Текст книги "Мой учитель"
Автор книги: Николай Фере
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Семенович, хотя и была уже ночь, зашел в свой кабинет. Он не мог не чувствовать, что мы,
его старые друзья и соратники, соберёмся там, чтобы с ним проститься. Ведь утром уже
трудно будет всем сойтись вместе...
Никаких слов говорить не нужно было. Антон Семенович молча обнял каждого из нас,
молча пожал нам руки, и мы разошлись глубоко удрученные, с бесконечной тяжестью на
душе.
На следующий день, 10 июля, мы провожали Алексея Максимовича, уезжавшего
отдыхать на Кавказ. В качестве его гостей с ним отправлялись на юг трое наших колонистов:
Калабалин, Шершнев, Архангельский. Поезд отошел, но и ребята, и Антон Семенович, и
многочисленные провожающие Горького харьковчане продолжали посылать прощальные
приветы Алексею Максимовичу, высунувшемуся из окна вагона и приветливо махавшему
нам своей белой фуражкой. Но скоро поезд скрыли другие составы, вытянувшиеся вдоль
станционных путей.
Антон Семенович долго еще стоял на перроне вокзала, глядя вслед ушедшему поезду.
Душевный подъем, вызванный приездом Горького, кончился, осталась тяжесть прощания с
колонией, в которую – он хорошо знал это – ему больше никогда не вернуться...
Горьковцы возвращались дачным поездом в Куряж. Попрощавшись с ними, Антон
Семенович вышел из вокзала и направился в детскую коммуну имени Ф.Э. Дзержинского,
заведующим которой он уже был назначен приказом по Госполитуправлению.
Так закончилась работа Антона Семеновича Макаренко в колонии имени Горького.
Мне посчастливилось на протяжении почти пяти лет трудиться с ним бок о бок, под его
руководством. За эти годы много было пережито, передумано, сделано. Каждый из нас,
работников колонии, вносил свою лепту в общее дело. Как же относился Антон Семенович к
нам, своим помощникам?
Мне вспоминается, как еще в Трибах, в первые дни нашей совместной работы, Антон
Семенович знакомил меня с Елизаветой Федоровной Григорович – своей бессменной
заместительницей по учебной части. Он назвал тогда Елизавету Фёдоровну главным судьей
во всех колонийских делах.
– Берегитесь в чем-нибудь проштрафиться! – добавил он. – Но в то же время
помните, что никто не даст вам лучшего совета, чем Елизавета Федоровна, и никто не окажет
вам более надёжной помощи, чем она...
В этой характеристике сказалась и чрезвычайная скромность самого Антона
Семеновича и его умение глубоко ценить самоотверженный труд и душевные качества тех,
кто с ним работал.
Как радовался он инициативе воспитателей, их жизнелюбию, умению сработаться с
ребятами! Мне никогда не случалось слышать, чтобы Антон Семенович кого-нибудь из них
специально учил, как надо вести себя с колонистами. Случаи, когда тот или иной воспитатель
не находил правильного тона во взаимоотношениях с ребятами или педагогическим
персоналом, бывали очень редки. И это легко объяснимо. Научно обоснованная система
воспитания в колонии была такой последовательной и четкой, что новый работник быстро
проникался её требованиями и сразу находил верную линию своего собственного поведения.
Любые отклонения от этих требований тотчас же, по контрасту, начинали всем бросаться в
глаза – и другим воспитателям, и служащим, и самим колонистам. Конечно, новичку не очень
приятно было со всех сторон выслушивать критические замечания, особенно от колонистов,
но редко кто не понимал, что лучше признать свою ошибку и исправить ее, чем усугублять.
Это тоже было одним из требований системы.
