Текст книги "Любовь к велосипеду"

Автор книги: Николай Верещагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Да, из–за какой–то паршивой гайки он проиграл гонку с раздельным стартом, но странно, именно после этого, уже успокоившись, он почувствовал вдруг необъяснимую уверенность в себе, будто кто–то всезнающий, кому можно абсолютно верить, пообещал, что победы у него впереди. Да и обойти в гонке пятерых – тоже кое–что значило! Витя Пряжников занял третье место с результатом на уровне первого разряда, а он чувствовал, что уже способен выиграть у Пряжникова. Но кто поверил бы ему на словах?

Тренеру он тем более жаловаться не стал. Когда По​лосухин спросил, почему он не закончил дистанцию, Володя сказал, конечно, про гайку, но умолчал, что перед финишем уже «заделал» пятерых. Насчет гайки Аркашка сказал, что надо не лениться, машину к соревнованиям лучше готовить. Это было так несправедливо, так возмутительно, что Володя аж задохнулся от обиды.

– Попробуйте сами этот металлолом подготовить! – крикнул он. – Вы мне приличную машину дайте, тогда посмотрим!..

Аркашка посмотрел на него долгим насмешливым взглядом.

– Плохому танцору и яйца мешают, – сказал он, и все засмеялись. Не столько над Володей, конечно, сколько над самим ответом засмеялись, но его словно ки​пятком обварило…

Сейчас, лежа у окна на своем стареньком продавленном диване, он смотрел на звезды, и никак не мог уснуть. В стороне от звездных скоплений, на черном бархате неба мерцала чистым кристаллическим блеском небольшая голубая звезда. он не знал ее названия, но чем–то она притягивала его, и, возвращаясь к ней раз за разом, он уже научился безошибочно ее находить в ночном небе. «Если правда, у каждого человека есть своя звезда, – подумал он, – то эта похожа на мою».

И, глядя на светившую ему из бесконечной дали голубую звезду, он признался себе, что хочет, очень хочет стать классным гонщиком, в пределе – чемпионом мира. Но вместе с этой гордыней в нем странным образом уживалось смирение. Он, например, не переоценивал свои физические возможности. Да, мышечная сила у него есть, скоростные качества тоже, но это не какие–то исключительные данные. Наверное, немало ребят, которые в этом отношении не уступят ему. И в то же время ему казалось, что силой воли, целеустремленностью, умением чувствовать машину, вести гонку, взвешивать и рассчитывать свои силы он превосходит других, и, может быть, значительно превосходит. Во всех книжках по велоспорту подчеркивалось, что смелость, упорство для велогонщика важны не меньше, а то и больше, чем физические данные. Было много примеров того, что состязания выигрывают не всегда самые быстрые и выносливые, что подчас победа достается самым волевым, настойчивым, смело бросающим вызов противнику пли отвечающим на пего. Володя всегда воспринимал это так, будто написано о нем.

Он ощущал в себе одновременно и горделивое чувство избранности, и смиренное сознание собственных несовершенств. Да, он был избран, но отнюдь не для того, чтобы непременно стать чемпионом, а для того, чтобы, отдав все силы годам изнурительных тренировок, мобилизовав всю свою волю и упорство, попробовать это сделать. Для этого тоже надо быть избранным, для этого нужен особый жребий. Что толку ждать от какого–нибудь Ядыкина рекордов? Все равно что ждать от козла молока.

Да, он хотел бы добиться больших высот в спорте. Но не столько о славе мечтал он при этом, сколько о любви. Он хотел стать знаменитым, чтобы все его любили. Не восхищались, не завидовали, а просто любили. Ведь отблеск его славы падет и на них, на тех, среди кого он вырос, кто воспитал его, кто помогал ему или просто по – дружески сочувствовал. И вот это – делиться с людьми своей славой, ощущая их ответную любовь, – казалось ему самым желанным. Даже когда он только думал об этом, у него сладко сжималось сердце и влажнели глаза.

