Текст книги "Цари мира (Русский оккультный роман. Т. VIII)"

Автор книги: Николай Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

XVIII

Отец Маркуччи свел своего гостя в цирюльню, где его обрили, подстригли и выстригли на макушке кружочек. Одев в духовное платье и напоив кофе, он, чтобы избежать встреч, не повез его на трамвае, а нанял фиакр.

Дорогой они не разговаривали. Маркуччи, смотря в бревиарий, читал Часы. Антонио же с замиранием сердца обдумывал, что с ним сделают в Инквизиции.

Проехали Новый мост, рядом с мостом Святого Ангела. На Борго Веккио пришлось ехать шагом: по случаю юбилейного года было много паломников, которые направлялись к церкви Святого Петра.

Вот, наконец, и площадь. Знакомый фасад величественной базилики с колоннадой открылся перед Антонио. Фиакр свернул налево и, объехав крыло колоннады, остановился у мрачного средневекового здания. Это и была Инквизиция или, как ее называют, «Сант-Оффицио».

Отпустив фиакр, Маркуччи и его спутник остановились у железной решетки, постучали, и их впустили во внутренний двор, окруженный галереями. Они поднялись во второй этаж и спросили асессора, который тотчас же их принял. Маркуччи вошел один, оставив Антонио ждать в антикамере.

Асессор, архиепископ Дженнари, встретил отца Маркуччи приветливой улыбкой и попросил сесть. Маркуччи тотчас же изложил дело:

– Монсеньор, – начал он, – я привел вам кающегося грешника.

– Кто это?

– Делла-Кампо…

– Делла-Кампо? Не может быть! Этот несчастный, который 15 лет тому назад с таким скандалом порвал с Церковью и перешел в протестантство и женился? Про него говорили, что он сделался демонистом и служил черные обедни.

– Этот самый.

– Где же он?

– Он здесь, в передней, дожидается разрешения войти.

– Позовите его.

Маркуччи подошел к двери и позвал Антонио. Тот вошел и поклонился епископу, не подымая глаз.

Асессор Инквизиции ободряющим голосом сказал ему:

– Если вы искренне раскаиваетесь, мы с радостью вас примем. Нет такого греха, который бы Господь не простил. Но ваше дело особенное: вы произвели соблазн, публичный соблазн. Вам придется принести публичное покаяние. Я сегодня доложу о вас Святому отцу: он решит, какому испытанно вас подвергнуть. Я надеюсь, что по случаю юбилея, когда двери милосердия и всепрощения отверсты для всего мира, они и для вас не окажутся закрытыми.

Ободренный дон Антонио поцеловал руку епископа. Он хотел что-то сказать и не мог: язык ему не повиновался.

– Сведите его к преосвященному кардиналу Парокки, секретарю Инквизиции, – сказал архиерей отцу Маркуччи.

– Corragio[21]21
  Corragio! – Мужайтесь! (ит.).


[Закрыть]! – промолвил он, протянув руку Антонио с приветливой улыбкой.

Оба священника вышли из мрачного здания, и на этот раз на траме доехали до канцелярии, где жил Парокки, бывший папский викарий, только что назначенный на место канцлера Римской церкви.

Кардинал-епископ Парокки принял гостей еще любезнее: он, услышав от Маркуччи, что Антонио в приемной, сам вышел к нему, обнял и привел в свой кабинет.

– Любимое дитя, вы, вероятно, нуждаетесь. Я распоряжусь, чтобы вам дали все необходимое. Вероятно, ваше испытание долго не продолжится. Пока вы поживете в монастыре Святых Иоанна и Павла, а там мы о вас позаботимся.

Обласканный кардиналом, Антонио почувствовал себя легко. Последние колебания и сомнения исчезли. Он бодро смотрел на предстоящее испытание и рад был, что решился на этот шаг. Отец Маркуччи свел его к кардиналу Респиги, викарию, но тот отнесся довольно холодно: принял их стоя и не пригласил сесть.

Оттуда Маркуччи хотел позвать своего друга в монастырь Святых Иоанна и Павла, но тот попросил, как милости, дать ему возможность посетить юбилейные храмы, то есть базилики, в которых были открыты юбилейные двери. Маркуччи отпустил его, спросив, где он остановится. Тот отвечал, что переночует в маленькой гостинице и зайдет к нему за чемоданом.