Промахи воспитателей Антон Семенович никогда не оставлял без внимания, но дело,
как правило, ограничивалось обсуждением совершенной ошибки. Однако за серьёзные
проступки могло последовать даже увольнение. Антон Семенович не простил бы ни одному
– 51 –
человеку применения силы по отношению к ребятам, рукоприкладства. Только наш старый
конюх Силантий позволял себе иногда «дать шлепка» колонисту. . Приведет кто-нибудь из
ребят после работы вспотевшую лошадь, тут Силантий и набросится: «Ах ты, такой-сякой, и
скажи на милость, коня загнал!» И после этого обычно следовало «внушение» по
соответствующему месту. Когда Силантию делали за это замечание, он с искренним
изумлением оправдывался: «И скажи на милость, да разве я его ударил. Только муху со
штанов согнал!» Ребята на Силантия никогда не жаловались, а работник он был хороший и
человек честный, прямодушный, поэтому Антон Семенович мирился с его незлобивой
стариковской привычкой.
Увольнение могло последовать немедленно, если кто-нибудь появлялся среди
колонистов в нетрезвом виде. Только нашему глухому технику-строителю, пожилому
человеку, Антон Семенович прощал эту слабость. Тот и сам сознавал, что поступает
нехорошо, и, подвыпив, старался не показываться на глаза ребятам. Техник-строитель был
очень предан колонии и всегда горячо защищал её интересы, любил ребят, и они отвечали
ему тем же.
АНТОН СЕМЕНОВИЧ О СЕБЕ
О жизни Макаренко еще мало написано, и я думаю, что читателю будет
небезынтересно узнать, хотя бы в общих чертах, его биографию, изложенную по
собственным рассказам Антона Семеновича и воспоминаниям его матери.
Родился Тося – так звали Антона Семеновича близкие – 1 (13) марта 1888 года в
Белополье, маленьком городке, Сумского уезда, Харьковской губернии. Отец его, Семен
Григорьевич, работал старшим маляром железнодорожных мастерских, мать занималась
домашним хозяйством и ухаживала за огородом при домике, где они жили. Родители не были
старожилами Белополья – они переехали туда в 1881 году из Крюкова Посада на Днепре.
По словам Антона Семеновича, его отец был высоким, худым, очень суровым
человеком, уделом которого всю жизнь оставался тяжелый, непрерывный труд. Он обладал
незаурядными способностями, но не смог получить никакого образования. Его пытливый ум
искал ответов на многие вопросы, но получить их можно было только в книгах. И служебное
его положение, сперва в качестве старшего маляра, потом мастера малярного цеха, в свою
очередь, требовало грамотности. И вот в возрасте тридцати лет Семен Григорьевич
Макаренко засел за букварь. Занимаясь по вечерам, часто до глубокой ночи, он научился
бегло читать, стал выписывать журнал «Нива» со всеми приложениями и прочитывал эти
издания от корки до корки.
Дети близких соседей, таких же бедняков, все были старше Тоси, и, когда ему
исполнилось только пять лет, они уже работали «мальчиками» в различных небольших
кустарных мастерских – сапожных, жестяных, бондарных. Только один соседский мальчик
учился в школе. Дружба с ним для пятилетнего Тоси имела очень большое значение. Он
первый показал ему буквы и научил их складывать. И серьезный, настойчивый Тося к концу
пятого года своей жизни уже научился самостоятельно читать. Отец, хорошо помнивший, с
каким трудом далась грамота ему самому, видел выдающиеся способности сына и вместе с
матерью поддерживал в нем желание учиться. Когда Семену Григорьевичу приходилось по
делам службы ездить в Сумы, расположенные от Белополья в пятидесяти километрах, он
обязательно привозил Тосе какую-нибудь книгу и всякий раз, вручая ее, говорил, что пусть
он учится и за него и за себя, и требовал самого аккуратного обращения с драгоценным
подарком. Но этого можно было бы и не говорить мальчику: своих лучших друзей – книги –
Тося берег пуще зеницы ока...