Он хотел бы и своему родному городу принести славу. Магнитогорск всем известен в стране – не проходило дня, чтобы в газетах или по радио не сообщалось, сколько чугуна и стали выплавлено на его знаменитом комбинате, сколько проката выдали его мощные станы. Но это была какая–то однобокая, индустриальная известность. А больше город ничем не выделялся среди других. В нем не создавалось прекрасной музыки и талантливых книг, не было прославленных памятников старины, исторических зданий. Не было у города и громкой спортивной славы. Появлялись неплохие спортсмены, которые успешно выступали в области, на спартакиадах, но среди них не было ни одного чемпиона страны, не говоря уже о чемпионах мира и Олимпийских игр. А как было бы здорово, стань кто–нибудь из его земляков олимпийским чемпионом! Это бы сразу придало родному городу какой–то недостающий ему блеск. И может быть, именно ему, Володе, суждено стать таким чемпионом. Во всяком случае, он должен, он обязан попытаться, если есть хотя бы небольшой шанс.

Не спалось… Звезды гасли на бледнеющем небе. Но еще светилась та голубая звезда. И под ее чистое алмазное мерцание он задремал в остром предчувствии, что, несмотря ни на что, близится для него время свершений.

6

Выпускные экзамены, под знаком которых прошел весь последний школьный год, как–то не очень волновали Володю. На медаль он не тянул, а свои четыре с половиной в аттестате, был уверен, получит. Он добросовестно готовился, но вся эта экзаменационная горячка почти не задевала его, так что одноклассники даже завидовали его хладнокровию. Школа уже отошла для него на второй план – он просто доучивался. Пожалуй, больше он думал о первенстве области, которое должно было проводиться в их городе в начале июля. И потому, несмотря на экзамены, каждый день садился на велосипед и не возвращался домой, не выполнив всю программу тренировки.

Времени было в обрез, а оно еще с каждым днем словно убыстряло свой бег. Кажется, лишь вчера проклевывались первые листочки на деревьях – и вот они уже шумят густыми кронами. Как всегда в это время, тянуло за город, на природу, и предложение махнуть куда–нибудь подальше на велосипедах встречалось в секции одобри​тельно–единогласно.

В субботу, прихватив с собой провизию в рюкзаках и палатки, они отправились на озеро Светлое с ночевкой. До озера было километров шестьдесят – два часа хорошего хода по асфальтированному шоссе. Ребята, не растягиваясь, шли плотной группой, и Володя подолгу лидировал, с удовольствием ощущал свои сильные, тренированные ноги, будто слившиеся с шатунами и педалями в одно целое, в некую неутомимую силу, стремительно увлекающую его вперед. Ему нравилось вот так мчаться вместе со всеми, видя вокруг загорелые обветренные лица ребят, сверкающие на большой скорости спицы, тесно сгрудившиеся в разноцветных велорубашках спины гонщиков. Когда слитной группой они стремительно неслись по шоссе, разрывая тугой напористый воздух, он в иные мгновения ощущал себя в стае быстро летящих птиц. И это было прекрасное ощущение, – то, ради чего он стремился в секцию, чему еще недавно завидовал со стороны.

Часто сменяясь и поддерживая высокий темп, они быстро домчались до лесополосы, пересекавшей поля, и за ней сразу открылись в голубоватой дымке Уральские горы, растянувшиеся по горизонту невысокой грядой… Горы быстро приближались, вырастали округлыми, сглаженными временем и ветрами вершинами. Дорога вошла в них, петляя между каменистыми склонами и приметно взбираясь вверх. Горизонт сузился, замкнулся горами, но зато разнообразнее, живописнее стал пейзаж вокруг, с каждым поворотом дороги открывая новые виды. То это был цветущий кустарник вдоль мелкой, но быстрой речки, которую перемахнули по бревенчатому мосту; то дорога входила в белоствольный березняк, словно в чистый свежепобеленный коридор; то петляла между высокими соснами, и свежий хвойный аромат наполнял грудь.

Озеро Светлое, будто в чаше, лежало в овальной котловине среди окружающих его гор. Горы, словно в зеркало, смотрелись в озеро, а оно своей незамутненной светлой гладью, удваивая, отражало их. То здесь, то там скользили по озеру лодки, и тонкий перистый след у них за кормой лишь подчеркивал ровную гладь воды.

