Текст книги "Тот, кто называл себя О.Генри"

Автор книги: Николай Внуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Нет, нет, сэр! Подтяжек не нужно. У меня в доме нет мужчин.

– Тогда, мадам, я могу предложить вам собачьи ошейники из прекрасной кожи. На какое угодно животное, ма дам. На болонку, на шпица, на дога. Учтите, что по специальному вашему желанию наша фирма прикрепляет к ошейнику серебряную пластинку, на которой можно выгравировать имя вашей любимой…

– Нет, нет, сэр! У меня в доме нет собак!

– Ага, тетка! Вот это-то мне и нужно было узнать. А теперь, старая карга, выставляй на стол лучшее, что у тебя есть, да поворачивайся поживее, ибо каждая минута промедления отразится на твоем здоровье…»

Билл захлопнул блокнот.

Атол засмеялась, но через минуту сделалась серьезной.

– Это… необычно. Я даже не знаю, что сказать. В первый раз слышу такое.

Ну, а вообще… понравилось?

Не знаю, дорогой.

Билл сунул блокнот в карман.

– Спасибо, Дэл. Это лучше, чем сказать, что получилось хорошо.

В другой раз, когда разговор зашел о книгах, он сказал:

– Видишь ли, Дэл, почти все писатели препарируют души своих героев. Как мясники. Засучивают рукава, берут в руки нож и начинают резать. Выворачивают наизнанку совесть, копаются в жилках чувств, вскрывают нарывы пороков… Потом все это заспиртовывается сюжетом и выставляется для всеобщего обозрения в музее беллетристической патологии. Честно скажу, мне это не по душе. Иногда мне кажется, что это не книги, а сборники сплетен о других людях. А писатели – бесстыдные сплетники, которые в погоне за психоанализом влезают в постели, в тела и в души своих несчастных героев, и потом доказывают, что человек пал или погиб из-за того, что вот в такой-то момент в душе у него произошло то-то и то-то. Если у меня будет получаться, я пойду по другой тропе. Я покажу, что не может быть побежденных в жизни, если у человека есть желание победить. Мои герои будут простыми веселыми парнями без всяких психологических выкрутасов. Я не хочу быть мясником.

Однако он мог только мечтать. Служба и домашние дела съедали все время. Те жалкие два часа, которые оставались между ужином и сном, он не мог использовать, как хотел. Ход мыслей, четкий и быстрый днем, к вечеру замедлялся. Мысли едва плелись, спотыкались, отвлекались в сторону чепухой. Он мог делать только наброски.

Он скоро понял, что стоит на развилке: или семья и работа в банке, или занятие литературой и семья. Третьего выхода не было. Но и второй непрочен. Скетчами и юморесками семью не прокормишь. Надо иметь имя и писать хорошие вещи, чтобы получать хорошие деньги. А для того, чтобы завоевать имя, надо выйти на сцену уже готовым рассказчиком. Надо учиться. В конечном итоге талант – это тяжелая работа, потная работа, как у землекопа.

Он чувствовал, что сможет писать лучше других. Но не сразу. Сразу, наверное, ничего не получится. Нужно набить руку. Выработать стиль. Найти самого себя.

А пока о писательстве надо забыть.

Забыть ради маленькой Маргарэт. Ради Атол. Ради скромного благополучия в четырехкомнатном коттедже на Одиннадцатой Западной улице.

Два лета подряд он гостил на новом ранчо Холлов, на берегу Колорадо. Он снова жил на ковбойских станах, помогал братьям стричь овец, учил Атол ездить верхом, клеймил бычков-двухлеток, уходил с Маргарэт далеко в прерию, и они вместе наблюдали за кругами степных орлов, собирали цветы, наслаждались ветром, солнечным теплом и простором земли.

Он любил наведываться в ковбойские лагеря чужих ранчо. Подъезжал в сумерках на огонек костра, стреноживал коня, здоровался с хозяевами и усаживался где-нибудь в сторонке. Сначала его появление вызывало недоверие. Разговор не клеился или переходил на общие предметы. Исчезала задушевная интимность. Парни в широкополых войлочных шляпах смущались и не знали, как держать себя в присутствии постороннего.