Они расстались. Антонио предпринял свое путешествие по базиликам и начал с Санта Марии Маджоре.

Войдя в юбилейные врата, он прочел несколько молитв, сделал несколько поклонов и вышел через другие двери. Отсюда по прямой улице Рио-Мерулана он дошел до Латранской кафедральной базилики. Здесь он повторил то же самое и двинулся по пустырям Монте-Челио мимо Святого Стефана-Ротондо, мимо своего будущего жилища – монастыря Святых Иоанна и Павла, мимо Святого Григория к воротам Святого Павла, у которых возвышается пирамида, и по Остийской дороге достиг базилики Святого Павла. Там те же молитвы и поклоны. Оттуда, несмотря на усталость, он все же не сел на трамвай, а пешком пошел обратно и, обогнув Авентинский холм, перешел через Палатинский мост на ту сторону Тибра, зашел в храм Святой Марии в Трастевере, хотя этого и не требовалось, затем на Лунгаро, сделав не менее десяти верст, добрался до площади Святого Петра и здесь, пройдя юбилейную дверь и совершив поклоны и положенные молитвы, распростерся перед гробницей святых первопрестольных апостолов.

XIX

О, сколько воспоминаний будил в нем этот храм! Ведь он был здесь каноником и протонотарием! Каждое утро он здесь служил у гроба Святых Апостолов, каждый вечер он в хоре своих собратий здесь пел вечерню! И как он был счастлив! Как почитаем! Как любим и отличаем Святым отцом. И вдруг он пал… нет, не вдруг, – постепенно. Сперва он увлекся научной критикой, затем протестантскими учеными и свободными мыслителями. Атмосфера Католической церкви ему показалась душной. И он поспешил ее оставить. Был ли он счастлив потом? Нисколько! Нашел ли он, что искал? Нимало! Он катился по наклонной плоскости и чувствовал, что падает, что идет вниз, а не ввысь. Воспитанный в строгой схоластике и неумолимой логике католического учения, он не мог освободить свой ум от того понимания, которое им было усвоено. Он не мог сказать, что он потерял веру. Его вера ему казалась достовернее знания, а знание не теряют, его можно только забыть!

И теперь, когда он стал припоминать, прежняя горячая вера всколыхнулась в нем…

Долго он молился перед серебряной решеткой, уставленной многочисленными лампадами, окружающей спуск к раке Святых Апостолов.

Уже каноники в пределе Златоуста отпели вечерню и повечерие и, в шелковых мантиях с меховыми опушками, возвращались в ризницу. Такую же манию носил когда-то и он… Проводив взглядом своих прежних коллег, Антонио встал с колен и, облегченный молитвой, вышел из собора. Сев на трам, он вернулся к жилищу своего друга. Отец Маркуччи его поджидал.

– У меня есть для вас радостная новость. Святой отец вас простил.

– Простил? Раньше, чем я успел пасть к его ногам и покаяться?

– Он понял состояние вашей души и вас простил. Завтра он вас примет, вот письмо асессора. А ночевать вы можете у монахов Святой Пракседы, здесь рядом. Они друзья нашего бедного падре Виченцо и с удовольствием дадут приют его другу. Отец аббат, настоятель монастыря, уже распорядился, чтобы вам там приготовили комнату. Пойдемте, я вас провожу.

У Святой Пракседы Антонио накормили, ни о чем не расспрашивали и предоставили лучшую, настоятельскую комнату в его распоряжение. Не чувствуя себя от усталости, он лег в мягкую пуховую постель и заснул как убитый. Когда он на другой день утром проснулся, в монастыре был переполох, шум, беготня, точно пожар. Наскоро одевшись, он вышел в коридор и спросил, в чем дело.

– Нашего отца-аббата сегодня ночью зарезали! – был ответ.

– Кто?

– Мафия! На кинжале стоит Мафия! – знак разбойников-демонистов.