Несмотря на пройденные в хорошем темпе шестьдесят километров, никто не устал. Перекликаясь, аукаясь, хмелея от горного воздуха, ребята бродили среди деревьев, валялись в густой траве. Поляна, которую они облюбовали, была почти сплошь покрыта цветами. Птицы щебетали среди листвы, бабочки затейливо кружили над поляной. Даже шустрая белка прибежала, глянула на них сверху одним глазком и тут же умчалась, словно перепархивая с ветки на ветку, под общий восторг и улюлюканье.

Сразу же принялись ставить палатки, таскать хворост для костра – всем нашлось дело. Саша Рябов быстро собрал свои удочки и полез в камыши, где на чистых прогалинах воды широко расходились круги от играющей на закате рыбы. Пряжников и Зюганов, прихватив два пустых рюкзака, отправились в поселок за хлебом из местной пекарни, удивительно вкусным и пышным, славящимся на всю округу. Один Полосухин ничего не делал, а, развалясь среди сложенных в стороне рюкзаков и велосипедов, зубоскалил и давал указания. Он шутливо корчил из себя какого–то хана, предводительствующего ордой, но «орда» его приказов не слушалась, а весело переругивалась с ним.

–​ Эй, лапоть тамбовский! – кричал он Семанову, который вместе с Володей ставил палатку. – Куда тянешь? Провисать будет – двинь в сторону!..

–​ Я так двину, – огрызнулся тот, натягивая веревку на колышек, – три года икать будешь!..

– Что? Бунтовать у меня! – делал зверское лицо Аркашка.

– Молчи, шеф! – кричали ему. – А то взбунтуемся – в мешок и в воду.

Покончив с палатками, пошли всей оравой купаться. Вода в озере была такая теплая, чистая, что хотелось плавать и нежиться в ней бесконечно. А когда, уже в сумерках, вернулись на поляну, Ваня Гудко, большой любитель этого дела, быстро запалил костер. Возбужденные купанием, страшно проголодавшиеся, торопливо вынимали провизию, резали колбасу, вскрывали консервные банки. Зюганов с Пряжниковым привезли огромные душистые караваи хлеба, такого свежего, еще теплого, с такой аппетитной поджаристой коркой, что все тут же набросились на него, отламывая большие куски и запихивая в рот. Саша Рябов успел наловить с десяток окуней и чебаков, но пока закипала вода для ухи, в ход пошли колбаса и консервы.

Костер ярко пылал, треща сучьями и вздымая искры в ночи. Парни свободно и живописно расположились возле костра: кто сидел по-турецки, кто лежал на животе, а некоторые соорудили себе подобие кресла из рюкзаков и велосипедов. Легкие блики огня, пробегая по лицам, объединяли всех, усиливая ощущение дружного, веселого сборища.

– Уха готова! – провозгласил Иван, снимая с огня закопченный котелок. Достали разнокалиберные ложки и, потеснее сгрудившись, прямо из котелка стали хлебать аппетитное дымящееся варево. Ухи досталось понемногу, но с перчиком и лавровым листом она была очень вкусной.

– А ведь рыба посуху не ходит, – сказал Соломин, нашарив бутылку водки в своем необъятном рюкзаке.

– О-о!.. – деланно удивился Полосухин. – Да ты у нас маг и волшебник.

– Мы все могем, – нарочито скромно отозвался Со​ломин, ставя рядом с первой еще одну такую же бутылку.

– А еще? – хором подзадорили его.

– И еще могем. – Невозмутимо извлек он третью, встреченную аплодисментами и возгласами одобрения, уже с каким–то красным вином.

Разливали в разнокалиберные кружки, стаканы, банки.

– А юнцам наливать?.. Не малы еще? – спросил Со​ломин, видя протянутую кружку Ядыкина.

– Да мы уж школу кончили, скоро аттестат зрелости получим, – заявил Мишка.

– Ну, раз созрели, так наливай, – засмеялся Семанов.

– А у меня завтра день рождения, – вспомнил вдруг Пряжников.

–​ И сколько тебе?

–​ Восемнадцать стукнет.

–​ Серьезная дата…

–​ Так тебе уже за юношей нельзя выступать, – сказал Гудко. – С нами будешь гоняться?..