Но скоро к нему привыкли. Он стал своим человеком у любого костра. Он получил возможность наслаждаться наивными рассказами пастухов, хлестким «гризером», грубоватым юмором людей, привыкших к седлу больше, чем к стулу.

Теперь он видел ковбоев по-другому, чем пять лет назад. Это были не романтики и не искатели приключений. Он видел простых крестьянских парней, слетевшихся в Техас со всего света, надеявшихся на свою долю удачи, слепо уверовавших в Великую Американскую Мечту. Добродушные, веселые, по-мальчи-шески отчаянные пареньки из Ирландии, Швеции и Германии. Они верили горячо и истово. Считали себя стопроцентными американцами. И не замечали, что на чужбине остаются такими же бедняками, какими были на родине. Впрочем, иногда Великий Американский Путь не казался им таким уж гладким. Тогда за бахвальством Билл угадывал смятение. Наигранный смех нередко прикрывал тоску. Злоба прорывалась выстрелами из длинноствольных кольтов.

В город Билл возвращался нагруженный впечатлениями, идеями, планами. Он хотел бы написать о жизни каждого встречного. О мужестве. О товариществе. О том, как человек ищет, ошибается и не находит, а если и находит, то очень скоро разочаровывается.

Но вместо стола и стопы бумаги его поджидала холодная глыба сейфа, отгороженная от людей блестящим бронзовым частоколом.

И вдруг подворачивается газетка. Называется она «Роллинг Стоун» – «Катящийся камень». Ее можно купить всего за двести пятьдесят долларов. Она без подписчиков и без сотрудников. Она дышит на ладан, потому что ее владелец увлекся биржевой игрой и охладел к предприятию.

Но если дело повести с умом, если превратить «Роллинг Стоун» в юмористический листок, да такой, чтобы читатели, купив первый номер, захотели купить второй, дело можно поставить на ноги. Один-два номера уйдут на покрытие накладных расходов, а когда газетка начнет давать прибыль, можно увеличить ее объем, поднять тираж, объявить подписку и… и…

Мысли сбивали одна другую. Билл бежал по улице, придерживая разлетавшиеся полы пиджака. Он ворвался в дом, распахнул дверь в детскую, крикнул жене:

– Дэл! Я покупаю! Немедленно!

– Что покупаешь? – испугалась Атол.

– Я покупаю газету, Дэл. Я покупаю «Роллинг Стоун». Двести пятьдесят долларов. За право издания. Это недорого. Это почти даром.

– Но у нас дома нет и пятидесяти долларов, Билли, – вздохнула Атол.

– Я займу, Дэл. Я куплю ее не один. Я найду компаньонов. Каждый внесет свой пай. Мы будем работать сообща. На равных правах.

Атол удалось уговорить. На это потребовался час.

– Но кто же войдет с тобой в пай? – спросила она. Билл задумался.

– Для этого нужны ребята, которые заинтересуются делом. Хайлер… Хайлер не подойдет, он коммерсант. Он может быть отличным коммивояжером, но не газетчиком. Лонг? Работа со словом для него будет равносильна пытке. Он неусидчив, ветренен. У Эдмондсона семья. Он никогда не пойдет на риск. Он будет придерживаться только одной линии всю жизнь. Эдмондсон отпадает.

– У тебя тоже семья, – вставила Атол.

Билл осекся, побледнел, опустил голову. С минуту оба сидели молча.

Потом Атол встала, подошла к мужу и обняла его плечи.

– Прости меня, Билли… Я тебе верю. Глаза у него вспыхнули.

– Я поставлю газету на ноги, Дэл! Клянусь, это будет самое популярное издание в Остине.

Сейчас, когда цель была на расстоянии протянутой руки, он мог поклясться, что это будет популярнейшая американская газета.

На другой день он переговорил с чертежником Германом Пресслером и землемером Вильямом Бучем из земельной конторы. По его мнению, это были самые подходящие компаньоны. Пресслер писал стихи и неплохо рисовал. Буч мог совмещать обязанности администратора и корректора.

Каждый из них согласился рискнуть семьюдесятью пятью долларами. Кроме того, работу ни Билл, ни они решили не бросать. По крайней мере, до тех пор, пока все не наладится.

Через два дня Билл юридически оформил сделку. Через полчаса после уплаты в присутствии нотариуса двухсот пятидесяти долларов наличными он стал редактором и совладельцем «Катящегося камня».