Аббат дорого поплатился за свою гостеприимность. Несомненно, разбойник знал расположение комнат, так как по смежным крышам и галереям проник в комнату гостей, которую на этот раз занял игумен. Он бросился на него с кинжалом, но тот, услышав подозрительный шорох, вскочил и стал обороняться стулом. Борьба шла в темноте. Наконец, убийце удалось выхватить стул, ударить им его и всадить кинжал в грудь жертвы, которая тут же упала замертво. Убийца же был схвачен прибежавшими на шум и крики монахами, он был безоружным. Это оказался бывший монастырский служка, год тому назад прогнанный за нерадивость. Предположили месть. Пойманный молчал. Никого не удивило, что такой негодяй принадлежит к мафии. Один только Антонио сейчас же сообразил, что игумен был зарезан по ошибке. Пришедшие доктора нашли раны опасными, но не смертельными и обещали, что менее чем через месяц отец-аббат поправится совершенно. Самая опасная рана оказалась на голове, от удара выхваченным стулом. Антонио не мог быть допущен к раненому. Поэтому он передал свою благодарность братии, а сам, отстояв обедню, пошел к отцу Маркуччи, которому и рассказал про ужасный случай с игуменом.

– Вам сегодня же надо переехать в монастырь Святых Иоанна и Павла. Там вы будете в безопасности. А теперь приготовьтесь к предстоящей аудиенции.

Ровно в 11 часов оба приятеля были у полуоткрытой бронзовой двери, ведущей в Ватикан. Офицер швейцарской гвардии вежливо спросил их, кого им надо.

– Самого Папу, – сказал, смеясь, Маркуччи.

Офицер опешил.

– У нас нет никакого приглашения на аудиенцию, но нас проведет преосвященный кардинал Парокки.

– В таком случае, проходите. Эминенция уже здесь.

Они поднялись по большой каменной лестнице и очутились на дворе Сан-Дамазо. Здесь опять остановка. Папские жандармы.

– Мы к Его эминенции, он велел нам сюда прийти.

– Пожалуйте.

Они прошли на другую, очень отлогую лестницу и поднялись на третий этаж. Здесь за стеклянной дверью жил глава Католической церкви – Римский Папа Лев XIII. У дверей стоял швейцар в живописном средневековом костюме, фантазии Микеланджело. За дверью дежурила рота папской гвардии. Их пропустили, но сейчас же спросили билет для аудиенции. Его не было, но Маркуччи, знавший все ходы и выходы, попросил доложить о себе монсеньору Анджели, папскому личному секретарю. Тот велел ввести обоих, и они очутились в небольшой камере, принадлежащей этому прелату.

– Знаю, – сказал он, – ваше дело. Святой отец вас сейчас примет, кардинал Парокки уже здесь и вас дожидается вместе с монсеньором асессором. По поводу вас, – сказал он Антонио, – вчера было тайное совещание Оффиции в присутствии Его святейшества.

– И что же?

– Я не могу ничего сказать. Это тайна Инквизиции, такая же глубокая, как и исповедная. Но пройдемте к Его эминенции.

И он повел их в коридор, минуя залы, в которых дожидались другие лица, получившие на это утро аудиенции, и вышли в тронную залу, где у закрытых белыми занавесями окон стояли кардинал и асессор и разговаривали.

– Вот наш раскаявшийся брат, – сказал Дженари.

Анджели прошел во внутренние покои и тотчас же вернулся с дежурным камергером в лиловой сутане, который с поклоном попросил кардинала войти. Через несколько минут тот же камергер вызвал асессора.

Прошло мучительных десять минут. Антонио слышал, как у него билось сердце. Наконец открылась дверь, и камергер ввел его и Маркуччи к Папе. Пройдя в маленькую переднюю, камергер открыл дверь в кабинет Его святейшества и доложил: «Падре Маркуччи, синьор Делла-Кампо» и пропустил их.

Войдя, Маркуччи сделал коленопреклонение перед Святым отцом, сидевшим на маленьком троне у стены. Антонио же, будучи каноником, не сделал коленопреклонения, а по привычке хотел пройти прямо, но его удержал Маркуччи. Он спохватился и, смешавшись, сразу опустился на оба колена.