Впрочем, однажды с ним произошел случай, который Антон Семенович не мог
вспоминать без волнения. В день пасхи в праздничном костюмчике и с любимой книгой в
руках он пошел на реку смотреть ледоход. День был теплый, ясный. Большой лед уже
– 52 –
прошел, и только иногда проплывали мимо отдельные льдины. Заметив привязанную лодку,
Тося по мосткам забрался в нее и, усевшись на задней скамейке, погрузился в чтение, забыв
обо всем на свете. И вдруг от удара налетевшей льдины лодку сильно закачало. Чтобы не
упасть в реку, Тося непроизвольно схватился за борта лодки, выпустив книгу из рук. На
глазах мальчика она упала в воду, немного проплыла и пошла ко дну. Весь в слезах Тося
побежал домой. Отец, выслушав его, нахмурился, но сдержал себя и произнес только одно
слово: «Паныч!» Рассказывая об этом через тридцать с лишним лет, Антон Семенович
краснел, будто обида и стыд жгли его до сих пор.
– Лучше бы отец тогда побил меня, чем так оскорбить! – говорил он. – Отец
никогда ни перед кем не гнул спину, не лебезил, не подхалимничал и с презрением относился
ко всяким чинушам, купцам, приказчикам, попам, обманывавшим простой люд. Праздных
детей, тунеядцев, он именовал панычами, вкладывая в это слово все свое к ним презрение. И
вот он назвал меня именем, которое сам же научил презирать... Можете себе представить, как
глубока была моя обида!
Материальные затруднения не раз приводили Семена Григорьевича к мысли научить
Тосю какому-нибудь ремеслу, и прежде всего тому, какому он сам был обучен, – малярному.
Иногда он брал с собой Тосю в качестве подручного. Мальчик выполнял все, что поручал ему
делать отец, не проявляя, однако, никакого желания изучать малярное дело. Едва кончалась
работа, как Тося сразу же принимался за чтение... Отец и мать не раз говорили между собой о
дальнейшей судьбе сына и наконец пришли к твердому решению попытаться дать мальчику
настоящее образование. Пример старшей дочери, не учившейся в школе и тяжело это
переживавшей, был для родителей постоянным укором.
Когда наступил срок, Тосю отдали в местную начальную школу. В течение всего
времени, что он там учился, маленький Макаренко неизменно оставался первым учеником...
Семену Григорьевичу приходилось нередко выезжать на соседние станции. Если поездка
совпадала с каникулами, отец брал Тосю с собой. Об этих-то частых путешествиях с отцом
по линии Антон Семенович и вспоминал не раз.
В 1901 году железнодорожные мастерские из Белополья были переведены в Крюков
Посад, на родину Татьяны Михайловны. Крюков в те годы был небольшим рабочим
поселком, но неподалеку находился Кременчуг, довольно большой торговый город с
несколькими учебными заведениями. Для Тоси, уже заканчивавшего начальную школу, с
переездом в Крюков открывалась возможность продолжать образование. Кроме того
заработок Семена Григорьевича в Крюкове обещал быть выше, чем в Белополье.
Семен Григорьевич переехал на новое место работы один, а через некоторое время,
когда Тося уже закончил начальную школу, перевез и семью. Тося сразу же был определен в
Кременчугское четырехклассное городское училище, в котором учились дети мелких
служащих, мещан и рабочих.
Учился Тося хорошо, и у него по-прежнему не было других отметок, кроме пятерок.
Семен Григорьевич гордился успехами сына, но не баловал его похвалами, только изредка,
бывало, скажет Тосе: «Ну, покажи им там, как может учиться сын рабочего!»
В Крюкове, расположенном на открытом песчаном берегу Днепра, в те времена было
мало зелени. Сильный ветер постоянно вздымал тучи пыли и разносил окрест паровозную
копоть. Тосе, привыкшему с детства к лесной прохладе, чистому воздуху, сочной и яркой
природе лесостепной полосы, было тяжело на новом месте. Только Днепр рассеивал
грустные мысли мальчика, тосковавшего по родным местам. Катание с товарищами на лодке
по великой реке было самым большим его наслаждением в те годы.