Первый номер газеты под руководством нового редактора вышел 5 марта 1894 года.

Билл держал в руках только что полученный из типографии, еще попахивающий скипидаром, которым разводят черную типографскую краску, двухполосный лист и внимательно рассматривал его.

Лучше этого листка сейчас для него не было ничего во всем штате. Великолепный скетч «Бексарское дело № 2692» на первой полосе. Городское происшествие. Стихотворение. Карикатура. На обороте – светская хроника, несколько рекламных объявлений, фельетон, написанный Вильямом – лучшего фельетона он не читал ни в одной газете.

В комнату заглянул Буч.

– Ну как?

– В продажу! – сказал Билл.

– Первый тираж они решили сделать небольшим – тысячу листов. Это была проба.

С десяток мальчишек ожидало газету у входа в редакцию. Буч вручил каждому по сотне экземпляров.

До полуночи Билл сидел за своим столом, как генерал, принимая донесения с поля сражения. Один за одним мальчишки входили в комнату, выкладывали деньги, и, получив свой никель, исчезали. Десять минут первого пришел последний. Билл подсчитал общую выручку. Сорок два доллара.

Ему хотелось поговорить, и он задержал разносчика.

– Дело шло хорошо? – спросил он мальчишку.

– Да, сэр, неплохо.

– Покупают газету?

– Берут, – сказал мальчишка.

А ты видел, читают ли ее?

– Читают.

– Смеются?

Мальчишка признался, что не видел ни одного смеющегося.

– Они, наверное, потом смеются, – предположил он.

– Ну, спасибо, – сказал Билл. – Вот тебе еще двадцать центов.

Завтра приходить?

– Нет, – сказал Билл. – Наша газета выходит не каждый день. Придешь во вторник. И другие пусть тоже при ходят.

Второй тираж Билл тоже сделал в тысячу листов. Так посоветовал ему Эд Мак-Леан, один из сотрудников, оставшийся от старого редактора. В выпуске обоих номеров Билл целиком полагался на опыт Мак-Леана.

– Это нужно для сравнения, – сказал Мак-Леан. – По первому тиражу еще нельзя судить, нравится газета читателю или нет. Надо сделать два одинаковых тиража и посмотреть, какой из них разошелся быстрее.

Второй тираж разошелся с такой же скоростью, как и первый.

Оба выпуска сожрали почти всю выручку от продажи. Двадцать долларов уплачено за бумагу, пятьдесят – рабочим типографии за набор и печать, пятнадцать за аренду редакционного помещения. На долю сотрудников не осталось ничего.

– Давайте попробуем третий выпуск дать тоже в тысячу листов, – предложил осторожный Мак-Леан.

Билл запротестовал:

– Ни в коем случае! Если дальше так пойдет, мы залезем в долги, с которыми нам не расплатиться.

Он установил третий выпуск в шесть тысяч листов.

Мак Леан пожал плечами, но спорить не стал.

Редакция начала подготавливать номер.

Отныне день распределялся так: с десяти утра до шести вечера Билл сидел в бронзовой кассовой клетке, а с восьми до двенадцати – за редакционным столом, обрабатывая материалы, отдавая распоряжения и просматривая подшивки старых газет. Он с нетерпением ожидал того момента, когда можно будет навсегда покончить с банком и навсегда отдать себя новому делу. Он заразил своим энтузиазмом Атол. Однажды она гордо ввела его в маленькую комнату за кухней, которая раньше служила кладовой. На шестидесяти квадратных футах Атол ухитрилась создать полное подобие солидного рабочего кабинета. Стол, два стула, пепельница, ваза с цветами, коричневый блокнот, чернильница и набор карандашей – все было тут.

– И еще тишина в придачу, – сказала Атол. – Сюда ни чего не слышно. Это самая тихая комната в доме.

Билл молча поцеловал жену.

Черт возьми, разве будущее не прекрасно?

По утрам, приходя в банк, он всегда пересчитывал наличность в кассе.

В июле он, как обычно, открыл сейф и сразу заметил, что в денежном ящике не все в порядке. Бандероли кредиток были переложены с места на место. Он быстро пересчитал их. Все налицо. Пересчитал ассигнации, лежащие отдельно. Не хватало ста долларов.

