Текст книги "Укразия"
Автор книги: Николай Борисов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Записка генерала Биллинга
Во двор штаба ввели пленных партизан. На лошадях гордо гарцевали шкуровцы, и особенно играл конь под командиром, князем Ахвледиани. Князь, жаркий брюнет, переживал острую радость при воспоминаниях о милых шалостях шкуровцев. И сейчас, сосредоточенно попыхивая папиросой, старался выдумать игру с пленными.
– Мудыт-хан, осады!
Замахнулся плетью князь на гордую голову партизана Галайды. Галайда с презрением посмотрел на князя так, что тот побагровел. Хлестнув плеткой коня и перегнувшись с седла, князь только и мог выпалить в лицо:
– Сволыч, я тэбэ сам сэмь шкур спущу.
На крыльцо вышел генерал Биллинг, за ним, суетясь и немного размахивая руками, начальник контр-разведки Каменщиков, а следом, как всегда, вышли четкие, вечно настороже, ротмистр Энгер и капитан Иванов.
Отстранив рукой доклад князя, генерал прямо уперся глазами в пленных.
– Кто такие?
– Молчи, ребята, – крикнул Галайда.
Князь налетел, выхватив шашку, но генерал остановил его, и тот, захлебываясь от ярости, на мгновение не мог сказать ни одного слова.
– Всех вывести в расход, всех, кроме вот этого. А этого допросить, чтобы вот именно он и сказал, кто они такие.
Князь, соскочив с седла, вцепился руками в горло Га-лайды. Свистнула плеть, рассекая воздух и тело. Вздрогнул Галайда, отряхнулся, но насмешливых умных глаз не оторвал от генерала.
– Вашэ прэвосходитэльство, разрэши мнэ… Я эго сам израсходую, – делал честь Ахвледиани.
Генерал, загипнотизированный взглядом Галайды, опомнился. Засунув руки в карман, в ярости пробежал несколько раз мимо пленных и, иногда останавливаясь, срываясь на фальцет, кричал:
– Негодяй!
– Мерзавец!
Офицеры застыли. Ротмистр Энгер чуть презрительно косился на генерала, но зато весь делался камнем, когда его взгляд останавливался на Галайде. Капитан Иванов, напротив, скользил мягким взглядом по пленным и, посматривая на ротмистра, улыбался странной улыбкой.
– Горяч этот князь.
– Я бы на его месте не приводил эту сволочь.
– Но надо же их допросить.
– Глупость, лишняя трата времени.
Генерал остановился от своего бега, и снова князь, вытянувшись в струнку, чеканил:
– Разрэши, ваше прэвосходитэльство, разрэши.
– Хорошо, очень хорошо, князь, но только после допроса. И вынув блокнот, генерал быстро черкнул:
«Пленного, числившегося за князем Ахвледиани, выдать по первому его требованию.
Г.-л. Биллинг».
Генерал успокоился, он сделал свое дело. Зачем волноваться, что какой-то мерзавец партизан осмелился встать против? Неприятно для самолюбия и только. Через две минуты их не будет.
Оскорбление будет омыто кровью. Дал записку князю.
– Этого в тюрьму, а остальных в расход.
И, махнув рукой, генерал почти весело взбежал на крыльцо.
Два казака сразу схватили Галайду. Их сильные руки с удовольствием впились в сильную шею, так что из-под ногтей показалась кровь.
Князь Ахвледиани, сатанея от каждого удара, бил Галайду плетью.
– Я тэбэ покажу, покажу!
Остальных пленных казаки, окружив кольцом, повели вглубь двора штаба, к гаражу. По дороге казаки делили одежду, и иногда вспыхивал острый спор из-за сапог пленного.
– Рожа кривая, мои сапоги с этого.
– Твои, а я во что переобуюсь! Пленных раздели и поставили к стенке. Подошел князь, хлопая плетью по сапогу.
– Стул! Сволочи, забыли?
Через пару минут на стул, вытащенный из гаража, уселся князь и, усмехаясь, поглядывал на пленных, медленно раскуривая папироску.
Неудовольствие мелькнуло в лице князя. Он видел, он чувствовал одно спокойствие, одну волю, опирающиеся на силу, на массу таких же, как и они. Потускнели глаза князя, вспыхнула папироска.
Загудел автомобиль, и этот угол дворика наполнился невыносимым гудением.