Настойчивость и упорство в достижении цели отличали его с самого детства. Антон
Семенович обладал замечательно четким почерком, хорошо памятным всем, кто вел с ним
переписку. Еще будучи учеником городского училища, он заставил себя научиться
каллиграфическому письму, – эта маленькая история любопытна как пример волевой
настойчивости ребенка.
– 53 –
В Крюкове Семену Григорьевичу пришлось в качестве цехового мастера составлять
отчеты о работе цеха. Писал он плохо и однажды поручил сыну переписать отчет. Тося
переписал, отец посмотрел и нахмурился:
– Это что, ворона лапой тут водила? Чему вас там учат, в училище?
Больше разговоров на эту тему не было. Прошло некоторое время. Семен Григорьевич
поручил сыну перебелить новый отчет. Тося сел за работу и вскоре подал отцу бумаги,
переписанные с каллиграфической четкостью. На лице Семена Григорьевича появилась
довольная улыбка. Но он не знал, какого труда стоило мальчику переменить свой почерк...
Последний год учебы в городском училище оказался для Тоси очень тяжелым. У него
развилась сильная близорукость, и он начал носить очки... А потом глаза заболели, и врач на
месяц запретил ему читать. Для Тоси, которого без книги никто не видел, это было тяжелее
самого мучительного наказания. Товарищи по училищу приходили к нему, читали вслух
заданное на дом, он мысленно сейчас же повторял услышанное. Когда после месячного
перерыва Тося пришел в класс, учителя поразились его блестящим ответам и не поверили,
что в течение месяца он не читал учебников.
Вскоре тяжело заболел Семен Григорьевич. Тося решил бросить школу и поступить на
работу, но Татьяна Михайловна твердо заявила:
– Пока я жива и могу сама подрабатывать, я не разрешу тебе это сделать!
В 1904 году Тося отлично окончил полный курс четырехклассного городского
училища и, как это полагалось во всякой патриархальной семье, спросил отца, что ему делать
дальше. Отец, давно обдумавший ответ на этот вопрос, сказал:
– Пойдешь учиться дальше – на учителя.
Воля отца совпала с желанием сына. Тося часто мысленно представлял себя в роли
своего любимого учителя – преподавателя русского языка и литературы Григория
Петровича Каминского, человека передовых взглядов, глубоко понимавшего русскую
литературу и умевшего передать любовь к ней своим ученикам.
Шестнадцатилетний Антон Макаренко поступил на годичные курсы при городском
училище. Эти курсы готовили учителей начальных школ. Литературу здесь преподавал тог
же Г.П. Каминский. Антон Макаренко был его любимым учеником, в котором он прозревал
педагогический и литературный талант. Учитель и ученик встречались не только на курсах,
но и дома. Эти встречи не прошли даром для Антона Семеновича. Он прекрасно изучил
русскую классику и мог читать наизусть целые страницы прозы – Гоголя, Тургенева, Чехова,
Короленко...
В ту пору юный Макаренко начал знакомиться и с произведениями М. Горького,
оказавшими на него огромное влияние и во многом определившими весь его дальнейший
духовный и политический рост.
В 1905 году окончивший курсы молодой учитель был зачислен преподавателем в
Крюковское двухклассное железнодорожное начальное училище.
Получить высшее образование Антону Семеновичу удалось позже. В те годы
материальное положение семьи не позволяло этого сделать. Хотя отец, поправившись, и
начал вновь работать, но чувствовал себя слабым, ходил, опираясь на палку. Еще до своей
болезни Семён Григорьевич залез в долги.
Татьяна Михайловна рассказывала один любопытный эпизод, относящийся к тому
времени...
Местные торговцы, поставлявшие материалы в мастерскую, где работал Семен
Григорьевич, знали о его неподкупности и не рисковали соблазнять старого мастера на какие-
либо сделки, когда он принимал от них материалы. Но стоило им проведать, что положение
семьи Макаренко ухудшилось, как один из них решил, что теперь-то уже удастся подкупить
Семена Григорьевича, чтобы он стал не слишком придирчивым. Зайдя вечером на квартиру
Макаренко, торговец без обиняков предложил ему взятку. Возмущенный Семен Григорьевич
– 54 –
начал колотить торговца палкой. Тот выскочил во двор, но Семен Григорьевич бросился за
ним и продолжал бить его до самых ворот.