Он закрыл сейф и бросился в кабинет управляющего.

Безукоризненно одетый джентльмен предложил ему стул.

– Не волнуйтесь, мистер Портер. Ради бога, не волнуйтесь, – сказал он. – Я должен принести вам свои извинения и сожалею, что не сделал этого сразу, как только вы пришли на работу. Я должен был оставить расписку на эту сотню, но у меня не было времени.

Он рассказал, что ему срочно надо было съездить ночным экспрессом в Хьюстон, а денег под руками не оказалось. Тогда он открыл сейф и взял сто долларов.

– Надеюсь, вы меня извините, Портер, – с улыбкой сказал управляющий. – В следующий раз я обязательно буду оставлять расписку. А вы, по крайней мере, будете знать, кто мог открыть сейф. Ведь ключи от него только и есть у вас и у меня. Фактически мы – хозяева банка.

Он вынул бумажник и подал Биллу стодолларовую бумажку.

Третий номер «Катящегося камня» вышел в конце июня. Он был весь выпущен в долг. Целый день, с десяти утра до десяти вечера, Билл провел как в чаду. Это было похоже на игру в карты – он объявил ставку и сделал первый ход; теперь оставалось ждать, какой картой ответит читатель.

Газеты – двадцать пять пачек по сто экземпляров – лежали в редакции. Пятнадцать пачек унесли мальчишки Билл ждал, когда они возвратятся за второй партией. Он сидел за столом и смотрел на Мак-Леана. Мак-Леан в десятый раз зажигал свою сигару.

– Как вы думаете, Эд, разойдется тираж, или…

– Я ничего не думаю, – ворчливо отозвался Мак-Леан. – Сейчас думают читатели, которые покупают газету.

– В восемь часов пришел первый разносчик и выложил на стол перед Биллом семь с половиной долларов.

– Покупают? – спросил Билл.

– Берут, – ответил мальчишка.

– Возьми еще пачку, – сказал Мак-Леан.

– Разносчик взял газеты и исчез за дверью.

– Я думаю… – начал Билл.

– Думать будем, когда вернется последний парень, – отрезал Мак-Леан.

К девяти часам пришли еще двое.

В углу оставалось двадцать две пачки.

Ожидание становилось невыносимым. Билл готов был сам схватить связку газет и побежать по улице, предлагая «Катящийся камень» каждому встречному.

Он не выдержал наконец. Поднялся, взял со стола шляпу и сказал Мак-Леану:

– Пойду проветрюсь немного.

На Четырнадцатой Западной разносчиков не было видно. Он свернул на Пекан-стрит.

Мальчишка стоял в гуще пешеходов и кричал во всю ширь своих легких:

– «Роллинг Стоун»! Самая смешная газета в Остине! Купите «Роллинг Стоун»!

Билл увидел, как один из прохожих остановился и взял у разносчика номер. Мальчишка стремительно отсчитал сдачу и заорал пуще прежнего:

– «Роллинг Стоун»! Пикантные анекдоты! Много смеха! Купите «Роллинг Стоун»!

Билл возвратился в редакцию, швырнул на стол шляпу, вытер платком лицо, закурил.

– Вы знаете, как они называют газету, Эд? – сказал он Мак-Леану. – Сборником пикантных анекдотов. Пикантные, слышите? Откуда они знают это слово, а?

– Не все ли равно? – проворчал Мак-Леан. – Пусть кричат что угодно. Пусть называют «Катящийся камень» самым гнусным изданием на Юго-Западе, а нас – самой отъявленной шайкой бандитов, лишь бы газету покупали.

Он зажег сигару, несколько раз затянулся и взялся за ручку двери:

– Пойду тоже пройдусь немного.

К одиннадцати часам разошлись две тысячи листов. Билл взял со стола доллар и подбросил его вверх:

– Если орел, то…

Доллар, звякнув, лег женской головкой вверх.

– Что? – спросил Мак-Леан.

– У меня всегда получается решка, – сказал Билл.

В половине двенадцатого пришли разносчики и бросили в угол непроданные газеты.

В половине первого Билл сосчитал выручку. Она составляла сто три доллара пятнадцать центов. Только-только покрыть долги.

Мак-Леан бросил окурок сигары в угол и ушел не попрощавшись.