Привычные казаки стояли. Их не тяготил этот расстрел, но они не понимали, почему медлит князь, и иногда, скосив глаза на него, искали ответа на этот вопрос.
– Подожды, не стрэляй, команда будут.
Усевшись поудобней, князь, попыхивая папироской, еще раз обежал лица пленных, и улыбка засветилась на его лице. Он увидел тоску, тоску, рвущуюся из сердца двух пленных.
Стиснув друг другу руки, они вжались в стенку. Они хотели жить, их манило поле, лес. Тоска о жизни заставляла их скрипеть зубами.
– По мышэням, постоянный.
И остановился князь, с наслаждением затянулся папироской. Автомобиль гудел, гудел, заглушая рев другого автомобиля, мчавшегося по Пироговской, к штабу командующего.
– Пальба шерен-гой! Звякнули ружья.
– Пли!
Автомобиль перестал гудеть. Казаки приходили в себя. Некоторые невольно потирали лоб.
Князь, довольный, сияя, вскочил со стула, подбежал к бьющемуся на земле пленному и, не торопясь, наклонившись над ним, отстегивал свой стейер.
Его одинокий выстрел был заглушен ревом автомобиля, остановившегося у подъезда штаба.
Это приехал его светлость сэр Барлетт, представитель Англии, вместе со своим секретарем, журналистом Дройдом.
Глава XVIIIПочтение, почтение и почтение…
Генерал Биллинг с величественным видом слушал доклад дежурного генерала. Он слегка морщил лоб и неотвязно думал о том, почему его Люлю не звонит.
А дежурный генерал бубнил.
– Снаряжения нет. Соответствующие доклады и сметы здесь. Положение очень затруднительно.
Раздетые солдаты мрут от тифа. Сыпняк косит нашу армию. Нужны героические меры. А генерал Биллинг думал, морща лоб: «Ах, матушка, где же она провалилась!»
Доклад дежурного генерала тек плавно. Он докладывал так же деловито, как деловито слушал сам командующий.
– А скажите, Николай Иванович, ваша жена вам звонит? Неожиданный вопрос сразу сбил дежурного генерала.
Проглотив последний параграф приказа о мобилизации, дежурный генерал сразу обратился в любящего мужа.
– Ну как же, как же, ваше превосходительство, я думаю. Четко щелкнув шпорами, в дверях остановился щеголеватый адъютант.
Дежурный генерал растерянно вскочил и, торопясь, начал запихивать в портфель все свои бумаги. Генерал Биллинг подбежал к карте.
– Просите, просите, не заставляйте же их ждать, – а сам принялся переставлять трехцветные флажки побед добровольческой армии на карте.
Дежурный генерал остановился рядом.
– Нет, уж вы, Николай Иванович, как они войдут, ступайте. Субординация прежде всего. И для декорума неплохо.
Вошли сэр Роберт Барлетт и журналист Дройд. Дежурный генерал поклонился и плавно вышел из кабинета, косясь на англичан. Генерал Биллинг с серьезным видом оторвался от карты и радостно поспешил навстречу. Весь обратясь в улыбку, генерал потерял свой генеральский вид и, как какой-нибудь прапорщик, поздоровавшись с ними и припрыгивая петушком, семенил позади англичан. Придвинул стулья.
Чопорный сэр Барлетт невозмутимо поглядывал на генерала и Дройда. Сэр Барлетт сел, положив портфель на стол, а цилиндр поставил на левое колено. Дройд, уже успевший сочинить потрясающую корреспонденцию задолго до приезда в Одессу, теперь морщился. Его статья расходилась с действительностью.
– Вот мой мандат, генерал.
– Зачем же? Право, не стоит беспокоиться, – мельком взглянув в мандат и возвращая его, говорил генерал.
– Честь имею представиться, корреспондент газеты «Таймс».
– О, Англия, наша дружественная держава, должна знать о доблести добровольческой армии.
– Надеюсь, генерал, эта поддержка как раз кстати? Генерал взглянул в портфель, наполненный пачками английских фунтов.
– Прикажете расписочку? Я сейчас.
Поведение генерала страшно поражало Барлетта. Он привык видеть почтенных офицеров своей доброй старой армии, имеющих большой такт и чувство собственного достоинства. Его коробил этот генерал Биллинг.
Встали.
И снова генерал семенил за ними петушком, вприпрыжку, забегая вперед, чтобы открыть дверь Еще раз поклон.