Все это произошло на глазах Татьяны Михайловны. Она рассказывала мне, что, когда
домой пришел Антон Семенович и узнал обо всем происшедшем, он с жаром воскликнул:
– Жаль, что меня дома не было, а то бы я ему порядком добавил! На всю жизнь
запомнил бы, что рабочий класс не продается!
Шесть лет Антон Семенович проработал учителем в Крюкове – с 1905 по 1911 год. В
революционную пору 1905 года семнадцатилетний юноша вместе с забастовавшими
рабочими Крюковских железнодорожных мастерских участвовал в митингах, на которых
простой люд демонстрировал свою волю к борьбе с самодержавием. Он открыто возмущался
действиями жандармов и казаков, плетьми разгонявших бастующих рабочих, и, по-видимому,
только молодость спасла его от преследований полицейских шпиков. Он был одним из
активнейших делегатов Люботинского съезда учителей. Участие в революции 1905 года
привело Антона Семеновича к близкому общению с передовыми слоями рабочего класса и
возбудило в нем глубокий интерес к изучению марксистской литературы.
Антон Семенович был источником постоянного беспокойства для своего начальства.
Неподкупный и безупречный, как его отец, он в 1911 году с негодованием уличил нового
заведующего училищем во взятках. Судебное разбирательство подтвердило обвинение, но
опасного молодого учителя по распоряжению инспектора народных школ Херсонской
губернии перевели подальше, с глаз долой, в двухклассную школу при станции Долинская.
Там Антон Семенович работал не только педагогом, но и надзирателем в общежитии
учеников, родители которых жили на линии. Столкнувшись с вопросами организации
большого детского коллектива, он понял, что и общая и специальная его подготовка для
решения сложных педагогических проблем совершенно недостаточна. Тогда же послал он
М. Горькому свой первый рассказ «Глупый день», и Алексей Максимович отозвался о нем
отрицательно. Этот суровый ответ любимого писателя лишний раз убедил молодого
Макаренко в необходимости продолжать серьезную работу над собой.
В 1914 году Антон Семенович поступил в Полтавский учительский институт,
выпускавший преподавателей высших начальных школ. Нелегко было
двадцатишестилетнему Макаренко после девяти лет перерыва в учебе самостоятельно
подготовиться к строгим вступительным испытаниям. Но он сумел блестяще сдать все
экзамены и сел за студенческую скамью.
В 1916 году, в возрасте шестидесяти шести лет, умер его отец, и Антон Семенович
должен был не только учиться, но и работать, чтобы помогать матери, оставшейся в Крюкове.
В конце того же года, в разгар первой мировой войны, его призвали в царскую армию,
однако он пробыл в ней недолго – в марте 1917 года его сняли с военного учета по
состоянию здоровья: чрезмерная близорукость.
Антон Семенович вернулся к учебе – теперь нужно было нагнать упущенное. Как
всегда, упорство и настойчивость принесли свои результаты: 15 июня 1917 года он блестяще,
с золотой медалью, окончил курс.
В характеристике, выданной ему Полтавским учительским институтом, записано:
«Макаренко Антоний – выдающийся воспитанник по своим способностям, знаниям,
развитию и трудолюбию; особый интерес проявил к педагогике и гуманитарным наукам...»
Осенью, когда власть на Украине перешла в руки контрреволюционной Украинской
Рады, Антон Семенович, но желая подчиняться буржуазно-националистической политике
врагов украинского народа, отказывается от назначения на работу и подает заявление
директору института с требованием разрешить ему поступить в Московский университет.
Отрицательный ответ директора все-таки не мог заставить Антона Семеновича принять
ненавистное ему назначение, и он уехал в Крюков к матери.