Билл закрыл дверь редакции на ключ и направился в ближайший ночной бар. Он выбрал укромный столик, заказал виски и погрузился в раздумье.

Полчаса сидел он, глядя перед собой и не видя стакана. Потом встрепенулся, выпил и заказал еще. После третьего стакана он расхохотался:

– Слышь, Майк, а ведь я хотел стать предпринимателем.

– Меня зовут Рэгзи, – сказал официант.

– Отлично, Рэгзи, – сказал Билл. – Так слышишь, я хо тел стать предпринимателем.

– Хорошее дело, сэр, – сказал официант. – Хорошее дело.

– Из меня не получилось предпринимателя, – горько сказал Билл.

– Я вам очень сочувствую, сэр, – сказал официант.

– Мне не повезло, друг, – сказал Билл. Но официант уже ушел к другим столикам.

Он долго сидел в баре, пытаясь понять, что произошло. Он остался без денег. Но не это главное.

Неужели все, что он написал, неинтересно читать? Он жил для этого. Он мучился этим. Пресслер и Вильям Буч, Атол и даже этот арифмометр Гарри Питер Роч хохотали над его скетчами. Почему же двадцать пачек «Роллинг Стоун» грудой никому не нужной бумаги лежат в углу?

– Хотел стать предпринимателем… – повторил он и пьяно засмеялся.

Но, черт подери, в чем он ошибся? Ведь он просмотрел огромное количество других газет, изучил, как они сделаны. «Катящийся камень» не хуже. Пожалуй, лучше других. «Катящийся камень» никого не затрагивал в частности. Не занимался политикой, как, например, «Трут». Не ввязывался в светские скандалы. Не занимался сплетнями, подобно «Хьюстон Пост». В «Катящемся камне» Билл просто зубоскалил над тем, что на каждом шагу встречается в жизни. Над глупостью людской. Над самодовольством, тщеславием, суеверием, слепотой, мелочностью и нахальством. Никакой критики. Только смех, адресованный всем сразу. И вот, на тебе! Газета не пошла. Неужели люди разучились смеяться? Да нет же! Смеются. Тут дело в чем-то другом.

– В чем ошибка? – спросил он пустой стакан. Стакан промолчал.

– Ты такой же осел, как и все, – пробормотал Билл и хватил стакан об пол.

Он пришел домой далеко за полночь.

Раздеваясь, спрашивал башмаки, рубашку, запонки:

В чем я ошибся?

– Мистер Портер, – сказал на следующий день президент банка Сэмюэл Годвин. – Сегодня к вам придет некий Джон Элам Бойер. Это крупный скотовод и наш давнишний почетный клиент. Сейчас он находится в стеснительных обстоятельствах. Ему нужны деньги. Вы ему выдадите три тысячи долларов. Векселя не нужно. Он оставит вам расписку об уплате долга по первому требованию. Этого вполне достаточно. Мы очень давно ведем дела с Бойером и избегаем официальности.

– Простите, мистер Годвин, – сказал Билл. – Вы хотите сказать, что эта сумма нигде не будет проведена?

– Да, вы правильно меня поняли, – сказал президент.

– Но если нагрянет ревизия. – начал Билл.

– Это исключено, – сказал президент. – Вам не о чем беспокоиться. Всю ответственность мы берем на себя. Слово джентльмена. Кроме того, у вас в кассе будет расписка.

Что ж, в конце концов, за время работы в банке Билл не видел от президента и управляющего ничего, кроме хорошего. Они сделали его кассиром. Они давали ему трехнедельные отпуска. На рождество они приготовили ему великолепный подарок – золотые карманные часы с монограммой и, кроме того, узкий изящный конверт, в котором лежали поздравление и пятидесятидолларовая кредитка. Разве можно было не доверять таким людям?

– Хорошо, – сказал Билл. – Я выдам деньги.

После своей первой неудачи с газетой он теперь проводил вечера в читальне городской библиотеки. Снова и снова просматривал юмористические газеты и журналы, сравнивал их с «Катящимся камнем» и пытался понять свою ошибку. Он видел, что другие издания помещают материалы куда слабее тех, что он сумел выловить из гущи городской жизни. И меж тем они существовали. И не только существовали, но даже процветали. У некоторых рос тираж. Некоторые увеличивали количество полос в выпуске. В конце года все помещали специальный отрезной бланк для подписчиков. У них были подписчики!