И за дверью Барлетт сказал Дройду:
– Укр-азия…
Генерал Биллинг, захлопнув за представителями Англии дверь, бросился к столу. Высыпал из портфеля аккуратные пачки денег, стал складывать в ящик стола. На мгновение остановился и, улыбнувшись мысленно своей Люлю, положил две пачки в карман.
– На личные расходы.
Потом не удержался и взял еще.
Весь сияя, и погонами, и лицом, генерал молодцевато позвонил и приказал вошедшему адъютанту:
– Экстренно созвать штаб.
Не только штаб и командующий учли приезд Барлетта. Весть о приезде англичан вызвала в железнодорожных мастерских грандиозный митинг возбужденных рабочих. Говорил, пламенно чеканя слова, четкий энергичный Макаров, организатор повстанческих дружин. Его голос эхом отдавался от железных балок, скользил между машинами, и иногда казалось, что вся мастерская повторяет его слова.
– Товарищи, прибыли представители Англии помогать белым душить рабочий класс. Ждать больше нельзя. Помните наш метод: подготовка, организация и восстание!
Море рук, море волнующихся лиц.
– Восстание!!
По улицам шмыгали офицерские отряды. Мчались в автомобилях генералы с женщинами. На углах маячили вечно что-нибудь читающие шпики или зухтера, высматривающие большевиков.
Иногда в штабе гудел автомобиль и изредка виднелись отряды конвойных, ведущие арестованных.
В автомобиле мчался Джон Фильбанк, увозя Барлетта и Дройда.
Джона Фильбанка мучила одна мысль: как связаться с подпольной организацией.
Мчался. Ветер целовал лицо, а в глазах Джона все еще катился грузовоз с трупами, покрытыми рогожей.
– Это сыпняк, – сказал один из офицеров своей даме.
«Сыпняк, – думал Джон, – а почему же запеклась кровь на некоторых лицах и почему с автомобиля кровь капает длинной струей?»
По штабу шел приказ:
– К нам прибыл эмиссар Великобритании. Помните: почтение, почтение и почтение…
Глава XIXСэр Роберт Барлетт делает «смотр» добровольческой армии
С 11 часов начался рабочий день в кафе-шантане «Максим».
В ночь улицы глядела огненными буквами вывеска, и к этому огоньку отовсюду стремились одиночные женщины, счастливые пары, мчались автомобили, экипажи. В подъезд то и дело входили десятки лиц.
Сверкали погоны и ордена всех государств и слышался жаргон, привезенный сюда из всех уголков мира.
Пьяные восклицания, поцелуи на ходу, смех кокоток, пришедших сюда, в шантан, продавать свой товар – свое тело.
Женский товар не высоко ценился, здесь ценилось только одно – деньги. И даже не золото, а приятно шуршащие американские доллары и английские фунты. За них можно было купить все.
Дройд сразу же так и впился глазами в ротмистра Энгера. Его поразила гордая посадка головы и сильный торс.
«О, этот не похож на всех. Этот импонирует силой».
Ротмистр повернулся небрежно спиной к Дройду и прошел за Ивановым в шантан.
На круглом помосте, покрытом цветным паркетом, тщательно отшлифованном, отражавшем в себе каждую мелочь, изгибались в неизменном танго черный фрак и изящная женщина.
Кругом помоста столики, а в глубине уютные ложи, полузадернутые портьерами.
В одной из лож кутила компания князя Ахвледиани.
Энгер и Иванов, искусно лавируя между столиками, кланяясь знакомым, на лету целуя протянутые руки, пробрались в ложу, где были встречены бурной овацией.
Лакей, поставив шампанское и получив заказ, неслышно скользнул в буфет.
Аплодисментами была встречена певица Загорская. Она с успехом исполняла песни улицы. Подгримированная, одетая в черное платье кокотки, она улыбнулась всем, ушла в себя и бросила в зал страстные слова, полные тоски и щемящего ужаса одинокого человека, гибнущего на улице после вот таких кутежей, после этих сотен сладострастных рук, хватающих тело.
И уже накрашенные губы
Не искали жадно папирос,
И уже настойчивый и грубый
Не один я слышала вопрос.
Столики забылись. Все эти прожигающие жизнь, все эти ненавидящие простых людей, все эти выбрасывавшие на улицу не одну девушку, почему-то, во имя каких-то причин, любили эти песни, бившие и оскорблявшие их, как представителей другого класса.