– 55 –
Изгнание Рады и установление на Украине власти Советов определили направление и
характер дальнейшей деятельности Антона Семеновича. Он отдает всего себя делу
народного образования – делу коммунистического воспитания молодого поколения. Антон
Семенович работает в качество инспектора и члена коллегии Крюковского наробраза, затем
назначается заведующим 2-м начальным городским училищем в Полтаве и, наконец, 3
сентября 1920 года становится во главе детской колонии, организованной в Трибах... Здесь
тридцатидвухлетний Антон Семенович Макаренко и начал свою замечательную новаторскую
творческую деятельность, в которой с таким блеском раскрылись его выдающиеся дарования
педагога.
НОВЫЕ ВСТРЕЧИ. «ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА»
Старые работники колонии один за другим начали покидать Куряж. Зернотрест
предложил мне участвовать в научной экспедиции по изучению опыта работы первых
крупных механизированных зерносовхозов. Я дал согласие и в начало 1929 года тоже
простился с колонией.
Перед отъездом с экспедицией в Донские степи я заехал к Антону Семеновичу в
детскую коммуну имени Ф.Э. Дзержинского.
Встреча с Антоном Семеновичем, с ребятами и воспитателями, большинство которых
перешло сюда из колонии имени М. Горького, была на редкость радостной и теплой. Антон
Семенович водил меня по коммуне, как экскурсанта. Когда осмотр подошел к концу, я
невольно сказал:
– Да ведь вам же здесь делать нечего! Все настолько четко и хорошо организовано,
что если вы явитесь на один час утром и на два часа вечером, то этого будет достаточно,
чтобы обеспечить нормальную жизнь колонии.
Антон Семенович рассмеялся и ответил, что мое замечание вполне справедливо, но
что он вовсе не собирается отдыхать в свободное время, а намерен серьезно заняться
литературной работой, обобщающей все этапы жизни колонии имени М. Горького, и что в
связи с этим ему хотелось меня кое о чем расспросить. Мы стали воскрешать в памяти
эпизоды колонийской жизни, участником или свидетелем которых я был. И так увлеклись
беседой, что проговорили до самого вечера.
Антон Семенович уже составил план будущей «Педагогической поэмы», а некоторые
главы и написал.
Потом заговорили о моей предстоящей работе в экспедиции, об огромном размахе
революционных преобразований в сельском хозяйстве всей страны, о сталинском докладе на
XV съезде партии в 1927 году и о решениях съезда по развертыванию коллективизации и
укреплению колхозов и совхозов... Вспоминали былое положение колонии в самой гуще
кулацких хозяйств и нашу упорную, непрерывную борьбу с кулачеством. Антон Семенович с
жаром говорил, что ныне ни один честный советский человек не может не принимать участия
в небывалой перестройке всей жизни советской деревни. Он говорил, что жаждет найти и для
себя форму живого и действенного участия в грандиозных процессах, какими был отмечен
тот год – «год великого перелома».
– Как бы мне самому хотелось окунуться в вашу работу! Поехать в совхоз я, конечно,
не могу. Но если вы не возражаете, я охотно помогу вам по возвращении литературно
оформить всё, что вы делали, видели, слышали. Осветить в живом очерке опыт первых
крупных механизированных совхозов будет крайне полезно для тысяч рядовых
организаторов социалистического сельского хозяйства Украины. Давайте сделаем это?
Я с радостью согласился на предложение Антона Семеновича усердно собирать в
экспедиции материалы для будущей очерковой книжки, о которой он говорил...
– 56 –
Весну, лето и осень я провел в Донских степях, а в декабре 1929 года, возвратившись
из экспедиции, снова встретился с Антоном Семеновичем в Харькове, на квартире Галины
Стахиевны Салько, ставшей его женой.
Выслушав мой рассказ об организации и первых успехах огромного учебно-опытного
зерносовхоза, Антон Семенович потребовал, чтобы я немедленно засел за предварительную
обработку моих наблюдений и данных для задуманного очерка. Когда мы прощались, он,
словно между прочим, сказал, что за минувшие полгода его работа над книгой о колонии
продвинулась вперед, и предложил встретиться на следующей неделе, если я хочу послушать
то, что уже написано.