Перелистав сотни чужих изданий, он пришел к двум выводам. Первое: что смех надо направить на вполне определенные объекты, а не резать всех сразу и без разбора. Психология смеющихся не сложна – люди не любят смеяться над самими собой, зато весьма охотно зубоскалят над ближним. Ведь обычно, делая промахи, люди злятся, но отнюдь не хохочут над своими ошибками.

И, во-вторых, если уж смеяться над кем-нибудь, то смеяться в полную силу.

Приняв эти положения за основные, он начал готовить к печати четвертый номер «Катящегося камня».

– Я поставлю «Катящийся камень» на ноги!

Он говорил это Мак-Леану, он повторял это Атол, Пресслеру, Бучу. Эти слова стали для него вечерней и утренней молитвой.

– Я сделаю «Роллинг Стоун» популярной газетой. Но для этого нужны деньги. Всего сто долларов, чтобы купить бумагу и заплатить наборщикам..

Шестьдесят долларов пожертвовал Эд Мак-Леан. Тридцать внесли Буч и Пресслер. Десять нашлось у Атол. Она припрятала их к рождеству, чтобы купить подарки мужу и Маргарэт. Она рассчитывала, что останется и на рождественскую индейку для семейного ужина. Но деньги оказались необходимы для покупки бумаги.

Атол с тоской наблюдала за мужем. Он изменился. Раньше он веселил и развлекал знакомых. Нянчился с маленькой Маргарэт. Приходил домой бодрым, радостным. Теперь все кончилось. Тщетно она дожидалась от него шуток. Он стал мрачен. Он уже не делился с ней своими планами на будущее. Щеки его втянулись. От него частенько попахивало спиртным. И все это произошло за какие-нибудь два месяца.

Но, несмотря ни на что, верила – и никто не мог убедить ее в противном – что газета пойдет, что имя Билл Портер будет не менее популярно, чем имя Марк Твен, что все утрясется, устроится.

Позже он отплатил ей, как мог, за всю теплоту и нежность. Он написал хороший и грустный рассказ «Дары волхвов», в котором называл Атол так, как любил называть – Дэл. Но Атол не довелось прочитать этот рассказ.

Четвертый номер «Катящегося камня» родился в ноябре. Это была решающая ставка. Билл предполагал: если тираж разойдется, можно бросить работу в банке и навсегда посвятить себя делу, которое больше всего ему по душе.

Если же судьба вновь повернется к нему спиной, то искать в жизни больше нечего. Значит, он не умеет писать. Значит, самое подходящее для него место – кассовая клетка, а самый лучший собеседник – равнодушная стальная коробка сейфа.

Тираж не разошелся.

Хмурые мальчишки приносили в редакцию пачки газет, сваливали их в угол и исчезали навсегда. Они даже не требовали платы за целый день беготни по улицам. Просто говорили:

– Плохо покупают. И хлопали дверью.

Эд Мак-Леан сидел за столом, далеко вытянув ноги, засунув кулаки в карманы брюк.

Билл попросил у него сигару и выкурил ее до конца. Буч и Пресслер о чем-то беседовали у окна. Билл знал, что они уже не верят в дело.

Последняя пачка «Катящегося камня» упала в угол.

– Не идет, – сказал разносчик. – Зря время потерял.

Всего пять штук и купили. Вот «Хьюстон Пост» – это другое дело.

Хлопнула дверь.

Билл подошел к столу. Жалкая кучка меди лежала перед Мак-Леаном. Четыре доллара восемьдесят центов. Билл потер ладонью лоб.

– Друзья, – сказал он. – Вот и конец. Простите, что я втянул вас в эту историю. Вы проиграли по одной ставке. Вы ставили деньги и проиграли их. Я ставил деньги и надежды. Ставки биты. Завтра я отказываюсь от аренды этой комнаты. Видимо, во мне нет того, что необходимо для бизнеса. Благодарю вас за время, которое вы мне дарили.

Буч и Пресслер пожали Биллу руку и ушли.

– А почему бы вам, Портер, в самом деле не попробовать в «Хьюстон Пост»? Вы можете писать. Я это прекрасно вижу, – сказал Мак-Леан. – Газету вы не умеете вести. Зато писать…

– Нет, Эд. Хватит фантазий. Я не умею писать как надо. Людям не нравится то, что я пишу. Значит, я не умею писать.