– Кто вот там сыдыт? Я дам им в морду!
– Это англичане, – ответил Энгер.
– Как? Представители Англии? Налэй бокал, пожалуйста.
– Зачем?
– Пойду, приглашу их к нам.
И князь нетвердой походкой спустился в зал.
Погоди. Ты, кажется, заплачешь.
Но не нужно больше глупых мук.
Ведь меня ты все равно не спрячешь
От вина и сладострастных рук.
Рвался голос Загорской в тоске. Руки срывали платье с тела, открывая белые плечи и гибкие руки для жадных взоров, отуманенных вином, для липких взглядов, раздевавших ее мысленно.
Князь, пошатываясь, подошел к столику Барлетта и, остановившись, поднял свой бокал. Барлетт невольно залюбовался яркой фигурой князя. Силой, молодостью, гибкостью, звериной чуткостью и страстью дышала каждая линия фигуры князя. Барлетт наполнил свой бокал. Он даже не подозревал того, что минуту назад мог быть избит этим князем за то, что его холеное лицо ему не понравилось.
Дройд набрасывал в блокнот заметки вечера, искоса поглядывая на князя и на сцену.
Барлетт и князь чокнулись.
Скрипки надрывали душу. Весь ужас улицы, все отчаяние перед кокаином и своим ненабожным концом под забором вложила Загорская в свои слова.
Где-то пили, плакали и пели,
И за стенкой поминали «мать».
Эх, если б мне добраться до постели,
И так заснуть, чтоб больше и не встать…
Овация. И сотни рук с бокалами протянулись к певице. Перегнувшись, взяв бокал, Загорская залпом выпила и разбила его о паркет… Спустилась в зал, и действительно в ее глазах все еще стоял ужас грядущего одиночества.
К ней тянулись, и липкие губы припадали к ее рукам.
Барлетт и Дройд, в сопровождении князя, прошли в ложу.
Снова тосты, снова вино. Отделились портьерами от зала. Началась попойка.
Князь поднял свой бокал.
– За гэнэрала Шкуро!
– Кто этот генерал? – спросил Барлетт Дройда.
– Кто этот генерал? – громко спросил Дройд. Сначала недоумение, но потом офицеры наперебой принялись объяснять англичанам.
– Это был очень храбрый…
– Бэзумно храбрый гэнэрал.
– Вы понимаете, он был большой шутник.
– Нэт, погоды, я расскажу. – И князь Ахвледиани, наклонившись к англичанам, смотря в упор своими черными зрачками, казалось, гипнотизировал Барлетта.
Князь, увлекшись, развернул живой эпизод из эпохи гражданской войны.
Как живой, встал в глазах слушателей генерал Шкуро, необычайно жестокий, хитрый, но действительно храбрый. Но в этом эпизоде вся его храбрость была проявлена только над беззащитными красноармейцами. Был день именин Шкуро. Все, изрядно перепившись, не знали, куда девать избыток энергии. Уже палили в потолок, рубили бутылки, но все это не помогало. Наконец Шкуро вспомнил о пленных и оживился.
– Освободить пленных!
Сначала недоумение, но потом офицерство сразу оживилось, поняв, что это одна из очередных шуток генерала. Князь Ахвледиани бросился освобождать пленных.
– Я им говорю: ну, братцы, вас гэнэрал Шкуро освобождаэт. А они молчат. Мэнэ дажэ стыд стал брать. Приказал я их вывэсти за ворота и пустить. Ничэго. Пошлы. Понымаэтэ, недалэко ушли, а мы на лошадэй, сабли наголо и в атаку. «Рубы их в катлэту!» – кричал Шкуро, ну и рубыли! Одно удовольствие. Раз ударишь, другой нэ надо.
Иванова передернуло от рассказа, а Энгер усмехнулся. Дройд лихорадочно записывал, прикидывая в уме, сколько фунтов он получит за строчки. Барлетт плохо понимал.
В глазах Энгера тянулось шоссе, по которому бешеным вихрем мчалась кавалькада Шкуро. Рубка. О, он хорошо знает, что значит рубка в котлетку. Это рубят лицо с расчетом не убить, а изрубить. Потом пара хороших ударов по затылку, а потом, когда руки убиваемого будут хвататься за шашку, рубить по рукам, стараясь расщепить кость на тысячу острых щепочек.
