Текст книги "Укразия"

Автор книги: Николай Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Часть первая
7 + 2

Глава XI
Рады стараться

Красные перестали отступать. Группа войск под командою Якира билась в тылу белых. Шли бои.

Отряд Галайды метался по белому фронту.

Лихие набеги, рубка… Тачанки поспевали всюду, были неуловимыми. Тачанки несли с собой ужас и смерть штабам белых.

В последние дни счастье изменило Галайде, и он сам с партизанами, после сильной схватки, был захвачен в плен. Часть отряда ушла, пробив дорогу.

Пленных партизан, под конвоем волчьей сотни князя Ахвледиани, отправили в Одессу, где улицы пестрили разодетой элегантной публикой и офицерами.

Мыльный пузырь белых армий был уже прорван, но на углу Дерибасовской и Преображенской, в магазине «Нового Времени» трехцветный шнур продолжал создавать победу добровольческой армии.

Красная армия заняла уже Харьков и продвигалась мощным ударом вперед, тесня сбитого врага к морю.

В штабе генерала Биллинга текла штабная интенсивная жизнь. Офицеры кокетничали с женщинами, брали взятки, крали обмундирование, а сам командующий Новороссийской областью, генерал Биллинг, упивался любовью.

Генералу однако мешали эти беспокойные рабочие: вечно митинги, вечно забастовки, и он дрожал при мысли о неуловимой пятерке ревкома.

Под громадной картой с остановившимся трехцветным шнуром, за громадным письменным столом, генерал Биллинг, морщась, читал сухие отчеты и сводки побед «добрармии».

Сегодня его все раздражало. Нервно стуча пальцами по столу, Биллинг думал о своих подчиненных, перешедших на сторону красных банд. Он вспоминал Сушкова, комбрига 42, генерала с наглым смехом.

– Поймите, генерал, я добровольно вступил в красную армию, а не мобилизован, и я не нуждаюсь в вашем снисхождении.

Генерал хрустнул пальцами.

– Молодец Энгер, он его собственноручно расстрелял. Это – ротмистр с железными нервами и стальной волей.

И, вспомнив о нем, генерал позвонил.

– Передайте это донесение Энгеру, и пусть он самолично разгромит явку этой сволочи.

Адъютант, вылощенный, с пробором до затылка, щелкнул шпорами и схватил почти на лету донесение. Медленно вышел из кабинета.

В коридорах стояли группами офицеры, звучал смех сестер милосердия с георгиевскими ленточками.

Адъютант вошел в кабинет ротмистра Энгера – личного адъютанта и правой руки генерала Биллинга. На адъютанта глянули холодные стальные глаза. Рука, сжатая в кулак, лежащая на плане города, разжалась и взяла донесение из рук адъютанта.

– Его превосходительство приказали вам лично ликвидировать это дело.

– Есть. Что нового?

И Энгер быстро пробежал записку:

«Ваше Превосходительство!

Боясь могущих быть последствий от неразумных выступлений рабочих, слепо идущих за вожаками, я, находясь в их рядах, осмеливаюсь донести Вам о том, что по улице N… сегодня, в 7 час. вечера, состоится заседание Ревкома. Надеюсь, что Вы сумеете меня отблагодарить как следует…

Л».

Ни один мускул не дрогнул в лице Энгера. И, оборотясь, смотря в упор на капитана Иванова, по виду полного неврастеника, бросил:

– В 8 часов вечера, ни минуты ранее, ни минуты позднее, окружить вот этот дом.

В план уперся один палец Энгера.

– И взять всех живьем.

Капитан Иванов немного отшатнулся. Его глаза с любопытством и напряжением впивались в Энгера и мягкая улыбка освещала его лицо.

– Хорошо, Энгер. А не лучше ли этот район занять раньше?

– Чтобы спугнуть? Никогда!

На мгновение лицо Энгера осветилось жуткой улыбкой, и он еще более выпрямился на своем стуле.

* * *

А на улицах кипела жизнь. Толпы рабочих выходили с заводов, быстро и молчаливо растекаясь по улицам.

Улица жила своей жизнью. Падавшие от истощения люди в провале стен кричали свое дикое:

– Я хочу хлеба!

Катя и Макаров шли молча, и только иногда их пальцы с хрустом сжимались в кулаки.