–​ За это стоит выпить, – сказал Соломин. – За превращение мальчика в мужа.

С шутками– прибаутками стали разливать. Володя отвел свою кружку и прикрыл рукой.

– Тебе что, нельзя? – поднимая брови, спросил Со​ломин. – Еще не созрел?..

–​ Не в этом дело, – стараясь оставаться спокойным под устремленными на него взглядами, сказал Володя. – Просто не стоит. Нам бы и всем не стоило пить перед гонками. А то зачем же мы тренируемся?..

На мгновенье повисла нехорошая тишина.

– Во какие мы принципиальные! – насмешливо обронил Полосухин.

– «Суров он был, он в молодые годы умел рассудку страсти подчинять», – продекламировал Соломин из школьной программы и, обойдя Володю, продолжал разливать дальше.

– Ну, поехали! – сказал тренер, как говорил обычно, начиная тренировку, и все дружно выпили.

Никто из ребят не отказался, и это как бы отделило Володю от них. Он сидел вместе со всеми, но не участвовал в компании. Грустно было и досадно. «Зачем, – думал он. – Зачем это нужно?.. Ведь не на пикничок приехали, а ради тренировки. Скоро первенство области – надо поддерживать хорошую форму. А иначе на фига стараться? Зачем время терять?..» Он хотел заговорить об этом с ребятами, но не решился, опасаясь показаться смешным. Знаменитый Жак Анкетиль, выиграв в третий раз «Тур де Франс», на банкете, устроенном в его честь, лишь поднял свой бокал шампанского, чокнулся со всеми и поставил на стол. И это после победы в самой трудной из велогонок, когда, казалось бы, можно было немного расслабиться… Володя понимал, что он, безусловно, прав и Анкетиль на его стороне, но чувствовал: заикнись он сейчас об этом – и его не поддержат.

После выпивки у костра стало шумнее, голоса были уже хмельные. Кто–то достал пачку сигарет, некоторые из ребят закурили. Аркашка порозовел от выпитого и лоснился, как блин. Соломин был единственным, у кого, казалось, ни в одном глазу. Он лишь еще посолиднел, движения стали степенными и замедленными. «Затрави анекдот», – попросили его. Соломин был неистощим на анекдоты. Сколько их ни рассказывал, никогда не повторялся и при случае мог угостить всегда двумя–тремя свеженькими. Репертуар его пополнялся в «конторе», как они с Аркашкой называли КБ, в котором вместе работали. Там было несколько мастеров этого жанра, которые даже состязания устраивали между собой. Однажды, по их рассказам, травили анекдоты целый рабочий день с одним лишь часовым перерывом на обед, но победителя так и не выявили.

– Как черепаха за бутылкой бегала, никто не слышал? – поглаживая лысеющую макушку, спросил Со​ломин.

– Давай, трави! – поддержали его заинтересованно.

– Собрались как– то звери выпить. Кинули жребий, кому за бутылкой бежать – выпало черепахе. Ну, отправилась она – час прошел, другой, а ее все нету. Тут уж звери начали ругаться: «Вот, падла, ушла и с концом! Сколько ее, тварь, ждать еще?» И вдруг слышат из–за соседнего куста: «А если будете ругаться, то вообще не пойду».

Парни дружно загоготали. Володя смеялся вместе со всеми, по когда, перебивая друг друга, стали вспоминать анекдоты не столько смешные, сколько похабные, ему опять сделалось скучно. Он еще острее почувствовал себя в стороне, как бы отделенным от них. «Может, зря я не выпил? – подумал он. – Может, это оттого, что я трезвый?» Пить ему все равно не хотелось, ему претило такой ценой покупать непринужденность и веселье. Но он оставался один, и это тоже был факт, для него неутешительный. Он мог бы выпить и снова влиться в компанию, когда Соломин жестом факира выудил из рюкзака еще одну бутылку. Он даже заколебался, когда разливали, но в последний момент, рассердившись на себя, решительно убрал свою кружку. «Ни к чему это! – твердо решил он. – Не хочу – и не буду!» Но с этого момента он совсем уже ощутил себя лишним в компании. Никто этого не замечал, и хорошо, что не замечали, но сам– то он чувствовал.