В назначенный день я пришел к Галине Стахиевне. Антон Семенович сразу начал
читать. Я никогда не забуду того впечатления, которое произвела на меня прочитанная им
тогда первая глава «Педагогической поэмы». Рождалось крупнейшее художественное
произведение, и не понимать этого было нельзя. Галина Стахиевна, конечно, знала уже не
только эту главу, но и все, что успел написать к тому времени Антон Семенович, из числа же
его товарищей по работе мне посчастливилось быть, по-видимому, одним из первых, на чей
суд он вынес свой литературный труд. Антон Семенович потребовал от нас самой
беспощадной критики и тщательно записывал все наши замечания.
Потом уж как-то само собой получилось, что по пятницам мы встречались у Галины
Стахиевны, и Антон Семенович, рассказав сначала, какие из наших замечаний по
предыдущему тексту он учёл, какие отклонил и почему, затем принимался читать следующие
главы. Так я услышал целиком первую часть и некоторые главы второй части его
замечательной книги. Мысль назвать ее «Педагогической поэмой» была выношена Антоном
Семеновичем уже давно, но он просил нас высказать свое мнение и о других возможных
названиях. Мне запомнились некоторые из них: «Горьковцы», «Из жизни колонии имени
М. Горького», «Педагогика в жизни», «Рождение советского гражданина»... Однако после
долгих раздумий Антон Семенович остановился на первоначальном названии –
«Педагогическая поэма», – потому что оно наиболее полно отвечало основному замыслу
книги – показать значение творческого труда советского педагога...
Так прошли незабываемые для меня январь – февраль 1930 года.
Когда я закончил предварительную обработку всех материалов, собранных в
экспедиции, мы встретились, чтобы наметить план нашего будущего очерка. Он должен был
отобразить труд советских трактористов, комбайнеров, агрономов, инженеров, успешно
строящих новый огромный совхоз, взаимоотношения этого совхоза с окружающим
крестьянством, его помощь молодым, ещё не окрепшим сельхозартелям. В нашем
распоряжении был обильный материал, позволявший показать всё это на фоне упадка и
внутренних противоречий капиталистического способа ведения сельского хозяйства в
Америке. Отложив на неделю работу над «Педагогической поэмой», Антон Семенович засел
за этот очерк.
Уже в следующую пятницу он читал его нам с Галиной Стахиевной. Собранные мною
наблюдения и данные были мастерски литературно обработаны Антоном Семеновичем,
оживлены поэтичными описаниями степной природы и обогащены очень ценными
сравнениями и глубокими замечаниями по экономическим и политическим вопросам.
На мою долю оставалось внести ряд технических поправок, и очерк можно было
публиковать.
Так родилась в соавторстве со мною небольшая книга Антона Семеновича, названная
им «На гигантском фронте». Это был первый печатный труд Макаренко, увидевший свет
раньше «Педагогической поэмы».
Первая часть «Педагогической поэмы» и этот очерк были сданы в Государственное
издательство Украины одновременно – весной 1930 года. Ответ издательства поразил нас
своей неожиданностью: очерк «На гигантском фронте» оно одобрило без всяких возражений,
а «Педагогическую поэму» отказывалось издать под предлогом ее дискуссионности.
– 57 –
Мы много раз обсуждали этот трусливый ответ Украинского Госиздата, и стало ясно,
что Антону Семеновичу необходимо ехать с книгой в Москву.
Договор на издание очерка был заключен на мое имя. Антон Семенович решительно
не хотел ставить свою фамилию на обложке брошюры.
– Я не намерен давать врагам педагога Макаренко повод обвинить его в
«несерьезности», «разбросанности», попытке делать выводы и обобщения в малознакомой
ему области жизни, – сказал он.