– Глупости! – воскликнул Мак-Леан. – Вы что же, хотите приспособить свое перо под вкусы публики? Чушь! Надо, чтобы публика приспосабливалась к вашему стилю!

– Как видите, она не сумела приспособиться, – устало произнес Билл.

Надо писать еще, еще и еще. В конце концов, вы приучите их к своему голосу, к своим шуткам, к своей манере.

– А кто меня будет печатать?

– О черт! В Америке сто журналов и пятьсот газет. Стучитесь в любую дверь, Портер. Стучитесь, и вам откроют.

– Нет, – сказал Билл. – Хватит.

– Как знаете, – пожал плечами Мак-Леан. – Я завтра уезжаю. У меня забронировано местечко в «Хьюстон Пост». У старика Джонсона всегда найдется для меня двадцать пять долларов. И для вас бы нашлось.

– Нет, – сказал Билл. – У меня семья, Эд. Редактора из меня не получилось. Так пусть хоть получится хороший муж и хороший отец.

Итак, четыре доллара восемьдесят центов. Это был доход, который принес ему «Катящийся камень». Четыре доллара восемьдесят центов. А он мечтал о сотнях долларов, об отрезных талонах для подписчиков, о четырех полосах, о редакторском столе, заваленном оттисками гранок и письмами…

Однажды в банке появился невзрачный человек с бледным лицом, в очках с толстыми стеклами и с большим коричневым портфелем под мышкой. До открытия банка оставалось еще полчаса, но все служащие были уже на местах и готовились к началу операций. Для бледнолицего, видимо, это было привычным зрелищем. Он на мгновенье остановился у входа в операционный зал, бросил на все быстрый взгляд и прошел прямо к окошечку главного бухгалтера. Молча он положил на доску окошечка белую карточку, на которой было напечатано: «X. М. Уорнер. Ревизор Национальных банков».

Через пять минут главный бухгалтер представил ему по очереди всех служащих. Еще через пять минут ревизор сухим, без всякого тембра голосом произнес:

– Если позволите, я начну с кассы. И прошел в бронзовую клетку Билла.

Портер уже приготовился. Сейф был открыт и деньги разложены на конторке.

– Так. Отлично, – сказал ревизор и уселся на вертящийся стулик Билла.

Сначала он пересчитал все пачки кредиток. Потом пододвинул к себе мокрую губку и проверил каждую пачку. Билл стоял рядом и смотрел на его белые пальцы. Они работали с такой же быстротой, как у виртуоза-пианиста. Покончив с бумажками, ревизор принялся за мешочек с золотом, а затем внимательно пересчитал всю мелочь.

– Чеки! – скомандовал ревизор, и Билл подал ему пачку чеков, перехваченных бумажной полоской.

– Долговые расписки!

Билл придвинул к его рукам несколько расписок. Ревизор дотошно вчитывался в каждое слово. Удостоверившись в том, что расписка составлена по принятому образцу, он откладывал ее в сторону.

– Можете убрать, – сказал он Биллу, когда просмотрел все.

Он раскрыл свой коричневый портфель, достал записную книжку и быстро занес в нее несколько цифр.

– Касса в порядке? – спросил Билл.

– Да. Почти. Все оформлено согласно правилам, за одним исключением. Я имею в виду ссуду в три тысячи долларов с уплатой по первому требованию, выданную вами некоему Джону Эламу Бойеру. Во-первых, эта ссуда превышает ту максимальную сумму, какую вы по закону имеете право выдавать частным лицам. Во-вторых, при расписке нет ни поручительства, ни обеспечения. Таким образом, вы вдвойне нарушили правила о Национальных банках. Если я доложу об этом главному контролеру, что я обязан сделать, он, без сомнения, передаст дело в департамент юстиции – и вас привлекут к суду. Положение, как видите, очень серьезное.

– За эту ссуду поручился сам президент нашего банка мистер Сэмюэль Годвин, – сказал Билл.

– Поручительство письменное, нотариально заверенное? – спросил контролер.

– Нет, – сказал Билл.

– Устное поручительство, данное хотя бы самим президентом Соединенных Штатов – пустой звук.