Он встал и спустился в темноте к озеру, к самой воде. Отойдя от костра, он увидел, что ночь совсем не такая уж темная. Луна светила вовсю, словно яркий, высоко подвешенный фонарь, а привыкнув главами, он просто поразился, до чего ночь светла. Лишь горы и неровно чернеющая кромка леса вдоль берега были темны, а вблизи все было ясно, отчетливо видно. Каждый лист на березе отчетливо выделялся, каждую иголочку на еловой ветке можно было ясно разглядеть. Воздух был пронизан рассеянным, голубоватым, похожим на прозрачный дым, светом. Тени, длинные и четкие, пересекали дорожку, точно нарисованные углем.

Это там, у костра, казалось, что все вокруг погружено в ночную мглу и уснуло. А оказывается, все жило, но какой–то особой, сокровенной жизнью. Странные голубоватые цветы раскрыли свои лепестки навстречу лунному свету, травы испускали густой аромат, внятно говоривший, что они не спят, затаенно растут. Какая–то птица быстрой тенью мелькнула над берегом и, скрывшись в березовой кроне, осторожным треньканьем подала голос. За камышами, в облитой лунным сиянием воде слышались рыбьи всплески, расходились большие и малые круги, там гладь воды рябила, золотилась лунными блестками, играла, словно живая.

Привыкнув к тишине, Володя уловил вдруг какой–то смутный непрерывный шорох, исходивший от самой земли. Звук был такой, будто легонько ворошили старые сухие листья, причем раздавался он отовсюду, сразу со всех сторон. Сделал несколько шагов – и опять тот же самый тихий шорох, осторожный, но упорный, не прекращающийся ни на миг. Он еще отошел – и там этот шорох… Он присел на корточки: шорох стал слышнее и исходил прямо из–под ног, хотя ничего хотя бы слабо движущегося под ногами не было видно… Казалось, сама земля, покрытая палой прошлогодней листвой, через которую уже пробилась новая трава и распустились новые цветы, сама земля под лунным светом неприметно шевелится и дышит. Он бы, наверное, так и не понял, отчего это, но вдруг в голубом луче шевельнулся старый засохший лист. Лист этот отвалился в сторону, и из– под него вылез новенький, будто отчеканенный, зеленовато мерцающий в лунном свете майский жук. Володя повернул голову вправо на шорох – и увидел еще одного такого же точно жука…

Теперь он понял, отчего был этот шорох вокруг. Жуки перли из– под слежавшейся прошлогодней листе вы и сухой хвои дружно, напористо. Пробил их час, и они рождались на этот лунный свет, ползли по траве, взбирались на стебли цветов. Они еще не летали, а только ползали, но уже, несмотря на свой малый рост, затеяли столько возни и деловитого шуршанья, будто сразу, с первых минут решили, не теряя даром времени, все здесь осмотреть и удобно устроиться…

Володя выпрямился. Он не двигался и почти не дышал, чтобы не потревожить своим присутствием этих зеленых рождающихся прямо сейчас на свет майских жуков. Во всем, что окружало его: в лунном свете и тенях, в блестках воды, в легком шуме ветвей и шорохе трав, – была удивительная гармония, которую он разом увидел и ощутил – словно распахнули перед ним какую–то волшебную шкатулку и разрешили в нее заглянуть. Это ощущение было так прекрасно, так заполняло душу, что долго еще он стоял на берегу, точно околдованный. А когда возвращался к своим, то ступал осторожно и все время смотрел себе под ноги, чтобы не задавить ненароком жука.

Он хотел рассказать ребятам об этой лунной ночи, о майских жуках, которые шуршали сухой прошлогодней листвой, но, завидя огонь костра на поляне, услышав хмельные голоса и нестройное бренчанье гитары, решил, что никому ничего не скажет…

У костра он наткнулся на неожиданность. Даже непонятно, приятную или нет – до того он смешался. Галя Малинова собственной персоной сидела здесь среди ребят. С ней была какая–то незнакомая развязная девица и двое футболистов: Заикин и тот же рябой Сева. Оба футболиста были под градусом, у Заикина лихо торчала сигарета в зубах, на коленях лежала гитара.

– Володька, привет! – обрадовалась Галя, увидев его. – Иди сюда!