Но и я не мог согласиться, чтобы очерк, целиком обязанный своими литературными
достоинствами Антону Семеновичу, был издан без его имени. Наконец мы пришли к
соглашению поставить на книжке только наши инициалы (Н.Ф. и А.М.). Издательство не
возражало. Очерк появился в свет летом 1930 года на украинском языке.
Когда поздней осенью 1930 года я вернулся в Харьков из очередной экспедиции,
Антон Семенович стал готовиться к поездке в Москву для переговоров об издании
«Педагогической поэмы». К этому времени он окончил уже и вторую часть книги. Мы
решили отпраздновать завершение его многолетней работы, благо я получил наш общий
гонорар за уже изданный очерк «На гигантском фронте». Встретились, как и раньше, у
Галины Стахиевны. За праздничным столом, естественно, больше всего говорили о
«Педагогической поэме». Антон Семенович рассказывал о том, что нового внес он в книгу за
минувшие месяцы, читал неизвестные мне куски из «Поэмы», показывал переделанные
места. Изменения и дополнения сводились главным образом к художественной доработке
текста.
Случилось так, что в Москву я попал раньше Антона Семеновича. Он приехал в
феврале или марте 1931 года, когда я еще не кончил своих служебных дел, и мне удалось
увидеться с ним дважды: первый раз мы встретились в гостинице, в которой он остановился,
и я узнал тогда, что рукопись уже сдана им в издательство. Второе наше свидание произошло
в самом издательстве, в день, когда он должен был получить там ответ.
Антон Семенович пришел раньше условленного часа и поджидал меня на лестничной
площадке. Вид его был необычен: он стоял с опущенной головой и плотно сжатыми губами...
Московское издательство попросило, чтобы Наркомпрос Украины дал свой отзыв о
«Педагогической поэме». Было совершенно ясно, что те, кто признал педагогическую
систему Макаренко «несоветской», никакой визы на издание его книги не дадут.
Мы молча вышли на улицу. Говорить не хотелось, и мы зашагали по зимней, сияющей
Москве, только изредка перебрасываясь ничего не значащими словами; иногда я замечал, что
одну и ту же вывеску или витрину вижу уже в третий или в четвертый раз; долго
продолжалось это наше бесцельное блуждание по городу...
С наступлением ранних зимних сумерек мы оказались на Неглинной. Внезапно
загоревшиеся фонари привлекли наше внимание к вывеске ресторана. Усталые и продрогшие
на морозе, мы невольно остановились и решили зайти согреться, перекусить и отдохнуть.
Время было обеденное, посетителей много. Свободный столик оказался только в глубине
большого зала.
Мы переговаривались в ожидании заказанного, когда вдруг раздался громкий женский
возглас:
– Да ведь это он!
И я увидел, как между столиками по направлению к нам быстро пробирается молодая
женщина, продолжая взволнованно говорить:
– Это он! Он!
За нею, с интересом глядя в нашу сторону, шел военный. Мы замолчали, а молодая
женщина уже оказалась возле нашего столика и бросилась обнимать Антона Семеновича. По
его удивлённому и немного растерянному виду я понял, что он не узнает ее.
– 58 –
– Да иди же скорее, Вася, ведь это Антон Семенович, о котором я тебе столько раз
говорила! – крикнула женщина своему спутнику и, повернувшись снова к Антону
Семеновичу, сказала: – Вы меня не узнаете? Я – Раиса...
– Рая! – радостно воскликнул Антон Семенович и, ласково глядя на молодую
женщину, обменялся с нею крепким рукопожатием. – Ты очень изменилась, поэтому я тебя
сразу и не узнал, – говорил он. – Ты, кажется, не одна? Садитесь вместе к нашему столику.
Как только было произнесено имя «Раиса», я тотчас вспомнил ее тяжелую историю,
коротко рассказанную в «Педагогической поэме».
Взволнованная встречей с Антоном Семеновичем, она сидела перед нами со своим
мужем.
За беседой незаметно проходило время. Антон Семенович и Раиса вспоминали
