовали. Иван окончательно пришел в себя и, кажется, готов был выполнить задание Сибирцева. А оно было простым до примитивности. Зеленову дали лошадь, вернули мешки его и Степака, оба обреза, а полковник написал короткую записку капитану Черкашину, в которой сообщал, что люди с оружием будут, как указано, к следующему утру в условленном месте. На словах же Зеленов должен был сообщить, что по дороге в Сосновку они со Степаном нарвались на чекистскую засаду, те их обстреляли и убили Степана. Получалось так, что полковник никакого письменного сообщения от капитана не получал. Только то, что передал еле живой от страха Иван Зеленов Он же был так плох, что ему пришлось найти лошадь для обратной дороги. А убитого Степака чекисты увезли с собой в Сосновку. Зеленов видел. Можно проверить. Видели и люди, когда везли ею труп на телеге в больничный морг.

Ускакал, значит, Зеленов с вещичками Степака, среди которых мятым грязным комком бумаги снова затерялось тайное письмо капитана Черкашина к полковнику Званицкому: пет в нем теперь нужды, и улики у чекистов тоже нет. Пусть сам найдет его в мешке Степака капитан Черкашин и окончательно поверит рассказу Ивана Зеленова. И как подобает встретит отряд, который ведет к нему Званицкий.

На какой–то несчитанной версте отряд, двигающийся за бричкой, свернул с наезженного тракта и тихо запылил по малоприметной лесной тропе. Колеса стучали и подпрыгивали на выбоинах и корнях, переплетавших тропу. Фыркали лошади, почуяв влажный дух недалеких болот, а значит, и водопоя. Судя по карте, неподалеку протекала Цна. В воздухе заметно повлажнело и похолодало. И дышалось много легче, чем на тракте. Глубоко в лес забрались. Званицкий теперь сам правил лошадьми, отстранив деда.

По одному ему известным приметам наконец добрались. Остановились. Бойцы в накинутых на плечи шинелях, тулупчиках, изображая повстанцев, тихо переговаривались, покуривали самокрутки, вели себя мирно и покойно. Если бы кто и встретился, то объяснение простое: Маркел везет народ на земляные работы по мобилизации волостного Совета.

В глубине леса, шагах в ста от тропы, была вырыта большая землянка. Когда Званицкий, Сибирцев, Литовченко и трое бойцов в нее вошли и осветили, зажегши большой станционный фонарь со свечой, висевший на крюке, вбитом в бревенчатую стену, стало видно, что помещение со столом, печью и нарами вдоль стен рассчитано человек на тридцать. С размахом строили, не жалея сил, с толком. На широком столе и нарах лежали мешки с оружием: японские винтовки Арисака, хорошо знакомые Сибирцеву по Харбину, с сохранившейся смазкой, ящики с гранатами и патронами. Отдельно возле холодной железной печи, труба которой выходила наружу, стояли два собранных пулемета Гочкиса на высоких треногах и железные коробки с лентами. Завидный арсенал.

Званицкий осветил все это помещение, поставил фонарь на стол и машинально отряхнул ладони одну об другую, будто передавал хозяйство в другие руки.

– Федор, – заметил Сибирцев, взяв винтовку и открыв затвор – из обоймы вылез латунный патрон, – часть этого добра возьмем с собой, но все патроны вынуть. Интересно, – он обернулся к Званицкому, – это что ж, из Сибири прибыло? Я гляжу: «арисаки», «гочкисы» – все союзная помощь Александру Васильевичу. Хотя японцы старались тогда, главным образом, Семенова снабжать, а Колчаку больше Жанен с Ноксом помогали. За наше–то золотишко. Знаете, Марк Осипович, – Сибирцеву неожиданно для окружающих стало весело, – вспомнился сейчас Харбин, по–моему, что–то в августе восемнадцатого. Так вот, у консула Попова был прием для иностранных миссий. Французы, японцы, англичане, китайцы, американцы, чехи, даже украинский какой–то самостийник с желто–голубой лентой через плечо. И вот кто–то, не помню уже, наверно, кто–нибудь из харбинских газетеров, спросил Альфреда Нокса: «Господин генерал, как вы относитесь к гражданской войне в России?» Знаете, что он ответил? Он сказал, надув щеки: «Мы ждем, к чему же наконец придут русские джентельмены». Потом эту крылатую фразу – про джентельменов склоняли во всех местных газетах. Да… А потом там возник легкий политический скандал. Это когда капитан Пеллио, из французской миссии, прилюдно обозвал Нокса самозванцем. Вот так генерал Жанен отстаивал свое право быть законным уполномоченным союзников. Не помню уже, кто их потом мирил. Я вот гляжу: эти «арисаки» – то наши далековато заехали… Ну ладно, Федор, пусть ребята твои берут мешка три, не больше, по мешку на воз. Чтоб поверху лежали. А остальное вы уж на обратном пути. «Гочкиса», может, одного прихватить, а, Марк Осипович? Для себя, чтоб нервам спокойнее? Давайте–ка мы его в нашу бричку. Не помешает. Неплохая машинка, хотя наш мне больше нравился.

– Я тоже предпочитал всем остальным наш, образца десятого года, хотя он относительно тяжелый.

– Подумаешь, тяжесть! Лишний десяток килограммов, зато скорострельность, да и щиток никогда не лишний… Ну что, в дорогу, товарищи?

На рассвете обоз подкатил к месту встречи. Последний десяток верст ехали по пересохшему руслу неширокой речки Хмелины. Летний туман стелился вдоль русла. Телеги сильно трясло, звякало оружие, лошади, похоже, выдохлись. Все–таки около сорока верст практически без отдыха.

У излучины реки, на широкой лесной опушке, обоз встретили три всадника, в одном из которых Сибирцев узнал Ивана Зеленова. Двое других держались под сенью леса.

– Ну, Иван? – негромко спросил Сибирцев Зеленова, подъехавшего вплотную к бричке.

– Порядок, – скорее глазами, чем словом, подтвердил Зеленов.

– Молодец, – буркнул и Званицкий. – А тот, в папахе, не Черкашин? Далеко, не вижу.

– Оне самыя, – услужливо подтвердил Иван.

– Вперед, Егорий, – бодро скомандовал Званицкий и, полуобернувшись к Сибирцеву, выдохнул: – Значит, как договорились.

– Так, полковник. Федор, приготовились!