– Приветик, – буркнул он, но к ней не пошел, сед на другой стороне. Тогда Галя сама пересела к нему, тес​но прижалась плечом. Она была в тонкой футболке, в узких, облегающих брючках, очень ощутимым было ее прикосновение, от которого его сразу бросило в жар.

– Чего грустный такой? – спросила она, заглядывая в глаза. – У вас тут весело, а ты один хмурый.

– Мне тоже весело, только я это скрываю, – сказал он. – А ты как здесь очутилась?

–​ Да мы на Севкиной машине приехали. Они же здесь тренируются, у них здесь спортивная база на озере.

–​ Это они на тренировке?.. – с иронией протянул Володя.

– А что? – вопросительно глянула она.

–​ Нагрузки, смотрю, большие, – кивнул он на хмельных футболистов. – Не перетренируются под градусом?

–​ А-а!.. – наконец поняла и засмеялась она. – Да ничего им не будет. У них же только на той неделе игра.

–​ Ну да! – с усмешкой кивнул он. – Еще успеют проспаться.

Галя опять внимательно посмотрела на него, не понимая его настроения.

– Ты чего? – дернула его за руку. – Все веселые, а ты какой–то смурной. Ты не выпил, что ли?..

– Не было охоты.

– А я там на базе целый стакан кагора вылакала, – шаловливо призналась Галя. – Голова-а так кружится…

С приходом футболистов веселье у костра оживилось. Они принесли с собой две бутылки этого самого кагора. Сева лихо распечатал их и стал разливать по кружкам. Галя подставила Володину кружку и, наполненную до краев, протянула ему.

– Не хочу. не буду, – сказал он.

– Ну, выпей, немного за компанию, – держа кружку у самых его губ, попросила она. – Выпей за меня!..

Ее тонкая загорелая рука, ее нежные глаза, в которых плясали золотые искорки от костра, будто околдовали его, и он покорно выпил вино из ее рук. «Ну и ладно! – запоздало решил он. – Что в самом доле! Всем хорошо, а у меня какое–то противное настроение. Надо веселиться со всеми…»

–​ Споем, чуваки! – сказал Заикин, ударив по струнам гитары.

–​ Давай! – охотно поддержали его, и он забренчал, а Сева запел нарочито дурным голосом:

За что вы Ваньку–то Морозова?

Ведь он ни в чем не виноват…

Она сама его морочила,

А он ни в чем не виноват…

– Видала, какая сегодня луна над озером? – спросил Володя.

– Луна?.. – удивилась Галя.

–​ Ну да. Сегодня полнолуние.

– Разве? – сказала она. И добавила, словно оправдываясь: – Я не заметила. Сева всю дорогу хохмил, анекдоты рассказывал, мы с ним животики надорвали…

– Пойдем отсюда, – сказал Володя. – Я тебе жуков покажу.

– Каких жуков? – не поняла она, но встала и пошла с ним от костра. Как только они отошли от костра, снова, как и в первый раз, плотная тьма исчезла, рассеялась, уступив голубоватому лунному сиянию. Озеро таинственно сияло, искрилось под луной. Они спустились к самому берегу.

– Тихо! – шепнул Володя. – Сейчас услышишь, как они шебуршат.

Оба замерли, затаили дыхание, но ничего не услышали.

–​ Да здесь они были. Куда все подевались?.. – Володя присел па корточки, внимательно осмотрел освещенную луной траву под ногами, но ни одного жука не увидел,

–​ Да ну их! – сказала Галя. – Я жуков не люблю, я их боюсь.

Они присели на поваленный березовый ствол. Володя стал было рассказывать про жуков, как они шуршали старыми листьями, выползая на лунный свет, но Галя слушала невнимательно.

– Здесь сыро. Мне холодно, – зябко поежилась она.

Володя снял куртку и накинул ей на плечи. Ему хотелось обнять ее, но, помедлив, он убрал руку. Он чувствовал, что можно, что Галя не против, но какая–то скованность овладела им, и он не решился.

– Красиво–то как!.. – протянула Галя, глядя задумчиво на озеро, на переливающуюся лунную дорожку, уходящую к дальнему берегу. – Послушай! – тут же встрепенулась она. – А если я сделаю серебристый костюм и буду выступать в нем под «Лунную сонату»? Красиво будет?..