– Когда же все это кончится?!

– Чем хуже, тем лучше, – сказал Макаров.

Два пьяных офицера шли так, что Макарову и Кате пришлось, чтобы не столкнуться с ними, прислониться к стене. Отборная ругань элегантно одетого офицера висела в воздухе, ударяясь в стены и исплеванные плиты тротуара.

– Белая сволочь!.. – сквозь зубы процедила Катя.

– Тсс… – сильно сжал ей руку Макаров.

Около них зазвенело разбитое стекло. За окном раздался полузадушенный крик. Макаров и Катя прильнули к окну. Толстый фельдфебель благодушно кушал со своими солдатами, а перед ними на коленях стояла еврейская семья. Фельдфебель милостиво совал для поцелуев свою волосатую, жирную руку и причмокивал, наблюдая, как один из бравых унтеров, схватив кричавшую девушку, тянул ее от окна к кровати, срывая платье. Она цеплялась за все, она выбивалась из всех сил, но унтеру удалось вывернуть ей руки назад и тем самым лишить ее возможности протеста.

Макаров и Катя, как бы по уговору, встретились взглядами. В их взглядах можно было прочесть все – от ненависти до бессильной ярости. Крепко до боли их руки впились одна в другую.

Девушка вырвалась. С дико раскрытыми глазами, зрачками, залившими весь глаз, метнулась снова к окну, и ее рука снова пробила стекло. Кровь…

Матовая бледность на ее лице, глупо маслянистая улыбка унтера, сильные руки, и девушка снова билась уже на кровати.

– Пооо-могите!

Старики в отчаянии бросились целовать руки фельдфебеля, а он только хохотал, запивая икорку вином.

Два офицера вскочили в дом мимо Макарова и Кати. Фельдфебель и солдаты вытянулись в струнку.

– Отлично, молодцы, – крикнул поручик.

– Рады стараться, ваше благородие! Макаров и Катя отшатнулись от окна.

– Недолго им куражиться, скоро наши придут.

Улица. Гуляющие, спешащие люди, мчащиеся извозчики, автомобили захватили в свой водоворот Макарова и Катю. Макарову и Кате некогда было дольше наблюдать, они спешили на заседание Ревкома.

Глава XII
Первая записка за подписью «7 + 2»

Через окна явки была видна паперть с толпящимися нищими. Высоко в небо врезался крест, в вечернем небе казавшийся черным. Иногда через окошко врывалось пение, и тогда досада мелькала в глазах сидящей около стола пятерки.

– Сегодня будет день доклада о проделанной работе. Председатель Ярославцев, пожилой рабочий, с мягкими волосами, приветливо кивнув головой Кате и Макарову, продолжал:

– Итак, товарищи, на повестке стоит: доклады по работе и текущие дела. Докладывать кратко.

Железнодорожный техник Рубин, немного вспыхнув, коротко сказал:

– Испорчены еще два паровоза. Председатель сделал отметку.

– Фаддеев.

Сухой, жилистый, со вздувшимися на руках венами, Фаддеев, прищурив глаза, коротко чеканил слова.

– Маневрировал состав. Увидели вагоны с оружием, прицепились, увезли в тупик, осталось только взять оружие.

– Военный организатор.

Подошел Макаров. Весь он сейчас олицетворял собою ловкость, силу и энергию.

– Сформирована десятая дружина.

– Доклад связи.

Катя с места быстро сказала:

– Связалась с новой пятеркой. Славные крепкие ребята.

– Очень хорошо! Работа идет у нас, товарищи, вот только связь с телеграфом нарушена. Убили телеграфиста, когда снимал копию сводки.

В явке стало тихо. И только через форточку доносилось церковное пение. А по всей улице, по углам, стояли они, невидимые никому, не замечаемые никем, глаза явки, ее связь, ее часовые.

Под их охраной можно было всегда довести собрание до конца.

В комнату прихрамывая вкатилась хозяйка. Толстая, подслеповатая, она бросилась к своему жильцу Фаддееву.

– Ах я, глупая, совсем запамятовала, письмецо вам давече принесли, сказывали: от родителей.

Фаддеев развернул письмо и замер.

«Сегодня, в 8 часов вечера, явка будет разгромлена контрразведкой.