– Venga qui, venga qui![22]22
  Venga qui, venga qui! – Иди сюда, иди сюда! (ит.). (Прим. автора).


[Закрыть] – крикнул Папа.

Он поднялся и, подойдя к Папе, снова опустился на колени.

– Дитя мое, – сказал престарелый Папа, – ты искренне каешься?

– Да, Святой отец.

– Останешься верным до самой смерти?

– Да, Святой отец.

– Говори, в чем ты каешься, при всех! Я сам хочу выслушать твою исповедь.

XX

Тогда коленопреклоненный грешник стал в последовательном порядке каяться в своих грехах. Он сознавался в таких ужасах, которым нет названия на человеческом языке. Казалось, не было греха, которого он не совершил. Все присутствовавшие стали на колени и тихо молились. Папа сидел и слушал. Грешник перечислял грехи за грехами. Наконец, он остановился.

– Все?

– Нет, Святой отец, есть еще грех, который я могу сказать только Вашему святейшеству.

– Говори тихо, они не слышат.

– О, Святой отец, грех, который меня более всего мучает, следующий: моя больная жена лежала в бреду. Придя в себя, она попросила пить. Мне было лень встать с теплой кровати, и я сделал вид, что не слышал ее просьбы. Она снова забылась бредом, а на другой день умерла.

Лев XIII, выслушав это признание, спокойно вынул табакерку, взял щепотку табаку, понюхал, спрятал табакерку, обтер пальцы платком, смахнул крошки табака с белой сутаны и произнес:

– Дитя мое, не о том скорбь, что твоя подруга умерла без воды, а о том, что она умерла без покаяния.

– О, она каялась, но я к ней не допустил священника.

– Это поважнее. Ей ее покаяние зачтется, а тебе вот мой приговор: ты проведешь шесть месяцев в монастыре, исполняя устав и постясь среду, пятницу и субботу. Отпущение я тебе дам по истечении этого срока. А пока даю тебе мое благословенье. Читай ежедневно семь покаянных псалмов и присутствуй на трех обеднях. А я за тебя сам помолюсь, чтобы милосердный Бог простил тебе все твои ужасные грехи. Иди с миром.

Как он вышел от Папы, как он подымался к кардиналу Рамполли, статс-секретарю, как его отвезли в монастырь, он не помнил. Он пришел в себя только тогда, когда очутился на самом верхнем этаже монастыря Святых Иоанна и Павла, в душной келье под раскаленной железной крышей, с окном на глубокий каменный двор, залитый знойными лучами солнца. Исповедь его не удовлетворила, Папа его не успокоил.

Он пошел к двери – надпись: «Выходить без разрешения настоятеля воспрещается».

Подошел к окну – надпись: «Подходить и смотреть в окно воспрещается».

Подошел к кровати – надпись: «Садиться днем на постель воспрещается».

Он чувствовал, что голова его горит; он подошел к умывальнику освежиться: и графин и рукомойник были пустые, совершенно сухие. Ему стало казаться, что он сходит с ума, и он подумал: «Не лучше ли прекратить эту страшную душевную и телесную муку, выбросившись с десятисаженной высоты на каменные плиты внутреннего двора?..»

XXI

Мы оставили Дюпона, Дюваля и Жанну на яхте в Генуэзском заливе в полной власти двух разбойников, задавшихся целью похитить секрет и уничтожить бесследно его обладателей.

Ради первой цели друзей окружили самым большим вниманием и предупредительностью. Оставляли их одних, но следили за ними и подслушивали их разговоры. На вопрос: «Куда едет судно?» был ответ, что едут в Ниццу, согласно желанию господина Дюваля, которому необходимо вернуться в полк. После этого судно войдет в полное распоряжение господина Дюпона.

Этот великодушный акт совершенно усыпил все подозрения наших друзей, так что они перед сном, не зная, что их подслушивают, заговорили, наконец, о том, что так интересовало их хозяев. Начал Дюваль:

– Ты знаешь, Анри, что твоя машина в Генуе?

– Как в Генуе?! Она здесь, на яхте, так же как и бумаги, ее касающиеся. Теперь они в полной безопасности. Высадив тебя и Жанну в Ницце, я возвращусь с нашими новыми знакомыми в Италию и буду продолжать свои занятия. Вы можете ко мне приехать, я вам дам знать, где остановлюсь и устрою свою резиденцию.