– Ты всегда красивая… – пробормотал он, вспомнив, что она любит комплименты, но не зная как иначе сказать.

– Правда? – томным голосом переспросила она. – На самом деле?.. – Чуть запрокинув голову, она с легкой улыбкой смотрела на него. В этом лунном полусвете ее тонкое лицо было очень красивым, и загадочно– влекущим. Такой она еще никогда не была. – Ты правду говоришь?.. – уже с легким нетерпением повторила она, и Володя понял, что она сама хочет, чтобы он поцеловал ее.

У него замерло сердце, и, наклонившись, он поцеловал ее сначала в теплую нежную шею, потом в губы, неумело и робко. Галя гибко вывернулась, отстранилась, но не совсем, а чтобы посмотреть на него.

–​ Я тебе очень нравлюсь? – спросила она заинтересованно.

–​ Очень!.. – губами, непослушными от волнения, ответил он.

Она тихо засмеялась, как от легкой щекотки, и чуть прильнула к нему, как бы разрешая поудобнее себя обнять. Поцеловать ее еще раз Володя от волнения не решился. Сколько раз он мечтал об этом как о невозможном, но вышло так просто, что он растерялся. Все это было так неожиданно, что казалось каким–то сном. И все же было не совсем так, как мечтал, чуточку проще и, пожалуй, грубей.

–​ Ты еще ни с кем не целовался? – спросила Галя.

–​ Н-нет, – сказал он и, помедлив, спросил: – А ты?.. Она легонько загадочно хмыкнула, и это неприятно кольнуло Володю. Он крепче, смелее обнял ее, но упоительное ощущение ослабло в нем, на какой–то миг почудилось, будто вместо Гали он обнимает какую–то куклу, абсолютно неотличимую от нее.

– Холодно здесь все равно, – капризно сказала Галя и зябко повела плечами. – Пойдем к костру.

Володя молча поднялся. Над озером безмятежно светила луна, и тонкие тени лежали на серебристой траве, и круги расходились на осветленной воде, но чего–то уже не хватало. Все было проще, скучнее, даже лунный свет был не тот, блеклый, чуть затуманенный.

Держась за руки, они вернулись к костру, уже догорающему на поляне. Лишь синеватые язычки пламени на короткий миг расцветали среди пепла и розовых угольков. Некото​рые из ребят ушли спать в палатки, остальные сидели в полутьме, негромко разговаривая.

–​ Галка, ты где это шляешься? – ноющим тоном сказала девица. – Мы тебя ждем…

–​ Ну, похиляли, ребята, до дому, – поднялся Заи​кин. – Пока, парни!

–​ Галчонок! – только сейчас заметив их, закричал Сева. – Ты куда смылась? Это он тебя увел?.. А– а, соблазнил?.. Ну, мы счас его набучкаем! Игореш, дай ему в морду! Дело чести… Вызови его на дуэль…

–​ Заткнись!.. – неожиданно резко даже для самого себя огрызнулся Володя. Его взбесил наглый тон футболиста и то, что все заинтересованно уставились на них с Галей. Но главное – он вдруг понял, что нелепо, невозможно, после того что у них было там на берегу, отпустить Галю неизвестно куда с этими пьяными хама​ми. Чтобы она ушла, а он остался здесь…

–​ Чего, чего?.. – удивленно и угрожающе поднялся Сева. – Это ты мне, чувак?.. Да я тебя счас изуродую!.. – Он двинулся, шатаясь, к Володе, но в темноте наступил на пустую бутылку и чуть не упал, поскользнувшись.

–​ Не заводись, – спокойно сказал ему Заикин и придержал эа рукав. Он выжидающе повернулся к ним, посмотрел на Галю.

– Отойдем! – коротко позвал ее Володя.

–​ Куда? Зачем?.. – удивилась Галя, по сделала вместе с ним в сторону несколько шагов. – Ты чего кипятишься? – изумленно спросила она.

–​ Отелло рассвирепело и задушило Дездемону, – ехидно сказал у костра Ядыкин.