Князь кончил и выпил залпом бокал.
– Вот он какой был, гэнэрал Шкуро! Барлетт улыбнулся.
– Если бы вы, князь, служили в наших колониальных полках в Африке, то увидели бы вещи попикантнее.
Бесшумный лакей, зная час игры, приготовил столик. Князь оживился, увидев зеленое поле.
– Господа, кто в жэлэзку?
Офицеры уселись кругом стола… К ним присоседились женщины. Началась игра.
Барлетт и Дройд даже не повернули головы, хотя князю страшно везло. Барлетта очень коробил этот князь, и он между залпами дыма косил глаза на кучу кредиток, которая росла с неимоверной быстротой около князя. Дамы сделались сразу ласковыми, и их руки не раз скользили по шее и голове князя. Шла игра…
Здесь на карту ставились деньги…
* * *
А рабочие железнодорожного депо на свою железку ставили жизнь.
Экстренное заседание железнодорожной пятерки продолжалось. Записки «7 + 2» лежали на столе. Неопровержимые доказательства измены одного, доказательства, что среди организации появился провокатор…
– Нам нужно немедленно установить связь с «7 + 2», – сказал Макаров.
– Кто хочет слова? – и взгляд Савелия чутко и внимательно обежал всю группу рабочих.
«Нет, не может быть, не может быть провокатора в нашей среде», пронеслась мысль в его голове, и он, наморщив брови, взглянул на записку, и слова записки вернули его к мысли, что есть провокатор и что его надо найти и уничтожить, раньше чем он сможет погубить дело.
– Отправьте меня, – сказал Лентулов. Все глаза устремились на него.
– Нет, для этой цели необходима только женщина, – сказала Катя, – отправьте меня. Я справлюсь с задачей.
– Иди, Катя, – сказал Савелий, – и с тобой отправится туда Макаров.
Общее одобрение, их окружили, посыпались советы, шутки, и тягостная мысль сменилась другой: организации удастся войти в контакт с таинственным «7 + 2».
Глава XXКитайские тени
Наступила ночь, улицы потонули во тьме, и только светлые пятна от фонарей у подъездов шантанов качались по земле. На улицах, заселенных преимущественно евреями, было жутко. Такая улица, со всеми своими домами, жадно слушала, притаив дыхание, у какого дома остановятся четкие шаги офицерского отряда.
Идут…
Улица не дышит, и каждый шаг офицеров отдается гулко, как в колоколе, в пустой душе каждого дома. Около ворот, у глазка на улицу, вросли в землю очередные дежурные.
– Кажется, прошли.
– Остановились.
– Нет, идут дальше.
Удар прикладом в ворота нарушил тишину.
И сразу за воротами дома тихим эхом зазвучал в унисон первый удар в медный таз.
Через мгновение весь дом ожил, каждая комната кричала, била в тазы, чугуны, и весь дом, погруженный в мрак, кричал.
Крик в улицу…
Крик в ночь…
Отчаяние, бессильный протест против произвола.
Дом кричал… А через мгновение начинал кричать следующий дом, и наконец улица наполнялась невероятно жутким криком и шумом.
Тазы, чугуны и всякая посуда шла в ход. От малого до большого, в каждой семье, с напряженно испуганными глазами, били во что ни попало, кричали, бросали мебель и напряженно ждали в тоске и ужасе, не открылись ли ворота.
Очень часто такие отряды возвращались ни с чем, не имея сил бороться с кричащей улицей.
И сейчас, где-то вдали, из города, до ушей Джона доносился крик улицы, создавая невероятно странный шум, создавая фантастику и без того фантастических ночей в царстве белых…
Из подъезда шантана вышла женщина, и на мгновение ее фигура замерла в ярком провале света, в отчаянии перед тьмой, в которую надо было идти.
Из тьмы появилась фигура высокого офицера.
На мгновение взгляды их скрестились. Оба смотрели в упор.
– Разрешите проводить, сударыня?
– Ах, поручик, вы меня крайне обяжете.
И под руку, любезничая, прошли они светлую качающуюся полосу.
Джон, покуривая трубку, спокойно смотрел. Он и не знал, что через несколько кварталов, у дома, где жила женщина, разыграется финал белого рыцарства.
Сначала элегантный диалог.