– Прошу вас, мистер Уорнер, поговорите об этой расписке с президентом Годвином. Деньги выданы по его распоряжению.

– Вы не должны были выдавать деньги ни по чьему распоряжению. Вы нарушили закон. Но я поговорю об этой ссуде с президентом. Сейчас я пройду к нему в кабинет. Попрошу принести туда кассовую книгу.

Через полчаса Билла вызвали к Годвину.

Ревизор, вероятно, уже ушел. Президент сидел один за своим столом перед раскрытой кассовой книгой. Он встал, как только увидел Билла.

– Только не волнуйтесь, мистер Портер. Нет никаких оснований волноваться. Он дал мне отсрочку до завтра. Если завтра к одиннадцати мы сумеем вложить в кассу три тысячи… Я сейчас же буду телеграфировать Джону Бойеру. Он вышлет деньги, и все будет в порядке. Главное, не волнуйтесь.

– Я и не думаю волноваться, – сказал Билл. Он с любопытством смотрел на президента.

Впервые он видел этого человека, обычно суховатого и надменного, расстроенным.

– Я рассчитывал, что Бойер успеет заплатить до очередной ревизии, но Уорнер нагрянул, когда его никто не ждал. Кстати, у них это сейчас входит в моду. Только не волнуйтесь, мистер Портер. Джон Бойер мой старый приятель. Он не подведет. Хотите сигару?

Джон Бойер подвел.

Телеграф принес лаконичную фразу: «Бойер выехал Гринвилл, Алабама».

Было десять часов утра.

Сэмюэл Годвин не отходил от телефонного аппарата. Однако, несмотря на все влияние, ему не удалось до одиннадцати достать три тысячи долларов. Такой наличности ни у кого на руках не было. Частный банк Койпера, куда он обратился, потребовал обеспечения, но Годвин ничего не мог предложить, кроме своего дома, стоимостью в две тысячи долларов. Президент Национального скотопромышленного банка сам ожидал ревизии и не выдавал никаких ссуд.

Ровно в одиннадцать в кабинете президента появился Уорнер.

– Итак? – спросил он.

– Прошу вас, дайте нам отсрочку еще на три часа. Я не собрал необходимой суммы, – сказал Годвин.

– Этого я не могу сделать, – сказал ревизор. – Мне еще нужно поспеть в Сан-Антонио, а потом в Хьюстон. У меня нет времени.

– Что же делать?

Теперь уже ничего. Я обязан немедленно телеграфировать главному контролеру и испросить у комиссара Соединенных Штатов ордер на арест вашего кассира.

– Вы хотите предать его суду?

– Да, если деньги не будут возвращены в кассу.

– Но ведь он выдал деньги по моему распоряжению!

– Я этого не знаю.

– Каким поездом вы хотите ехать в Сан-Антонио?

– Двенадцать десять.

– Подождите до двенадцати тридцати.

Ревизор что-то прикинул в уме.

– Хорошо. Я не буду беспокоить комиссара Соединенных Штатов. Но главному контролеру я обязан сообщить о случившемся. И, кроме того, я обязан отстранить вашего кассира от работы.

Это произошло 18 марта 1895 года.

Потерять хорошее место в 1895 году – значило сорваться в пропасть. Юго-Запад все еще не мог прийти в себя от кризиса 1893 года. Пылились стеклянные крыши умолкнувших заводских цехов. Оседали стены недостроенных зданий. Койоты безнаказанно шныряли по опустевшим загонам ранчо. Грустно белели на кладбищах свежевытесанные могильные плиты. Они прикрывали последние прибежища неудачников, которые нашли самый простой выход из игры. А те, которые еще не потеряли веры в Американскую Мечту, толпились в конторах по найму и предлагали свои руки для самой черной работы. Но клерки в конторах придирчиво осматривали живой товар. Они стали разборчивыми. Они отдавали предпочтение молодости, ибо молодость только вступала в игру, она была жадна и неопытна, ее можно было купить дешевле. Кому нужен тридцатипятилетний каменщик, землекоп или подсобный рабочий, привыкший, к тому же, получать двадцать пять долларов в неделю? Достаточно выйти на улицу – и вы можете нанять двадцатилетнего изголодавшегося по работе парня за половину этой цены.