– Ясно, что секрет никому еще не известен, – сказал один из подслушивающих их другому. – Мне кажется, нам было бы безопаснее отпустить Дюваля и Жанну, а затем, уйдя в море, покончить с инженером и завладеть его тайной. Что могут сделать его друзья без планов? К тому же, Дюваль не инженер и не сумеет построить такой машины.

– Ты забываешь, – сказал Лебюфон, – что эти двое нас знают, уже раз заподозрили наши чувства, и в случае исчезновения их друга могут доставить нам немало хлопот.

– Значит, по-твоему?..

– Покончить со всеми тремя.

– Когда?

– Сегодня же ночью.

– Как?

– Выбросив их за борт по очереди, начиная с инженера.

– Будет исполнено.

Заговорщики не подозревали, что они могут быть услышаны. Чуткий слух Жанны уловил их шепот, и прежнее недоверие к ним у нее вернулось.

Приложив ухо к перегородке, она так же хорошо их слышала, как они минуту перед тем ее собеседников. Дав этим знак рукой, чтобы они замолчали, она продолжала подслушивать и вникала во все подробности адского замысла. Тогда она шепотом на ухо передала обоим друзьям об опасности. Они стали слушать, и скоро и им не осталось никакого сомнения в надвигавшейся опасности.

Дюпон был человек энергичный, он немедленно составил план бегства: они спустят кормовую шлюпку и по канату спустятся в нее сами. Необходимо отвлечь внимание команды и хозяев судна. Он будет демонстрировать свою машину, а Дюваль подготовит побег. С этой целью он вышел и постучался в каюту де Коржака. Тот удивился.

– Мосье де Коржак, я вам так много обязан, что хочу вас отблагодарить. Позвольте мне сообщить вам и вашему другу тайну моей машины и предоставить в ваше распоряжение ее план.

У де Коржака мелькнула мысль: «Меня научат пользоваться этой ужасной машиной!»

Он тотчас же велел принести ее в кают-компанию, и под руководством Дюпона команда принялась ее собирать. Корма и вся палуба до боковых фонарей оказалась пустынной. Дюваль спустил на воду шлюпку, а в другой пробил дно. Жанна успела принести кое-что из провизии. Тем временем, Анри вычислил положение судна по капитанской карте и убедился, что они находятся вблизи Лигурийского берега. Затем, когда инструмент был собран, его соединили проводами с судовой электродинамической машиной и Анри направил <его> на крюйт-камеру[23]23
  …крюйт-камеру – Крюйт-камера, от голл. kruit-kamer (устар.) – корабельное помещение для хранения пороха и сигнальных ракет.


[Закрыть].

– Теперь, – сказал он Лебюфону, – я пойду позову моих друзей, чтобы они пришли посмотреть на машину. Вы же ни в каком случае не подходите к ней, а то может случиться несчастье, какое случилось со мной в Тулоне. Лучше всего, не трогайтесь с места, я сейчас возвращусь.

– Скорее, скорее в лодку!

Первым бросился Дюваль, затем по канату спустилась Жанна, затем Анри. Когда все они очутились в лодке, Дюваль перерубил канат, они взялись за весла и по компасу направились к берегу. Едва они отошли на расстояние кабельтова от яхты, на ней сверкнуло пламя, и послышался страшный взрыв.

– Что это? – спросила Жанна.

– Я завел часовой механизм так, чтобы через десять минут последовал взрыв порохового юта. Пираты погибли, а мы с помощью Божьей спаслись!

XXII

Командир яхты «Ла-Стелла» и его друг, окруженные командой судна, стояли перед неизвестным аппаратом и недоумевали, что именно хочет проделать инженер.

Они знали, что инструмент должен что-то взорвать. Вероятно, вернувшись, Дюпон им скажет, в чем будет состоять опыт. Они уже спросили о том, будет ли грозить опасность континенту, но он их успокоил словами: «Никакому континенту, никакому острову опасность не угрожает».