Несколько мгновений Володя молчал, не находя слов. Ярость мешала ему, не давала даже свободно вздохнуть. На длинную фразу у него не хватило бы сейчас дыхания – он сказал коротко и отрывисто:

– Ты никуда с ними не пойдешь!

– Нет, Володенька, я пойду, – ласково, но с какой–то ноткой превосходства сказала она.

–​ Не пойдешь, – упрямо повторил он.

–​ Пойду, – так же ласково и уверенно сказала она.

–​ Ну и катись!..

Он резко повернулся и напролом через кусты, не разбирая дороги, кинулся в темный лес… Злость и отчаянье душили его. Он быстро шагал по лесу, сам не зная куда. Запинаясь о невидимые в темноте корни, он почти падал, но не сбавлял шага. Голову дурманила какая–то пьяная муть, все плыло, и качалось перед глазами. «Какая гадость – пить!» – подумал он, морщась от этого непривычного, нелепо – беспомощного состояния. Нужно было что–то быстро понять и решить, но мысли путались в голове. Импульсивно, не отдавая себе полного отчета, зачем, он вдруг решил идти на базу футболистов и вернуть Галю. Было бы еще лучше по дороге догнать их и драться с двумя, яростно и ожесточенно, – ему очень хотелось драться, хотелось сейчас, как никогда.

Он торопливо вышел на дорогу, но тут вспомнил, что не знает точно, где эта паршивая база футболистов, где ее искать. В темной массе лесов вокруг озера то здесь, то там мерцали огни, но к какому из них идти, он не знал. Он наугад пошел влево, смутно помня, что база должна быть где–то в той стороне.

Бледная, утратившая свое сияние луна по временам скрывалась за облаками, и тогда наступала совершенная тьма, в которой он ничего не видел. Шел, выставив вперед руки, как слепой, чтобы не наткнуться на дерево. Луна снова осветила окрестность, и он увидел, что дорога здесь делает петлю, огибая неглубокий, но длинный овраг. В нетерпении он решил срезать путь, сбежал в овраг, но здесь луна опять ушла за облако, он оказался в полной тьме посреди мелколесья и колючего кустарника. Ориентируясь наугад, он брел, продираясь через кусты, царапая руки, проваливаясь в какие–то ямы, спотыкаясь о камни. Это был совсем не тот лес, что еще час назад. Тот был ясный, открытый, пронизанный голубоватым льющимся лунным светом – а этот, без луны, был темный, мрачный, глухой. Какие–то сучки и корни, словно крючья, хватали его за ноги, невидимые ветки били по лицу. Он заблудился…

Когда он вернулся к палаткам, уже рассветало. Небо сплошь затянули плоские серые облака, все вокруг было пусто, бледно – рассвет точно стер серебристые краски лунной ночи, но не запасся яркими красками для наступающего дня. Горы скучно громоздились вокруг, вода в озере под порывами ветра морщилась и серела. У догоревшего кучкой пепла костра валялись консервные банки, объедки, всякий сор и пустые бутылки.

Ребята все до единого спали. Он взял свой велосипед, холодный и влажный от росы, и, никого не потревожив, никому не сказав ни слова, в одиночку отправился домой.

В этот ранний час он был один на шоссе. Горы, среди которых петляла дорога, в серой дымке рассвета, казались необитаемыми, вокруг не было ни души. Он мчался по пустому шоссе, по самой середине его и слышал только шум трещотки, легкий скрип несмазанной цепи да монотонный шорох шин по асфальту. В бешеном темпе вращая педали, он будто убегал от кого– то, рисково срезая повороты с крутыми каменистыми откосами, так, что мог не вписаться в поворот и разбиться. Горько, безотрадно было на душе, и он не видел для себя никакого выхода…

Ничего у него не выходит, как ни старайся! Он хотел иметь гоночный велосипед, и вот он мчится на нем, но велосипед старый, изношенный, на котором не выиграешь гонку, а нового Аркашка ему не даст. Он хотел иметь настоящих друзей, и у него есть компания, есть секция, но с ребятами он не находит общего языка. Он мечтал о Гале – и ночью целовал ее при луне, но это было не так, как представлялось, и после этого она с какими–то паршивыми футболистами от него ушла…