7+2».

– Тебе поклон, – косясь на любопытную хозяйку, сказал Фаддеев, передавая записку Ярославцеву. Взглянув в записку, Ярославцев замер, а рука судорожно сжалась в кулак.

– Когда им будешь писать, передай ответ от меня.

– А я думала еще давече передать, да заспалась как-то, – оправдывалась хозяйка.

– Ничего, ничего, дело не к спеху.

Квартирная хозяйка, переваливаясь с ноги на ногу и бормоча под нос, вышла из комнаты. Сразу лихорадочное оживление.

– Что?

– Записка.

И все головы, все взгляды в записку…

– Через 5 минут восемь часов, – сказал Макаров. Ярославцев долго смотрел в записку, думал: провокация или нет? И в первый раз за все время в голове появилась мысль о провокаторе. Тряхнул головой и сказал:

– Расходитесь по два, без шума.

Часть вышла в двери, часть, отодвинув шкаф, вошла в провал стены, часть бросилась к окнам, готовя револьверы.

Глава XIII
Белые платки

Церковная служба близилась к концу. Истово и набожно крестился староста после каждой проданной свечки, покупаемой то богомольной старушкой, съедающей заживо свою бессловесную прислугу, то положительным, с осанистой бородкой купчиком, членом союза истинно русских людей, то чиновником с Владимиром в петличке, с плешивой головой, то коллежским регистратором, желающим выслужиться перед начальством. Дьякон махал кадилом и иногда, воздев руку с орарем, в промежутках ронял свое отрывистое:

– Господу помолимся!

Здесь, в затхлых стенах, проеденных ржавчиной и сыростью, отживал свои последние дня старый мир, а на улице, в крови, в нетерпении, захлебываясь темпом жизни, бился мир новый.

Громадный дом всеми своими восьмьюдесятью четырьмя глазами уперся, тяжело вздыхая, в заложившего руки в карманы молодца с распахнутым воротом, в сбитой набекрень шапке, читавшего внимательно афишу.

Автомобиль, пыхтя, мчался, отравляя скверным бензином улицу.

Человек, читавший афишу, вынул платок, быстро отер лицо; платок мелькнул в воздухе белой птицей и исчез в кармане.

Не расторговавший товар бубличник, стоявший на другом углу, нервно рванул платок из кармана, нервно вытер лицо, не обращая внимания на покатившиеся по земле бублики.

И платок, мелькнув на мгновение в воздухе, исчез в кармане.

Автомобиль мчался, раскачиваясь и дрожа, везя с собою смерть нескольким революционерам, так называемым «внутренним врагам».

Фельдфебель Руденко, после блестяще проведенного в погроме еврейской семьи дня, заплывшими глазками услужливо наблюдал за «их благородиями», готовый каждую минуту вытянуться и замереть, в одном беспросветном чувстве преданности царю и отечеству.

Газетчик даже выронил газеты, но зато платок взвился вверх, на мгновение мелькнув ярким бликом в вечернем сумраке. Это был угол третьего квартала.

А на четвертом – четвертый, отирая пот белым платком, бросился бежать по улице к дому с табличкой «Новосельская, 101».

В воротах столкнулся с уходящими Катей и Макаровым. Обрывки фраз, глаза.

– Спасайтесь, едут!

– Знаем. Беги сам.

Прощание глазами, и разошлись в разные стороны. Автомобиль примчался и остановился, дрожа от бешенства.

Разгром явки не был долгим. Поломали мебель, побили стекла, выбросили мебель в окно и во время перестрелки успели все-таки убить двух коммунистов и двух извлечь из подвала.

Привели.

В угрюмые глаза рабочих уставились холодные стальные глаза Энгера и улыбающиеся с искрой мягкости Иванова.

– Прикажете расстрелять?

– Повесить, – бросил Энгер.

– Не надо вешать, сначала допросить, а повесить всегда успеем, – сказал, мягко улыбаясь, Иванов.

Ротмистр Энгер вскинул глаза, глянул, и два холодных его глаза утонули в ответных глазах Иванова.

– Хорошо. Повесить убитых для примера. Фельдфебель засуетился.

– На фонаре, – бросил Энгер, – а этих в гостиницу.