– Благодарю вас, вы так милы, что проводили меня!
– Не стоит благодарности! Это ваш дом?
– Да, еще раз позвольте поблагодарить…
– Ах!..
И женщина почувствовала вдруг холодное дуло у лба.
– Разденьтесь, сударыня, без крика! Ну, поживее.
Раздев женщину до рубашки, элегантный офицер целовал ее, если она была хорошенькая, потом, отдав честь и щелкнув шпорами, скрывался во тьме.
Но общество находило им оправдание и восхищалось их остроумием, корректностью и элегантностью.
Джон покуривал трубку, прислонившись к своему автомобилю. Мимо шантана уже не проходили и не проезжали.
Пара выстрелов.
Ветер налетел на фонарь и заставил заплясать причудливые тени на стенах шантана.
Тени то вытягивались, то укорачивались, создавая чудовищные сплетения фантазии художника-ветра, рисующего светом.
Неожиданно тень китайца вдруг выросла на фоне стены. Жалкий силуэт вжался в камень, и глаза, иногда выхваченные светом, с невероятно расширенными зрачками, дышали ужасом. Ветер рвал полы его костюма, создавая и без того совершенно фантастическую сцену из какой-нибудь сказки Эдгара По.
Джон вздрогнул.
Многим веяло от фигуры китайца: голодом, нищетой и страхом, животным нечеловеческим страхом, когда вот-вот нарушится грань между человеком и животным, когда вот-вот этот китаец бросится на четвереньки и начнет выть и колотиться головой о каменные плиты.
Снова три выстрела…
И Джон услышал учащенный бег но улице и порывистое дыхание бегущих.
Китаец отпрянул от стены, пошатнулся и упал на руки подскочившего Джона. Джон схватил его, как мальчика и бросил в автомобиль, едва разжав его пальцы, вцепившиеся в горло. И в момент, когда автомобиль двинулся, в качающейся полосе света появились три офицера.
Три нагана…
Три выстрела…
Но было поздно, автомобиль мчался по улицам, увозя с собой китайца. В автомобиле китаец очнулся. Дружеские «алло» Джона и похлопывание по плечу привели его в чувство. Он припал жаркими губами к руке Джона, и тот, отдернув руку, кроме поцелуев, почувствовал на ней две упавших слезы.
– Алло, куда?
– Туда, – и китаец, пересев к Джону, ориентировался и рукой указывал направление.
Проехав под Строгановским мостом, автомобиль закрутился сразу в грязных переулках, между домами, покрытыми плесенью.
Море бурлило, стараясь смыть грязь с этих улиц тайных притонов любви, тайных курилен и подвалов. Автомобиль въехал в ворота мрачного дома.
– Здесь.
Китаец выскочил и потянул за собой Джона, униженно прося идти за ним. Джон, спрятав магнето и ощупав в кармане револьвер, пошел за китайцем.
Прошли лабиринт маленьких дворов, переулков, узких проходов, пока наконец попали на узкую лестницу.
Тридцать пять скользких ступеней привели к двери, вросшей в изглоданный кирпич.
Троекратный стук…
Щелкнула и отодвинулась фортка, и в круглом овале, в желто-бледном свете появилась голова нового китайца.
– Ван-Рооз, пусти.
Дверь открылась, и Джон, без всякого перехода границы, очутился в китайской комнате.
Циновки на полу и больше ничего.
Несколько китайцев клеило из бумаги свои складывающиеся веера. Искусно бегали пальцы, шуршала бумага, щелкали ножницы.
Несколько китайцев спало, тесно прижавшись друг к другу.
Китаец бросился к Ван-Роозу.
– Он спас Тзень-Фу-Синя… Три белых хотели его убить, но Тзень-Фу-Синь бежал, не имея сил, а в него стреляли. Тзень-Фу-Синь не мог больше бежать, а вот он увез меня на автомобиле от белых. Отблагодари его, Ван-Рооз. Тзень-Фу-Синь будет твой вечный слуга.
К Джону приблизилась голова китайца Ван-Рооза. Крупное лицо со спокойными, невозмутимыми чертами уставилось немигающими, странными глазами на Джона.
– Ван-Рооз никогда ничего не забывает. Если вам, англичанин, нужна будет помощь, идите в курильню Ван-Рооза.
И Ван-Рооз низко поклонился Джону.
– Запомните. Boulevard de France 29.