Минуты шли за минутами. Дюпон не возвращался. Разговоры смолкли, команда притаилась: стало необычайно тихо. До слуха присутствующих донеслось слабое тиканье часового механизма. Всем стало как-то жутко. Инженер все не возвращался. Тогда Лебюфон воскликнул:

– Что же это значит?! Вот уже около десяти минут, как он вышел! Отыскать его!

Прошла еще одна томительная минута. Посланный вернулся.

– Их нет, капитан! Они бежали на шлюпке.

Тут все бросились на палубу, совершенно забыв о страшном механизме. Сомнения не было: «гости» бежали.

– Скорее за ними в погоню! Осветить местность электричеством! Живо!

Три матроса спустили шлюпку, к ним присоединился Лебюфон.

Не успела шлюпка коснуться воды, как весь корабль содрогнулся и последовал страшный взрыв: в трюме оказалось громадное количество взрывчатого материала. Вся яхта запылала со всех концов, появилась течь. Между огнем и водой беспомощно метались люди. В лодку прыгнули еще два матроса. Отделившись от яхты, шлюпка стала тонуть. Лебюфон с матросами после оцепенения первого момента подумали о своей собственной судьбе и стали выкачивать воду, которая все прибывала. Наконец заметили, что дно прорублено.

– Скорее заделать отверстие!

Сорвав с себя одежду, Лебюфон сам стал конопатить ею дыру. Течь уменьшилась. Они, ободренные, с новым жаром принялись выкачивать воду. Благодаря тихой погоде, это было сравнительно легко.

– Ну, теперь мы спасены, – сказал Лебюфон, – только бы продержаться до утра, а там до берега недалеко. Был бы компас, мы бы могли сейчас же направиться к берегу, но, к несчастью, его у нас нет.

В это время лодку стали окружать утопающие товарищи с «Ла-Стеллы». Они хватались за борта, за весла, так что шлюпка стала погружаться и одним бортом сразу зачерпнула большое количество воды.

– Не пускать никого, не то мы сами погибнем! – крикнул Лебюфон.

Началась отвратительная сцена борьбы за существование при слабом свете. Утопающие цеплялись и старались влезть. Спасенные их отбивали веслами, разжимали их пальцы и сталкивали в море. То один, то другой, с раскроенными черепами, исчезали в пучине.

Наконец остался только один. Лодка продолжала тонуть. Скомандовав приняться энергично за выкачивание воды, Лебюфон сам схватил весло и разбил череп утопающему; тот крикнул и погрузился в море. Лебюфон узнал этот голос: он убил своего друга, а матросы убили своего капитана…

Где-то вдали блеснул свет маяка. Лебюфон узнал генуэзскую «Лактерну» и, ориентируясь ею, направил шлюпку к берегу. Выкачав воду и поплотнее заделав течь, все четверо приналегли на весла. Через какие-нибудь два часа лодка была у берега и врезалась в песок. Эти люди были спасены, спасены ценой братоубийства…

Тем временем, почти у того же места к берегу с большими усилиями пристала другая шлюпка с нашими друзьями. Захватив пожитки, они спокойно поднялись на берег и направились на свет огонька ближайшего дома, который оказался остерией. Несмотря на поздний час, там не спали, и наши мореплаватели были приняты довольно радушно, в особенности, когда Дюваль предложил им в задаток золотой. Им была отведена лучшая комната; сделали глинтвейн, который их подкрепил и согрел. На их просьбу, нельзя ли для дамы дать другую комнату, хозяева заявили, что, к несчастью, сделать этого не могут, так как другой свободной комнаты не имеется.

– Но если синьора желает поместиться вместе с другой дамой, то это можно устроить, если только та дама согласится.

Дама не спала. Ее спросили, она дала согласие, и Жанна перешла к ней.

– Мое дорогое дитя, – сказала дама, – вы не обращайте на меня внимания. Я буду продолжать свою молитву, я монахиня…

– Вы кармелитка?

– Да.

– Вы сестра Анри? Я вас узнала по голосу.

– Так вы – Жанна?

И обе женщины заключили друг друга в объятья.

– А Анри?

– Он здесь, рядом, с Дювалем, мы все живы и невредимы.