Глава XIV
Ожерелье белых

Вечер…

В центре уже зажглось электричество и кипела полным темпом жизнь. Сверкали валюта, бриллианты, текло золото и лилось вино.

Там, в кафе, ресторанах, подвалах решалась жизнь десятков тысяч людей, там запродавались в рабство иностранному капиталу сотни тысяч людей.

А около фонарного столба, против Новосельской, 101, стояли четкие фигуры двух офицеров. Фельдфебель суетился, махал веревкой, выбирая поудобнее фонарь…

Нашел…

Под фонарь притащили трупы Фаддеева и Колосова. Фельдфебель любовно опустился около трупов и, с удовольствием жмурясь, накинул петли на шеи.

– Он похож на Биллинга. Не правда ли? – спросил Иванов.

– Нет. Обман зрения.

И им представился Биллинг, с пьяной улыбкой, любовно застегивающий ожерелье на шее своей любовницы.

И снова скрестились взгляды обоих офицеров и снова ничего не прочли. Ничего…

Четким шагом прошли к автомобилю, сели.

Из раскрытых дверей церкви, в тот момент, когда в воздухе, раскачиваясь, поднимались трупы коммунистов, отчетливо донеслось «Христолюбивому воинству многая лета… Мнооогая леетааа».

Трупы повесили.

Живых повели под усиленным конвоем.

Автомобиль уехал, солдаты ушли, а из церкви на паперть вышли молящиеся.

Толпа охнула, закрестилась, но не без любопытства рассматривала качающиеся трупы.

Что безразличной толпе до убитых коммунистов?

И только редко кто за чашкой чая в домашнем уюте вспомнит о посиневших трупах и, перекрестясь, прошепчет: «Спаси, господи, от наваждения».

По Пушкинской улице спешили Катя и Макаров. Шли, почти не разговаривая, и только шум отдаленного автомобиля заставил их ускорить шаги.

Быстро вошли в типографию.

Машины ровно, однообразно шуршали бумагой, ворочая барабанами на краску.

Разговор… Быстрый, неуловимый, тот разговор, когда слова угадываются по движению губ.

– Разгромили.

– Жертвы есть?

– Наверное.

Так разговаривать умеют люди, находящиеся в постоянном напряжении, люди, всю жизнь находящиеся начеку. Автомобиль остановился у типографии. В дверях остановился Энгер.

– Приказ готов?

– Печатается.

И, когда ротмистр Энгер подошел к машине, в дверях появился Иванов.

Лица, полувыхваченные из тьмы, замерли в одном движении, в одной мысли.

Ротмистр Энгер четко сфотографировал взглядом рабочего, скользнул по Макарову и, наклонившись, взял с машины листок.

«ПРИКАЗ

Войскам Новороссийской Области 27 сентября 1919 г.

№ 33

г. Одесса».

Прочел. Потрепал Макарова по плечу…

– Молодец. Старайся!

«Постараюсь. Как же, вовсю», – думал Макаров, накладывая лист за листом.

Энгер, сделав распоряжение, быстро окинул взглядом типографию и, повернувшись, вышел. Иванов, мягко улыбаясь, пошел за ним.

– Софиевская, 19, – сказал Энгер, садясь с Ивановым в автомобиль.

Иванов внимательно рассматривал небо, молчал…

Макаров свободно вздохнул и, схватив пачку отпечатанных приказов, подошел к Кате.

– Ну, идем. Теперь у нас есть пропуск.

– Откуда узнал?

– Да вот, – Макаров похлопал по пачке приказов. Мы несем приказ о мобилизации для распространения его на заводах.

– Ты, наверное, умеешь работать и во сне?

– Конечно, – улыбнулся Макаров.

Глава XV
Случайности, которые могут быть при бегстве коммунистов

Здание знаменитой контр-разведки было раньше обыкновенной гостиницей. Теперь здесь была контр-разведка.

Часовой маячил у ворот и думал горькую думу о проданной чести.

Всей душой ненавидел каждого офицера, входившего во двор, а еще более ненавидел ротмистра Энгера и капитана Иванова. Ненавидел той жуткой ненавистью, которая всегда вызывает мысль о расплате.

И, когда в ворота белые вводили новые жертвы, в его глазах вспыхивало неутолимое желание садануть штыком ротмистра или прикладом обрушиться на голову вечно улыбающегося мягкого капитана.

Так хотелось бы крикнуть:

– Беги!

Но часовые молчали.

Мимо них проходили десятки пленных рабочих, красноармейцев, но часовые молчали, сознавая свое бессилие. Но все-таки ввели в обычай ворота контр-разведки не запирать.

Автомобиль Энгера и Иванова опередил арестованных коммунистов на пять минут.

Шаги двух офицеров заставили вытянуться в струнку часового.

Прошли. Вошли в один из свободных номеров. Грязь. Никакой мебели. Окна с выбитыми стеклами. Исцарапанные гвоздями и карандашами стены.

Ротмистр Энгер подошел к окну и задумчиво, озабоченно глянул вниз.

– Убежать отсюда невозможно, – сказал Иванов.

– Я думаю иначе, – немного холодно прозвучал ответ. Ввели арестованных.

Весь красный от желания выслужиться, фельдфебель Руденко, захвативший с собой остаток веревок от повешенных, отрапортовал.

Ротмистр Энгер озабоченно скользнул взглядом по арестованным, по фельдфебелю, на мгновение задержался на капитане Иванове. Их глаза встретились настороженно, чутко и спокойно.

– Связать покрепче, – сказал Энгер.

На коммунистов, смотрящих с ненавистью, набросились, свалили и с радостью стали обкручивать их веревками. Веревок не пожалели. Скрутили сильно, связали руки за спину.

Как бы по уговору, одновременно Энгер и Иванов наклонились над связанными, и их пальцы впивались в веревку, проверяя крепость узлов, одновременно у обоих. Потом выпрямились, на мгновение задумались и снова проверили веревки, проверенные уже другими.

Руденко ткнул ногой ближе лежащего коммуниста и вывел свой наряд из комнаты.

Еще раз окинув взглядом помещение, Энгер и Иванов вышли.

Часовой снова замер при виде офицеров, а фельдфебель старательно запер дверь и, отдуваясь, пошел по коридору, вытирая клетчатым платком пот.

Тихо…

Коммунисты подкатились друг к другу. Глаза в глаза, а потом спина к спине, и их пальцы живо растянули узлы веревок.

Вскочили. Рубин, схватив веревку, прикрепил ее к подоконнику. Александров, посмотрев на свой рукав, из которого торчал клочок бумаги, вдруг побледнел.

Рубин выхватил бумагу.

Жадные глаза двух – в записку.

«Установите со мной связь в курильне Ван Рооза.

7 + 2».

Подняли глаза, уставились в упор, – мелькнула одна и та же мысль, одна и та же фраза застряла в горле. – Кто же из них?

Но думать и говорить было некогда.

Через окно, по веревке, вниз, во двор, к свободе или, может быть, к смерти.

Но и смерть приятнее, в тысячу раз приятнее в борьбе.

По коридору шел часовой, заглядывая в глазки камер.

Взглянул, ахнул, увидя силуэт Рубина, скрывающийся в окне. Растерялся, рванул дверь, но, вспомнив о свистке, засвистел.

Прибежали, задыхаясь, фельдфебель с разводящим.

Открыли дверь. Захлопали выстрелы в окно.

Но Рубин и Александров, достигнув второго этажа, вскочили в раскрытое окно.

Выстрелы вернули во двор садившихся в автомобиль ротмистра Энгера и Иванова.

Ротмистр Энгер, вбегая, выхватил у часового винтовку.

По веревке из окна третьего этажа спускался человек.

Не колеблясь, ротмистр Энгер навскидку, почти не целясь, выстрелил.

К его ногам, на мостовую, упал фельдфебель Руденко с простреленной головой.

Энгер и Иванов наклонились к трупу. За их спинами, из двери черного хода, вышли Рубин и Александров. На мгновение остановились, а потом тихо, не спеша, прошли до ворот контрразведки. Вышли из ворот, задерживая дыхание, силой воли заставляя себя идти, а не бежать. Переулок. Через забор.

Спасены. И бегство… Безумный бег гнал их через огороды, через заборы, дворы к пустынным улицам.

Глава XVI
Приказы для нужд революции

Наступила ночь. Улицы города захлестывала жажда жизни и наслаждения. К ресторанам мчались экипажи, автомобили, из которых выходили полураздетые женщины в сопровождении чопорных сюртуков или блестящих френчей.

В «Золотой рыбке» или в «Максиме» иногда целую ночь, не смолкая, гудело «боже, царя храни» и «Сильва, ты меня…» В этих ресторанах за ужины платились целые состояния. Клубы, открытые на каждом углу, звали, уговаривали зайти в открытую дверь, поставить на зеленое поле пару тысяч.

Самая сильная игра шла в «Литературке» и «Жокей-клубе».

Предприимчивые офицеры, не вступившие в добрармию, устроились в клубах на должностях крупье, кассира и просто дежурных, получавших за представительство ужин.

Торг телом, мундиром шел вовсю.

Вино лилось через край, и отовсюду оркестры гремели гимн этой эпохи, гимн развала, гимн предвестника эвакуации: «Сильва, ты меня не любишь».

Люди упивались расслабленной декламацией Вертинского и парфюмерией Северянина. Разложение, гниль давали себя чувствовать. Офицерство дезертировало не только с фронта, дезертировало в тылу, не желая считаться ни с чем, ни с кем. Штабы полков, находящиеся в Одессе, не знали, где их части.

Бестолковщина.

Хаос.

Напрасно друг за другом назначались коменданты города.

Развал отравлял все, и офицерство пропивало свои мучительные сны о возмездии в бессонных ночах, в эротических кутежах, набивая носы белым порошком.

Кокаином торговал весь город.

На улицах гниль развала, а в глубине подвалов, при свете шестнадцати-свечовой лампочки, шла упорная работа организаций.

Из явки в явку металась Катя, разнося инструкции Ревкома. Пятерки делили город на районы. Рабочие вооружались и, скрипя зубами, ждали сигнала.

Катя и Макаров, сжимая пачки приказов в руке, спешили в железнодорожное депо.

Патруль, неожиданно вынырнувший из тьмы, остановил их.

– Кто идет? Обыскать.

– Мы несем приказ о мобилизации.

Офицер нервно выдернул лист приказа. Фонарь на мгновение осветил

«ПРИКАЗ Войскам Новороссийской Области».

– Ступайте.

И отряд расплавился в улице.

Катя и Макаров благополучно дошли до железнодорожного депо. С облегчением, с радостью открыли дверь в милую, простую комнату, где сидело уже человек шесть железнодорожников. В углу на гектографе быстро печатал прокламации рабочий. Товарищ Савелий давал инструкцию двум рабочим.

– Нужно, товарищи, отвезти пакет к бронепоезду, да обратно в два счета.

Макаров подошел и, отведя Савелия в сторону, тихо сказал:

– Явка разгромлена.

Как ни тихо он сказал, но его слова услышали все. Крепко сжались кулаки, а из глаз столько ненависти, столько желания скорей выступить, отомстить, ненависти, которую нельзя выразить словами.

Катя оторвалась от работы, подошла к Савелию, спросила:

– Я иду в губком. Что у вас слышно?

– Мы организованы. Ждем сигнала. Катю проглотила дверь.

Рабочие обступили Макарова.

– Ну, рассказывай.

– Не томи.

Рассказ Макарова длился недолго. Записка «7 + 2» произвела ошеломляющее впечатление.

– Бумаги нет, – сказал гектографшик.

Савелий, скользнув взглядом по приказам Биллинга, взял один, перевернул и, увидав чистую сторону, улыбнулся.

– Валяй на обороте.

В комнату ворвались Рубин и Александров.

– Вырвались, ребята?

– Ну, и жарко было.

– На, Макаров, прочти и присоедини.

И Рубин всунул Макарову вторую записку. Глаза всех рабочих в один фокус – на черные буквы по белой бумаге:

«Установите со мной связь в курильне Ван-Рооза.

7 + 2».

Молчание. Только шелестели приказы, получая на обороте:

«К товарищам рабочим!»

– Значит, среди белых есть наш, – сказал Савелий.

– А также среди нас, значит, есть провокатор, – ответил Макаров.

Жуткое слово, огненно-липкое, обожгло всех, и глаза всех устремились, не мигая, друг на друга, желая прочесть, узнать, кто же он.

Где он?

В каком друге, в каком товарище ждать врага, ждать измену?